Текст книги "Сказки русского ресторана"

– Что же вы раньше не позвонили? – сказал он, просматривая интервью. – Сразу же после происшествия? Задача эджастеров портить кровь. Надеюсь, вы дров не наломали?..

Временами он хмурился и хмыкал, и это означало, очевидно, что клиент дров таки наломал, то есть эджастеру ответил не так, как следовало отвечать.

– Ладно, – сказал он, закончив чтение. – Попробуем выправить ваши оплошности. И на будущее – совет: адвокату звоните немедленно, сразу же после происшествия. Вообще, у вас есть свой адвокат?

Да, Перетятько уже слышал, как другие время от времени говорили мой адвокат, и ему казалось, что эти другие должны быть либо очень богатыми, либо со всеми всю жизнь судились, либо должны знать что-то такое, чего ему никогда не узнать.

– Нету, – сказал он неуверенно.

– Хотите, я буду вас защищать?

Адвокатов он представлял иначе – в костюмах, в галстуках, с бритыми лицами и с аккуратными причёсками. А этот… А может оно так и лучше. С этим, похоже, можно по-свойски.

– Да, конечно, – сказал Перетятько. – Но я не уверен, что это значит.

– Ничего. Скоро узнаете, – сказал Шмуклер, и занялся делом, то есть стал задавать вопросы.

В конце попросил подписать бумаги о гонорарах, и что-то ещё, что Перетятько не понимал, но всё без колебания подписал, поскольку ему уже объяснили, что он ни цента не должен платить ни адвокату, ни врачу, а те свою мзду и сами вычтут из денег, выигранных Перетятько, и он получит чистую сумму, даже свободную от налогов.

Так закрутились колёса дела, в котором участие Перетятько заключалось лишь в том, что он расписывался на бумагах врача и адвоката. Последняя встреча с адвокатом окончилась чеком на семь тысяч долларов, отчего Перетятько остолбенел, так как знал со слов адвоката, что сумма, выплаченная страховкой, составляла двадцать одну тысячу. Получалось, что врач и адвокат забрали себе четырнадцать тысяч и разделили их пополам. Шмуклеру он ничего не сказал, поскольку тот хоть как-то работал – кому-то звонил, заполнял формы, торговался с представителями страховки. А врач-то, ведь тот только в первый раз вяло пощупал ему шею и минут пять что-то писал. А ему-то за что семь тысяч? На это он мягко намекнул, возникнув в кабинете Эйдельмана под предлогом что-то там уточнить.

– А мне-то на кой хрен с тобой было связываться? – вспылил Эйдельман, и звучал очень грубо. – А мне ты чем изволишь кормиться?

Перетятько стушевался и подумал, что он, наверное, был не прав. Как не крути, а сумма в семь тысяч ему тоже досталась легко. А то, что сумма его расстроила, то это исходило от того же, – от желания каждого человека иметь больше, чем уже есть, то есть от жадности исходило. Из этой суммы он неохотно отдал Кириллу целых две тысячи, и ему остались всего пять тысяч. Конечно, он надеялся получить сумму значительно крупнее, поскольку неплохое фотоателье, к которому он уже приценился, стоило ровно десять тысяч. Пришлось ему поломать голову, где раздобыть ещё пять тысяч. Все банки, куда он обратился, отказали ему в займе, мол, кредитная история не убедительна. Он стал просматривать объявления, опубликованные в газетах. Желающих дать деньги взаймы было более, чем достаточно, но всё с драконовскими условиями. Деваться некуда, договорился с мужчиной арабского происхождения, с условием, что все пять тысяч долга возвращаются ровно через год с интересом в тридцать процентов, и, кроме того, в течение года он должен отчислить кредитору тридцать процентов от дохода, который ему бизнес принесёт.

На деньги, полученные от страховки, а также занятые у араба, Перетятько купил фотоателье в одном из новых районов Долины, от дома почти два часа езды. Ближе к району, где он проживал, примерно такие же ателье стоили значительно дороже.

Бизнес был для него идеальный, поскольку он только и умел – фотографировать людей. У взрослых попадались и такие, кто просил, чтоб в фотографии отразился богатый внутренний мир, выпятилась мужественность или женственность. Плюгавец хотел выглядеть красавчиком, а красавица хотела быть ещё красивее, и подобная ерунда. С детьми возни было много меньше, особенно с маленькими детьми, они умиляли своих родителей самим фактом присутствия на фотографии. Ему пришла даже идея украсить витрину большим плакатом: “Дети – наша специализация”. И ещё этот бизнес был тем хорош, что наконец-то в своей жизни он стал самостоятельным человеком. В России он всегда имел начальство и должен был его ублажать подарками и частью левого дохода, обязан был отчитываться и подчиняться разным идиотским распоряжениям. А здесь, наняв по дешёвке работников, он мог являться в любое время.

Разнообразя и улучшая качество фотографий, Перетятько стал использовать в рекламе благородное выражение художественная фотография. Семьи в округе скоро заметили хорошую работу фотоателье с плакатом “Дети – наша специализация”, и клиентов всё больше становилось.

Но такая вот мелкая деталь. То есть мелкая с первого взгляда, а как убедимся мы несколько позже, деталь та была очень существенной. Дети, как знаем мы с малых лет, делятся на мальчиков и девочек. Так вот, почему-то наш фотограф был с маленькими мальчиками прохладен, и отщёлкивал их быстро и небрежно. А с маленькими девочками возился, дарил им шоколадки и дешёвые игрушки, сажал на колени, шутил, оглаживал, – в общем, казался добрым дядюшкой, который был от детей без ума. Всё, в самом деле, шло замечательно, пока одна из маленьких клиенток не попросила своего папу сделать ей то же, что делал дядя, который её фотографировал. Папа, конечно, хотел знать подробности, и дочка застенчиво продемонстрировала. Папа поехал в ателье, присмотрелся к поведению фотографа, но скандалить и морду бить не стал (Перетятько был слишком крупным мужчиной; кто его знает, а вдруг под жиром у него скрывались крепкие мышцы), а позвонил в организации, которые следили за порядком в отношениях взрослых и детей.

Вскоре Перетятько позвонили из правительственной организации со сложным неразборчивым названием, и задали пару вопросов, от которых фотограф омертвел. Потом та же организация прислала двух въедливых дамочек с холодными глазами и железными улыбками, которые знать хотели так много из того, что им не следовало знать, что Перетятько осознал, что в этой стране, стране “Лолиты”, не столь уж удобно и безопасно соблазнять малолетних девочек. Потом приходили представители ещё каких-то организаций. Потом несколько матерей стали пикетировать ателье с такими замечательными плакатами, как “Здесь Работают Педофилы” и “Совратители Малолеток”.

Перетятько решил позвонить Шмуклеру, который, как они договорились, якобы был его адвокатом. Он объяснил, что стряслось с ателье, и просил стать его защитником. Шмуклер неожиданно похолодел, сказал, что он в этом не компетентен, и тут же повесил трубку.

Детей перестали приводить, да и взрослых клиентов так поубавилось, что Перетятько закрыл ателье и выставил бизнес на продажу. Он осунулся, как при болезни. Ателье его никак не продавалось, мешала, возможно, репутация. Вэлфер ему пока не давали, и приходилось работать в химчистке за оскорбительно маленькую зарплату.

Теперь нам понятно, отчего это глаза у фотографа были грустными, отчего его не тешили, не смешили самые скабрёзные анекдоты, которыми подвыпившие мужчины наперебой засыпали дам, а дамы в соответствии с характером кто застенчиво улыбался, кто похихикивал тихонечко, а кто хохотал, так назад запрокидываясь, что стул их, как конь, вставал на дыбы.

Глава 9. Земельные аукционы

– Так вот, – вымолвил Басамент после того, как в ресторане полностью рассеялся переполох от едва не возникшего пожара, а главное, после того, как смекнул, что встреча с Заплетиным будет бесплодной, если тот поскорей не узнает, как именно можно зарабатывать по сто и больше процентов в месяц. – Так вот, – торжественно молвил он. – Земельные аукционы!

Заплетин на это не онемел, не вскрикнул да что ты! иль что-то подобное; он на откровение собеседника реагировал мелким скупым кивком и ожиданием, что дальше. Басамент побуравил Заплетина взглядом, в котором, кроме тяжести от опьянения, выражалось откровенное глумление. Заплетин подметил в собеседнике неприятную перемену, она и коробила, и раздражала, но он на то намеренно не реагировал. Он в прошлом немало общался с людьми, у которых просто не получалось пьянеть весело, по-хорошему; в мозгу их под влиянием алкоголя случалась химическая реакция, от которой они, того не желая, становились тяжёлыми и злыми.

– Ты понимаешь, что есть земля? – строго спрашивал Басамент, играя в терпеливого педагога, перед которым сидел идиот.

– Ну, земля. Земля есть земля, – услышал он именно тот ответ, какой бы измыслил идиот.

Ещё побуравив Заплетина взглядом, Басамент извлёк из кармана брошюру.

– Слушай, что о земле изрекали мудрые знаменитости. – Он стал зачитывать из брошюры: – “Покупайте землю. Её больше не производят”. Слова Уилла Роджерса. “Монополия на землю – это не просто монополия, это – величайшая монополия, это вечная монополия, и это – мать всех других монополий”. А это, представь, Уинстон Черчилль. “Владельцы землёй богатеют во сне”. Джон Стюарт Милл. “Ничто не даёт человеку столько уверенности в себе, как обладание землёй”! Забыли вписать, кто такое сказал. “Это приятное ощущение – стоять на своей собственной земле. Земля – почти единственная вещь, которая не может улететь”. Энтони Тролоп.

Он хлопнул брошюрой по столу.

– Теперь понимаешь, что есть земля?

– Да, любопытно, – сказал Заплетин.

– На земле, – продолжал Басамент, – делают деньги разными способами, не только с помощью аукционов. Расскажу тебе историю миллиардера, который сравнительно недавно превосходно заработал на земле, использовав такую комбинацию. Скупая в одном из штатов участки, он заметил, что в том районе на довольно большом пространстве было несколько городов, и ни одного аэропорта. Что он сделал? Он в том районе стал покупать всю землю подряд, а потом в самом центре своих владений выделил землю для аэропорта и подарил её правительству. Как только благодарное правительство обсудило и одобрило проект строительства нового аэропорта, вся земля, его окружающая, стала тут же резко дорожать. Её покупали и брали в аренду, чтобы использовать под отели, торговые центры, прокат машин и под десятки других бизнесов, которые кормятся аэропортом. Вот что такое владеть землёй! С землёй ты хозяин положения. Потому что всё стоит на земле. А люди где находятся? На земле. Вывод: владеющий землёй обладает властью и над людьми.

Интонация Басамента изменилась в лучшую сторону. То ли, своей же речью подстёгнутый, он пробудил в себе здравый смысл, то ли он несколько протрезвел, и того оказалось достаточно, чтоб другая химическая реакция притупила ощущение озлобления.

Он протянул брошюру Заплетину.

– Почитай-ка, как описана земля в брошюрах для участников аукционов. Заплетин открыл, где попало, брошюру, вчитался в описание участков:

“Седарпайнс Парк/район Оз. Силвервуд (СБ КА) – Тракт 2330. Лот 76. Блок С на улице без названия. Лот стандартного размера, легально поделённый. Справочник Томаса 92 Б2. Между проездом Мозумдара и дорогой Сожжённой Мельницы. Земля на холме с будущим. Живописнейшие окрестности. Радуйтесь и богатейте! Минимальная заявка – $2500”.

“Солтон Сити (Имп КА) – Лот 100x110 футов на проезде Морской Раковины. В районе есть дома. Проложены улицы и коммуникации. Это новый Палм Спрингс, но у П.С. нет озера. Прекрасная рыбалка. (АП 12-013-02). Минимальная заявка – $2500”.

– Да, любопытно, – сказал Заплетин, и, не насилуя себя описанием следующего участка, вернул Басаменту брошюру. – Но это, конечно, не поэзия.

– Зато какая потом поэзия, после окончания аукциона! Когда подсчитаешь на калькуляторе стоимость проданной земли. Кстати, открою тебе секрет: эта конкретная брошюра только внешне напоминает брошюры других аукционеров, но в ней почти всё – наглый обман, и если об этом узнают власти… Брошюру составил Давид Фридман. Жулик он бойкий, но малоопытный, до Эйдельмана ему далеко. Я уж не рад, что с ним познакомился – замучил телефонными звонками. По ночам даже будит, просит советов. У Фридмана многие участки, можно сказать, не существуют. Одни расположены на вертикали, на неприступной отвесной скале, и тот, кто купил подобный участок, может дотронуться до него, если только он скалолаз. Какие-то участки на горизонтали, но тоже не годятся ни на что, поскольку находятся в болоте. Многие клюют на острова, но это просто камни в океане, которые в периоды приливов полностью скрываются под поверхностью.

– Как же такое покупают? – спросил изумлённый Заплетин. – Надо быть последним дураком…

– Потому что большую часть участков люди покупают за глаза. Земля иногда так далеко, что дороже поехать её посмотреть, чем она обойдётся на аукционе. При этом в правилах аукционов обязательно есть предупреждение: перед тем, как участок облюбовать, потенциальный покупатель обязан его обследовать лично. Иначе, если ты что-то купил, значит, ты знаешь, что купил, и с организаторов аукциона снимается какая-либо ответственность.

Басамент улыбнулся.

– Но главное вот что. Даже с таким, извини, говном, купленным, можно сказать, за бесценок, Фридман замечательно заработал.

Он извлёк рулончик бумаги, какие выползают из калькуляторов, раскрутил его почти в метровую полоску, сунул Заплетину под нос.

– Я бываю не на всех аукционах, но на каждом я сажаю человека, который записывает цены, по которым участки земли продались. Вот, здесь подсчитан доход Фридмана только с одного аукциона. Эта цифра – за сколько продали, за два миллиона двести тысяч. А это – за сколько её купили, за приблизительно двести тысяч. К этому добавим тысяч пятьдесят на организацию аукциона. Итого, как ты видишь, чистый доход, правда, до выплаты налогов – один миллион сто девяносто тысяч.

Заплетин был, наконец, впечатлён. И в то же время… Опять отвлекаться на новый бизнес, опять и надолго отложить его очень давнюю мечту, мечту найти время на сочинение собственных композиций?

– Да, действительно сто процентов. Даже больше, – сказал он задумчиво.

– Вернёмся к покупке дома для бизнеса, – сказал Басамент, лицом подобрев. – Тебе для него нужно сто тысяч. Мы их достанем, нет проблем, но учти, эти деньги – не подарок, они увеличат твой новый долг. А что если эти же сто тысяч ты получил бы, как подарок?

– Как? – спросил Заплетин, заинтригованный.

– Слушай. Есть такая идея. Вместо того, чтобы брать заём, мы можем твой дом обменять на землю. На большое количество земли. Мы её разделим на участки, на много пригодных к продаже участков, и их распределим на три аукциона. Если ты дом обменяешь на землю, ты, по моим скромным подсчётам, заработаешь тысяч четыреста. А если ты, скажем, продашь свой дом, за него ты получишь триста тысяч, минус твой банковский долг в двести тысяч, минус расходы на продажу. В кармане останется тысяч восемьдесят, и из них где-то треть уйдёт на налоги. Итого, твой доход – шестьдесят тысяч. Сравни: шестьдесят и четыреста тысяч. Мы можем найти тебе землю в пустыне, она там дешёвая, за копейки. Дели на минимальные участки и продавай с молотка дуракам, которым важно, не где земля, а то, что эта земля – в Калифорнии.

Идея показалась диковатой, но разница в суммах впечатляла.

– Надо подумать, – сказал Заплетин.

– Конечно, подумай. Спешить пока некуда. А что касается аукционов… Так как? Ты хочешь ими заняться?

– Хотеть-то несложно, – вздохнул Заплетин. – Но я в этом бизнесе полный профан.

– Я знаю, что ты полный профан, но я, тем не менее, предлагаю. Как ты думаешь, почему?

Заплетин не знал, что отвечать.

– Ты хочешь быстро разбогатеть? Тогда брось валять дурака. Ты помнишь, как в начале иммиграции ты пришёл в обувной магазин и попросился на работу? Тогда ты был нищий, как тот же бездомный, который ночами спит на скамейках и ест в благотворительных кормушках. А сейчас ты зарабатываешь столько, сколько большинство американцев и не мечтают зарабатывать. Неважно, чем именно ты занимаешься, мне важен любой деловой успех. Ты начал с нуля и добился успеха за довольно короткий срок. Значит, с тобой можно дело иметь. Ты можешь мне очень пригодиться в качестве связного с иммигрантами. Подумай о тех, кто владеет землёй, либо землёй интересуется, либо кто достаточно толковый, чтобы участвовать в нашем бизнесе. Ты ведь со многими здесь знаком?

Заплетин медленно зал оглядел.

– Ну, знаю кое-кого.

Застревая взглядом на тех, кого знал, Заплетин их мысленно отвергал то из-за скудного достатка, то из-за общей безалаберности, то по поводу сомнительной порядочности. Наконец, он указал на столик, за которым сидели Жидков и Литовкин.

– Вот этот, – указал Заплетин на Жидкова. Думаю, хорошая кандидатура. В России он, кажется, был учителем, а в Америке где только не работал, в какие только бизнесы не влезал. Кажется, даже землёй спекулировал. Иначе, всем на свете занимался.

– Всем? – засмеялся Басамент. – Читал ли ты книгу “Вавилон”? Очень советую прочитать. Там есть высказывание о том, что нельзя сапожнику доверять изготовление ценного перстня, а к ювелиру не стоит нести порванные башмаки. Ну а другой, рядом с Жидковым?

– Литовкин? – задумался Заплетин.

Про этого бабника и бездельника упорно ходили слухи о том, что он умертвил негритянку Синди. Он подобрал её бог знает где, в каких-то трущобах Города Ангелов, и сумел с ней, бездомной и сумасшедшей, прожить около месяца. Потом она куда-то исчезла, и исчезала до тех пор, пока её труп не обнаружили недалеко от Санта Барбары. Тело её омывал прибой, но, как следствие установило, погибла она не как утопленница, а от удара камнем по черепу, после чего её бросили в воду.

Слуху, что мог убить Литовкин, начали верить после того, как пару его приятелей навестили следователи прокураторы. Они заподозрили Литовкина, поскольку в одежде негритянки нашли номер его телефона. Всё, что приятелям было известно, известно со слов самого Литовкина – он, пытаясь от Синди избавиться, повёз её, якобы, в Сан-Франциско, там завёл её в супермаркет, и пока она пялилась на пирожные, он выскользнул из магазина и в тот же день вернулся в Лос-Анджелес. Литовкина вскоре в покое оставили – то ли явных улик не нашли, то ли обнаружили убийцу, то ли дело совсем закрыли, поскольку жертва была бездомной, с историей Гебефренической шизофрении (правда, один из психиатров решительно с диагнозом не согласился и в истории болезни записал: Кататоническая шизофрения).

Пока Синди жила у Литовкина, он зазывал к себе приятелей примерно такими посулами: приезжай, похлебаем водки, а после закусим моей негритянкой. Приманка закуской соблазняла: негритянку, если она не заразна (Литовкин божился, что не заразна), хотели отведать почти все, кто ни разу не пробовал чернокожих; клюнул на это и Заплетин. Пока пили водку и беседовали, Синди сидела между ними, крупная, как чёрная кобыла, хлебала “Поповскую”, как воду, ничуть не пьянея от неё (потому, угощая друзей “Смирновской”, Литовкин подсовывал Синди дешёвку), равнодушно жевала всё подряд и никак не реагировала на слова, будто была глухонемая. Приятели сбросили одежду, раздели девицу догола, затолкали её под душ, стали намыливать крупное тело и поворачивать девку под струями, как малоповоротливую кобылу. Вода Заплетина отрезвила, в голове панически заходили мысли о СПИДе и прочей заразе. Литовкин вывел Синди из ванной, а Заплетин, притворившись сильно пьяным, покинул его квартиру.

“Что за чушь, зачем к нему езжу, – думал он по дороге домой. – Кроме того, что мы оба русские и друг к другу относимся с симпатией, нас ничего ведь больше не связывает. Отчего ему стоит позвонить, и очень занятый бизнесмен бросает какое-то важное дело, мчится к бездельнику на вэлфере, напивается водки, бурно болтает о том, что наутро забывает, трахает женщин, подобранных с улицы, потом они оба едут куда-то, к мало знакомым русским женщинам, а после них, ничего не добившись, оседают в первом попавшемся баре, и там без разбора и безуспешно кадрят всех лиц женского пола… И отчего же именно это – лучшая часть моей иммиграции?”

– Любит поддать и большой бабник, – ответил Заплетин Басаменту. – А как в делах, ничего не знаю.

– Ладно, зови и того, и другого.

Заплетин, вернувшись к Басаменту вместе с Жидковым и Литовкиным, удивился появлению на столике двух полных затуманенных “Столичных” и подумал о том, что Басамент произвёл впечатление на официантов тем, что изъяснялся на английском без акцента. “Как долго ещё, – подумал Заплетин, – большинство официантов в русских ресторанах будут пресмыкаться перед иностранцами, как долго они будут уважать клиентов не русского происхождения, а к своим относиться почему-то с лёгким или сильным пренебрежением?”

Басамент не размазывал дальнейшее, а только они выпили по стопке, посвятил всех присутствующих в аукционы. Жидков, успевший собаку съесть на открытии новых бизнесов (и на закрытии их тоже), вдохновился земельным бизнесом и горячо обещал соучастие самое что ни на есть предельное.

Более, Жидков подал идею о приобретении земли в России для продажи её в Америке. Высказав это, он замолчал, ожидая реакции Басамента, но тот лишь ободряюще кивнул и выглядел так, будто ждал продолжения. Откуда было Жидкову знать, что ту же идею с землёй в России Басамент уже вынашивал давно, и именно для её воплощения ему и понадобились иммигранты. Жидков, возбуждённый новой идеей, водкой и вниманием компании, развил свои мысли до того, что закупки дешёвой русской земли напомнили размах Ивана Грозного, который за годы своего правления удвоил территорию государства. В результате, почти вся земля Россия перешла в собственность их компании, после чего правительству родины, бездарному, растерянному, мафиозному, пришлось отдать бразды правления Жидкову, то есть, заскромничал он, не мне, а руководству нашей компании. Басамент усмехнулся, но смолчал. Все другие выслушали Жидкова снисходительно и с сомнением, но в то же время с искрой надежды: чем, в самом деле, чёрт не шутит.

Идею скупки земли отечества Жидков закруглил таким предложением: он, мол, готов поехать в Россию, чтоб стать представителем их компании. Не стал он, однако, добавлять, что он и так собирался на родину, пожить там годика два или три. Не стал он, тем более, пояснять, что на мысль уехать в Россию его натолкнули провалы с бизнесами, нехватка качественного общения, потребность себя ощутить чем-то большим, чем почти нищим иммигрантом, а также весьма любопытный замысел прожить остаток жизни, не работая или, скажем, почти не работая.

Этот замысел – не работать, возник, как ни странно, не от того, что появились лишние деньги; напротив, его породил долг, те окаянные тысячи долларов на нужды его последнего бизнеса, которые были взяты в кредит и которые он не хотел возвращать. Он посчитал и закручинился: с его ненадёжным пока доходом ему бы понадобилось лет пять, чтоб погасить тот последний долг. И вот, возникла такая идея: а что если этот долг не выплачивать? Мало того, – идея раскручивалась, – что если этих кредитных карточек набрать, сколько банки позволят набрать, занять под них наличные на всю катушку и на пару лет укатить в Россию? Ну, будут банки звонить, писать, ну испортят ему кредит, но зато он тысяч этак на сто поживёт в своё удовольствие.

Он может в России даже остаться, и тогда при разумных тратах ста тысяч хватит на много лет. А если соскучится по Америке, по её стабильности и комфорту, он может опять туда вернуться, пойдёт на какую-нибудь работу, выправит испорченный кредит, вновь наберёт кредитных карточек, и круг можно снова повторить. Совесть не будет его грызть. Банки ворочают миллиардами, и каждый из них ничуть не почувствует потери нескольких тысяч долларов. Кроме того, они сами грабители, сами безбожно обдирают всех владельцев кредитных карточек, занимая у правительства по низкому проценту, а требуют выплачивать долги по проценту, вздутому в несколько раз.

Поведав свой план поехать в Россию, Жидков умолк и на всех поглядел, тем приглашая высказать мнение.

– Прекрасно, езжай, – сказал Басамент. – Ты будешь скупщиком русской земли. Как покупать её? Не беспокойся. Детали я сам утрясу на месте, когда возникнет необходимость. Пока – езжай да осмотрись. Главное – выясни законы. Не знаю, что там творится сейчас, но недавно там даже россиянам не давали землю в частную собственность.

После этого Басамент вдохновенно и долго говорил о необъятных русских пространствах, об их громадном потенциале для земельных аукционов. Россия переходит к капитализму, иностранцы уверятся постепенно, что этот процесс необратим, они всё больше станут вкладывать в Россию, начнут покупать русскую землю, а кто им будет землю эту продавать?

– Возможно, – закончил Басамент, – в конце концов мы скупим Россию и установим там свой режим.

Литовкин от Жидкова не отстал, в том смысле, что тоже вдохновился идеей скупить землю России и стать важным членом правительства, но мысли свои он пока не оформил для того, чтобы высказать их вслух.

Глава 10. Каликин

“Могу ли развеять скуку дороги”? – размышлял по дороге к ресторану человек по фамилии Каликин. Вечер был тёплым, с красивым закатом, но это как раз и не замечалось, а замечались серый асфальт, жёлтая и белая разметка на дороге, солдафонский порядок пальм, унылый замедленный поток дисциплинированных автомобилей. “Вот не этого ли – беспорядка, – продолжал размышлять Каликин, – какого-то хаоса, противоречия мне так не хватает на этих дорогах. Почему бы, кому там это под силу, не выдохнуть страстно на пыльные пальмы, – да, предварительно не обратить их в красно-золотые клёны осени, и – кувыркаться бы красным листьям поперёк и наперекор. Или – позёмка, белые змеи, переползающие дорогу”…

Каликин, как видим, любил природу, напоминающую Россию, хотя никогда он там не жил; он родился в Бразилии от родителей, которым пришлось покинуть родину в годы второй мировой войны. Закончил он школу тоже в Бразилии, и хоть португальский знал в совершенстве, родным языком он считал русский (спасибо родителям-интеллигентам, которые всё для того делали, чтобы их дети владели русским, как своим родным языком). Семья в тот же год перебралась в Америку, Каликин хотел поступить в колледж гуманитарного уклона, но тому помешал плохой английский. За год он сменил немало работ, для них не требовалось образования, платили очень маленькую зарплату, зато его английский так улучшился, что он без труда поступил в колледж, в который непросто поступить. Но в этот раз выбрал колледж технический, поскольку пример других показывал, что техническая профессия кормит людей значительно лучше, чем любая гуманитарная.

Сверх меры углубившись в размышления, Каликин с опозданием заметил, что машина перед ним затормозила, отчего-то очень резко затормозила – раздались омерзительные звуки. По прошлым дорожным неприятностям он знал, что и при лёгком столкновении звуки настолько преувеличены, что кажется – сплющено полмашины, хотя всего-то – разбитая фара и на бампере пара вмятин. С водителем переднего автомобиля, – оказавшимся, к счастью, не взбешённым, а если взбешённым, то незаметно, – они оглядели столкновение и порадовались пустякам. Задний бампер передней машины обошёлся лишь лёгкой вмятиной, а поскольку бампер был из пластмассы, он мог вернуться в прежнюю форму. У машины Каликина было хуже: край бампера несколько скособочился и один из подфарников разбился, его замена своими силами обошлась бы долларов в пятьдесят. Оба водителя благоразумно решили не связываться с полицией и, соответственно, со страховкой и вернулись в свои машины.

Каликину радоваться бы тому, что авария была лёгкой, но он вдруг так запаниковал, и настроение так испортилось, что он хотел повернуть назад. Но, пересилив себя, дальше двинулся, несмотря на суеверное ощущение, что день окончится как-то плохо.

Столько уж случилось в “Русской Сказке”, столько пустых бутылок водки утащили со столиков официанты, столько песен пропел Тигран, и несколько шлягеров вместе с Белкой. Она там стояла на возвышении, длинноногая, раскрасневшаяся, с разметавшимися волосами, слегка покачиваясь от опьянения, желанная всем подряд мужчинам (возможно, не всем, но, поди узнай, кто там к женщинам равнодушен); стояла, обняв Тиграна за шею, а он её поддерживал за талию, и голос у Белки был низкий и сильный, приятный, но не очень тренированный. Сколько уж случилось в ресторане, и сколько танцев, и томных, и бурных, откаблучили посетители, а рядом с его массивным входом, глядящим на малолюдный бульвар, всё околачивался Каликин, мало примечательный мужчина – невысокий, бесформенный, лысоватый, круглолицый, лет сорока. Он поджидал одного приятеля, с которым в ресторан не собирался, а просто – понятное место для встречи, у входа в известный ресторан, чтоб вместе поехать куда-то ещё. Порой он от входа удалялся, шагов на двадцать и озираясь, чтоб никак приятеля не упустить.

Когда-то, сравнительно недавно, бульвар этот славился проститутками. В юбчонках, обнаруживавших трусики, с грудью, оголённой до сосков, они стояли на всех углах, и стоило машине притормозить, они не медля к ней приближались на высоченных каблучках, – весёлое было тогда место. Потом полиция всех разогнала. Лица, торгующие телом, сначала пробовали возвращаться, но после облав переселились, как-то рассеялись по городу, и в вечерние поздние часы притихший бульвар иногда оживляли с работы возвращавшиеся мексиканки, которые в ярких цветастых платьях терпеливо ждали редких автобусов, бомжи с колясками из супермаркетов, алкоголики, наркоманы, педерасты-подростки, приличные парочки, переходящие из машин в двери ближайшего ресторана.

Каликин для многих был загадкой. Если его спрашивали о профессии, он отвечал, что инженер, а что-то подробное о работе из него невозможно было вытянуть. Тем не менее, в русскую среду как-то просочилась информация о том, что он работал в корпорации, занимавшейся военной авиацией и космическими проектами. Многие, естественно, удивлялись, как ему, русскому человеку, доверяли работать в таких сферах. Однажды, во время совместной поездки в Сан-Диего, в “Морской Мир” приятель стал Каликина фотографировать на фоне плавающих дельфинов, но тот в последний момент отвернулся. В другой раз, успев заметить камеру, он наклонился над ботинком, как будто себе поправляя шнурок, и камере вместо его лица досталась плешина на голове. При третьей попытке его заснять Каликин закрыл лицо своей камерой, как бы фотографируя одновременно. В результате, на готовых фотографиях лица Каликина не оказалось. “Или работа на оборону, или боится, что я шпион, либо он сам русский шпион”, – предположил про себя приятель.