Текст книги "Зорге"

Глава десятая
Катя

Русская женщина по имени Катя в окружении Зорге впервые упоминается летом 1925 года. Первая жена Рихарда – Кристина писала: «Я продолжала заниматься русским языком с моей очаровательной учительницей Катей… по прошествии года выяснилось, что она научилась бегло говорить по-немецки, в то время как мои успехи в русском были скромны». Кем была эта Катя, занятия Кристины с которой, учитывая летний отпуск, продолжались до отъезда немки из Москвы, непонятно, хотя некоторые авторы сразу записали ее как «русскую жену Рихарда», не обращая внимания на хронологические нестыковки и даже на то, что Катя – не самое редкое имя в нашей стране. Заманчиво думать, что Екатерина, занимавшаяся с Кристиной, после отъезда последней стала учительницей Зорге, но…

История о том, что на самом деле Ику Рихардовича с его будущей женой Екатериной Максимовой познакомил сотрудник Четвертого управления Вильгельм (Вилли) Шталь в 1927 году, то есть уже после отъезда Кристины в Англию, хорошо известна зоргеведам. Подтвердить или опровергнуть ее документально пока ни у кого не получилось, хотя и в ней есть слабые места, начиная с самого начала – с эпизода знакомства в поезде. Сестра Екатерины Мария вспоминала: «Познакомилась Катя с Вилли в поезде, когда ехала из Петрозаводска в Москву. Среди группы военных, которые ехали в поезде, находился и Вилли Шталь. Когда они между собой разговаривали на ломаном русском языке, Катя поправила неправильно сказанную фразу Вилли, которому это понравилось, и он стал просить Катю и дальше делать ему замечания. Катя дала ему согласие, и так они познакомились. А когда они приехали в Москву, Вилли попросил у Кати разрешения бывать у нее и брать уроки русского языка…»

В Москве к Кате приехали еще две девушки из Сибири, решившие остановиться у нее на квартире, и Вилли, быстро оценив обстановку, предложил организовать вечеринку, на которую привел друга (непонятно, почему не двух друзей) – им и был Рихард Зорге[132]132
  Научные фонды Государственного музея политической истории России (ГМ ПИР). Ф. VI ВС-5485.


[Закрыть].

Конечно, теоретически поверить в такую версию можно, но историки спецслужб, зная реалии тех лет и характерные и не слишком разнообразные методы работы чекистов, склонны сомневаться в столь романтическом стечении обстоятельств. Сегодня уже не секрет, что молодые и красивые, как правило, хорошего, даже дворянского, происхождения женщины в 1920—1930-х годах активно использовались – кто-то за деньги, кто-то под угрозой шантажа – органами ОГПУ – НКВД не только и не столько для обучения интересных иностранцев русскому языку, сколько для присмотра за ними и возможной последующей вербовки. Была ли Екатерина Максимова одной из них? И кем вообще она была?

Будущая «русская жена Зорге» родилась 6 ноября (по старому стилю) 1904 года в Петрозаводске, в семье чиновника губернского управления Александра Флегонтовича Максимова, в доме, на месте которого в современном Петрозаводске на проспекте Ленина, 27, расположен кинотеатр «Победа». Мать – Александра Степановна имела немецкие корни и в девичестве носила фамилию Гаупт, и это важный момент в нашей истории. Катя была старшей из пятерых детей, но, несмотря на это, в большой семье нашлись возможности для обучения девочки музыке и театральному мастерству даже в сложные годы Гражданской войны и последующей разрухи. В 1920 году, окончив семь классов школы, Катя поступила на службу в Оленецкое статистическое бюро, а летом 1921-го успешно выпустилась из городской театральной студии. Училась она у местной знаменитости – Юрия Николаевича Вентцеля, известного под театральным псевдонимом Юрий Юрьин[133]133
  Шлейкин Ю. В. Катя и Рихард: Тайны жены Зорге: История неоконченного поиска. Петрозаводск, 2017. С. 53–62.


[Закрыть]. Год спустя полученные у него опыт и знания позволили ей поступить в Петроградский институт сценического искусства. Краевед Юрий Викторович Шлейкин сообщает: «О характере Кати и ее личностных качествах рассказывала мама Натальи Ларцевой – Оня (Анисья) Рыбкина[134]134
  Наталья Васильевна Ларцева – журналистка, цветаевед, подруга Екатерины Александровны Максимовой.


[Закрыть]. Она говорила, что Катя отличалась от девчонок, была более закрытой и сдержанной, редко делилась своими личными переживаниями, хотя в общении была очень легка. Интеллектуалка, она постоянно анализировала происходящее, любила Блока. Когда ее арестовали, в ее комнате нашли три вещи – крестик, карту Москвы и тетрадь со стихами любимого поэта»[135]135
  Шлейкин Ю. В. Петрозаводская любовь Рихарда Зорге // Интернет-журнал «Республика». – http://old.rk.karelia.ru/blog/petrozavodskaya-lyubov-riharda-zorge. Дата обращения 07.02.2017.


[Закрыть].

В Ленинграде Катя в течение четырех лет училась на отделении драмы у знаменитого актера и театрального педагога тех лет Леонида Вивьена (его особенно выделял Ленин и однажды даже спас из рук ЧК). Институт окончила в 1925 году, но по неизвестной нам причине диплом получила только год спустя[136]136
  Шлейкин Ю. В. Катя и Рихард… С. 86.


[Закрыть]. В годы учебы в Ленинграде она снова встретилась со своим первым педагогом – Юрием Николаевичем Юрьиным. Мастер был тяжело болен – у него открылся туберкулез, жена покинула семью, оставив ребенка мужу, а тому требовалось срочно выехать за границу на лечение. Друзьям Юрьина удалось выхлопотать разрешение на выезд из страны, 22-летняя красавица Катя вышла за своего 38-летнего наставника замуж, и, взяв с собой его дочку Наташу, весной 1926 года молодожены отправились в Италию, на остров Капри.

Увы, ласковое южное солнце в данном случае оказалось бессильно, хотя, судя по письмам Кати подруге и ее сохранившимся фото, она была полна надежд на счастливый исход путешествия. 1 сентября 1927 года Юрьин умер и был похоронен в Италии, а Катя с Наташей вернулись в Советский Союз[137]137
  По сообщению Юрия Шлейкина, «дочь Юрьина Наташа стала журналистом, работала в Казахстане. Она очень тепло отзывалась о Екатерине Максимовой, говорила, что она подарила ей много счастливых минут в детстве, помогала ее отцу. Сильная, волевая, самоотверженная, благородная, глубокая женщина – так Наташа характеризовала Катю». См.: Там же.


[Закрыть].

Здесь в истории Екатерины Максимовой наступает необъяснимый провал. Практически все исследователи пишут, что Катя вернулась в Москву, но уезжала-то она в Италию не из столицы, а из Ленинграда. Вернулась – значит, жила там до отъезда? Когда? Если все-таки вернулась в Ленинград, то как в ноябре того же года оказалась в Москве, где у нее ни друзей, ни родных – никого, кто мог дать кров и приют хотя бы на первое время? Удачно накладывается на «возвращение» история знакомства в поезде с Вилли Шталем, но куда все-таки ехала Екатерина и зачем? Почему Шталь рекомендовал ее как «учительницу русского языка» для немецкоговорящих сотрудников советской разведки – девушку с сомнительной биографией, безработную актрису, только что вернувшуюся из-за границы и… не знавшую немецкого языка?

Стройнее выглядит вариант, рассказанный сестрой: Катя вернулась в Ленинград, но по какой-то неизвестной нам причине сразу отправилась в Москву, где и решила остаться. После этого она съездила в Петрозаводск, попрощалась с родными и переехала в столицу окончательно, надеясь устроиться на работу в типографию, что ей в конце концов и удалось[138]138
  Научные фонды ГМ ПИР. Ф. VI ВС-5485.


[Закрыть]. Не упрощает, а скорее усложняет эту загадку то, что нам известен первый московский адрес Максимовой: Нижний Кисловский переулок, дом 8, квартира 12, что по соседству с театральным институтом (ГИТИС) и знаменитым «домом Моссельпрома». Пишут (и даже показывают в фильмах), что Катя Максимова жила в полуподвальной комнате. Не вполне понятно, каким образом в одноподъездном доме квартира номер 12 оказалась в полуподвале, но это проблема домоуправленческая, а не политическая: в те годы бывало всякое. А вот сам по себе адрес этот непростой. Как молоденькой актрисе из Ленинграда удалось получить отдельную квартиру в доме, стоящем поблизости от Арбата и совсем недалеко от Наркомата обороны, – еще одна загадка, степень неразрешимости которой понятна каждому, кто жил в Советском Союзе и понимающему, что такое жилищный вопрос и как он в эти самые годы испортил москвичей. В этом же самом доме, где всего 24 квартиры, обитали номенклатурный советский писатель Всеволод Вишневский, забытый ныне, но когда-то орденоносец-драматург Борис Ромашов, вдова Антона Павловича Чехова Ольга Леонардовна Книппер-Чехова, творил филолог профессор Сергей Иванович Соболевский, а в 1933 году в 20-ю квартиру вселился бежавший из Германии еврейский драматург Фридрих Вольф с сыновьями Конрадом и Маркусом – первый из которых стал кинорежиссером, а второй – шефом внешнеполитической разведки ГДР. Из известных сегодня жильцов этого дома, пожалуй, только технический руководитель подмосковной ткацкой фабрики А. А. Колесников (квартира 9), расстрелянный в 1938 году, не относился к советскому бомонду. И среди них – юная Катя Максимова, которая вскоре после прибытия в Москву сменила несколько мест работы, а затем отправилась трудиться на вредное производство: аппаратчицей на завод «Точизмеритель», открывшийся в 1929 году и выпускавший, помимо всего прочего, ртутные градусники. И опять: Мария Максимова была уверена, что ее старшая сестра жила вообще не там и комнату в элитном доме получила (она или все-таки он – Зорге?) много позже: «Незадолго до отъезда Рихарда из Москвы им дали комнату в Нижне-Кисловском переулке (на Арбате), куда они и перебрались, и стали жить уже совместно под одной крышей. Комната была очень неудобная, в полуподвальном помещении, вход был просто жуткий, покосившиеся полы, раковина стояла в коридоре, и вообще не было никаких удобств. Несмотря на это, Рихард сразу перенес туда все свои книги, лыжи и все личные свои вещи». Причем, написав эти воспоминания, Мария Александровна почему-то вычеркнула первое предложение – о переезде в Нижний Кисловский переулок[139]139
  Там же.


[Закрыть]. Что-то путала? Вполне возможно, но возможно и нет. Кстати, она и предыдущим местом жительства Зорге называла не гостиницу «Люкс», а «Балчуг», точнее – гостиницу «Новомосковская», в которой Зорге жил позже, по возвращении из Китая, и откуда сделал несколько фотоснимков Кремля и Васильевского спуска, подарив их потом Кате. И как раз возвращение из Китая совпадает по дате с описанием Марией Максимовой начала совместной жизни Зорге и своей сестры:

«Свадьба была очень скромной – оба презирали этот “мещанский обряд”. Просто вечер с друзьями после регистрации брака здесь же, в Нижнем Кисловском, куда Ика перенес из гостиницы свои чемоданы.

Бутылка легкого вина и разговоры о музыке, о театре и, естественно, о “текущем моменте” – в Германии к власти пришли фашисты…

А потом мы вновь встретились с сетрой.

– Мы были всего полгода вместе, но это бли шесть месяцев самого настоящего счастья, – говорила мне Катя…

Нам с сестрой Татьяной не довелось познакомиться с мужем Кати, но мне всегда казалось, что мы хорошо его знаем. Катя говорила, что он ученый, специалист по Востоку. Мы знали и о том, что он находится на трудной и опасной работе»[140]140
  Шлейкин Ю. В. Катя и Рихард… С. 155.


[Закрыть].

«Всего полгода вместе»… 1927 год, когда Катя вернулась из Италии, был последним спокойным, пусть и относительно, годом для Ики Зорге. Он приехал в Москву в ноябре, а в декабре отправился в Скандинавию, откуда вернулся летом 1928 года. Когда они успели познакомиться и сблизиться? Потом снова командировки: с 5 октября 1928 года по 4 апреля 1929 года и с 18 июня по 19 сентября 1929 года. В октябре выезд в Германию на подготовку к работе в Китае и отправка дальше – в Шанхай. Получается, что Екатерина и Рихард действительно могли провести вместе не более восьми месяцев за эти три года. Но вернемся к вопросу о необходимости переводчицы для Зорге.

Нам известна некоторая самоуверенность Ики при определении им своего уровня владения русским языком. Сообщая будущему руководству в Москве, что может свободно изъясняться по-русски, он явно хватил через край. Но и до знакомства с Катей Зорге уже прожил в России около полутора лет, отчего его познания, по крайней мере, не должны были стать слабее. Сам он говорил, что мог свободно понимать русский язык и, хотя тот и был далек от совершенства, все же он сам писал: «рабочие относились ко мне очень снисходительно»[141]141
  Цит. по: Георгиев Ю. В. Рихард Зорге: Исследователь, разведчик, геополитик. С. 22.


[Закрыть]. Какие рабочие? В Коминтерне станки не стояли, да и общался там Ика Рихардович на немецком. Значит, он где-то выступал и, по логике его служебных перемещений, эти выступления происходили еще до того, как он познакомился с Екатериной Максимовой. Не вполне понятна в таком случае сама необходимость в «учительнице» (если только действительно ее не «подставили» ему органы), зато совершенно объяснима их взаимная симпатия.

Катя, вернувшаяся недавно из Европы, была очарована не только характером, внешним обаянием, но манерами нашего героя, увы, крайне редкими для Советской России. Снова вспоминает ее сестра Мария: «Рихард был очень принципиальный человек, работоспособный, энергичный и на редкость трудолюбивый. Когда она приходила к нему в гостиницу, всегда заставала его за рабочим столом… Как только она приходила, он вставал ей навстречу. Он был очень внимательным и чутким. Стоило только ей зайти, он сразу по ее глазам догадывался, все ли у нее было хорошо на работе, и если были в течение дня какие-то неприятности, то скрыть это было невозможно, потому что он сразу и слишком хорошо угадывал ее настроение. Зная о том, что Катя очень любила мыться в ванне, он сразу же вел ее в ванную, давал свой халат. Она купалась, и после купания уже выходила к нему в хорошем настроении.

Рихард был человеком большой внутренней культуры. Катя рассказала мне такой эпизод. Однажды она к нему приходит – он бреется. Она его спрашивает:

– Зачем ты бреешься? Ведь утром, наверное, брился?

– Да, конечно, я брился утром, – отвечает он, – но ведь я же знал, что ко мне приедешь ты, а я не могу встретить тебя не свежепобритым, вот и бреюсь вторично.

Рихард был и хорошим психологом. Когда Катя показала ему фотографии наших родителей, то он, не зная их, посмотрел на фотографии и очень точно определил основные черты характера папы и мамы. Такая точность… сестру просто поразила»[142]142
  Научные фонды ГМ ПИР. Ф. VI ВС-5485.


[Закрыть].

Увы, там, где любовь, обычно возникает и ее непременная спутница – ревность. Мы можем только представлять, как непросто было Екатерине провожать любимого человека сначала на недели и месяцы, а затем и на годы, зная, что он пользуется у женщин невероятной популярностью, граничащей с преклонением.

В те же самые годы (1927–1928), во время командировок Зорге в Германию, с ним тесно общалась еще одна несостоявшаяся актриса и его давняя знакомая по «марксистским неделям», наполовину немка, наполовину полька из Вены – Хеде Массинг. Она была замужем вторым браком за Джулианом Гамперцем – коллегой Рихарда по Франкфуртскому институту социальных исследований, а по первому мужу приходилась родственницей Урсуле Кучински – женщине, которая хорошо узнает Зорге в будущем, в Китае. Хеде вспоминала: «Именно Ика Зорге объяснил мне, как одинока и аскетична может быть жизнь “аппаратчика” (в тексте употреблено именно это русское слово без перевода. – М. Б.), без дружеских и любовных связей, без сантиментов. Я видела в нем героя революции, истинного героя, молчаливого героя, о котором никто не говорит»[143]143
  Herr Sorge saß mit am Tisch: Porträt eines Spions // Der Spiegel. 1951. Nr. 24. 13. Juni. S. 34. Пер. М. Н. Бересневой.


[Закрыть]. Кокетничал ли Зорге, когда говорил молодой женщине-единомышленнику о невозможности дружеских и любовных связей? Или был, как всегда, профессионально убедителен, скрывая за словами истинное отношение к жизни? Мы никогда не узнаем ответа на этот вопрос, но так или иначе Хеде Массинг тоже не устояла перед магнетизмом исполненного коммунистических идеалов «человека из Москвы». И если Зорге в некотором смысле был завербован для работы на Четвертое управление своей первой женой Кристиной, то Хеде Массинг была завербована им, и это еще один повод для недоуменных вопросов. Ведь в 1928 году сам Ика еще не работал на советскую военную разведку. Как же получилось, что Зорге передал рыжеволосую красотку Хеде советскому разведчику и будущему невозвращенцу Игнатию (Игнасу) Рейссу (настоящее имя – Натан Маркович Порецкий)? А ведь она рассказала об этом сама в интервью газете «Ди цайт», незаметно удлинив срок знакомства на целый год: «…Я и Джулиан Гамперц знали Зорге в течение многих лет как тихого ученого товарища. Позже мы узнали, что он работал в Москве в Институте Маркса – Энгельса.

В конце 1929 года он приехал к нам в Берлин и привез привет от молодого немца, Пауля Массинга, который жил в Москве и был по уши влюблен в меня. Доктор Зорге намекнул тогда, что имеет на меня большие планы. Он спросил меня, не хотела бы я для начала взять под свою опеку двух товарищей, только что прибывших из Москвы. Я согласилась. Хотя при выполнении моей задачи использовались всевозможные меры предосторожности, она была довольно прозаична. Я должна была снабдить этих двух людей европейской одеждой и аксессуарами так, чтобы по прибытии в Англию в них нельзя было узнать русских. Доктор Зорге давал мне еще несколько несложных заданий, которые я выполняла, не понимая, что меня проверяют и готовят для более сложных задач. “Мы долго наблюдали за тобой, Хеде, – сказал наконец он. – Мы хотим тебя познакомить с одним очень известным и важным для партии человеком”. Я совершенно не имела представления, кто это – “мы”»[144]144
  Massing H. Ich war Stalins Spionin in den USA // Die Zeit. 1950. 1. Juni. Пер. М. Н. Бересневой.


[Закрыть].

Супруга Рейсса-Порецкого Элизабет Порецки (урожденная Эльза Берно), тоже оставившая воспоминания о тех непростых временах, рассказывала: «Ика был высокий, широкоплечий. Его лицо немного желтоватого цвета под густой шевелюрой все равно было весьма привлекательным и дышало волей. Высокий выпуклый лоб, прямой нос, резко выступавший вперед, глубоко посаженные глаза придавали его лицу суровое выражение, которое немного смягчали пухлые губы. Он всегда был элегантен, особенно в спортивной одежде, и обладал хорошими манерами». Элизабет Порецки была знакома не только с матерью Зорге, у которой сын останавливался, бывая в Берлине (говорил ли он ей, что живет на их родине, в России?), но и с Кристиной: «Рассказывали, что они познакомились в университете, когда она была замужем за профессором, и Зорге уговорил ее уйти от мужа. Не знаю, насколько это правда, Ика ни слова не говорил об этой истории и, нужно признаться, никогда не разговаривал с нами о Кристине». С Екатериной Максимовой Элизабет знакома не была, но вспомнила о ней, когда уже после войны читала материалы американского расследования, посвященного Зорге, и прокомментировала жестко: «Слухи о “десятках женщин, окружавших его в Японии”, дополняют картину [расследования]. Я не знаю об этих “десятках женщин”, почти ничего мне неизвестно и о его “русской жене”, кроме намека, однажды сделанного им по поводу привязавшейся к нему девушки, которую он встретил в Москве; он подозревал, что ее послал НКВД для слежки за ним. Возможно, это и была его “русская жена”»[145]145
  Порецки Э. Указ. соч. С. 91.


[Закрыть].

Муж Элизабет – Игнас Порецкий (Рейсс) был убит в 1937 году по приказу Сталина агентами НКВД за измену, и, конечно, его вдова не могла испытывать к чекистам никаких теплых чувств. Но к Зорге она относилась с подчеркнутым уважением и даже любовью («Мы дружили, он всегда был внимательным ко мне, и я очень его любила. В нем привлекало все…»). Потому тем более странно звучит в ее воспоминаниях оговорка по поводу «русской жены»: «привязавшаяся девушка», которую, возможно, послал НКВД (в то время ОГПУ).

Да, это банально, и всё же… Жизнь – штука сложная. Похоже, что между этими двумя людьми, Катей и Рихардом, даже если один из которых поначалу следил за вторым, а второй подозревал в этом первого, вскоре вспыхнул настоящий, неподдельный роман. Они нашли друг друга: молодая, красивая, почти актриса, уже пережившая смерть мужа и на своем опыте убедившаяся, что за пределами СССР есть другой – загадочный и манящий мир, и импозантный, энергичный, даже экспрессивный иностранец старше почти на десять лет – настоящий мужчина, рыцарь плаща и кинжала и – одновременно – без страха и упрека. И оба они были уже достаточно умудренными людьми, чтобы понять: счастье не будет долгим. Осенью 1929 года их разлучил Китай.

Глава одиннадцатая
Китай: причины, силы и средства, задачи

У современного читателя, незнакомого с политической и военно-политической обстановкой 1920—1930-х годов, сам собой возникает вопрос: «Почему Китай?» Почему выросшего в Германии наполовину немца Зорге, успешно работавшего перед этим в течение нескольких лет в Западной Европе, вдруг перебросили так далеко, как это только было возможно, – в Китай? Чем Китай мог оказаться в то время интересным советской военной разведке, если только такая командировка не была завуалированной ссылкой, как считают сторонники разнообразных теорий заговоров? И мог ли вообще европеец эффективно работать в Китае, выполняя разведывательные функции?

Сам Зорге в японской тюрьме представил дело таким образом, что выбор этой страны был сделан им самостоятельно, а затем он вынес свое предложение на суд вышестоящей инстанции. Мы уже знаем, что это было не совсем так: и без инициативы беспокойного Зорге «наверху» обсуждали необходимость отправить его на Восток, ему подыскивали работу в рамках Восточного лендерсекретариата Коминтерна, в сферу интересов которого входил и Китай. Это никак не объясняет того, что, уволившись из ОМС Коминтерна, Зорге сразу же именно в эту восточную страну и отправился – по линии уже совсем другой тайной службы. Японским следователям он объяснял: «С изменением характера моей работы, короче говоря, с переходом от деятельности в интересах Коминтерна к широкой разведдеятельности в настоящее время в интересах Советской коммунистической партии и Четвертого управления Красной Армии произошли и другие перемены. Меня спросили, предпочитаю ли я вернуться в Европу и использовать там накопленный опыт, работая с новыми людьми, нуждающимися в моем опыте, или, если позволят обстоятельства, поехать на Дальний Восток. И я в качестве арены моей деятельности выбрал Дальний Восток. Московские инстанции (объяснению этого термина Зорге уделил в «Тюремных записках» особенно много места, специально стараясь запутать японских следователей. – А. К.) остались очень довольны моим решением.

Почему я сделал отмеченный выше выбор? И почему этот выбор был одобрен? Если сказать коротко, то суть в следующем. До 1920-х годов арена деятельности, в которой были заинтересованы революционное рабочее движение и политика Советского Союза, ограничивалась Европой и частично Америкой. На Дальний Восток не обращалось большого внимания. Однако с началом революции в Китае Коминтерн и Советский Союз стали обращать свои взоры к этому новому региону. Тем не менее, опытные и способные кадры в большей или меньшей мере проявляли интерес к Европе и Америке. И только немногие политические наблюдатели почувствовали, что революция в Китае и последовавшее затем продвижение Японии в Маньчжурию являются важными мировыми событиями, обладающими большой силой воздействия. Больше того, было весьма мало таких людей, кто решился бы посвятить Дальнему Востоку все свои силы. Я решил заняться этим делом по двум причинам. Во-первых, потому, что это отвечало моему темпераменту. И, во-вторых, потому, что у меня появился большой интерес к новой и очень сложной политической ситуации на Востоке. Вместе с небольшой группой других я исходил из следующих предположений:

– большие перемены в революционном рабочем движении и внешней политике Советского Союза неизбежно скажутся теперь на новой арене действий – Дальнем Востоке;

– проблема обеспечения собственной безопасности, стоящая перед Советским Союзом в связи с возможностью внешних осложнений и нападений извне, должна быть изучена и пересмотрена в соответствии с новой ролью, которую играет Дальний Восток;

– и, наконец, ситуация на Дальнем Востоке непременно и существенным образом скажется на великих державах в Европе и в Америке и может привести к коренным изменениям существующего баланса сил… Это, разумеется, в то время было только моим личным мнением, скорее предположением, однако я считал, что это – достаточное основание для перемещения сферы моей собственной деятельности в Восточную Азию»[146]146
  Тюремные записки Рихарда Зорге. С. 491–492.


[Закрыть].

Начать новую деятельность в одном из древнейших государств мира было непросто. Состояние, в котором к 1930 году находился Китай, точнее всего можно описать одним словом: хаос. Вступивший в ХХ век с подорванной после проигранной Японии в 1895 году войны экономикой Китай пережил несколько восстаний, передел его территории другими державами, а в 1911 году, на шесть лет раньше России, и революцию. Созданная в результате республика лишилась Монголии и Тибета, оказавшихся в сфере интересов России и Великобритании. В 1913 году Вторая революция под руководством Сунь Ятсена попыталась свергнуть правительство президента Юань Шикая, но лишь положила начало долгой гражданской войне, в которой на особое место выдвинулась только что созданная оппозиционная, «левая», партия Гоминьдан. Сунь Ятсен бежал в Японию, а начавшаяся вскоре Первая мировая война дала шанс Токио занять провинцию Циндао. К концу войны Китай, по сути, превратился в «страну сражающихся провинций», где с десяток генералов и маршалов-самовыдвиженцев вели бои друг с другом, надеясь оттяпать соседскую территорию и уповая при этом на иностранную финансовую и военную помощь в обмен на обещания будущих дивидендов.

Надо признать, надежды этих полководцев не были беспочвенны. Япония, США, Великобритания, а после 1922 года и Советский Союз попытались извлечь из гражданской войны в Китае свои выгоды. В 1921 году там была образована, поначалу весьма немногочисленная, коммунистическая партия. Гоминьдан, первое время ориентировавшийся на союз с Советской Россией, в 1926 году резко сменил курс. В это время его лидер – генерал Чан Кайши сумел объединить вокруг себя крупные силы, базируясь на юге Китая, в Гуанчжоу. Ему удалось освободить город от коммунистов, а затем подчинить своему влиянию ряд центральных провинций огромной страны. Столицей Гоминьдана стал город Нанкин на Восточном побережье страны. При этом армию Чан Кайши готовили германские военные советники, а у его противников на севере уже давно пользовались авторитетом английские и советские консультанты.

Разумеется, гражданская война губительно сказалась на экономике этой преимущественно аграрной страны. Китай стремительно нищал, а это порождало новый уровень противоречий – политических, социально-экономических, даже классовых. В год прибытия Зорге военные действия в Китае ненадолго стихли, противники проводили политические и военные перегруппировки сил в ожидании нового витка напряженности, а представители «великих держав» одновременно пытались спешно укрепить свои позиции в стране всеми возможными и невозможными методами. Центр советской разведки традиционно находился в Харбине – «столице русского Китая», как называли тогда этот город, в котором и вокруг которого после окончания Гражданской войны в России сгруппировалось стотысячное русское население. Там же находились управление Китайско-Восточной железной дороги, принадлежавшей СССР, и Генеральное консульство Страны Советов, что создавало возможности для работы легальных резидентур политической и военной разведок. Что же касается ведения разведки с нелегальных позиций, то есть без прикрытия официальных представительств, то Четвертое управление располагало к 1930 году в Харбине пятеркой постоянных агентов и связников, а также довольно большой группой агентов-осведомителей, среди которых числился даже американский вице-консул в этом городе.

В Мукдене – одном из крупнейших городов Северо-Восточного Китая возможности советской разведки были скромнее (два агента плюс два связника), а в провинциальном, но важном с точки зрения стратегии Тяньцзине и вовсе работал один разведчик.

Но особый интерес для сотрудников спецслужб представлял Шанхай – один из крупнейших городов Китая с населением более трех миллионов человек. Главные морские ворота и важнейший торговый центр, единственный город в стране, который по праву можно было назвать интернациональным и где иностранным разведчикам, казалось бы, было проще легализоваться, – туда направлялся Зорге, знавший, что работа шанхайской резидентуры военной разведки далеко не полностью удовлетворяла нужды Москвы.

Надо заметить, что космополитический облик Шанхая сложился достаточно давно. С 1843 года в городе существовал первоначально английский, а затем – международный (с включением американской, голландской и японской концессий) экстерриториальный сеттльмент, к которому примыкала отдельная французская концессия. В 1930 году экстерриториальность формально была отменена, но сил, чтобы справиться с международным Шанхаем, у правительства Чан Кайши в Нанкине не было (только Мексика добровольно отказалась от своих привилегий, но мексиканцы точно не входили в число самых многочисленных национальных меньшинств Шанхая). Город по-прежнему был наполнен разнообразными торговцами, промышленниками, банкирами и, конечно, шпионами. При этом, несмотря на исключительные права иностранцев, на обширной территории международного и обособленного французского сеттльментов не возбранялось селиться и китайцам, хотя цены на жилье и землю в этой части Шанхая были значительно выше, а граждане Китая, обосновавшиеся здесь, лишались в своей республике избирательных прав. Очевидно, плюсы жизни в сеттльментах перевешивали эти неудобства, если треть местного населения Шанхая решилась отказаться от своих гражданских свобод, выбрав жизнь в иностранной части города. В результате собственно иностранцев в ней оказалось не более 3–4 процентов – около 50 тысяч человек, остальные – зажиточные китайцы. При этом китайские предприятия сконцентрировались в международном сеттльменте, а жить иностранцы и здешние китайцы предпочитали во французском, ставшем престижным «спальным районом» города.

Внешнюю безопасность жителей обоих сеттльментов обеспечивали расквартированные здесь же иностранные войска и военные корабли великих держав, стоявшие на якоре на реке Хуанпу. За внутренний порядок отвечала собственная шанхайская муниципальная полиция, набранная из индийцев и русских (в основном бывших белогвардейцев и их подросших детей), и руководимая британскими инструкторами и начальниками, а также французская и японская полиция.

Внутри сеттльментов действовали свои иерархические правила. Высшим слоем населения считались граждане стран, ранее обладавших правом экстерриториальности и не обратившие внимания на его отмену. К ним не относились, как ни странно, немцы: Германия, как и Мексика, после некоторых раздумий тоже добровольно отказалась от этого права. Низами считались собственно китайцы, невзирая на их имущественное положение. Чуть «выше» их располагались многочисленные, но, как правило, нищие русские, которых, впрочем, ввиду тяжелого финансового положения за настоящих белых иностранцев не считали ни англичане, ни китайцы. Наших соотечественников в начале 1930-х годов в Шанхае скопилось около 30 тысяч человек. Основным их промыслом стали служба: в полиции, охранном полку британской миссии, на китайском флоте и в качестве частных телохранителей – для мужчин. Девушки тоже служили, но в дансинг-клубах и интернациональных домах терпимости. Журналистка Агнес Смедли очень точно описала Шанхай 1930 года в одной из своих статей для «Франкфуртер цайтунг»: «Тут устраиваются пышные официальные приемы и балы, открываются новые банки, возникают крупные финансовые и всевозможные иные объединения, полным ходом идет игра на бирже, процветает контрабандная торговля опиумом и не прекращаются взаимные оскорбления иностранцев и китайцев – и все это под эгидой экстерриториальности. А еще здесь есть ночные дансинги, публичные дома, игорные клубы, теннисные корты и т. д., и т. д. Находятся также и люди, называющие все это началом новой эры, рождением новой нации. Для определенной прослойки китайского населения это, возможно, и так: для коммерсантов, банкиров и спекулянтов. Но для китайского крестьянства, то есть для 85 процентов населения страны это – как пожирающая все живое чума…