Текст книги "Зорге"

Глава шестнадцатая
Две свадьбы, одни похороны и война

Несмотря на то, что резидентуре «Рамзая» в 1931 году пришлось теснейшим образом заняться делом «соседей» – резидентуры ОМС, подставляя себя под опасность разоблачения, прямых обязанностей по освещению военной и военно-политической обстановки в Китае с нее никто не снимал, никаких поблажек не делал, и советские разведчики обязаны были поставлять информацию в «шоколадный домик» близ Арбата так, как будто ничего не случилось. А информировать было о чем.

1931 год должен был начаться с разгрома китайской Красной армии. Порядком надоевшая всем антикоммунистическим силам, она самим своим существованием сплотила их в борьбе против себя. В авангарде же борьбы против «красных» должен был выступить самый авторитетный и единственный легитимный лидер Китая – Чан Кайши. Опыт предыдущих боев показал, что справиться с коммунистами, активно поддерживаемыми беднейшим крестьянством (а из-за кризиса, неурожаев и голода таких крестьян становилось все больше) и Советским Союзом, будет очень непросто. Нужна была новая стратегия, и в Нанкине полководцы Гоминьдана разработали масштабный и подробный план, включавший в себя действия как военного характера, так и политического и даже психологического: наряду с окружением соединений коммунистов предполагалось разложить противника «щедрыми посулами» за измену. Содержание этого плана Москва получила от «Рамзая» в начале января 1931 года, а затем от него поступали сообщения о попытках склонить Чжан Сюэляна на сторону Чан Кайши и о внутренних противоречиях в стане союзников последнего. Уже в апреле, когда в Москве шло заседание Советско-китайской комиссии по КВЖД, обсуждавшей условия уступки дороги Китаю, Зорге передал информацию об усилении армии Гоминьдана девятью немецкими и десятью японскими военными советниками[204]204
  Там же. С. 330–332.


[Закрыть].

На взгляд нормального, неискушенного человека, работу резидентуры «Рамзая» вполне можно было бы считать успешной, но профессионалы Четвертого управления смотрели на ситуацию несколько иначе. Во-первых, из-за провала Улановского Зорге и Вейнгарт тоже находились под подозрением: за ними могли следить. Эти опасения в основном были развеяны в феврале, когда выяснилось, что внимание шанхайской полиции к разведчикам вызвано их совместным путешествием с Улановским из Европы в Китай, но никаких реальных претензий со стороны властей к ним предъявлено быть не может. Снова с особой остротой встал вопрос легализации, но и это была решаемая проблема.

Во-вторых, Зорге был все еще лишь исполняющим обязанности резидента и, несмотря на очевидные достижения в работе его группы, считался разведчиком неопытным, которого, учитывая особую важность китайского направления, необходимо заменить более знающим руководителем шпионской сети. Такового еще не нашли (возможно, им должен был стать Маргазиан Крымов, чья командировка в Турции как раз заканчивалась), но уже решили, что к апрелю он должен прибыть в Шанхай. Тем более что планировалось усиление позиций советской разведки на юго-востоке Китая: летом – осенью 1931 года «Старик» приказал создать агентурные сети в Нанкине, Ханькоу, Гонконге и Макао.

В этот момент случилось очередное ЧП: провалился кореец «Вилли», не проработавший толком и года – один из его агентов, тоже кореец, оказался связан с японской разведкой. К счастью, «Вилли» успели отправить в Москву, локализовав катастрофу. И все же, из-за плохой конспирации прежнего состава резидентуры, в том числе по причине банальной болтливости жены Улановского, угроза раскрытия советской шпионской сети в Шанхае окончательно не отступала. Центр по-прежнему оставался крайне недоволен плохим качеством фотоматериалов, присылаемых Зорге, и решить эту проблему никак не удавалось. Тут еще в марте в Кантоне от туберкулеза умер русский радист Константин Мишин. Зорге съездил туда и забрал с собой Клаузена – он был нужен ему в Шанхае. Резидент приложил все усилия, чтобы не оставить попечением вдову и мать Мишина, к осени добившись для семьи бывшего белогвардейца разрешения вернуться на постоянное место жительства в Ленинград. Однако неожиданно выяснилось, что вдова влюблена в другого радиста – в Вейнгарта и никуда переезжать не собирается. Ситуацию удалось решить благодаря срочной женитьбе Вейнгарта на другой женщине. Мишины в результате никуда не уехали (и тем самым спасли себе жизнь, ибо в 1937 году со стопроцентной гарантией были бы расстреляны как «японские шпионы» по приказу НКВД СССР № 00593 «О харбинцах»), но их связь с резидентурой прекратилась[205]205
  Там же. С. 384–387.


[Закрыть].

В середине весны внимание специалистов, отслеживающих перемены в Китае, оказалось привлечено к Кантону, где так не ко времени ослабли позиции резидентуры «Рамзая». Здесь 29 апреля генерал Чэнь Цзитан внезапно перешел на сторону противостоящей Нанкину провинции Гуанси. Зорге срочно отправился в Кантон, где установил связь с коррумпированным офицером 8-й армии и получил от него актуальные материалы военного характера. 1 мая «Рамзай» уже из Шанхая сообщил Центру свое мнение о дальнейшей логике событий, предположив объявление независимости от Нанкина всего Южного Китая. Он подробно изложил имеющиеся у него сведения о секретных переговорах в Шанхае группы оппозиционных генералов с представителями национального правительства, а также о выдвижении войск маршала Фэна против нанкинской армии. Эта информация была получена от китайских и германских источников в столице Гоминьдана. Там, в Нанкине, через три недели после переворота в Кантоне была провозглашена «временная политическая опека Гоминьдана» над Китайской республикой и объявлены президентские выборы, что до конца мая заморозило действия мятежников. В Шанхае же наращивалось присутствие контингента японских военных советников – туда прибыли 11 японских военных инженеров. Всю эту информацию Москва также своевременно и полно получила от Зорге. 28 мая Кантон объявил войну Нанкину и вошел в сговор с представителями Токио и группой «северных» генералов. «Рамзаю», а значит, и Москве стало известно не только о тайных контактах южных провинций с северными, но и о роли в Кантонском мятеже японской резидентуры в Шанхае[206]206
  Алексеев М. «Ваш Рамзай»: Рихард Зорге и советская военная разведка в Китае… С. 336–337.


[Закрыть].

Косвенно переворот в Кантоне был на руку Москве. Всю весну продолжался так называемый «второй карательный поход» армии Гоминьдана против советских районов в центре Китая. При более чем двукратном перевесе в численности – около 200 тысяч человек против 90 тысяч «красных» – Нанкину не удалось добиться успеха в этой кампании, где коммунисты активно применяли партизанскую тактику и использовали противоречия среди сторонников Чан Кайши.

Важнейшую информацию о ходе событий Зорге получал от немецких военных специалистов и от германского генконсула в Шанхае. От них же стало известно, что Чан Кайши выдыхается в борьбе против «красных», вынужденный к тому же одновременно выстраивать две линии обороны Нанкина на случай наступления своих новых противников со стороны Кантона. За несколько месяцев боев в Центральном Китае потери армии Гоминьдана составили около 20 тысяч человек при продвижении вглубь советских районов всего на 50 километров. Недостаточно мотивированные нанкинские генералы сражались вяло. Их волю сломило ожесточенное сопротивление Красной армии. Ее бойцам было нечего терять, а возглавляли их такие решительные и талантливые лидеры, как Мао Цзэдун, провозгласивший тогда свою особенную тактику партизанской войны. 23 июня поход закончился, части Гоминьдана отошли на перегруппирование и пополнение сил, а 1 июля сам Чан Кайши возглавил третий поход против коммунистов. В начале августа в тыл ему ударили повстанцы Кантона, и к началу сентября и эта операция Нанкина против Красной армии потерпела фиаско.

Еще в конце апреля в Шанхай прибыл (и, конечно, остановился в отеле «Палас») новый помощник Зорге – поляк Григорий Стронский («Жорж», «Джон», «Герцберг»). Урсула Гамбургер оставила воспоминания о его легализации в Шанхае: «Джон был поляк, иногда мы называли его Гриша. Заметив, что это ему нравится, я в дальнейшем так его и звала. Возможно, что это действительно было его имя. Ему было примерно двадцать пять лет. У него были темные, с залысинами на висках, вьющиеся волосы, мраморно-белый лоб, темные глаза и скуластое лицо. О себе Гриша рассказывал мало. Замкнутый и серьезный, он производил впечатление более сложной натуры, чем Макс или Франц. О его личной жизни я кое-что узнала лишь тогда, когда мы уже длительное время были знакомы. Я вспоминаю, что его родители в Польше ничего не знали о том, что он находится в Шанхае».

Легализация «Гриши» совпала с новой неожиданной проблемой: женитьбой перебравшегося в Шанхай Макса Клаузена. Подыскивая жилье, он наткнулся на пансион Бакли, где, чтобы заполучить подходящую для проживания, а главное, для работы передатчика комнату, Клаузену пришлось устроить обмен с проживавшей там женщиной. Ею оказалась эмигрантка из Сибири Анна Георгиевна (в некоторых источниках – Матвеевна) Жданкова. Выйдя в шестнадцатилетнем возрасте замуж за финна Эдуарда Валениуса в Новониколаевске (Новосибирске), Анна получила финское гражданство, но в 1927 году ее муж умер, и положение Анны в Шанхае стало шатким. Случайная встреча и совместное решение квартирного вопроса породили скоротечный роман, и Клаузен рассказал о своей возлюбленной сначала Вейнгарту, а затем и шефу. «Смотрины» невесте устраивал Зорге. Он побеседовал с Анной в ресторане и одобрил выбор своего радиста. Несмотря на то, что поженились Клаузен и Валениус значительно позже, они начали жить вместе, и Макс вскоре рассказал Анне о том, кто такие на самом деле его друзья, он сам и чем они занимаются.

Работы у Клаузена в Шанхае было, что называется, «выше крыши». Позже радист «Рамзая» вспоминал: «Как бывший военно-морской радист, я повидал всякое. Но то, что мне удавалось принимать в Шанхае круглосуточно, например, в диапазоне коротких волн от 39 до 60 метров, могло ошарашить любого профессионала. Станционарные и судовые, гражданские и военные, служебные и любительские радиостанции, радиограммы открытым текстом и шифровки – и все это на самых разных языках мира. Передающие станции отстояли друг от друга на шкале приемника лишь на доли миллиметра, передатчики различной мощности перекрывали друг друга, отчего зачастую резко ухудшалась избирательность. Мое сердце радиста всегда начинало биться чаще, когда я слушал эту какофонию сигналов. Тем не менее не составляло особого труда отличить радиолюбителей от тренированных профессионалов, государственные радиостанции от прочих и с помощью знакомых мне систем позывных различать передающие станции по их национальной принадлежности. Одних национальных станций насчитывалось множество: китайские, затем дипломатические и военные радиостанции американцев, японцев, французов, англичан, немцев, голландцев и так далее. Однако радиоразведка не входила в круг наших задач, для нее у нас не было средств и, прежде всего, времени. И все же я еще весной 1930 года сказал Рихарду, надо бы попробовать “подоить небо”, то есть, не подвергая себя особой опасности, сидя в собственной квартире, выуживать из заполнявшего эфир потока информации полезные для нас сведения»[207]207
  Цит. по: Мадер Ю. Указ. соч. С. 91–92.


[Закрыть]. Зорге резонно заметил Максу, что интересующая разведку информация передается в зашифрованном виде, но сам «загорелся» идеей раскрыть коды. Это была очень сложная, опасная и трудоемкая работа. Но все же, после многомесячных усилий, Зорге и Клаузену удалось украсть коды нанкинского Главного штаба и германских военных специалистов – все их разрабатывал немец Штёльцнер. К нему самому подходов найти не удалось, но новобрачная – Анна Клаузен – сумела познакомиться с женой Штёльцнера – китаянкой, которая очень любила европейскую моду, духи и дорогие наряды. Мадам Штёльцнер в обмен примерно на литр (в общей сложности) разных французских духов, переданных ей Анной, устроила «показ мод в искусстве шифрования»: перефотографировала коды, над которыми работал ее муж, и передала микропленки советским разведчикам: «Совершенно неожиданно мы обнаружили еще и список номеров служебных и домашних телефонов всех германских военных советников на территории гоминьдановского Китая, который давал возможность реконструировать структуру этого аппарата. Наши шанхайские доллары, “вложенные” в изделия парфюмерных фабрик Парижа, Лиона и Марселя, оказались в этом необычном бизнесе – духи в обмен на секретные документы – в конечном счете, чрезвычайно выгодной инвестицией»[208]208
  Там же. С. 95.


[Закрыть].

Стронского тем временем легализовали путем открытия за счет разведки торговой фирмы на его имя – других вариантов найти попросту не удалось. Но в Шанхай полетела грозная телеграмма за подписью начальника 2-го отдела Четвертого управления Владимира Таирова (настоящее имя – Рубен Тер-Григорян) о необходимости «резкого сокращения расходов и усиления предоставления “продукции”»[209]209
  Алексеев М. «Ваш Рамзай»: Рихард Зорге и советская военная разведка в Китае… С. 391–392.


[Закрыть]. В ответ (это произошло уже в августе) Зорге отправил большое письмо, по духу и стилю сильно напоминающее те гневные и резкие реляции, что он направлял несколько лет назад в «штаб мировой революции» на Моховой. «Рамзай» напомнил руководству, что он принял «фирму» только 11 месяцев назад и в состоянии, которому трудно было бы позавидовать: из-за нехватки сил было приказано прекратить поддерживать связь с югом Китая, заново заниматься легализацией ядра резидентуры, работать в условиях жесткого прессинга китайской, японской и европейской полиций. В письме это называлось «в условиях конкуренции», и все оно было написано эзоповым языком, ибо отправлялось на родину с курьером, остановить которого могли все те же «конкуренты». «Рамзай» писал, что странно было бы ожидать необыкновенных успехов от работы в столь сложных условиях, особенно теперь, когда «заболел Вилли», то есть провален агент, который курировал значительную часть связей резидентуры. Зорге замечал, что ситуация сейчас в Китае такова, что вообще нельзя полагаться ни на какие устойчивые связи – ни на старые, ни на новые. Все они находятся в подвешенном состоянии из-за постоянной угрозы мятежей, переворотов, войны и, следовательно, провалов. Это не значит, что надо было сложить руки и все бросить. Нет, для «Рамзая» это попросту не представлялось возможным хотя бы в силу его деятельного и беспокойного характера. Он искал возможность наиболее полно ответить на запросы Москвы, качественно выполнить свою работу и предлагал искать и ликвидировать прорывы, слабые места. Одним из таких мест была курьерская связь – чрезвычайно опасный, но в условиях гражданской войны нередко – единственно возможный вид оперативной связи. Однако курьерам надо платить, ведь «…все туземцы, которые в настоящее время поддерживали связь, в отличие от 1926/27 гг., рисковали при этом своей головой». Кажется, в Центре не понимали, как писал Зорге, что «…и в Китае коровы не доятся чистым маслом». При этом средств на легализацию резидентура запросила у Москвы только на двоих человек: Клаузена и Стронского, что обошлось в смешную сумму – 200 «амов». Стоило бы сравнить ее с расходами, которые в это самое время выделялись на спасение «засыпавшихся» по собственной вине коллег из ОМС, и об этом Зорге тоже не преминул напомнить Центру. Несправедливо обиженный резидент писал: «Прошу поэтому при оценке нашей работы не упускать из виду все эти факты и не делать нам таких необоснованно важных упреков, если вы даже не можете считаться с теми особыми трудностями, при которых мы начали, проводим и медленно развиваем нашу работу, и сопоставить ее с фактическими нашими расходами»[210]210
  Там же. С. 393–395.


[Закрыть].

Пока письмо шло в Москву, пока вслед за ним передавались курьерами добытые материалы, в том числе фотокопии секретных документов, «Рамзай» продолжал работать, сосредоточившись на спасении Рудника и его жены, но, вероятно, волнуясь в ожидании реакции Москвы. Ответное письмо пришло 2 сентября. В нем были поставлены новые задачи: получить информацию от военных советников Чан Кайши по техническому оснащению армии Гоминьдана, составу и состоянию первых четырнадцати дивизий и гвардии, выяснить роль Японии в контактах с китайскими генералами, не входящими или входящими лишь временно в союз с Чан Кайши, продолжать отслеживать внутриполитическую борьбу в Китае, давать обзоры действий китайской Красной армии по материалам ее противников. В ответ же на резкие возражения Зорге Центр сообщил ему, что «всем трудно», что основную массу материалов из Китая в Москве получили уже после отправки письма, а урезание бюджета резидентуры – лишь общая бюрократическая мера, предпринятая в рамках общей экономии бюджета РККА. Столь слабое обоснование фактического приказа работать бесплатно и самим находить средства для разведывательной деятельности подкреплялось сообщением о том, что в целом резидентура работает хорошо и ее организационный период «можно считать законченным». Командование постаралось успокоить резидента: «Если раз в месяц мы будем получать от Вас такого содержания почту, нас устраивало бы полностью»[211]211
  Там же. С. 396–397.


[Закрыть]. Это было невозможно, но письму надо было добавить оптимизма и энергии, и такая формулировка могла подбодрить Зорге. Полгода спустя, после того как улеглись страсти по «Нуленсам», «Рамзай» пожалел, что был так резок с Москвой. Он снова писал в Центр и, по сути, извинялся за свой тон: «Я не намерен в этом письме оправдываться, я вполне сознаю, что было бы лучше, если бы указанного письма я вовсе не посылал… Письмо было недопустимым в переписке с главной фирмой, но оно не содержало никаких моментов, указывавших на ослабление внимания резидента к своей работе и к своим обязанностям. Ничего подобного со мной случиться не может, я уже постарел на работе… приобрел достаточно опыта в отношении основного занятия, охватывающего все отрасли работы»[212]212
  Там же. С. 397–398.


[Закрыть]. Но это все случилось позже, а пока, в сентябре 1931 года, у шанхайской резидентуры, помимо текущей работы и головной боли в виде «болезни Нуленсов», появился новый важный фокус интересов: Япония.

Вечером 18 сентября японские диверсанты подорвали часть полотна Южно-Маньчжурской железной дороги (ЮМЖД) севернее Мукдена. Взрыв не помешал прибытию на вокзал японского поезда, следовавшего по соседнему пути, но послужил сигналом к началу столь крупномасштабных боевых действий, что сегодня значительная часть китайских историков склонна считать именно эту дату началом всей Второй мировой войны (так считал и Чан Кайши), и во многих китайских городах каждый год в этот день звучит тревожная сирена – сигнал памяти о начале японской агрессии.

В течение суток японцы, потеряв всего двух человек, захватили Мукден и все основные населенные пункты к северу от этого города, выйдя на берег реки Сунгари. Стотысячная армия Чжан Сюэляна, противостоявшая менее чем двадцати тысячам японцев, ушла от столкновения, как и армия Гоминьдана. Японские войска двигались вперед, встречая лишь случайное и неорганизованное сопротивление мелких китайских подразделений, не знавших о приказе не вступать в стычки с японцами или не сумевших его выполнить.

21 сентября «Рамзай», со ссылкой на японского военного атташе в Шанхае, отправил в Центр телеграмму о том, что «мукденский инцидент» произошел без одобрения Токио, а лишь исключительно по воле армейского начальства в Маньчжурии для защиты находящихся там японских граждан. Целью японцев является захват Маньчжурии, но пока без планов столкновения с СССР. Материал был разослан высшему военному командованию Советского Союза: Ворошилову, Гамарнику, Тухачевскому, Егорову и Артузову, и это была первая шифровка, составленная на основе материалов, добытых новым членом группы «Рамзая» – японским журналистом Одзаки Хоцуми.

В тот же день Зорге отправил вторую экстренную телеграмму в Москву, в которой сообщил о начале переговоров между Нанкином и Кантоном о формировании альянса в борьбе против японцев и обращении Нанкина в Лигу Наций с требованием остановить японскую агрессию. При этом Зорге отмечал, что в Нанкине нет единого мнения по поводу сотрудничества с Кантоном и другими возможными союзниками, включая Москву[213]213
  Там же. С. 405–406.


[Закрыть]. «Третий карательный поход» против Мао Цзэдуна пришлось прекратить – впервые внешняя опасность становилась для Нанкина более серьезной, чем борьба против коммунистов.

23 сентября «Рамзай» сообщил в Центр о передислокации японских частей и соединений, выдвигающихся в Маньчжурию, и о том, что, по мнению атамана Семенова, который по-прежнему находился в поле зрения нашего резидента, вооруженный конфликт с СССР становится неизбежен, тем более что Япония надеется на молчание Англии и Америки по «маньчжурскому вопросу». Чжан Сюэлян перестал быть нужен японцам и больше мешает им, а Нанкин готов мириться с Кантоном едва ли не на любых условиях. Начиная с этого времени Зорге непрерывно, точно и исчерпывающе информировал Москву о военных планах японской армии в Китае, включая предоставление данных о перемещениях войск – от полка и выше, о тайных переговорах нанкинского правительства с Кантоном и о том, как Чан Кайши ищет других союзников. Вся эта информация также докладывалась руководству Наркомата обороны, Штаба РККА и ОГПУ.

В октябре Зорге сообщил о прибытии в Шанхай трех японских крейсеров и готовности японцев к провокации. Кантон все-таки сумел поставить Нанкину такие условия мира, на которые Чан Кайши пойти не мог, – ему предложили уйти с поста главнокомандующего. В ответ Гоминьдан попытался пойти на переговоры с японцами, но безуспешно. Об этом тоже стало известно советской разведке, и «Рамзай» передал данные о передислокации нанкинских войск для отражения возможного нападения японцев на Нанкин, а также о входе в Янцзы японских десантных кораблей. Затем последовали другие важные сообщения, в том числе о принятии решения об уничтожении армии Чжан Сюэляна в Маньчжурии, смещении маршала и даже о готовящемся «фашистском перевороте» в Токио[214]214
  Там же. С. 410–411.


[Закрыть]. Апофеозом развития напряженности стало сообщение от 24 сентября о возможной агрессии Японии против Советского Союза в марте 1932 года. Информация была получена непосредственно от атамана Семенова, перебравшегося из Мукдена в Порт-Артур и намеревавшегося участвовать в этих событиях во главе объединенных сил монгольских князей и остатков белой эмиграции[215]215
  Там же. С. 412.


[Закрыть]. На протяжении последующих двух месяцев японская агрессия в Китае ширилась, поддержанная молчанием Лиги Наций и пассивностью китайских правительств, так и не сумевших объединиться перед лицом общего врага. Это принесло свои дивиденды китайской Красной армии, которая сумела объединить группы ранее разрозненных советских районов в Китайскую Советскую Республику, расположившуюся на юге провинции Цзянси, частично на территориях провинций Фуцзянь, Хубэй, Хэнань, Шэньси и некоторых других. Главой Совнаркома, то есть премьер-министром республики, был избран Мао Цзэдун.

К середине ноября японские войска вышли к КВЖД – собственности Советского Союза. Зорге, основываясь на информации от японского военного атташе в Шанхае генерал-майора Тасиро Канъитиро, доложил о готовности Квантунской армии к прямому вооруженному конфликту с СССР. Сам атташе, пользовавшийся репутацией «умного офицера» и бывший много лет шефом азиатского отдела разведки Генерального штаба, ждал назначения на север. Примерно туда же – в Мукден отправился и агент Зорге японец Каваи Тэйкити, получивший задание отслеживать действия японских войск, движущихся к границе с Советским Союзом. Макс Клаузен, снова оказавшийся под ударом из-за встречи с расконспирированным бывшим сотрудником шанхайской резидентуры, в декабре тоже уехал в Мукден, где развернул рацию с помощью переданного ему нового русского помощника.

Так, пока шла операция по спасению «Нуленсов», резидентура «Рамзая» непрерывно отправляла в Москву точнейшие данные о дислокации и передвижении японских войск в Китае, планах и маневрах противостоящей им китайской армии. Необходимость в большем, чем ранее, количестве военной информации и в лучшем ее качестве была очевидна: война есть война. Центр высоко оценил усилия Зорге, впервые использовав в телеграмме от 20 декабря обращение «Дорогому Рамзаю», и сообщил, что направляет в Шанхай под именем Клязя Сальмана (Klyas Salman; Саламан, Зальман, Залман, Зельман) военного разведчика Карла Римма («Клаас», «Пауль»).

«Рамзай» становился полноправным резидентом, осуществляя общее руководство группой и анализ полученных сведений, собирая политическую и экономическую информацию, на «Пауля» возлагались задачи военного характера (включая информацию о японской, китайских национальных и китайской Красной армиях), «Джон» (Стронский) должен был работать над улучшением качества фотографий, которые в Москве не удавалось расшифровать даже с помощью лупы. Конечно, в очередной раз было строго предписано прекратить всяческие связи с «соседями» – разведкой Коминтерна. Предупреждение пустое, ибо весь следующий, 1932 год Зорге продолжал выполнять поступающие через Центр приказы не только военной разведки, но и Коминтерна в лице его старого друга Осипа Пятницкого. В целом же Москва, подводя итоги тяжелейшего 1931 года, отмечала, что Зорге справился с работой, установил ряд полезных связей в американских и немецких дипломатических кругах, с германскими военными инструкторами и советниками в нанкинской армии, предоставляя «ценные» донесения. Информация, полученная из внутренних китайских источников, была охарактеризована как «интересная и ценная». Удалось добиться «практических результатов» не только в Шанхае, но и в Кантоне, Нанкине, Пекине и Ханькоу. Центр отметил также вовлечение в деятельность группы журналистов Агнес Смедли, Гюнтера Штайна (Штейна) и некоторых других. В целом работа резидентуры «Рамзая» была признана «удовлетворительной».

Обер-лейтенанту Мёлленхофу финал тяжелейшего года запомнился иным: «Совершенно точно, что Зорге в конце 1931 года впервые ступил на японскую землю и именно вместе с атаманом Семеновым. В Токио и на курорте Атами состоялись первые встречи с доверенным лицом генерала Араки (в декабре он стал военным министром Японии в кабинете Инукаи Цуёси. – А. К.), майором Куроки». Если это так (а к изложенному в мемуарах Мёлленхофа надо относиться очень осторожно), то Япония становилась все ближе к Зорге не только потому, что она пришла в Китай, но и потому, что он впервые встретился с ней лично.