Текст книги "Мост Верразано"

– Я сказал! Марнно!

– Будешь лежать, пока не скажешь. В дерьме и моче. Раз в сутки будем отдирать пластырь и повторять вопрос: кто тебя послал? Дня три ты продержишься без воды, на четвертый умрешь,

– Ты обещала пустить меня в туалет!

– Нет, Марко, нет… Это ты обещал сказать, если тебя пустят.

– Я сказал!

– Ты не сказал, кто такой Марино. Он отвернулся.

– Втащить дурня обратно? – спросил Берт. До того он стоял неподвижно, держась за подбородок.

– Он не дурень, – ласково произнесла Амалия. – Он просто ошибается. Думает, что его выручат. Правда, Марко? Он думает, мы простые люди, только наглые, а наглые потому, что не знаем силы, которая за ним стоит. Я просила его подумать, но ведь он не мог сообразить, что мы – не люди. Подними его и прислони к стене.

Берт, кряхтя, поставил Марко на ноги. Амалия встала перед пленником и приказала:

– Марко, ударь меня ногой.

Парень сплюнул и ухмыльнулся, сворачивая рот на сторону.

– Вот хрен тебе, блядища. Нашла дурака!

– Он же бандит, – сказал Берт. – Он думает, ты его провоцируешь, чтобы я его исколошматил.

Амалия протянула руку и взяла Марко за шею – длины пальцев не хватило и на треть обхвата этой здоровенной шеи, но через несколько секунд он всхрапнул, как лошадь, и ударил-таки мучительницу ногой. Ударил сначала слабо, потом изо всех сил, но с таким же успехом он мог колотить бронзовую статую. Лицо у него было застывшее и страшное – маска смертельного ужаса. Он захрипел, Амалия разжала пальцы, и Марко рухнул на пол, подогнув колени.

Когда он вздохнул и пошевелился, она проговорила:

– Мы – не люди, мы – машины, понял? Кто на нас нападает, тот гибнет. Сколько вас было в Голландии и сколько вернулось? Тебе не говорили?

– М-меня уб-бьют, – прохрипел Марко.

– А может, и не убьют, а? Твой хозяин же не дурак, он знает, что только под страшными пытками ты мог бы его выдать. Но у тебя на теле нет следов пытки, верно?

Ей пришлось показать еще один фокус: она положила руку на косяк и со всей силой грохнула по ней тяжелой дверью. Тогда Марко заговорил и вывалил, противу ожиданий Амалии, сразу все. Что Марино – доверенный помощник Лентини. Что сам Папа два дня как здесь. Что его, Марко, послали осмотреться, а отвез его парень из местных. Он сказал даже, где резиденция Папы, – на вилле, недалеко от Памплоны.

Совсем рядом, полчаса езды.

Марко перевели в освещенную клетушку, дали тюфяк, ведро-парашу и кувшин с водой; руки теперь сковали не сзади, а спереди. Заперли его и собрались втроем – держать совет.

Умник расхаживал взад-вперед по каменному полу, аккуратно перешагивая через стыки плит. Амалия полулежала в кресле; она чувствовала себя смертельно усталой и

Была зла на весь мир. Рональд пришел на совет из сарая, где стоял «мерседес», как был – в грязном комбинезоне.

– Ну, ребятки, как теперь будем изворачиваться? – наконец спросил Умник. – Надо убираться отсюда, а?

– Да уж, – пробормотал Роя. – Машина готова. Амалия не ответила. Берт наклонился к ней.

– Надо убираться, а, рыжик?

Она дернула плечом. Помолчала и процедила сквозь зубы:

– Перестань ломать комедию. Говори. Он ухмыльнулся.

– А почему я должен говорить? Ты ж у нас специалистка, ты этого филина выпотрошила…

– Комедиант… Сама не понимаю, зачем я к вам вернулась…

– А почему он сдал своих, ты понимаешь? Я-то думал – тысяча к одному, что будет молчать, а он заговорил.

Берт знал, лукавец, как подъехать к Амалии. Она смягчилась и объяснила – все еще злобно тонким голосом:

– Двойной испуг. Сегодня испугался нас и вспомнил про Голландию.

– А ты ведь заранее знала, что он расколется?

– Не знала я ничего. Просто видела, что он не полевой человек. Городской бандит. Его послали потому, что он умеет притворяться глухонемым, и все. Ладно. Так что ты предлагаешь делать?

Берт мрачно помотал головой и плюхнулся на каменный пол у ног Амалии. Уже поднялся полуденный ветер, гнал мелкую пыль к устью долины. За решетчатыми оконными переплетами качали ветвями оливы.

– Вся в том и штука, что не знаю, – пробасил Берт. – Надо удирать, но ты ж говоришь – на дороге наверняка засады, обвалы и все такое. Вертолет здесь не сядет, вот беда…

– А я уже не думаю, что они заготовили обвалы, – вдруг сказала Амалия. – Нет, не думаю.

– Почему?

– Потому что этот был один и без оружия.

– Объяснись, – сказал Берт.

– Они могли заслать двоих киллеров в машине Хесуса – я посмотрела, там хватило бы места в кузове. Это же напрашивается; они могли и троих послать, одного в кабине и еще двоих в кузове, под овощами. Но профессионал мог бы управиться и в одиночку. Почему они этого не сделали?

– Хесус бы на такое не пошел, а?

– Ах, подумайте! – пропела Амалия. – Да что бы им стоило его либо купить, либо заткнуть его зубастую пасть? Посадить своего водителя, вкатить к нам в, прежде чем мы разберемся, что Хесус поддельный, взорвать наш домик вместе с нами?

– Ну выводы, выводы!

Амалия отпихнула его ногой и встала.

– Не притворяйся, что не понимаешь. Они хотят взять тебя живым. Если Лентини здесь уже двое суток, а ты еще жив, значит, ему нужен не твой скальп, а то, что под скальпом.

– Лестно… – сказал Умник. – Но – совпадает. Сов-па-да-ет…

Он сидел, обхватив толстые колени толстыми руками, уставившись в пространство. Проговорил:

– Рон, будь другом, плесни мне крепкого. Амми, ты можешь взять вторую машину, если решила сваливать. Рон-ни, мы поступаем так…

Они выехали через час, на «мерседесе», сложив в объемистый его багажник большие невредимки и сумка с вещами. Амалия, конечно же, не взяла вторую машину – поехала с ними, на заднем сиденье. Берт был за рулем, Рональд – рядом с ним. Рон включил Невредимку, положил под рукой карту и все время оглядывался, вытягивая шею: он не особенно верил в рассуждения двух умников насчет того, что атаки не должно быть.

Атаки действительно не было, но спустя семь минут после того, как они выехали на узкое шоссе, из придорожной рощицы вынырнул малолитражный бежевый «фиат» с местным номером в пошел за ними, как приклеенный. Умник сейчас же сбавил скорость и пояснил:

– Должны выехать навстречу из резиденции, надо дать им время.

Езде через минуту обнаружилась вторая машина, дожидавшаяся их за поворотом боковой дороги. Сначала она пошла впереди, потом отстала. При обгоне Амалия смогла рассмотреть, что, кроме водителя, там сидят трое; они не поворачивали голов – только водитель оглянулся и снова уставился вперед. Это был объемистый дорожный «рено».

– Итого шестеро, – пророкотал Берт. – Пари держу, это не всё, ребятки.

Спустя примерно пять минут, когда до поворота к имению «Альберта» оставалось две-три мили, объявился третий автомобиль. На сей раз это была американская машина, солидный «олдсмобил» солидного темного цвета; он стоял у обочины, явно ожидая гостей. «Олдс» тоже присоединился к колонне – поехал впереди.

– Ровно десять! – объявил Умник.

– Мно-ого… – задумчиво ответил Рон. Амалия, как всегда, думала о существенном, а не о том, «много» или «мало». Она спросила:

– Интересно, когда они нас заблокируют?

– А перед поворотом к «Альберте», – флегматически ответил Берт. – Или на самом повороте. С доставкой на дом.

Едва он это сказал, произошла рокировка: «олдсмобил» ушел вперед на полном газу – что было довольно рискованно на такой узкой дороге с закрытыми поворотами, – а машина, появившаяся второй, гукнула сигналом, обошла «мерседес» и встала на место «олдсмобила» его было как раз, когда скальные стены остались позади, и шоссе пошло вниз серпантином, между рощицами и виноградниками.

– Меньше полумили осталось, – сказал Рон, глядя в карту. – Второй поворот направо.

– Амми, пристегнись! – рявкнул Берт. – Узко здесь и плохо держит…

Действительно, на поворотах машину слегка заносило. Они миновали боковую дорогу, и сейчас же за ней мелькнул указатель: «Вилла „Альберта“.

– Совсем рядом, – сказал Рон.

Мгновенно, словно услышав его слова, водитель «рено» стал притормаживать – не резко, но с очевидным намерением: встать поперек за ближним поворотом шоссе налево. Это снова был закрытый поворот, и прямо перед ним произошло неожиданное: из-за склона, возвышающегося слева, высунулся огромный грузовик, приспособленный для горных дорог, – с четырьмя своими осями и полированным алюминиевым фургоном на трех осях. Он неторопливо лез в гору, и «рено» пришлось его пропустить, подав направо, двумя колесами на обочину, и снизив скорость. Умник же сохранил скорость и прицелился было обогнать «рено», однако тоже притормозил.

– Пусть блокирует, – пробормотал он. – Так даже лучше… А ну!

Действительно, та машина прошла поворот и в сотне футов за ним встала поперек шоссе, взвизгнув шинами.

– Включай машинки! – скомандовал Умник и ударил.

Это опять было как во сне – или как в кинофильме. «Рено» стоял на спуске, и когда радиатор «мерседеса» ударил его над левым передним колесом, тяжелая машина подпрыгнула и перевернулась, вздыбившись, словно кит, выпрыгивающий из воды. Толчок был ощутимый – Амалия, упиравшаяся бронированными руками в спинку переднего кресла, почувствовала, что у нее подпрыгнуло что-то внутри. Но скорость они не потеряли.

– Ну и ну, – изумленно сказал Рон. – Вперед, скорее!

Он боялся, что та машина взорвется, но она только сползла с обочины по откосу – на крыше, вверх колесами – и уткнулась в изгородь. Было видно, что «фиат» остановился; из него кто-то выскочил и побежал вниз, оскальзываясь на откосе.

– Вон поворот, – сказал Рон.

Асфальтированная дорога направо и маленький указатель на столбе. «Альберта»,

– Вот обида будет, если его там нет, – сказал Берт.

Амалия об этом не думала: она твердо знала, что Лентини на месте. Домосед, старик, двое суток назад пересекший океан, – несомненно сидит дома, пьет водичку… Она всю дорогу пыталась сообразить, почему их сопровождают так открыто и нагло, а теперь, когда все стало ясно, принялась складывать их будущее поведение: как среагируют на ответную наглость, будут ли стрелять (вряд ли, если хотят брать живыми), покажется ли сам Лентини в какой-то момент.

Ага, впереди ворота. Изгородь дикого камня, и в ней ворота из стальных прутьев. Футах в двухстах виден беленый дом – без окон, на арабский манер. Свежая, яркая черепичная крыша.

– Бьем в ворота? – быстро спросил Умник.

– Нет пока, – сказала Амалия. – Возможно, там есть гранатомет. Стоп.

Но Берт уже сам остановился – футах в шестидесяти от ворот, оставив на всякий случай место для разгона. Сзади подкатился «фиат»; теперь в нем сидели уже не двое, а четверо. Берт оглянулся, покивал Амалии и нажал на сигнал. «Бу-у-у», – тоскливо-мелодично завыла машина.

– Да, ребяточки, ковыряйте в носу… – сказал Берт. – Соображайте…

В зеркале было видно, что он ухмыляется, и Амалия мельком подумала, что никогда его не поймет, наверное, – временами мягкий, а временами железный человек. Но что сейчас творится там, в доме? Бог ты мой, вот это сюрпризец: добыча сама явилась и желает въехать в пасть льву!

Она видела, что в «фиате» сидят, как сидели. И в доме никакого шевеления. Босс думает, остальные ждут приказаний… А, вот оно! Из-за изгороди вынырнул человек и, засовывая в карман телефон, пошел к середине ворот. Открыл, махнул рукой: проезжайте.

Дорожка была асфальтированная и шла прямо к крыльцу – широкой веранде с арками, в мавританском стиле. У дальнего конца дома стоял знакомый «олдсмобил».

Берт развернулся перед верандой, и сейчас же двое вышли из дома, четверо – из «фиата». У тех, что встали на крыльце, были под локтями автоматы, в в левом ухе у каждого – телефончик.

– Перчатки наденьте. Рон, сядь за руль, – распорядился Умник. Сунул в рот сигарету, чиркнул зажигалкой, включил Невредимку, открыл дверцу и выбрался на асфальт, держа руки перед собой, на виду.

Шестеро горилл смотрели на него. Они были типичные гориллы – коренастые, мускулистые, с лицами одновременно внимательными и как бы отрешенными от мира. Один был толстый и, видимо, очень сильный. Стояла тишина, почти полная, только деловито чирикали какие-то птицы.

"Нет-нет, Лентини умен, – думала Амалия, натягивая перчатки. – Приказал не трогать нас, не проявлять прямой агрессии, ждать. Они молчат, ничего не докладывают, следовательно, он сам наблюдает за спектаклем. Откуда? – Она присмотрелась: в парадной двери оставалась щелка. – Умен, и потому боится. Если такой человек снисходит до подглядывания, значит, боится. И зачем я вернулась к этим психам? Как славно было в Барселоне…»

Амалия вышла из машины, защитное поле чуть слышно хлопнуло, смыкаясь за ее спиной, и в ту же секунду Берт сказал:

– Я бы хотел поговорить с господином Лентини, господа.

Пауза. Потом парень, стоявший слева от двери, проговорил;

– Скажите, что вам нужно. – И прибавил:

– Сэр.

Он явно повторял то, что ему сообщал телефончик в ухе. Берт тоже это видел. Он опять ухмыльнулся и шагнул к крыльцу.

– А вот ему и скажу, что мне нужно… сэр. – И выплюнул сигарету.

Парень шевельнул плечом, наводя на него автомат – малокалиберную штуковину с глушителем. Вслушался в свой телефончик и спросил:

– Кто вы, собственно, такой, чтобы говорить с ним?

– А кончай меня забавлять, юноша! – Берт добавил рыка в голосе. – Устроили тут цирк… Зови шефа, живо! Меня звать Эйвон, Берт Эйвон.

– Поднять руки, заложить за голову! – внезапно гавкнул второй парень. – И ты! – это Амалии. – А ты выйди из машины! – это Рону.

– Успокойся, – сказал ему Берт. – Стрелять-то тебе запрещено, а?

Положение складывалось нелепое. Броде бы не следовало тыкать пальцем в дверь и призывать: кончайте играть в прятки, господин хороший, выходите, – это был бы сильный удар по его самолюбию .. «Ну так что? – внезапно сообразила Амалия. – Ведь нам же это и надо – влепить по его вонючему самолюбию…»

– Руки за голову!! – крикнули от крыльца. – По счету «три» стреляем!!

– А заебись ты, идиот… – миролюбиво пророкотал Умник.

И сейчас же Амалия крикнула:

– Господин Лентини! Перестаньте прятаться, не мальчишка!

Наконец-то гориллы пришли в ярость. Один из приехавших на «фиате» мгновенно очутился рядом с ней, ткнул в живот пистолетом. Она улыбнулась во весь рот – хорошо воспитанные американки делают это мастерски, – сказала: «Отдай», – и схватила пистолет за ствол. В эту самую секунду послышался дробный перестук собачьих лап, на крыльцо выбежали две большие черные собаки, а за ними

Неспешно вышел господин в синем глянцевитом костюме. И приказал:

– Не стрелять!

"Лентини», – поняла Амалия. Он был черноволосый, усатый, совсем спокойный на вид. Собаки встали рядом с ним – одна справа, другая слева, – уставились на Берта, который был ближе всех к хозяину. Амалия, не отводя глаз от Лентини, рывком, с поворотом отобрала у своего противника пистолет. Кажется, этого не заметил никто, кроме владельца, – все тоже смотрели на хозяина.

– Я Лентини, – сказал он. – Что вам угодно? – Он говорил с некоторой даже галантностью, как гостеприимный человек.

"Неужто они знают, что в нас нельзя стрелять? – думала Амалия. – Тогда плохи наши дела… ну, посмотрим. А старик-то – кремень…»

– Мне угодно, чтобы вы перестали меня преследовать, господин Лентини, – в тон ему произнес Берт. – И поклялись в том на Библии.

Пауза. Лентини с интересом, живыми глазами смотрел на бандита, пытающегося отобрать у Амалии свою пушку, здоровенный «магнум». Через секунду уже все стали следить за этим спектаклем: шестифутовый громила возвышался над худенькой девушкой, как башня, и дергал за рукоятку никелированного пистолета, но рывков этих как будто даже и не было: рука с пистолетом и все хрупкое тельце оставались неподвижны – Амалии самой было странно это видеть и ощущать. Толстяк, глядя на них остановившимся взором, шагнул вперед. Другой – кудрявый красавец – быстро, словно воровато, перекрестился. Дернув десяток раз, бандит замер с отвисшей челюстью. Амалия неожиданно для себя сказала:

– Смотри не нажми на спуск. А он вдруг выпалил:

– На предохранителе… – Дернул еще и заорал:

– Отдавай, стерва!

Тогда стряхнул с себя наваждение и сам Лентини. Он приказал:

– Отойди от нее! – Ступил вперед и сказал Эйвону:

– Не угодно ли пройти в дом, сэр?

Амалия перехватила «магнум» за рукоятку и осторожно, чтобы не нажать на спусковой крючок, просунула палец в скобу; так же осторожно сняла пушку с предохранителя. Делать это одетой в поле, то есть без осязания, было очень неудобно. Тем временем Берт отвечал Лентини:

– Извините, сэр. Будем говорить здесь.

– О том, чтобы я перестал вас преследовать…

– Да.

– Мы можем обсудить другой вариант, сэр, – сказал Лентини. – Сотрудничество.

– Со-отрудничество? – пропел Умник басом, как оперный Мефистофель. За разговором он подошел к нижней ступеньке и поставил на нее ногу.

Собаки, напружив шеи, опустив массивные головы, подались вперед; правая чуть присела на задние лапы. Бандиты словно очнулись, и теперь на Умника и Амалию смотрели пять стволов – два с крыльца и три со двора.

– Хозяин! – крикнул ограбленный бандит. – Пусть она отдаст мою пушку!

– Да, сотрудничество, – не обращая на него внимания, сказал Лентини. – Боюсь, ничего другого нам с вами не придумать, сэр. Да, сейчас я убедился в этом уже совершенно… Боюсь, вам придется остаться со мной и…

– Стать вашим пленником, а?

– Да, мне стоит…

Он не договорил, потому что Берт пошел вверх по ступенькам, и собаки, одинаково сверкнув желтыми животами, прыгнули на него. Прыгнули на руки, правая ухватилась клыками за кисть и повисла на ней, а левая не удержалась, упала, прыгнула еще раз – на горло – и снова упала, и снова прыгнула. На этот раз рухнула спиной на ступеньки, взвизгнула тоненько, по-щенячьи, и в три прыжка исчезла за домом.

Вторая все еще висела на левой руке Берта, и старый гангстер, чуть наклонившись вперед, смотрел, как человек, за которым он охотился, поднимает руку вместе с псом, как задние лапы могучего ротвейлера отрываются от опоры и пес отчаянно пытается упереться ими в ногу противника, скребет когтями по невидимой броне, потом падает и ползет в сторону.

Амалия видела только спину Берта, видела, как он грузно шагнул вперед, подступив к Лентини вплотную. Тогда кто-то сзади вскрикнул, и тихо, как ломающиеся сухие сучья, затрещали выстрелы.

Это было ужасно: люди вскидывали руки от удара пуль и падали – кто на бок, кто навзничь. Прошло полсекунды, не более, и из шести горилл на ногах остался лишь парень слева от двери: он стоял, обсыпанный стеклянными осколками, и заглядывал под руки Берту, прикрывшему Лентини своим телом. Кто-то протяжно застонал.

Берт шагнул в сторону, проговорил:

– Вот вам и сотрудничество… господин Лентини.

Старик оглядывал двор – рот под усами приоткрылся, темные глаза перепрыгивали с одного тела, лежащего на земле, на другое. Правый охранник сидел у стены, завалившись на бок; по-видимому, он выпустил целую очередь, и все пули вернулись к нему – кровь прямо-таки хлестала из головы и шеи. Толстяк, лежавший у колес «мерседеса», был жив и пытался подняться. Остальные не шевелились.

– Как ты это сделал?! – отчаянно крикнул Лентини. – Ты дьявол! Ты дьявол!!

Он вопил так, что под крышей веранды отозвалось эхо, и сейчас же уцелевший охранник почти в упор дал очередь по Эйвону – взмахнул руками и рухнул на спину, на ступени.

Амалия закрыла глаза; ее мучительно затошнило. Наверное, она непроизвольно сжала руку, и «магнум» выстрелил – вниз, в землю. Отчаянным усилием воли она переборола тошноту, взглянула на Берта. Тот не спеша спускался с крыльца.

Собака все еще ползла к дальнему концу террасы.

– Дьявол!! – снова закричал Лентини присев и выставив скрюченные пальцы. Берт подошел к Амалии и тихо сказал:

– Так… Что с ним теперь делать? Так и оставить?

Она покачала головой – словно бы непроизвольно, мыслей никаких не было. Она старалась не смотреть вниз, чтобы не видеть луж и ручейков крови. Краем глаза все-таки отметила, что толстяк сел, но снова упал. Берт спросил: «Убить его?», и она кивнула. Он прошептал: «Не смогу». Она опять кивнула. «Мы не палачи», – сказал Берт, и теперь она ответила: «Самые настоящие, самые настоящие…»

Так они простояли несколько секунд. Спазм отпустил горло, Амалия опять могла видеть и соображать отчетливо. Сицилийца нельзя оставлять в живых: как он ни испуган, он будет мстить, и начнется еще один виток, третий – решающий, третий заход, в жизни так всегда бывает. Руки трясутся, это плохо.

Она громко сказала:

– Господин Ленгини! Вы – верующий, прочтите молитву. Лентини сидел на ступеньках, опустив голову на руки. Слева от Амалии щелкнуло – она посмотрела туда: Рон, совершенно белый, открывал дверцу машины. Она перевела глаза на старого гангстера: он по-прежнему не шевелился. Амалия завела левую руку за спину, выключила Невредимку и ощутила в правой руке пистолет. Рука ходила ходуном. Амалия положила ее на сгиб левой, прицелилась в черную, с безупречным пробором голову и нажала на спуск три раза подряд.

Закрыла глаза. Берт подхватил ее на руки и посадил в машину.

С этого октябрьского дня след Умника и Рональда теряется. Амалия – иное дело, она объявилась через год и вернулась на работу в «Дженерал карз»; Мабен принял ее с

Готовностью. Но о тех двоих ничего определенного не известно, только слухи бродят. Адвокат Эйвона якобы дал понять – в тесной компании юристов, – что получает распоряжения от своего доверителя. Люди, близкие к «Рокуэлл интернэшнл», смутно толкуют насчет нового корабля, засылаемого к Марсу: на нем вроде установлен совершенно невероятный аккумулятор. Семье Аарона Стоуна, погибшего в Детройте, неизвестный прислал чек на крупную сумму. Сестра Рональда Басса получает чеки регулярно. Слухи… Слухи и предположения…

Правда, произошло также событие, вполне определенное и несомненное. Город Даллас, известный не только тем, что он – крупнейший город штата Техас, но и тем, что в нем убили президента Кеннеди, прославился еще раз. Именно в Далласе, перед входом в гостиницу «Хилтон», застрелили нефтяного воротилу Дана Эрикссона, главу компании «Мобил», члена совета директоров десятка компаний, и прочая, и прочая. Застрелили нагло, среди бела дня, в открытую, причем убийцу тут же прикончила охрана Эрикссона. Пресса взревела. Особую пикантность событию придало то, что стрелял Фил Малган, доверенное лицо гангстера-патриарха Лентини, погибшего за месяц до того на севере Испании при невыясненных обстоятельствах. По-видимому, только три человека догадывались о подоплеке этого убийства: Мабен, Бернанос и Си-Джи – особенно последний. Он гостил у родителей в Майами и утром, просматривая газеты перед завтраком, увидел фотографию террориста. Клем узнал это длинное лицо, узкий длинный рот и припомаженную голову. И солнечный ноябрьский день, продутый ветром с Гольфстрима, на секунду затянулся черной пеленой стыда и унижения.

Да, три человека догадывались, однако же и они не знали, где сейчас человек, запустивший всю эту дьявольскую карусель. Хотя Бернанос, купивший дюжину новых галстуков после известия о гибели Папы Лентини, готов был наизнанку вывернуться, чтобы познакомиться с «парнишкой», окоротившим грозу Нью-Йорка.

Но есть человек – его никто и никогда не спрашивал о Берте Эйвоне, – который мог бы поклясться на Библии, что за последний год видел его несколько раз. Это черный нью-йоркер, который много лет собирает плату за проезд через мост Верразано-Нэрроуз. Иногда – днем, иногда – ночью: какая смена выпадет. Он сидит в одной из восемнадцати будок, поставленных поперек широкой площади на выезде с моста, – точнее, в одной из пяти, в которых контролеры живые, а не электронные, – и к нему сплошной чередой подъезжают машины. Он принимает двенадцать долларов; когда нужно, дает сдачу, и каждому водителю, сказавшему «спасибо», непременно говорит: «Счастливого пути». Перед ним – цепочка автомобилей, ждущих очереди, за нею – двухъярусный съезд с моста Вер-разано, обрамленный гирляндами цепей-подвесок, уходящих ввысь, к невесомой громаде несущей арки, и вдаль, на бруклинский берег, улетает выгнутый пролет моста, и видно, какой он мощный и громадный, но все равно невесомый, как осенняя паутина.

У человека, сидящего в будке, потрясающая профессиональная память. Он помнит в лицо каждого водителя, проехавшего под его шлагбаумом хотя бы три-четыре раза, и, бывает, ошарашивает человека, говоря ему: «Рад вас видеть, сэр, давненько вы не ездили на Стейтен!» А огромного мужчину с толстыми руками и большим носом он помнит очень хорошо, потому что за последний год носатый толстяк проезжал мимо него трижды и каждый раз подавал в окошко будки двадцатку, отказываясь от сдачи.

Июнь 1997