Текст книги "Зачистить чистилище"

Все медное в вагонах сверкало, будто на кораблях, где матросы все свободное время натирают их фланелевыми тряпочками. Вагоны были не люкс-класса, но гораздо лучше, нежели те, в которых обычно перевозились войска, – купейного типа, каждое из которых рассчитывалось на четыре человека, с мягкими кроватями в два ряда вдоль стен.

И где еще отыскали такие? Ведь даже пехотным офицерам часто приходилось возвращаться из госпиталей в свои части в куда как менее комфортных условиях, что уж там говорить о рядовых, которых везли на фронт в вагонах, где прежде перевозили скот. Их деревянные стены впитали в себя запах навоза, и сколько его ни вытравляй, сколько ни укрывай пол соломой, все равно, оказавшись здесь, с первого вздоха станет понятно, для кого эти вагоны предназначались, – для скота, который везут на убой. Очень пессимистическая ассоциация. Каждый для себя мог ответить на вопрос, а куда же направляются эти солдаты…

Гладиаторам, которым предстояло сразиться на арене, тоже устраивали перед смертельной схваткой роскошные развлечения и приводили даже рабынь, вот только за все это слишком скоро приходилось расплачиваться собственной и чужой кровью…

В такие минуты в голову лезет всякая пакость. Приходится отгонять ее пустыми разговорами, точно ты встретился с гипнотизером, и чтобы он не завладел твоим сознанием, мысленно повторяешь слова какой-нибудь ненавязчивой, но жутко приставучей песенки.

Покачивание вагонов и постукивание дождевых капель по крыше и стеклу располагали ко сну, а ведь непонятно было, когда выспишься вволю в ближайшее время. Пошлая шутка, что «на том свете», была слишком близка к реальности…

Ночью поезд остановился надолго. Ремонтные бригады меняли колеса на вагонах с узкоколейных на более широкие. Слышалась непонятная гортанная речь. Пригнали новый паровоз. Ухватившись за состав, он потянул его дальше.

Мазуров впал в какое-то странное состояние полусна-полубодрствования, как насекомое при наступлении холодов или рыба, вмерзшая в лед. Он тупо смотрел перед собой, уставившись в одну точку глазами, почти не шевелясь.

Так прошло несколько часов.

Наконец паровоз стал сбавлять ход, заскрипел колесами, задергался, как в эпилептическом припадке, когда вагоны норовили его подтолкнуть сзади и протащить чуть дальше – за платформу.

– Приехали! – громко закричал Мазуров, выбравшись из своего купе. – Всем выгружаться. Строиться на платформе!

Он подхватил тяжелый мешок, где был сложен парашют, забросил на спину автомат с коротким складным прикладом, протиснулся по узкому проходу между стеной вагона и дверями купе, вышел в тамбур, схватился за бронзовые сверкающие ручки двери и отворил ее.

Выходить наружу не хотелось все из-за того же непрекращающегося дождя, и с секунду Мазуров стоял в тамбуре, втягивая влажный, чуть прохладный и бодрящий воздух. Он не оборачивался, но слышал, что штурмовики уже вылезли из своих нор и идут следом за ним, заполняя коридор вагона.

Деревянный вокзал обветшал, краска облезла, обнажая потрескавшиеся стены, часы на фасаде остановились, а что было написано над ними, Мазуров воспроизвести не смог. Из-за незначительности этой станции, отступая, австро-венгры даже не удосужились ее разрушить, ведь никакого стратегического интереса она не представляла, а в десяти километрах впереди железнодорожная колея и вовсе заканчивалась тупиком.

До фронта было не менее сотни километров, и сюда не доходили даже звуки артиллерийской канонады.

Позади станции виднелись силуэты нескольких грузовых автомобилей с закрытыми тентами кузовами.

Мазуров наконец решился выпрыгнуть на платформу, шагнул, как в бездну, немного съежившись, но оказалось, что моросящий дождь и вправду незаметен.

Он двинулся к вокзалу, чтобы не мешать тем, кто выходил из вагона следом, но так и не дошел до него, когда внутри, казалось бы, пустого вокзала возникло движение. Навстречу ему вышли несколько человек во главе с сухощавым, чуть горбившимся генералом, у которого были великолепные развесистые усы. И даже если бы Мазуров никогда не видел фотографии командующего Юго-Западным фронтом, то узнал бы его по этим усам. Такой встречи он, признаться, не ожидал и если прежде шел чуть расслабленно, то теперь выпрямился, стал печатать шаг, хотя с тяжелым мешком на плече делать это было непросто.

– Честь имею приветствовать, господин командующий, – Мазуров остановился шагах в пяти от генерала, приложив правую ладонь к виску. – Штурмовики прибыли в ваше распоряжение.

– Очень рад, – сказал Брусилов, хотя по тому, что лицо его оставалось каменным, вряд ли именно такое чувство он испытывал.

Странно, что Брусилов приехал встретить штурмовиков. Он всегда критиковал своих подчиненных, если они старались все делать сами, когда это могли решить и более мелкие командиры, и в результате погрязали в мелких проблемах, а на большие времени не оставалось. И вот теперь он делал как раз то, за что доставалось его подчиненным. Но, вероятно, он многое ставил на штурмовиков. Это неудивительно. От них действительно многое зависело.

Тем временем штурмовики построились поротно, заполнив всю платформу.

Брусилов рассматривал их с нескрываемым любопытством, как невидаль какую-то, предполагая, вероятно, когда ехал на эту станцию, что ему пришлют чудо-богатырей из русских былин, от одного вида которых австро-венгры бросятся наутек, а на поверку оказалось, что солдаты-то самые обыкновенные, вот только обрядили их не совсем обычно. Но смогут ли они из-за этого заменить целую дивизию? Ответ очевиден.

Мысли командующего так легко читались в глазах, что и без слов все было понятно. Мазуров испытывал желание немного развеять сомнения Брусилова, представить ему некоторых из штурмовиков, к примеру, того, кто был чемпионом по кулачному бою Тверской губернии, или того, кто долго служил в цирке, зарабатывая себе на жизнь, повторяя каждый вечер смертельный трюк Тиля Уленшпигеля, и таких в отряде набралось бы несколько десятков.

– Нечего на дожде стоять, прикажите солдатам грузиться в автомобили, – наконец махнул рукой Брусилов. – Сами со мной поедете, по дороге поговорим.

– Слушаюсь, господин командующий, – козырнул Мазуров, развернулся к строю и закричал: – Грузиться!

Никакого смысла в предстоящем разговоре Мазуров не видел. Ну, право же, что он мог нового поведать командующему, посвященному во все подробности операции? Лишь только незначительные нюансы. Но, скорее всего, Брусилов просто хотел поближе познакомиться с ним.

Грузовики заняли всю ширину грунтовой дороги.

Три первых из них были трофейными, выкрашенными в серое, с черными брезентовыми тентами, чуть прогнувшимися от скопившейся на них воды. Остальные машины были болотно-зелеными. На обмотанных цепями колесах налипли комья грязи. Водители, дожидаясь прибытия штурмовиков, коротали время в кабинах, спрятавшись от дождя под фанерными козырьками. Сейчас они переминались с ноги на ногу возле своих авто, совсем не опасаясь, что в небесах могут появиться аэропланы противника, сбросить на караван бомбы или обстрелять его из пулеметов. Похоже, русская авиация полностью господствовала в небе.

Позади них стояли наглухо закрытые тентами два «Руссо-балта», в которых приехали командующий и его сопровождение.

Брусилов кивнул на первую машину.

– Садитесь на заднее сиденье, – сказал он Мазурову.

Адъютант отворил перед командующим дверь. Тот забрался в авто первым, следом за ним Мазуров, усевшись в податливое, обшитое черной кожей кресло. Адъютант лихо взгромоздился на свое место, завел авто, резко крутанул баранку, но в ширину грунтовой дороги все равно не вписался и выехал на обочину. Колеса забуксовали, авто повело вправо, как на лыжах, а из-под него фонтанировали комья грязи, забрызгивая всех, кто не успевал спрятаться. Штурмовики, которые собирались запрыгнуть в кузов крайнего грузовика, разбегались от этой грязи, как от шрапнели.

– Полегче, Коленька, ты этих красавцев всех перепачкаешь, – в голосе Брусилова сквозили язвительные нотки.

«Не доверяет он нам, – думал Мазуров, слушая генерала, – раздражен тем, что нас привезли в таких роскошных вагонах, да еще на маленькую станцию, чтобы секретность сохранить».

– Извините, Алексей Алексеевич, – повернув голову, сказал адъютант.

– Неуч. На дорогу смотри, а то всех передавишь. Кто тогда форт будет штурмовать? Кстати, господин майор, – продолжил Брусилов, уже обращаясь к Мазурову, – как же вы собираетесь это сделать?

– Высадимся на крыше.

– Такое возможно?

– Да. Главное, чтобы ветер был не очень сильным, а то всех разбросает. Дождь еще будет мешать. Синоптики хорошего прогноза не обещают.

Авто наконец-то вырулило на дорогу, обогнуло «Руссо-балт» сопровождения, чуть притормозило, чтобы подождать, когда вторая машина выполнит точно такой же маневр и встанет в кильватере позади.

– Прибывшие ко мне грузовые аэропланы привезли баллоны с ипритом. Вы намереваетесь их использовать?

– Да.

– Отлично, – кивнул Брусилов. – Я тоже люблю эту химию. Германцы-то, чай, первыми Гаагскую конвенцию нарушили. Пусть теперь в ответ то же самое получают.

С такими же словами, смеясь, точно это была удачная шутка, артиллеристы Брусилова, подавляя батареи австро-венгров и германцев, так хорошо укрепленные, что их не удавалось уничтожить даже мортирами и гаубицами, загоняли в казенники своих орудий снаряды с красными и синими окантовками, которые обозначали удушающую и ядовитую начинку.

– Как блоха на сковородке попрыгают они у нас! – смеялись артиллеристы, нажимая на спуск.

Германцы и австро-венгры бежали от них, бросая свои орудия.

– Только потом проблемы возникнут, – сказал Мазуров, – нам ведь форт до прибытия ваших солдат еще и удерживать придется, но, может, иприт удастся выветрить.

Австро-венгры задумывали построить целую сеть фортов, но русские продвигались слишком быстро, и большинство укреплений лишь заложили, отрыли или даже возвели часть стен, но когда стало ясно, что доделать их все равно не успеют, то все силы были сосредоточены лишь на одном форте.

Брусилов не хотел штурмовать его, потому что это надолго задержит продвижение его войск. Он задумал его обойти, оставить в тылу и выделить на его осаду небольшое подразделение, главной задачей которого будет не столько взятие форта, сколько изоляция его гарнизона.

Почти весь разговор Брусилов держался холодно, но ни на какое панибратство с командующим Мазуров и не рассчитывал. Однако слова Брусилова о том, что он сделает все возможное, чтобы поддержать штурмовиков, Мазурова не очень вдохновили. Максимум, что можно было ожидать, – истребители прикроют их с воздуха, обстреливая противника. Но вот в то, что удастся быстро взять все эти цементные надолбы с пулеметами и глубоко эшелонированную систему окопов, он не верил. У союзников на преодоление таких укреплений уходила масса времени, и стоило им продвижение на несколько километров чудовищных потерь, исчисляемых в сотни тысяч убитых и раненых. У Брусилова под ружьем было примерно столько же солдат, сколько потеряли англичане и французы во время последнего наступления. Он не станет ими рисковать, если почувствует, что победа будет даваться ему слишком дорого, и тогда штурмовики обречены, и единственное, что им останется, – подорвать форт вместе с собой. Брусилов на подобный исход даже не намекал, но чувствовалось, что и он об этом думает, и его вполне устраивает такая цена уничтожения форта.

Как обычно, он не говорил о том, когда начнет наступление, но нетрудно было догадаться, когда это случится, после того как командующий спросил у Мазурова, могут ли штурмовики высадиться на форты этой ночью.

– Конечно, – кивнул Мазуров.

Бывало, что вновь прибывшие части после утомительной многодневной дороги прямо из эшелонов отправляли на передовую закрывать ту или иную брешь в обороне, не давая им даже передохнуть. Мазуров понимал, что и их тут же отправят на задание, но интересно было бы узнать, что сделает Брусилов, получи он отрицательный ответ. Их повезут в казармы, вместо того чтобы везти на летное поле, или пустят в атаку в первой линии наступления, как наименее ценное пушечное мясо?

– Рад был познакомиться, удачи вам, – наконец чуть смягчился Брусилов. – От вас многое зависит в этом наступлении.

Мазуров уже было приготовился выслушать пафосную речь о долге перед Родиной, о том, что во имя ее надо не жалеть себя, но, к счастью, Брусилов понял, что слова эти не нужны. Немного молчаливый майор и вправду произвел на него впечатление своей уверенностью.

2

Аэропланы укрыли маскировочными сетками, но днем обмануть они могли разве что новичка, который впервые сел за штурвал истребителя и больше следит за тем, что творится вокруг него, опасаясь, что в любую секунду появится неприятель и тогда его первый полет может стать и последним. Для более опытного пилота сразу станет понятно, что скрывается за этими маскировочными сетками, но русская авиация имела в воздухе чудовищное превосходство, и воздушные бои происходили гораздо ближе к линии фронта, а этот аэродром можно было считать тыловым, хотя до форта «Мария Магдалена» от него всего-то два часа лета.

Штурмовики добрались до летного поля, когда небо сделалось совсем серым и издали аэропланы казались не более чем холмиками, поросшими редким кустарником. Но стояли они в ряд, и закрадывалось ощущение, что возникли они не без помощи человеческих рук.

Дорогу размыло, грузовики вязли в этой жиже, буксовали, все больше и больше погружаясь в нее, как в топь. Частенько самостоятельно они уже не могли из нее выбраться, и тогда штурмовикам приходилось выбираться из кузова и толкать грузовики, так что к концу пути все перепачкались в грязи.

– Так незаметнее будет, отличная маскировка эта грязь, – пошутил кто-то, но шутка вышла неудачной, и мало кто ей улыбнулся.

Задерживаться на этом аэродроме пилоты долго не думали, так что для проживания зарыли в землю несколько срубов и присыпали их сверху землей. Разместиться там могло несколько десятков человек, но и тогда бы они сидели друг у друга на плечах, а на прибытие трехсот штурмовиков никто и не рассчитывал. От дождя спрятаться было негде, за исключением трюмов аэропланов, но, пока с них сняли маскировочные сетки, прошло не менее получаса, и ко всем прочим бедам все вымокли и продрогли.

Аэропланы модифицировали специально для штурмовых операций, прорезав в них двери не между крыльями, а ближе к хвосту с двух сторон, чтобы удобнее и быстрее было выбрасываться.

Штурмовики, побросав пожитки на летное поле, безучастно следили за тем, как суетятся техники, освобождая аэропланы от пут, точно рыбаки, вытащившие на берег огромных китов, впавших в сон. Как бы они ни принялись их тут же свежевать и разделывать на части! Сетки намотались на лопасти пропеллеров и запутались. Техники приставляли к ним лестницы, забирались на крылья, осторожно, чтобы не порвать сети, освобождая лопасти. Это начинало раздражать. Что, разве техники не могли, вместо того чтобы сидеть по землянкам, сделать это пораньше и не держать штурмовиков под дождем?

– Эй, милейший, где тут у вас размещается подполковник Страхов? – окликнул Мазуров одного из техников, тот как раз тянул на себя сеть, и, судя по его усилиям, улов был большим.

– Позвольте вас проводить, господин майор, – сказал техник, выпуская сеть.

– Нет, уж лучше покажи мне, как идти, а доберусь-то я сам как-нибудь.

– Да вон он идет, – сказал техник, расплывшись в улыбке и возбужденно замахав куда-то в темноту за спину Мазурова.

Мазуров обернулся. На бровях его уже скопилась вода, а от этого движения она наконец-то пролилась на глаза, и, чтобы прочистить их, ему пришлось несколько раз быстро моргнуть.

– Рад приветствовать вас, господин майор, но прошу прощения за не очень гостеприимную встречу, – подполковник протянул руку для приветствия. Она еще была теплой и сухой, перчатку с нее Страхов снял, очевидно, в последние секунды.

– Здравствуйте, господин подполковник, но ведь вы еще не умеете управлять погодой, – ответил Мазуров.

– О, я не о погоде, а о том, что вынужден держать ваших молодцов под дождем. Мне не сообщили точного времени вашего прибытия. Не хотелось до этого демаскировать аэропланы. Знаете ли, в небе мы господствуем, но чем черт не шутит.

В рыжей, немного потертой кожаной куртке с меховым воротом подполковник выглядел щеголевато. Волосы его были идеально уложены, точно он только что посетил парикмахера.

– Понимаю, понимаю вас, – сказал Мазуров.

– Покормить ваших людей тоже нечем.

– У нас есть сухой паек.

– Хорошо, – кивнул Страхов. – Мне не сообщили и время вылета. Просто отменили на сегодня все задания и сказали, что вы обо всем знаете и моя эскадра в вашем полном распоряжении. Буду вас прикрывать.

«Вот отчего он так раздражен, хотя и скрывает это. Он ведь подполковник, а его переподчинили майору».

– Спасибо. Летим в полночь, – сказал Мазуров.

– Понятно. Пойдемте со мной. Я познакомлю вас с пилотами, которые полетят с вами. Они утром прилетели. Сидят сейчас у меня в штабе. Садились они, знаете ли, с такой осторожностью, будто на борту у них богемский хрусталь или китайский фарфор. Я уж подумал, что в каждом аэроплане кто-нибудь из высокопоставленного начальства. Немудрено, если учесть, что вы намереваетесь сделать. Но все оказалось гораздо банальнее.

– Боялись, что баллоны с ипритом повредятся?

– Да. Поначалу только об этом и говорили. Ни у кого из пилотов не оказалось противогазов. Забыли выдать. У меня тоже их раз-два и обчелся. Вот вашей милостью сижу на пороховой бочке.

– Недолго осталось. Скоро мы вас избавим от этой проблемы. Но не могли бы пилоты сами к нам выйти? В один аэроплан поместится взвод, сейчас мы их распределим, а у вас уже потом поговорим. Командирам взводов будет тоже интересно с ними пообщаться.

– Хорошо. Сейчас они придут.

«Могли бы и сами догадаться», – раздраженно подумал Мазуров.

Он проводил Страхова взглядом. Похоже, тот расстроился. Но отношения с подполковником не заладились сразу же. Да и Мазурову надоело ощущение, что абсолютно все принимают его здесь холодно, совсем не так, как это было на Западном фронте, будто они делают не одно и то же дело, а каждый занят собственным и на других ему абсолютно наплевать.

Мазуров посмотрел на часы. До вылета оставалось еще почти три часа, в течение которых его люди будут без дела сидеть в темных, похожих на огромные склепы трюмах аэропланов и слушать, как бьются капли дождя о фанеру, точно это гвозди вбивают в крышки гробов, в которых их похоронят. Нет ничего отвратительнее такого времяпровождения, но он не знал, чем их занять.

«Быстрее бы вылет, быстрее бы…» Но сколько бы он ни просил стрелки часов крутиться побыстрее, ничего ведь не произойдет.

– Командиры взводов, ко мне! – крикнул Мазуров, вернувшись к штурмовикам. – Господа, сейчас придут пилоты, – продолжил он, когда к нему подошли подчиненные.

Техники уже расправились с маскировочными сетками, свалили их в кучу возле аэропланов, а сами, выполнив порученное им задание, отправились в землянки греться, бросив штурмовиков на произвол судьбы. Ничего уже не мешало штурмовикам занять свои места в трюмах, но они медлили, предпочитая оставаться под дождем. Мазуров их превосходно понимал и пока не торопил. Его скверное настроение передалось и командирам взводов. Они молчали, переминаясь с ноги на ногу, а лица их были каменными, лишенными эмоций, точно у приговоренных, и это совсем не нравилось Мазурову, но ему было гораздо легче, ведь он уже не один раз участвовал в штурмовых операциях, а для всех его людей это задание было первым.

3

Имен пилотов Мазуров не запомнил. Да и не пытался этого сделать. Зачем? Все равно он этих людей, скорее всего, больше не увидит, а захламлять голову лишней информацией не стоит, потому что тогда в ней не останется места для чего-то нужного.

Они обменялись несколькими незначительными фразами. Потом пили чай в штабе, но недолго, чтобы оставшиеся в аэропланах штурмовики совсем не заскучали в одиночестве. Разговор не клеился. Все это чувствовали, но исправить положение и рассказать что-нибудь веселое так никто и не удосужился. Пилоты вряд ли отнесли это за счет того, что штурмовики предпочитали держаться особняком, как представители особой касты, наподобие подводников, а впрочем, может, так и было, ведь, судя по их заданию, они принадлежали к касте смертников, и в этом надо искать причину их молчаливости.

Время шло слишком медленно, но и оно когда-нибудь заканчивается.

Уже во время полета штурмовики надели железные каски, обтянутые защитного цвета тканью, наколенники и налокотники, став похожими на некое подобие рыцарей, у которых денег хватило только на самые незначительные и дешевые доспехи. При посадке все равно синяков набьешь, потому что ветер не хочет отпускать парашют, все дует и дует в него, не понимая, что это никакой не парус, и тащит следом за собой бедного, похожего на марионетку человека. Мазуров предложил использовать защиту после того, как разбил себе коленки, а потом несколько дней ходил, прихрамывая, радуясь тому, что хоть ноги не сломал. Но, садясь на бетонные укрепления, так легко не отделаешься, даже с защитой.

– От винта! – послышалось за бортом.

– Есть от винта, бог в помощь.

«Только на него нам и приходится уповать», – подумал Мазуров.

Двигатели вспенили воздух, надсадно загудели, толкнули перегруженный аэроплан вперед, постепенно разгоняя его.

Аэроплан развернулся против ветра и все бежал и бежал по взлетной полосе, не желая с ней расставаться и отрываться от земли, и казалось, что он так и доберется до форта «Марии Магдалены» по поверхности.

Пилот предупредил, что над аэродромом турбулентные потоки. Большинство штурмовиков не поняли, к чему он это сказал, и только когда аэроплан основательно затрясло, а они вцепились руками в лавку, то догадались, что слово это плохое и впредь можно использовать его как ругательство, если выговоришь, конечно.

Этот ветер еще наделает кучу бед, когда начнет играть людьми, как игрушками. Хуже всего придется тем, кого отнесет к реке. Вооруженные до зубов, они пойдут сразу же ко дну.

Все стыки в фанерных щитах аэроплана трещали, готовые развалиться, а Мазуров физически ощущал, как в эти секунды пилот давит и давит на рычаг, сжимая от напряжения челюсти, пытаясь поднять аэроплан. По лицу его текут капельки пота, а рука под перчаткой побелела.

Аэроплан провалился в воздушную яму практически сразу же, чуть вновь не задев колесами землю. От такой встречи его колесные стойки могли превратиться в труху, но каким-то чудом он избежал этого.

Мазуров видел, как проплывают мимо темные силуэты других аэропланов, тоже уже пришедших в движение, а когда они исчезли, то ему захотелось посмотреть назад, чтобы увидеть, как они пристраиваются в кильватере.

Они выстраивались ромбом, «свиньей» – так наступали когда-то псы-рыцари, медленно и лениво наплывая с боков, но такое впечатление создавалось оттого, что и аэроплан Мазурова уже набрал приличную скорость. Через несколько минут их замкнули в кольцо истребители – совсем маленькие на фоне грузовых монстров, точно муравьи, решившие отчего-то, что они смогут защитить слона, если на него кто-то нападет. Скрещенные кости и черепа, украшавшие их фюзеляжи, заглядывали в иллюминатор транспорта. Аэроплан Страхова легко узнавался по бубновым тузам на бортах.

– Мы прикроем с воздуха вашу высадку, – сказал Мазурову подполковник перед вылетом.

– Мост. Попробуйте нейтрализовать пулеметы на мосту. Мы не будем его штурмовать. Нам его вообще не удержать. Даже не стоит пробовать. Может, потом. Но австро-венгры, я уверен, его уничтожать из форта не будут.

– Не беспокойтесь, – кивнул Страхов в ответ.

– Очень богатый караван. Грех такой пропустить.

Но у австро-венгров с авиацией стало совсем плохо после длительных сражений с русскими асами. Потери не восполнялись, так что ничего им здесь, на небесах, не грозило, и так не хотелось опускаться обратно на землю.

Мир погрузился в темноту еще до того, как под днищем стали проплывать серые облака, которые спрятали сотни и сотни тысяч людей, готовящихся к предстоящему наступлению. Мазуров был уверен, что мало кто из них спал в эти минуты. А от мысли, что их жизни зависели от него и от его штурмовиков, на душе становилось очень тяжело.

Мазуров больше всего на свете любил это черное небо, когда облака уже не могут помешать любоваться звездами и огромной серебряной луной, на которой можно было различить моря и кратеры, и сейчас он шептал их названия, пока морозные узоры, растекшись по иллюминаторам, совсем не укрыли то, что творилось за стеклами. Он провел по ним пальцами, ощущая приятную прохладу, решил уж было подышать на стекла, чтобы растопить изморозь и отобрать у них частичку внешнего мира, но передумал.

Устав сидеть на жесткой лавке, Мазуров прошел в пилотскую кабину. Стекла там тоже чуть заледенели. Было слышно, как в них бьется ветер, пытаясь разбить и потрогать лица тех, кто от него прятался в кабине. Пол под ногами дрожал, но как-то не хотелось думать, что от бездны тебя отделяет тонкий слой фанеры и дерева.

Пилот не услышал, как вошел Мазуров, всецело поглощенный своей работой. Он отражался в стекле, и казалось, что он любуется собственным изображением.

– Где мы? – окликнул его Мазуров.

– Я помню, что вы говорили, – сказал пилот, на мгновение отвернувшись от штурвала. – Скоро начнем снижаться. Мы уже пролетели линию фронта. Хотелось бы подольше оставаться на этой высоте.

– Нам будет трудно точно приземлиться.

– Не беспокойтесь, над «Марией Магдаленой» мы пройдем на высоте шестисот метров, как вы и просили. Там есть зенитки. Это будет опасно, но я сброшу скорость до минимума.

– Спасибо.

– Мне-то не за что. Вам будет труднее, чем мне.

– С вашего позволения, я здесь останусь. Ветер сильный. Мне нужно понять, где высаживаться, чтобы нас отнесло на форт.

– Конечно, конечно. Сядьте в кресло, а то упадете. Я начинаю снижение.

Дождавшись, когда Мазуров займет второе кресло, пилот надавил на рычаги, управляющие закрылками. Вначале ничего не произошло, но спустя миг аэроплан стал падать, будто у него нос нагрузили тяжелыми камнями, будто он, как подводная лодка, принял на борт тонны балласта и теперь ждет, когда же ему наконец дадут возможность искупаться в облаках, что плыли под ним, так похожие на пенные буруны на кончиках морских волн.

Только бы не порвались веревки, которые не давали баллонам с ипритом кататься по дну трюма, иначе… В темноте штурмовики и понять не успеют, что надо надеть противогазы, а стоит только вдохнуть чуточку отравляющего газа, как ты забудешь обо всем.

Мазурова качнуло вперед. Он ощутил приятную легкость. Он любил это ощущение больше всего на свете, когда кажется, что если ты отпустишь руки, сжимавшие подлокотники кресла, то сможешь сам лететь, особенно если при этом закрыть глаза. Он открыл их только тогда, когда почувствовал, что кабина вот-вот должна врезаться в облака и разметать их. Невольно опять хочется закрыть глаза, потому что в голову закрадывается мысль, что стекло не выдержит этого удара, треснет, расколется и тогда холод, царящий за ним, заполнит всю кабину, вмиг превратив всех, кто в ней находится, в ледяные статуи.

На лице его появилась глупая улыбка, а в глазах детский восторг, точно такой же, какой появлялся в них, когда он в детстве катался с ледяных горок, когда от скорости захватывало дух, а морозный ветер подрумянивал кожу.

Хорошо, что в эти секунды на него не смотрел пилот, но, похоже, он испытывал точно такие же чувства.

Слой облаков закончился. Они пробили его, вывалились опять в этот безграничный спящий мир, накрытый темным покрывалом, в котором маленькие дырки проели крохотные огоньки, раскрывавшие расположение поселений. Только бы там не появилось огненных вспышек, которые начнут извергать зенитки.

С земли они казались огромными фантастическими птицами, летящими в бреющем полете, широко раскинув крылья, улавливая воздушные потоки.

Черными силуэтами огромных фантастических птиц.

Пилот не сверялся с картой. Он превосходно знал этот район, потому что бомбил его не один раз, так что дорогу мог найти и в темноте.

– До форта доберемся примерно через десять минут.

– Ветер?

– Юг-запад-запад. Пять метров в секунду. Минут через пять опустимся на заданную вами высоту. Я заранее скажу вам, когда надо выбрасываться, чтобы ветер снес вас на форт, – он наконец-то посмотрел в сторону на Мазурова. – Готовьтесь.

– Спасибо.

Мазуров почувствовал, что это время приближается, когда звук работающих двигателей изменился, пропеллеры завращались медленнее, а аэроплан стал недовольно вздрагивать, потому что ему мешали развить скорость, на которую он был способен.

– Ну, с богом, удачи вам, – сказал пилот.

Мазуров встал с кресла, толкнул дверь в салон.

– Приготовиться к высадке. Открыть двери. Световой сигнал! – быстро командовал он.

Двери уходили в сторону, как в японских домах, и фиксировались, чтобы во время высадки, не дай бог, ветер не захлопнул их. В салон ворвался холодный воздух, оттолкнув тех, кто встретился на пути.

Яркая вспышка зажженных фонарей трижды разорвала мрак. В соседних аэропланах тоже стали открываться двери, и их тоже осветили вспышки.

Высадка.

Штурмовики вываливались из аэропланов, как горошинки из перезрелых стручков, которые хотят густо засеять поля под ними. Раскрылись купола парашютов, зачерпывая воздух, наполняясь им до краев. Недолго им удавалось держаться всем вместе. Ветер разбрасывал их в разные стороны.

Только бы их подольше не увидели с земли. Но если кто-то из австро-венгров в форте или тех, что сидят сейчас, укрывшись за мешками с песком по обе стороны моста, и заметит эти купола, то не поймет сперва, что же происходит, а когда догадается и поднимет тревогу, то будет уже слишком поздно.

Мазуров дождался, пока выбросятся все штурмовики, подошел к дверному проему, как капитан терпящего бедствие судна, который должен покидать его последним, встал на пороге, ухватившись за края руками. В таких случаях надо читать молитву, просить у небес помощи, но он не помнил ни одной. Ветер бился ему в грудь, упрашивая остаться, пытаясь объяснить, что здесь, в аэроплане, спокойнее. Воздуха было так много, что он забивал гортань кляпом, через который и не продохнуть.

Там, далеко внизу, прожилкой блестела река с перекинутыми через нее ажурными фермами моста, похожими на тонкую паутину, которую сплел паук, чтобы ловить пролетающих мимо мух и других вкусных насекомых.

Мазуров, сильно оттолкнувшись ногами и руками, бросился в эту бездну. Он быстро нагонял вспышки куполов. Они почти полностью закрывали землю, как закрывают ее облака. Помедли он еще немного, и врезался бы в них камнем, смял, увлекая за собой людей, безвольно качавшихся на стропах, как марионетки, но ему хотелось подольше продлить это блаженное состояние легкости и полета. От него прочищается сознание лучше, чем это сделает любой из врачей.