Текст книги "Мост Верразано"

Он перешел в комнату спецсвязи и сам отослал сообщения для Шерри и гуся лапчатого. Спустился в комнату отдыха охраны, вызвал за дверь Ла Саля, самого надежного из «нянек», если не считать тех, что работали с семьей Гилбертов. Тот радостно выскочил – активный парень, надоело протирать диваны в комнате отдыха… Но Жак Мабен посмотрел на его физиономию, пышущую здоровьем, подумал и сказал: извини, ложная тревога. Проверил связь со своим секретарем и поехал один.

Поехал, затерялся в бесчисленных улицах Большого Нью-Йорка, как иголка в фермерском амбаре с сеном. Вроде бы его видели в части Квинса, называемой Ямайка, а вроде и не видели. Мелькнул и пропал. Но где-то там, в баре, он скорее всего и встретился с человеком, еще более неприметным, чем он сам, почти безликим, и что-то ему объяснил. Оба пили скоч с водой и со льдом – льда много, а виски очень мало. Безликий человек все выслушал, глядя в точку, и тоже что-то объяснил Мабену, не поворачивая к нему головы, шевеля одними губами. Мабен дослушал эту тихую речь до конца и кивнул – договорились; тогда на лице его собеседника промелькнула тень удивления: видимо, он ждал, что проситель будет торговаться. В свою очередь кивнул, вышел.

Вице-директор «Дженерал карз» покинул бар через несколько минут и поехал еще в одно место – теперь уже не петляя по улицам и не проверяя, кто едет следом.

На этот раз известно точно, куда он приехал: в детективное агентство, к его владельцу Джо Бернаносу – бывшему агенту ФБР, то есть бывшему своему сослуживцу. По забавному стечению обстоятельств, Джо был прямой противоположностью человека из бара: яркий, губастый, с приметной черно-седой шевелюрой и выразительной мимикой. И одет он был броско, в сиреневый костюм в бордовую клетку. Увидев Мабена, Бернанос улыбнулся так, что шевельнулись уши.

– Старина Жако! Ах! Какая важная птица залетела в нашу клетку!

– Ты не меняешься, – сказал Мабен, усаживаясь. – Зубоскал.

– Джессика! Кофе! – рявкнул Бернанос. – Или чего покрепче, Жако?

Мабен покачал пальцем.

– Ну? Как Мари, как детки? Еще не пошли в колледж, старина? – спрашивал Джо, без нужды перекладывая бумаги на безупречно аккуратном столе.

Такая манера у него была всегда – руки не находили покоя, когда он разговаривал.

– Мы пока не думаем о колледжах, – степенно отвечал Жак Мабен. – Старшего вот пристроили в хорошую школу на Коламбия-авеню.

– А, да-да! Он же какой-то особо одаренный, э? Помню, помню… А Мари?..

Так они и говорили, попивая кофе – не растворимый какой-нибудь, настоящий капуччино. Так требовал обычай: сначала дружба, ее теплые волны и теплые слова, и лишь потом дело. Наконец Мабен поставил чашку и спросил:

– Звукоизоляция у тебя хорошая? Это значило: а не включен ли у тебя, часом, магнитофон?

– Слушаю тебя, старина, – ответил Бернанос.

Тогда Мабен, бесстрастно глядя на движущиеся руки Джо, стал рассказывать. Сначала об изобретении Эйвона – все, что знал. В какой-то момент Джо сцепил руки, некоторое время просидел неподвижно, потом осведомился:

– И все это достоверно, Жак?

– Как то, что мы с тобой разговариваем. Бернанос свистнул, всплеснул руками и громким шепотом спросил:

– И поэтому был взрыв в Детройте?

– Оно самое. – Мабен несколько раз кивнул. – Ты берешься за дела в Детройте?

– Там полным полно лбов из нашей бывшей конторы, судя по газетам…

– Оно самое, – повторил Мабен. – За них и надо взяться.

Бернанос устроил на щеках обаятельные ямочки.

– Кто-нибудь из старых знакомых, э?

– Нет, молодежь. Старики пока сидят в Вашингтоне.

– Ладно. Рассказывай дальше.

…Они договорились. Мабен и не сомневался, что Джо возьмется за это дело. И был почти убежден, что та сторона не сумеет его перекупить – прежде всего потому, что Бернанос сильно не любил свою бывшую контору и ненавидел ее шефа господина Шерри. Ненавидел лично, потому что именно Шерри и выпер его, придравшись к службе, выпер из-за того, что Бернанос был ему непонятен.

Это слово выделено, поскольку здесь оно выражает не то, что в обычной речи. Смысл его можно разъяснить с помощью обратного значения: «понятен начальству» – то есть именно таков, каким начальство представляет себе хорошего подчиненного; ведет себя так, как начальство от него ожидает; прозрачен для начальственного взора. А Бернанос – он всегда улыбался, даже когда сам директор ФБР изволил на него гневаться, он слишком ярко одевался; если костюм неприметный, то хоть галстук броский. И ему показали на дверь; правда, с пенсией, но это не утишило его ярости. «Харкнули в глаза!» – орал он при первом разговоре с Мабеном после отставки. Это было четыре года назад.

Итак, они договорились. Бернанос посадит под колпак следователей по делу о взрыве, пустит на это пять человек – по счастью, сейчас у него было только два клиента, да и те с простыми делами.

"Не перекупят его, нет» – говорил себе Мабен, глядя в глаза Бернаноса, пылающие боевым восторгом. Если есть шанс, хотя бы крошечный, схватить за руку душку Шерри, он не отступится. Да и дружба тоже чего-то стоит. «И немалого иногда», – подумал Мабен, вспомнив кое-какие прошлые дела Словно услышав его мысли, Джо гаркнул.

– Не дрефь, Жако! Помнишь, как мы тогда в Портленде, э? Помнишь? Покойничками себя уж числили, а ты меня вытащил, жучок ты эдакий! На горбу! Топы-топы, и вытащил! Джессика, кофе!

– Спасибо, дружище, я поехал, – сказал Мабен. – Чек пришлю завтра.

Амалия с Джеком попали во Франкфурт в никудышное время – как и Умник тринадцатью часами раньше в Амстердам. Вечер уже наступил, восьмой час, и Амалия предвидела, что никакого полицейского начальства в аэровокзале не найдется. Однако немцы всегда на высоте; Амалия, хоть и немка по крови, их недооценила. Первый же полицейский, к которому она подошла, взял под козырек и повел ее к дежурному офицеру.

Джек молча шел следом – Амалия сказала, чтобы он не говорил по-английски.

Дежурный офицер был на вид сух и неприятен. Прежде всего проверил паспорта господ; проверив, каркнул: «Да, что угодно?» – глядя при этом на верзилу Джека. Тот кашлянул и улыбнулся, Амалия же затарахтела по-немецки:

– Дорогой господин офицер, тысяча извинений, мы из охранной службы американской компании «Дженерал карз», вот…

– Удостоверения, – договорил за нее полицейский.

Просмотрел их служебные карточки. Приподнялся из-за стола, вернул карточки владельцам. Спросил, чего хотят господа.

Амалия поведала ему легенду о конструкторе автомобилей, работающем в «Дженерал карз», каковой сбежал, увозя служебные секреты, – господин офицер, возможно, знает, что все детали конструкции нового автомобиля являются величайшим фирменным секретом, каковой не должен попасть в руки конкурентов. Исходя из изложенного, они стремятся разыскать этого человека и предложить ему вернуться прежде, чем он передаст секреты в нежелательные и (или) недобросовестные руки.

– Так что угодно господам? – еще раз спросил дежурный.

– О, только содействие! Мы очень, очень бы просили посодействовать нам в просмотре пассажирских списков за последние восемнадцать часов. Списков отбытия, я имею в виду.

– Вы очень хорошо говорите по-немецки для американки, – внезапно отозвался дежурный.

– Я выросла в немецкой семье в Америке, господин офицер.

– Очень приятно, – сказал дежурный, – Хорошая немецкая речь у иностранки – это приятно. Мы здесь любим, свои язык и огорчены засорением его английскими словами, все более увеличивающимся и распространяющимся по немецкой земле…

Джек, понимавший примерно одно слово из трех, солнечно ему улыбался. Мой сладкий мальчик, злобно подумала Амалия,

– …По немецкой земле. Но к сожалению, ибо я рад был бы оказать любезность гостям и коллегам, я вынужден в просимом вами отказать. Вам следовало обратиться в Интерпол, и тогда…

– Господин офицер, но этот человек пока не совершал противозаконий! Мы хотим удержать его, притом не от нарушения закона, а от нарушения контракта с нашей фирмой!

– Ах, вот так… – проговорил дежурный. Было почти слышно, как у него скрипят мозги, складывая оценку для столь необычной ситуации. – Тем более, уважаемая

Фройляйн. Полиция не вправе искать того, кто не преступал закон.

Оставался последний козырь. Амалия спросила:

– Но если вас попросит о содействии руководитель солидной немецкой фирмы? Осмелюсь также напомнить, что полиции не потребуется искать кого бы то ни было, господин офицер. Мы сами просмотрим списки.

– Пфуй, – сказал полицейский. – Смотреть ничего не надо, имена всех пассажиров введены в вычислительную машину нашего аэровокзала. О каком руководителе говорит фройляйн?

Амалия достала из сумки свою деловую карточку, на которой были записаны имя и телефон вице-директора немецкого отделения. Дежурный господин принял карточку – вежливо приподнявшись – и прочел сначала лицевую сторону:

Дженерал карз корпорейшн

Отдел безопасности АМАЛИЯ М. БОНФЕЛЬД

Организатор

Наклонил голову в знак почтения к ее должности в столь известной корпорации, перечитал еще раз – Амалия едва не зашипела от злости – и наконец перевернул. На обороте было имя, вполне немецкое: Август Ренн – и телефонный номер.

– Это телефон вице-директора фирмы «Дженерал карз верке» господина Ренна, – ласково пояснила Амалия.

– В нашем справочнике наличествуют телефоны этой почтенной корпорации, я полагаю, – почти ласково ответил дежурный. – Однако же, наши правила…

Они препирались еще минут пятнадцать, и несчастная госпожа организатор сдалась. Полицейский проводил их с Джеком в центральный зал аэропорта, в безумную вечернюю суету, в разноцветную толпу – японских туристов здесь было еще больше, чем в Штатах, и больше молодежи, нарочито небрежно одетой и с рюкзаками.

– Ну что поделаешь, Амми, переждем до утра, – утешающе гудел Джек, – Сейчас найдем гостиницу, завтра будет его командир, договоришься… А ты ловко как болтаешь по-немецки!

– Молчи, ниндзя… – фыркнула Амалия к понеслась к стойке обмена денег, а потом к телефону.

Сообразила все же, что не надо срывать avo на бедном Джеке, и, войдя в телефонную будку, прислонилась плечом к его груди. Он приобнял ее и вдруг сказал задумчиво:

– Представляешь, наружки никакой не заметно. То ли действительно ее нету, то ли профи настоящие…

Амалия не желала занимать этим, голову: бесполезно. Она была все-таки специалист и понимала, что если: стро-шъ такую операцию всерьез, нужно несколько человек прикрытия, в сейчас аадо рассчитывать на талант и удачу. Она дернула плечом, сказала: «Ты погуляй, посмотри» – и набрала номер.

Телефон господина Ренна, как ни удивительно, ответил. И сам господин Ренн был на месте. Сказал – да, его предупредили; да, он постарается помочь. Пусть мадам перезвонит через полчаса.

– А, черт, пойдем поищем кафе, – сказала Амалия Джеку, употребив тот синоним слова «черт», который слышала от Умника.

И пошла, усиленно виляя задом – для самоутверждения.

Умник же, из-за которого у бедной американской девушки было столько хлопот, сидел в своем голландском домике и приятно беседовал с госпожой Лионель. Старая дама с упоением трещала, рассказывая своему благодетелю о местных делах. Разводка Хелла – с которой господин Тэкер некогда ловил карпов из окна кухни – вышла, замуж в третий раз и переехала то ли в Гаагу, то ли куда еще. Плату за воду снова повысили. Доктор Сакс открыл зубоврачебный кабинет в дополнение к своей терапевтической практике, у него работает очаровательная дантистка, такая черненькая и кудрявая, – господину Тэкеру она должна понравиться.

– Марта, дорогая, – перебил ее Умник. – Вы помните, что на этот раз никто не должен знать о моем приезде? Какие там кудрявые девушки?

– Конечно, помню! Еще бы не помнить! Но не вечно же вам сидеть, взаперти со старухой!

– А кто может знать… У вас будет со мной порядочно беспокойства, дорогая Марта.

– Какого беспокойства? – с энтузиазмом спросила Марта.

– Одежда У меня только то, что на теле, да этот плащ, – спасибо, что сохранили.

– Ми-и-истер Тэкер! Я и рубашку вашу сохранила, и ваш прекрасный галстук! И тапочки. Как я могла это выбросить?

– Так вот, Марта. Мне надо бы пару-другую брюк, несколько рубашек… куртку бы хорошо домашнюю. И уличное что-нибудь… не знаю.

Госпожа Лионель немедля составила план действия. Она съездит в Зандам…

– На велосипеде? – перебил Умник.

– Конечно! – сказала госпожа Лионель.

– Чертовы голландские обычаи! – сказал Умник.

Госпожа Лионель в восторге захихикала. Тогда Умник объяснил ей, что она, черт побери, может для успокоения его совести принять у него малую толику денег, чтобы ездить по его делам хотя бы на автобусе, если уж ей претит такси. Госпожа Лионель стала вдруг серьезной и сказала, что если она начнет раскатывать на такси, то вся деревня этим заинтересуется, в этот Гугер на почте – он отъявленный сплетник – начнет судачить, откуда у нее вдруг такие средства. На автобус она, так и быть, согласна, но не на такси, нет… Затем она развила свой план: покупать надо в дорогом мужском магазине, где одежду меняют по первой просьбе, – примерять ее дома и менять. Вот.

Умник слушал и морщился. «Московские правила» явно не разрешали таких экзерсисов. Наверняка все деревенские хозяйки толкутся на торговой улице Зандама, такая улица там одна. Наверняка кто-то из сплетниц увидит, что Марта покупает мужскую одежду. Это не пойдет.

Он сказал, как мог ласково и подхалимски, что дорогой Марте придется съездить в Амстердам, найти магазин для толстяков и сделать там все покупки. Она поняла и согласилась – пожалуй, еще с большим энтузиазмом. Немедля достала сантиметр, обмерила дорогого своего постояльца и собралась было ехать сейчас же, так что пришлось снова ее окорачивать, говорить, что пока она доедет и найдет нужный магазин, он и закроется.

В конце концов порешили оставить это на завтра. Марта принялась готовить еду, а Умник внезапно ощутил приступ злобы, даже отчаяния: впервые за несколько лет ему было нечем заняться. Ни дела живого, ни справочников, ни любимых книг – ничего. Он не мог даже смотреть телевизор; идиотское занятие, но на самый худой конец годится, однако и этого он не мог, потому что телевизор стоял в гостиной, перед окном во всю стену, а занавешивать окна первого этажа в Голландии не полагается решительно. Это привлечет внимание более пристальное, чем покупка целого контейнера мужской одежды.

Беда была в том, что Умник не мог сейчас работать, то есть изобретать. А не мог потому, что был болен своей новой «машинкой», первый образец которой лежал закопанный в гараже, у задней стены. На бумаге – или в голове, что одно и то же – с этой темой больше нечего было делать. Надо было строить второй образец, на порядок более мощный, и картинка его, объемная картинка, давно уже нарисовалась в голове – объемная, но общая, без деталей. Чтобы появились детали, нужен Рон…

Берт шепотом выругался по-черному, покопался на жалкой книжной полочке Марты и нашел «Пиквикский клуб», книжку, которую терпеть не могла его мамаша, а он в пику ей полюбил. Раскрыл наудачу и натолкнулся на замечательный, уже много лет – с детства – любимый: период: «К обиде добавляют оскорбление, как сказал попугай, когда его привезли в Англию и заставили говорить по-английски». Он захохотал, и на душе стало много легче.

Не стану утверждать, что этот освежающий дулу хохот телепатическим путем отозвался за океаном, в мичиганском городишке Хоуэлле. Но примерно в это же время – около двух часов дня – Нелл вдруг перестала всхлипывать и объявила Джону, как старшему охраннику, что ей необходимо съездить в банк и за покупками и если уж ей запрещено одной выходить на улицу, пусть он пошлет кого-нибудь нз своих бездельников ее сопровождать. Чтобы ее не взорвали, как этот проклятый цех.

Джон галантно ответил, что почтет за счастье сопровождать мадам самолично и возьмет Смарти вести машину Нелл очень хотелось высказаться насчет черномазых, как водителей, так в пешеходов, но она воздержалась – без Умника Нелл стала Заметно менее самоуверенной.

Господин Клемент Гилберт тоже изменился за последние дни. И с него последние события посбили спеси – он так и формулировал это про себя. Три дня назад он был глянцевым человеком с журнальной обложки, носителем титула «человек года», «звездным мальчиком» – его называли и так. Был могущественным человеком, миллиардером.

Сегодня он оставался миллиардером, но ощущал себя ничтожеством. Он – делец и социолог – мог все это предвидеть. Обязан был предвидеть. Обязан, И вот теперь он сидел в своем кабинете под самой крышей своего небоскреба, механически вершил дела своей фирмы и мрачно ловил себя на мысли: все было своей все было чужое.

В огромном здании многие передвигались на цыпочках, а те, что помладше, до кого не докатывался начальственный гнев, тоже чувствовали себя вроде как прибитыми. Ходили темные слухи, что ко взрыву на Детройтском сборочном причастен кто-то из персонала – впрочем, в том не было ничего удивительного: газеты и телекомментаторы не уставали высказывать разные предположения. Браун – офицер заводской полиции, чудом спасшийся при взрыве, – был настигнут в больнице корреспондентом Си-эн-эн, и два дня подряд его отрешенное от мира лицо мелькало на телеэкранах и на газетных полосах. Показаны были и похороны Арона Стоуна на его родине, в Вирджинии, – совершенно уже романтическая история. По настоянию деда в родителей, Арона, похоронили на местном кладбище, рядом с могилами других Стоунов, черных и белых, африканцев и англосаксов: потомков рабовладельцев и потомков рабов там хоронили рядом.

Си-Джи старался не знать всего этого. Отбрасывать прочь. Звонки друзей приводили его в пущую ярость, Они воображают, что ему надо сочувствовать! Когда позвонил Тим-Лошадка, он приказал мисс Каррингтон, чтобы господина Пратти ни при каких – слышите? – ни при каких обстоятельствах с ним не соединяли.

Первый раз в жизни сухо разговаривал с матерью. И первый раз в своей ипостаси президента он бездельно сидел в кабинете, выходящем панорамным окном на самую богатую часть самого богатого города в мире, Не делал ничего. Сидел и ждал ответа от Бабаджаняна.

Пока на востоке Америки дотягивался этот мглистый и мучительный для наших героев день, на западе Европы наступила ночь.

В деревушке под Амстердамом сыпало с неба – не то снег, не то дождь; Умник вертелся с боку на бок в своей стерильно чистой спальне; среди ночи где-то далеко заблеяли овцы, он долго лежал в слушал их стонущие жалобы. В уединенном поместье у Сен-Жирона, у границы Франции с Испанией, ночь тоже прошла неспокойно: Энн Гилберт долго не засыпала – думала о Клеме, о своей незаконченной программе и, конечно, о виновнике всех бед и тревог, об Эйвоне. Тоже слушала звуки ночи; шелестел теплый ветер, дующий вверх из долины, изредка доносилось странное запредельное жужжание – в неведомой дали проносился скоростной экспресс; странно, днем поездов не слышно совсем, думала Энн. Едва ока заснула, пришлепал босыми ножонками Клем-младший; что-то привиделось ему во сне. Он забрался под одеяла и мгновенно уснул, а Энн дремала вполглаза, стерегла его, иногда проваливалась в глубокий сон и тут же просыпалась от страха: повторялось одно и то же сновидение, в котором Клем-старший брел но кирпичным развалинам и кто-то неразличимый поднимал, как в телефильме, винтовку с оптическим приделом, и тут сон обрывался.

Довольно далека от Энн, но рукой подать от Умника, в отдельном номере гостиницы франкфуртского аэропорта, спала Амалия. Она-то спала крепко, без снов, и заснула мгновенно, успев только подумать, что поступила правильна, выдержав характер и отказавшись в эту ночь спать с Джеком.

Впрочем, Джек не особенно огорчался. Он наивно полагал, что теперь крошка Аммн от него не уйдет. «Жаль, что остриглась, – думал он, засыпая. – Грива у нее была убойная»,

Для них, двух американских хранителей чужих жизней, новый день начался раньше, чем для всех других героев этой истории. В восемь ноль ноль по месткому времени Амми а Джек уже отработали утреннюю зарядку – поскольку в гостинице не было тренажеров, позанимались на пару, – прошли неприятный, немецкий душ (вода, по мнению Амалии, была жесткая), плотно позавтракали (по мнению Амалии, еда была жирная). В восемь ноль две они позвонили из автомата господину Ренну, поскольку вчера он не сумел достать нужного человека и просил перезвонить утром.

Замечательный вице-директор снова был на месте в сказал, что все улажено: шеф охраны через полчаса оставит распоряжение у секретаря, чтобы их допустили к компьютеру.

– Чтобы мы сами могли посмотреть на экран? – уточнила Амалия.

Ренн подтвердил многозначительно;

– Да, фройляйн, именно так, – и вдруг добавил:

– Э-э… Полагаю, мои люди уже прибыли во Франкфурт-на-Майне… Один из них, брюнет, сто семьдесят сантиметров, в темно-синей шляпе с полями, с девяга-ноль-ноль будет ждать контакта с вами у входа в магазин дьюти-фри «Майкл» на втором этаже. Его имя Томас, пароль – моя деловая карточка. Ваш пароль – ваша карточка с надписанным моим именем. Может подойти и ваш напарник.

Амалия неслышимо издала национальный американский вопль восторга – «у-у-ау!» – впрочем, изобразить этот визг никакими буквами нельзя. И спросила:

– Их, задача?

Ренн солидно ответил:

– Локализовать возможное наблюдение за вами противника. Томас – весьма квалифицированный специалист.

– Сердечнейше вас благодарю, господин Ренн! – воскликнула Амалия.

– О нет, это мой долг и моя служба, фройляйн, – ответствовал тот.

Амалия быстренько передала хорошие новости Джеку, они сдали ключи портье и зашагали в аэровокзал.

Этим утром Джек был настроен брюзгливо. «Имеет право, – подумала Амалия. – Дура я все-таки, что соблазнилась в ту ночь, но ведь два месяца без мужика – это и рехнуться недолго…»

– Не понимаю, почему ты так уверена, что он полетел дальше, – ворчал Джек. – Сел на поезд или автобус, и ищи-свищи…

Амалия его не слушала; ее словно била внутренняя дрожь радостного предчувствия. Она проскочила в дверь аэровокзала и вдруг ощутила, что возбуждение сыграло с ней шутку: надо немедля зайти в туалет, такое иногда уже бывало. Дамская комната была недалеко от входа, и таи Амалия обнаружила нечто приятное; автомат для продажи женских деликатных штучек – прокладок и тампонов, Собираясь в дорогу – спешно, как мы помним, – она не сунула в сумочку эти самые прокладки и по сей причине несколько страдала. Правда, прихватила трусики.

Прощу у читателя прощения за интимные подробности из жизни крошки Амалии, но они прямо связаны с ее приключениями. Она взяла пакетик из автомата, зашла в кабинку и, сидя на унитазе, принялась присобачивать прокладку к трусикам, с досадой думая, что за хлопотами забыла купить упаковку запасных: взятые из дома она уже извела. Нагнулась к коленям и увидела под дверью, дюймов на пятнадцать не достающей до пола, ноги в приметных дамских ботинках: высоких, со шнуровкой и двумя ремешками поверх шнуровки – на пряжках

Она была хорошо подготовленным профессионалом, в свое время прошла долгую тренировку наблюдательности, а за месяцы работы в Хоуэлле навыки восстановились. Только что, пробегая от автоматических дверей аэровокзала – направо и в коридор, – она зафиксировала эти нестандартные ботинки, как и тьму других деталей, лиц, человеческих фигур, автоматически оседающих в памяти. Амалия пригнулась пониже и увидела ноги до колен и край черной юбки в широкую складку; нет, это брюки-юбка… Странно: «хвосту» незачем входить в уборную следом за объектом, надо ждать снаружи, не засвечиваясь. А! Есть вариант. «Она проверяет, не назначено ли у меня здесь рандеву, – прикидывала Амалия. – Если так, она выйдет отсюда не раньше, чем я пойду к двери. И сама в кабинку не зайдет. Будет наводить красоту перед зеркалами».

Ноги тем временем исчезли. Пришлось пригнуться к самому полу; вот она где – в зальце с умывальниками, действительно…

Амалия неторопливо натянула на себя всю амуницию, одернула куртку и тоже подошла к умывальнику. Дама в черных брюках, ботинках и сизо-черном пальтеце как раз направлялась к выходу. На соседнем умывальнике осталась лежать раскрытая пудреница.

"Ложная тревога, – подумала было Амалия. – Ушла». Но подумав так, не успокоилась и в свою очередь прошла вдоль кабинок, заглядывая под двери. Тревога оказалась не ложной, ибо все кабинки были пусты. Следовательно, ботинки с пряжками убедились: здесь рандеву устраивать не с кем А на случай, если кто зайдет, ботинки оставили пудреницу: ах-ах, дамы, ах, я забыла, пришлось вернуться! Амалия вышла, оглянулась – ботинок не видно – и шепнула Джеку:

– Мы под колпаком.

Джек угрюмо кивнул и мимикой изобразил недоумение – он-де ничего не заметил. Но приотстал и шел дальше параллельным курсом, наблюдая за тылами.

…Полицейский начальник был любезен на удивление; видимо, господин Ренн чем-то его улестил. В два счета Амалия получила доступ к компьютерному терминалу, с ней и здесь были крайне любезны – предупредительны, можно сказать, и она решилась на дерзкую просьбу. Штука в том, что ей остро не хотелось называть новое имя Эйвона: не нужно, чтобы здесь знали, из-за кого такая суета. Фрау, сидящая у терминала, вызвала окно запроса, и тут Амалия – тысяча извинении, почтенная госпожа, но такова специфика нашей работы, мы не можем разглашать имя подозреваемого – попросила, чтобы та отвернулась, когда Амалия будет набирать это имя. Фрау дисциплинированно не обиделась, в строку впечаталось заветное имя ТЭКЕР, и через пару секунд выскочил ответ: Амстердам, Схипхол, рейс Na…

На этот раз Амалия не сдержалась и взвизгнула, чем немало шокировала компьютерную фрау. Впрочем, извиняться было некогда. Наступило время рандеву с человеком в синей шляпе.

И опять все прошло, как по маслу. Амалия уронила свою карточку у двери магазина, джентльмен в синей шляпе шустро ее подобрал, вошел следом, вернул карточку вместе со своей и сопроводил фройляйн в магазинные междурядья. Там они и пошептались. Не дожидаясь вопросов, Томас сказал, что пока – он подчеркнул это слово – слежки за ними не отмечено. Амалия же ответила, что она заподозрила слежку, и описала даму в черных ботинках, Тут парень присвистнул и сказал; «Ого! Вот это класс! Как вы ее установили?» Оказалось, это его подчиненная, которой поручено охранять Амалию на территории аэровокзала.

– Ну, вы даете, – сказала Амалия, однако не стала спрашивать, как они ее, Амалию, узнали – в сущности, это дело техники.

– Да уж как умеем, – сказал Томас.

Они с удовольствием смотрели друг на друга. Приятный парень, типичная «нянька»; очень ловко маскируется под гомика, подумала Амалия. Одобрительно покивала. ему и взяла банку шипучки для себя и банку клюквенного сока для Джека: надо хоть малость утешить напарника… Томас спросил, чем он может быть полезен прекрасной даме. Амалия сказала, что неплохо бы устроить так, чтобы они с напарником отбыли в Амстердам без «хвоста» – и вообще, чтобы никто не знал об этом факте их биографии. Томас собрал у глаз морщинки и объяснил, что такую задачу трудно выполнить в этом Вавилоне: наружку уверенно не отследишь, а скрыть их отбытие от всего мира не удастся наверняка. Он предложил бы уважаемой фройляйн автомобиль – всего 400 километров по лучшим в мире германским автобанам, то есть четыре часа, если ехать не торопясь. Нет, брать машину напрокат не надо: это тоже оставит след, господин Ренн может выделить вам две машины, пусть фройляйн не сомневается…

А она – усомнилась. Слишком чисто, слишком четко. Пахнет ловушкой. Даже то, что господин Тэкер отыскался с такой легкостью, показалось вдруг подстроенным. Это, впрочем, было явной нелепостью; но услужливость Ренна и его подчиненных наводила на подозрения. Преодолевая тягостные предчувствия, Амалия спросила:

– Зачем нам две машины, Томас?

– Одна для вас, другая для отсечки, – с некоторым удивлением ответил тот.

Она поняла. Если за ними двинется «хвост», вторая машина сможет его зафиксировать и отсечь. И спорить было не о чем: ловушка или нет, приходилось соглашаться.

Они договорились, что встретятся через полчаса в кафе. Томас объяснил, в каком, – и вышли от «Майнна» через другую дверь, Амалия нашла Джека, крайне недовольного жизнью, привела в кафе, и он снова начал брюзжать: наверняка их «ведут», как «вели» в Детройте, и никакой Томас этого не обнаружит, и на автобане этом немецком, в потоке, он ничего не сумеет определить, и что она собирается делать, если этот ирландский клоун (то есть Эйвон) остановился в Амстердаме, – он, Джек, полагает, что голландского-то языка Амми не знает, несмотря на свои выдающиеся таланты. И вообще все плохо, брюзжал Джек, потому что обнаружить человека в большом городе не удается лучшим полициям мира, хотя в поиске задействованы сотни профи и толпы осведомителей, и ничего еще, если он в Амстердаме, – а если он перепрыгнул в Париж?

– Ты понимаешь, почему он удрапал? – вопросил наконец Джек. – От взрывников этих, что ли, драпает?

– Я-то понимаю, паренек, – в тон ему ответила Амалия, и тут настало время двигаться дальше.

И они двинулись дальше, покатились так гладко, словно сам Господь устилал им путь ковриком: подошла Тома-сова дама – в приметных ботинках – и провела их к машинам, неизбежным «гуронам» в европейской модификации. Головную повел сам Томас – американские гости устроились на заднем сиденье, а сзади шла машина сопровождения с тремя мрачными немцами.

Рванули, выкатили из аэропорта славного города Франкфурта, и зашелестел асфальт автобана под шинами, пожирающими километры дороги со скоростью, непри-

Вычной даже американцам. Туннели, виадуки, развязки; справа – живописные берега Рейна, и вдруг резкий поворот на узкую дорогу, пустую и извилистую.

Это было где-то не доезжая Бонна. Амалия подумала: вот оно, вот и ловушка, – и сжала калено Джека. Тот сунул руку за отворот куртки. Забормотал телефон. Амалия не разобрала слов; на порядочной дистанции сзади был виден силуэт машины сопровождения. Она спросила;

– Томас, в чем дело?

– Проверка на вшивость, фройляйн. Ребята говорят, за нами никто не съехал. Возвращаемся на шоссе, все будет о'кей…

Но ей не удалось расслабиться вплоть до границы. Лишь когда у них проверили документы и понятные немецкие надписи сменились полупонятными голландскими, она вздохнула и ощутила, что шейные мышцы ноют от напряжения. Теперь шоссе двигалось уже не так стремительно, и через некоторое время впереди и слева мелькнул самолет, набирающий высоту, – один, потом другой. Они подъезжали к Схипхолу.

– Боюсь, здесь мы вам не слишком нужны, ребята, – сказал Томас. – Если желаете, можем оставить вам машину. Они стояли у самого здания аэровокзала; Томас повернулся на сиденье в смотрел на них с Джеком. Он словно разрешил себе пообщаться с гостями – странный парень.. Амалия вдруг поняла, что он говорит по-английски, и очень чисто, и ответила: