Текст книги "Сказки русского ресторана"

– Вот поглядите. Тогда поймёте.

Клионер брезгливо открыл конверт, вынул фотографию, вгляделся, иронически усмехнулся, вернул фотографию в конверт.

– Если мне подбирать актёров только на этом основании, мне, уважаемый, все подойдут. Кроме, конечно, импотентов.

– Такого, как я, вы не найдёте.

– Не понял, – вымолвил Клионер. Почему вы считаете, что ваш фаллос предпочтительнее фаллоса остальных?

– Он никогда не опадает.

– Слушайте, – взорвался Клионер. – Найдите кого-нибудь другого, у кого есть и время, и терпение выслушивать вашу белиберду. А я, извините, очень занят.

Марк выдавил кислую улыбку, зачем-то поклонился, как японец, и отошёл, как отходят люди, которых незаслуженно оплевали. А Клионер, взглянув ему вслед, вдруг ностальгически вспомнил моменты из своей собственной юности, когда его фаллос часто и нагло вылетал из всего его существа в возносящий градус небесного свода, то настежь распахнутого над головой, то временно задёрнутого потолком. Тогда Клионер его называл простым, поэтичным, незатасканным и нестыдным словом цветок (не правда ли, лучше звучит, чем слово, которым исписаны, исцарапаны все русские туалеты, стены, заборы, а то и памятники, и даже какой-нибудь дурак решил это слово нанести на какую-то часть тела в виде нехудожественной татуировки). Тогда он не мог вообразить, что может цветок свой оголить даже по просьбе желанной девушки, хотя он слыхал, что время от времени милиция задерживала мужчин, которые распахивали плащи перед лицами женского пола.

Маршрутный автобус. Встряхнёт ли ухаб, прижмёт ли вираж к женскому телу, игриво ли взбрыкнёт воображение, и цветок пытался его опозорить. Остановка, и надо ему сойти, а он не сходил, а он ехал дальше, силой внушения уговаривал его позорящие очертания. Порой доезжал и до кольца, сидел там до нового маршрута, возвращался к своей остановке, и хорошо, если сходил, а то, бывало, опять не сходил всё по той же постыдной причине. На улице от непослушного цветка спасали только быстрая ходьба, мысли о каких-то неприятностях, да портфель, если имелся. Ещё можно было пересидеть на скамейке сквера или автобуса. Вы, верно, не раз, гуляя по скверам, замечали худых одиноких юношей, бесцельно сидящих на скамейках, чаще без книги и без портфеля. Теперь вы знаете: пересиживают. С книгой, с портфелем тоже не праздник: долго цветок прикрывать на ходу и неудобно и подозрительно. В таком вот бесплодном убийстве времени прошло немало дней его юности.

В бане все значительно обострялось. Особенно в дни, когда первый этаж, где всегда мылись мужчины, закрывался на длительный ремонт, и мужчин отправляли мыться под крышу, то есть в женское отделение. Отсутствие очков, гуляющие сквозняки, безумие пара, как битвы дым над историческим сраженьем, – всё это, плюс ещё брызги в глаза размывали моющиеся фигуры, в которых чудились голые девушки, и тут же к капающему потолку рвался цветок на толстом стебле, с болезненно чувствительным бутоном. Сидел на скамье, а она помнила тысячу нежных упругих попок. Лежал в парилке, и будто лежал на голых распаренных женских телах.

Банные меры скрывать эрекцию включали намыливание под животом. Бурная пена всё прикрывала, но надо было остерегаться, чтобы кто-то, подняв полный таз, не окатил и себя, и тебя. Бывало, что какой-нибудь человек, приходящий не мыться, а наблюдать, а иногда и задирать педерастическими намёками, – бывало, он начинал вглядываться в клочья пены под животом, предполагать и предлагать гнусные немедленные варианты. Иногда, но на очень коротко, помогала большая мочалка. Лучше всего работала шайка (так назывался железный таз, то оцинкованный, то ржавеющий, с двумя ручками или с одной, потому что вторая была оторвана, а то и обе ручки оторваны, тогда приходилось за дно поднимать). Шайкой он просто прикрывался, как прикрываются щитом. К этому простейшему варианту прибегали не только юноши и матёрые мужики. Порой и какой-нибудь старичок, почти рассыпая по скользкому полу чрезмерно распаренные кости на еле ковыляющем ходу, тоже себя прикрывал шаечкой. Впрочем, у этого старичка могли быть другие основания скрывать от толпы его гениталии. Он мог, например, называть их срамом, а кто же хочет себя срамить?

После того, как Марк Левицкий выдал секрет свой Клионеру, а тот его назвал белибердой, он отошёл от стола режиссёра с ощущением оплёванного человека. Потом он долго сидел на задворках раскрутившейся свадебной компании, невидяще глядя на танцующих и веселящихся людей, и то и дело себя наказывал посредством дёргания за ухо за то, что не дал Клионеру сдачи, ну не физически, конечно, а каким-нибудь едким хлёстким словцом. “А вместо того, – ругал он себя, – я, идиот, ему улыбнулся и чуть ли не в ноги поклонился”.

Он сделал попытку с помощью водки заглушить точившее унижение, но водка на вкус оказалась противной, и его едва не стошнило. Он сжал себе голову ладонями, крепко зажмурился, облокотился и долго так, сгорбившись, сидел. В компании знал его только жених, но тот был пьяно разгорячён, и если бы Марк на столе валялся, он мог бы и этого не заметить. Когда Марк открыл глаза и выпрямился, перед ним стоял незнакомый мужчина.

– Марк Левицкий? – спросил незнакомец.

– Да, это я, – Марк привстал со стула, силясь припомнить человека.

– Политехнический институт. Мы с вами жили в одном общежитии. Правда, на разных этажах. Абадонин моя фамилия.

– А, Абадонин, – воскликнул Марк, делая вид, что признал незнакомца. – Как же. Конечно. Это же надо! Политехнический, и Америка. Всё же, наш мир удивительно тесен.

– Ещё как тесен, – кивнул Абадонин.

– Вы садитесь, – сказал Марк и растерянно огляделся, ибо что приглашать человека, коль за таким длинным столом, какой был у свадебной компании, не оказалось свободного стула. – Надо же. Пять минут назад было столько свободных мест…

– Оркестр, заметьте, не играет. Никто не танцует, – сказал Абадонин. С этим он в сторону шагнул, выхватил стул непонятно откуда, сел рядом с Марком и ухмыльнулся: – Сколько уж минуло зим, да лет, а я, тем не менее, не забыл один любопытнейший фотоснимок. Да вы не смущайтесь, все его видели. Помню, как девочки возбуждались, ай да Левицкий! – перешёптывались. Признайтесь, скольких вы соблазнили с помощью этой фотографии?

– Вот, и для вас это не секрет! Но я, на самом деле, не причём. Я не пытаюсь отрицать, что на той фотографии – это я, но меня сфотографировали врасплох, это когда я вышел из душа. Семён Полушкин, сосед по комнате. Подкараулил меня, и врасплох.

– Как же. Помню Семёна Полушкина. Мы с ним как-то на лыжах катались. Но вы мне зубы не заговаривайте. Я вас спрашиваю о девочках.

– На меня женщины не бросаются, – тихо сказал Марк.

– Будет вам скромничать. А София?

– София? – смешался Марк.

– Вы же сказали, что мир тесен. Хотите, я назову всех девочек, с которыми вам удалось переспать благодаря той фотографии? Кроме Софии, Лиза Пинегина, Маша Морозова, Вера Медынская… Что, довольно перечислять? Правда, и десятка не наберётся, хотя с вашим-то дарованием можно было иметь много больше. Но дело, полагаю, не в количестве. Кому-то и тысячи недостаточно, а для кого-то и две слишком много. Всё дело в качестве ощущений, переживаний, воспоминаний. Цифры – бесстрастны и циничны, им всё равно к чему приклеиться. Они – как тёртые проститутки, которым плевать, кто на них ложится, лишь бы выкладывали деньги. Возьмите, к примеру, любую цифру и приложите её к чему-нибудь. Скажем, четыре. Четыре камня. Четыре трупа. Четыре ангела. Четыре поцелуя. Четыре таракана…

“Ужас какой-то, – думал Марк, пока Абадонин плёл о цифрах. – В той общаге все знали всё. Как хорошо, что она позади, и во времени, и в расстоянии”…

– …А Клионер мой хороший приятель, – услышал Марк слова Абадонина. – Хотите, я с ним поговорю? Он, как вы знаете, подбирает актёров для нового кинофильма, постановку которого я финансирую. Вы показали ему фотографию, но он не понял, в чём ваш талант.

– Он со мной говорить не хотел.

– Захочет! – твёрдо сказал Абадонин. – Кстати, фотография из России, – он похлопал себя по груди, – вот здесь, в моём кармане лежит. Мне будто чей-то голос сказал: прихвати фотографию Левицкого. Я, кстати, её у Семёна купил. Помню, тридцатку заплатил. А из России вывез случайно, смешалась с личными фотографиями.

– Итак, – продолжил он, – сделаем так. Я сейчас подсяду к режиссёру и с ним коротко побеседую, а вы не зевайте, на нас поглядывайте, и как только я сделаю этот знак, – Абадонин продемонстрировал, – вы немедленно подходите.

– Спасибо, конечно, – сказал Марк. – Но Клионер мне уже отказал.

– Ерунда! – возразил Абадонин. – Неужто забыли закон Ньютона о том, что каждому действию соответствует равное и противоположно направленное противодействие? Keep trying, – как говорят в Америке, и более мудрого совета я, кажется, не встречал.

Абадонин ушёл к столу Клионера. Наблюдая за тем, как они беседуют, Марк поёжился в тот момент, когда Клионер, на него обернувшись, удивился лицом и брезгливо поморщился. Отметил и то, как Абадонин сказал Клионеру что-то такое, от чего тот ещё раз обернулся, и взгляд его в этот раз был оценивающим. Потом Абадонин поднял руку с пальцами, сложенными в колечко, и это был знак, о каком договаривались.

Марк неохотно поднялся со стула. По пути к столику Клионера он то ли взглядом на что-то отвлёкся, то ли задумался глубоко, но он проворонил тот момент, когда Абадонин уходил. То есть, сидит человек за столом, и вдруг, оказывается, не сидит.

– Итак, – сказал Клионер, кивнув на фотографию перед ним, – вы настаиваете на том, что ваш фаллос не опадает?

– Хотите проверить? Прямо сейчас?

“Может, – подумал Клионер, – этот тип сексуальный маньяк, сумасшедший, а то просто гомик? Придумал хроническую эрекцию для завлечения других гомиков… А если он, в самом деле, не шутит… Актёр порнофильма с такой аномалией может мне очень пригодиться. Внешне его не сравнить с Литовкиным, но у красавчика Литовкина, игравшего роль в “Из России с похотью”, фаллос был таким непослушным, что это подпортило многие сцены. Парился в бане, например, окружённый голенькими девицами, усердно их лапал за все места, но чтоб от него добиться эрекции… И если главную роль в фильме будут играть не такие красавцы, как Литовкин или Картовников, а такой пшибздик, как Марк… Нет, в самом деле, стоит подумать”.

– Как это проверить? – Спросил Клионер. – Ну, не сейчас же. Не в ресторане…

– Лучше сейчас, – настаивал Марк. – Это у вас отнимет минуту.

“Да, что делать, – вздохнул Клионер. – Ради финансов Абадонина придётся идти в сортир с этим пшибздиком ”.

В туалете Марк приспустил штаны, и Клионер сумел убедиться в том, что эрекция присутствовала.

– Да, – кивнул он. – В данный момент вы, в самом деле, как я вижу… Но как вы докажете, что вот это у вас постоянное явление? Может, вас всегда возбуждает обнажение фаллоса перед другими? А в других ситуациях…

Он не закончил. В мужскую комнату, как в магазин, который должен вот-вот закрыться, ворвался страждущий Селитренников. Взглянув на Марка и Клионера, он так стремительно затормозил, что его кожаные подошвы завизжали на влажном кафеле, а его ошарашенные мозги не могли ничего другого измыслить, как то, что он наскочил на гомиков, которые начали или начнут сексуальное извращение. Невзирая на огромную нужду, Селитренников настолько растерялся, что тут же убрался из туалета, но не далее, чем за дверь, и там, глаза выпучив и пританцовывая, стал нетерпеливо пережидать, когда ситуация рассосётся.

Ждал он не долго, Марк с Клионером тоже ведь были ошарашены тем, что какой-то человек застиг их в сомнительной ситуации, мог всё неправильно понять, запомнил их лица, и будет, возможно, шептаться с друзьями, что вот, в туалете наткнулся на гомиков, будет кивать на них, пальцем показывать… Оба покинули туалет с той же скоростью, как Селитренников, едва не столкнулись с ним в узком проходе и отбросили лица в сторону.

На том эпизод мог исчерпаться. Ну, пошутил бы Селитренников, вернувшись за стол своей компании, что вот, мол, наткнулся в сортире на гомиков перед актом сексуального извращения. Но дело в том, что Селитренников узнал в одном из них Клионера, и, рассказывая о происшествии, не забывал назвать его имя. Вот, оказывается, почему за спиной Клионера уже давненько гуляла молва, что он не только помешан на сексе, но он к тому же и голубой.

Впрочем, что значит – давненько гуляла? Разве история та не случилась в нами описываемый вечер? А ежели так, то отчего же история эта гуляла задолго до того, как приключилась? Здесь какая-то неразбериха. Или время сыграло шутку тем, что тот эпизод в туалете каким-то образом провалился в прошлое Селитренникова?…

Глава 12. Лучше сойти в Резекне

Во время беседы глаза Басамента впивались в глаза Заплетина с такой неземной светлоглазой честностью, что будь на месте Заплетина чёрт, он, не выдержав этакой святости, взвился бы в растерянности и смущении, и пропал бы ко всем чертям. Заплетин таким взглядам не доверял, он от них быстро утомлялся, как утомляемся мы от всего, что нам пытаются навязать; а состязания во взглядах он недолюбливал ещё с детства. Вот и сейчас он время от времени покидал лицо Басамента и выискивал взглядом красивых женщин. Таких в ресторане было несколько, но все они блекли перед Анной.

Шум в ресторане так усилился, что Анна склонилась над столом, чтобы расслышать слова Тамары. Поза, в которой многие горбятся, только выгодно подчеркнула грациозность фигуры этой женщины и такую прямую спинку, что рядом с ней поверхность стола казалась несколько искривлённой. Лицо Анны чутко реагировало на то, что ей говорила соседка, и была она томительно ностальгична. Как, в самом деле, в этой стране, такой замечательной, но чужой, в стране, где Заплетин за многие годы так и не смог себя приучить к прагматичным американкам (он прозвал их ходячими калькуляторами), – как, в самом деле ему не хватало непритворного, душевного общения на своём родном языке с беспечными русскими идеалистками, ещё не испорченными Америкой. Не хватало просто сидеть рядом с ними, жадно смотреть, как они смеются, как рассуждают о неземном, ничего общего не имеющим с малокалорийными рецептами, с наилучшим оттенком губной помады, с удалением жира на ляжках, с декорацией спальни или гостиной, с разводом знаменитостей Голливуда…

Вот, наверное, почему ему так болезненно вспоминались былые приключения в России, в которых, кроме чистой авантюры, вспышек влюблённости, томления, он не искал ничего другого. Вот, наверное, отчего даже какие-то простые, ни к чему не приведшие эпизоды, блистали в его воспоминаниях, как самые лучшие в жизни моменты.

Вот такой случай, например. Его соседями по купе оказались молодящаяся дама, перегруженная косметикой, и пара пожилых провинциалов, которые, прежде чем поезд тронулся, извлекли из корзины варёные яйца, огурцы, помидоры, консервы, хлеб, и стали, чавкая, всё поедать, давясь от непрожёванных кусков и с помощью неистового кашля прочищая засорившиеся глотки. Заплетин сбежал от них в коридор, проследил, как перрон сдвинулся с места и разогнался назад и в прошлое, собрался вернуться в своё купе, но тут, из соседней двери – девушка, тонкая, звонкая, симпатичная. Мельком глянула на него, повозилась с тугим откидным сидением, села прямо, как стебелёк, раскрыла журнал и в него погрузилась. Ему ничего не оставалось, как задержаться у окна, делая вид, что всё за стеклом, – всё, что стояло неподвижно, а поезд завидело, сорвалось и помчалось в другую сторону, – делая вид, что всё за стеклом его страшно интересует, и что ему нравится взгляд ослеплять поездами в обратном направлении и назад уносящимися деревьями.

Из купе выплыла дама.

– Молодой человек, вы не могли бы оказать такую услугу? Муж мой попал в другое купе, вот в это, в соседнее, очень странно, я совершенно не понимаю, как такое произошло. И если вы, молодой человек, не возражаете поменяться…

Он кивнул, и таким образом оказался в купе девушки. Он забрался на верхнюю полку и, делая вид, что глядит в окно, часто ронял глаза на девушку. “А может и он ей интересен? Иначе зачем пару раз взглянула, для чего ей пришлось оторваться от чтения и запрокинуть к нему мордочку, которую хотелось расцеловать ”. Другие соседи по купе, молодая парочка из Удмуртии, двигались вяло, молчали, зевали, и только постельное разнесли, легли на полки и сразу утихли.

Ночью он часто просыпался. Голову свесив, смотрел на неё, то есть на то, что позволял разглядеть сумрак в купе. А сумрак ему позволял увидеть бедро, облитое одеялом, прекрасно крутое и неожиданное для такой тоненькой девочки, ювелирную кисть из-под подушки и прядку волос, упавшую к полу и от движения качавшуюся.

Утром удмурдчане преобразились: без видимого повода гоготали, дурашливо заигрывали друг с другом. Потом оформили себе завтрак, к нему приложили бутылку водки и предложили водку попутчикам.

– Водку? Так рано? – спросил Заплетин, и натощак хватил полстакана.

Девушке тоже предложили, но та решительно отказалась. “Да, всё правильно, просто умница”, – одобрил он, закусывая яблоком. Чтоб ещё больше язык развязать, он с портфелем ушёл в туалет, открыл “Рымникское” вино, которое во время путешествий непременно присутствовало в портфеле, выпил из горлышка половину.

Девушка стояла в коридоре, на плечике сумка, у ног чемоданчик.

– Вы разве едете не до Риги?

– Нет, я только до Резекне. Вот, уже поезд останавливается. Ну, до свиданья, – сказала она, отвернулась и к тамбуру быстро пошла.

Он забросил портфель на полку, поколебался, бросился к выходу. Она стояла в прохладном тамбуре, дверь из вагона была настежь, дверь загораживала проводница, глядя на серый сетчатый дождик и блестящую, в лужицах платформу, постепенно замедляющую бег.

– Вот где вы, оказывается, живёте.

– Да нет, я не здесь, я живу в Одинцово. А сюда я приехала на турбазу.

– А можно и мне сойти вместе с вами?

Она засмеялась:

– Как хотите.

И мимо отодвинувшейся проводницы сошла на платформу, открыла зонтик и на отменных пружинистых ножках пошла по искрящемуся бетону.

“Сойти или нет? Что там в Риге особенного? Меня там никто не встречает, не ждёт”. Он вернулся в своё купе и выглянул из окна. Она приближалась к группе людей на автобусной остановке. “И я мог бы сесть в тот же автобус…” Он побросал в портфель свои вещи, и в этот момент поезд тронулся с места.

Потом он долго сидел в коридоре, слепо глядел на разводы дождя на стёклах, обветренных дорогами до несмываемой желтизны, и представлял, что бы случилось, если б он тоже сошёл в Резекне. Как хотите, – сказала девушка, и, стало быть, если бы он захотел…

– На прошлое можно смотреть, как угодно, – тихо сказал кто-то рядом с Заплетиным, и тем вернул его в ресторан.

Басамента за столом не оказалось, вместо него сидел незнакомец, чем-то, однако, как будто, знакомый.

– Танцует ваш друг, – улыбнулся он. – Любопытный, знаете, человек. Да, в самом деле, он талантлив. Гений? Я б этого не сказал. Понятие гений… Ну да ладно. Сейчас мне хотелось бы о другом. На прошлое можно смотреть, как угодно, с самыми различными эмоциями. Счастливы те, кто своё прошлое не умеет, не желает анализировать. Я и умею и желаю, и от того мой взгляд на прошлое в высшей степени пессимистичен. Или, как выразился Анатоль Франс, “и мне идея прошлого мучительна”. Знаю, вы думаете обо мне: вот, мол, подвыпил человек, потянуло его пофилософствовать, и вот, пошёл гулять по ресторану. Не спорю, и выпил, и потянуло. По вашей реакции я догадываюсь, что вы успели меня позабыть, хотя в начале этого вечера мы, можно сказать, уже познакомились, даже коротко побеседовали, и я вам представился, как Абадонин. Помните, вы поджидали в фойе вашего приятеля Басамента и на миг меня приняли за него?

– Как же, помню, – сказал Заплетин. – Вот только вас не узнал почему-то.

– А вы, – улыбнулся Абадонин, – можете мне не представляться. Небезызвестный Павел Заплетин! Откуда вас знаю? А ваши концерты. Весьма развлекательные события.

– Спасибо, что бывали на концертах. Я не припомню, что вас там видел. Впрочем, как мне запомнить каждого

– И кроме того, – подхватил Абадонин, – мне не раз указывали на то, что наружность моя незапоминающаяся.

Заплетин взглянул на него внимательней. Да, в самом деле, в лице незнакомца – никаких характерных примет. Он отвёл взгляд и осознал, что тут же забыл лицо Абадонина.

– Так почему же, – напомнил он, – ваш взгляд на прошлое пессимистичен?

– Потому что прошлое – это потеря, свалка больших и мелких потерь. Океан из слёз, пролитых людьми по поводу потерянных возможностей. Да вот, не хотите ли ради примера взять любой случай из вашего прошлого. Скажем, знакомство с какой-то девушкой, которое окончилось ничем, а могло обернуться всем.

– Да, бывало такое, не раз. Странно, вы говорите о том, о чём я только что размышлял, вспоминая один очень давний случай. И, представьте себе, вспоминал его с большим, ностальгическим удовольствием. Не от того ли, не раз себя спрашивал, мне так милы эпизоды в прошлом, что они приключались в моём отечестве, в стране, в которой, когда там бываю, я насыщен такой энергией, что, кажется, в небо взовьюсь, полечу…

– Не спорю об этом, – кивнул Абадонин. – В России какой-то другой дух. На всех он, конечно, влияет по-разному. Вас он подбрасывает в небо, а кому-то от духа того так тошно, что хочется если не повеситься, так сбежать от него хоть на край света. Но я не о том. Я хочу подчеркнуть, что в прошлом, если в него не вдумываться, можно барахтаться без печали. Но согласитесь: если мы вдумаемся, если представим, что мы тогда-то сказали неправильное слово, сели на неправильный автобус, открыли неправильную дверь, то какое же от этого удовольствие, какая же в этом красота? Напротив, от этого только печаль по поводу потерянных возможностей. Вот, скажем, вы ехали в Рижском поезде…

– Откуда вы знаете об этом? – перебил его изумлённый Заплетин.

– О чём я знаю? – спросил Абадонин.

– О поезде в Ригу?

– Ригу я взял наобум, для примера. Если хотите, можно не в Ригу. Хотите поезд в Махачкалу?

– Пусть будет в Ригу, – сказал Заплетин, смутившись тем, что привязался к очередному совпадению.

– И в поезде этом, в вашем купе ехала хорошенькая девушка. Вы так умудрились в неё влюбиться, что когда она, скажем, сошла раньше вас…, какие там станции по дороге?.. Ну, например, сошла в Резекне…

“Жизнь, конечно, полна совпадений. Но чтоб совпадало именно так… Что он за чёрт? – думал Заплетин, боязливо встречая глаза Абадонина. – Не ясновидец ли мне попался?”

– … вы испугались её потерять, вы заметались: сойти вместе с ней или же дальше двигаться, в Ригу, в которую ехали просто так, от избытка свободного времени, да поглядеть, как живут латыши, то есть вполне могли и не ехать. В последний момент вы решили сойти, но поезд тронулся, вы остались. А что если вы, потеряв ту девушку, потеряли главную в жизни любовь? Я не хочу показаться жестоким, но позвольте констатировать такое: вы ведь после того события прожили примерно двадцать лет, но так никого и не полюбили, по-настоящему не полюбили. Вы ведь, если я не ошибаюсь, и со второй женой расстались? Ну как, ну что вы сейчас скажете по поводу такого воспоминания? Много ль в нём радости, да услады?

– Если так думать, конечно, не много. Но это ведь только предположение того, что могло произойти.

– Увы, увы, – вздохнул Абадонин. – Если бы только предположение… Я, чего уж, открою секрет, я в самом деле ясновидец, который никогда не ошибается. Любому, кто присутствует в ресторане, я могу предсказать судьбу. Но кто мне поверит? Люди верят только тому, что можно проверить. А как вы проверите в настоящем то, что когда-то случится в будущем?

– А всё ж любопытно, – сказал Заплетин, – знать, что вы скажете о будущем хотя бы нескольких здесь присутствующих. В прошлом, как вы меня убедили, вы несомненный ясновидец. Поэтому я не сомневаюсь, что вы способны глядеть и в будущее. Например, что вы скажете об этом? – сказал он, указывая на Картовникова, высокого красивого мужчину, который как раз проходил мимо.

– У него есть мечта: от супруги избавиться. И эта мечта осуществится. Но не так, как хотел бы Картовников. Он поедет с женой в горы, подведёт её к краю высокой скалы полюбоваться прекрасным видом, толкнёт её вниз, и она погибнет. Не всё, однако, он рассчитает: рядом, в кустах, справляя нужду, окажется человек, которого Картовников не заметил. Человек тот запомнит номер машины, на которой Картовников приехал, и за умышленное убийство его на всю жизнь отправят в тюрьму.

– Ну, а эта прелестная женщина? – Заплетин указывал на блондинку, которой до этого любовался.

– Её зовут Анной, – сказал Абадонин. – Вам, понимаю, она очень нравится, и от того я не хотел бы говорить о том, что с ней вскоре случится.

– Что с ней случится? Расскажите.

– Анна, конечно, – мечта поэта, но только поэтам с ней и знакомиться. Помутит она голову им, и выскользнет в своё пасмурное оцепенение. В душе её по северному дождливо, она избегает настоящего. В конце концов, через пару лет она погрузится в сон наяву, находясь за рулём автомобиля. Это случится ранним утром, когда солнце опасно низко и легко ослепляет водителей. Анна станет въезжать на фривей, и мусорная машина, по горло забитая всем тем хламом, что выставляется на обочинах, буквально сплющит машину Анны…

“А вдруг он вовсе не ясновидец, – пытался себя успокоить Заплетин, – а просто хороший фантазёр?”

– А как судьба сложится у этого? – обернулся Заплетин к Лейкину, голос которого перебивал даже оркестр и голос певицы.

– Завтра, едва опохмелившись, Лейкин поедет к особняку, в котором, как он от кого-то слышал, припрятана огромная коллекция золотых старых монет, осмотрит дом, позвонит хозяйке, они сторгуются о цене, и, как только оформится купчая, вплотную приступит к поискам клада. Он никому не доверит поиски, сам начнёт разбивать стены и вскапывать землю вокруг дома. Потом отыщет секретный вход в подвальное помещение, и тоже там, как следует, покопается. Затем обнаружит подземный проход, укреплённый бетоном и кирпичами, пойдёт по проходу в сторону озера, но вскоре наткнётся на завал из земли, бетона и кирпичей. Расчистку завала отложит на будущее и начнёт простукивать стены, пытаясь на слух определить, есть ли за стенами пустота. Когда ему покажется, что есть, он обрушит в то место кувалду, в проход прорвётся подземный ручей,       и нашего Лейкина не станет.

Заплетин Лейкину посочувствовал, хотя, как и все, его недолюбливал. Так нелепо закончить жизнь… Сколько ещё ему нужно золота?

– А эта? – спросил Заплетин о Белке, которая пела низким голосом “На тебе сошёлся клином белый свет”.

– Вернётся в Россию и там умрёт. Во сне, от разрыва сердца. В сорок четыре года. Слишком наркотики любила, не говоря уж об алкоголе.

Заплетин поёжился от мысли, что и Белка, роскошная женщина лет через десять будет в могиле. И передумал спросить о себе.

– И хорошо, что передумали, – кивнул Абадонин одобрительно. – А вот и приятель ваш возвращается, – сказал он, со стула поднимаясь. – Освобождаю его место. Кстати, – сказал он, на стул возвратившись, – если бы мог я сказать так громко, чтоб всё человечество услыхало, я бы следующее сказал: бойтесь исполнения мечты, ибо после этого - пустота. И вы, уважаемый Заплетин, не раз слышали и читали о печальной судьбе знаменитых людей, ставших алкоголиками, наркоманами, а то и покончивших с собой. Казалось, им бы радоваться жизни после исполнения мечты, но они вдруг с горечью обнаруживали, что им уже не к чему стремиться.

Заплетин увидел Басамента, приближавшегося к столу, а когда, всего через пару секунд, он взглядом вернулся к незнакомцу, того уже не было за столом. “Да был ли незнакомец наяву, не состоялась ли с ним беседа в моём недремлющем воображении, которое пуще ещё разыгралось после первой бутылки водки? Что б так всё с точностью предсказать, – таких ясновидцев не бывает. Господин этот хороший сочинитель. Чтобы проверить его предсказание, я должен забросить всё, что я делаю, и следовать вплотную и за Картовниковым, и за Лейкиным, и за Белкой, и быть свидетелем их кончины. Не странно ль, однако, что у всех неприятный, трагический конец?”

Снова его взгляд остановился на длинной фарфоровой шее Анны. “Надо ж, всего через пару лет эту небесную красоту раздавит мусорная машина… А если на танец её пригласить?” – пришла ему мысль, и он оробел, как часто случается не от действия, а от мысли об этом действии. И вновь отругал себя за робость, за неуверенность в себе. И, как всегда, отругал напрасно. Ибо наутро, на свежую голову, в который раз приведёт себя к мысли о том, что в его робости и неуверенности больше эмоций и красоты, чем, скажем, в решительной атаке, которая закончилась бы постелью.

Читатель, возможно, любопытствует: воспоминания воспоминаниями, ну а сейчас, в данный момент, есть ли у Заплетина какое-нибудь амурное приключение? Холостяк, симпатичен, высокого роста, интеллигент, бизнесмен, с деньжатами. Ну что же, спасибо за терпение, за то, что не захлопнули роман из-за того, что важный герой всё ещё не затащил себе в кровать нескольких податливых девиц. То есть, может быть, и затащил, да вот ведь, автор какой попался: не желает об этом рассказывать. Ведь в нашу вседозволенную современность редкий писатель оставит читателя без амурных интимных подробностей, и чем подробнее, тем, вроде, лучше. Но коли так много скопилось подробностей и сексуальных нововведений, – вон, даже главный доктор Америки предлагал сексуальное образование едва ль не новорожденным малюткам, а первоклассникам в Нью-Йорке давно раздают презервативы, – так вот, мой вопрос: коль так много этого, неужто читатель ещё не пресытился?

Заплетин, как жизнь его иллюстрировала, не ставил секс на высокое место. Что ж ему надо было от женщин? Добрую душу, острый ум, красоту внешнюю или внутреннюю, лёгкий покладистый характер? Всё это, конечно, замечательно, но не это искал он в женщинах. Ему было важно в них влюбляться, пусть без любого продолжения, и чтобы они в него влюблялись. И чем красивей предмет влюблённости, чем недоступней для него, тем ярче вспыхивала влюблённость, и тем скорее она затухала.

Вот недавно закончившаяся история. Кэрол… Блеснёт в голове это имя – у Заплетина сердце ускорялось. Ах, какая была лапочка! До чего восхитительная женщина! При том ещё года три назад она в паре с мужем добилась титула чемпионки мира по бальным танцам. Однако, на следующий год они проиграли чемпионат, и в этом муж обвинил её. Муж подобрал другую партнёршу, стал изменять с ней, и был развод. Он по-прежнему выступал на всемирных чемпионатах, а она, прекратив соревноваться, создала школу бальных танцев.