Текст книги "Тревожная Балтика. Том 2"

Глава вторая

Готовясь к отбою, Александр разделся до пояса и с полотенцем вошел в умывальную комнату. Открыв кран с водой, стал умываться.

– Этот ублюдок заложил на корабле нашего однопризывника, – услышал он разговор двух матросов, где один был из его подразделения, они важно стояли в стороне.

– Это он-то? Я слышал, что кого-то с корабля прислали сюда за то, что закладывал. Так вот это кто, – матрос пристальней взглянул в сторону Миркова.

– Шифра, иди сюда, – окликнул высокомерно тот, кто был из его подразделения и представлял из себя небольшого тщедушного человека.

Исполнил это безропотно.

– Шифра, – продолжил тот, заметно волнуясь, – ты какого хрена на корабле моего однопризывника заложил?

– Я никого не закладывал, – ответил упрямо, не задумавшись.

– Не свисти! Я все знаю. Я даже знаю, кого ты заложил! – пыжился матрос, чувствуя себя уверенно в присутствии товарища-единомышленника.

– А я говорю, что не закладывал, – повторил равнодушно, понимая глупость разговора.

– Ты зачем нашего однопризывника заложил? А? – злобно твердил его товарищ, ждали немедленного ответа.

Предрешенность пустой перебранки была понятна Александру, молча оставил их, вернулся к крану с водой, чем бросил вызов. Поступок шел вразрез принятым законам, что не осталось не замечено. Напыжившись, двое удивленно взглянули друг на друга, издали звук недовольства.

– Ты что-о… не слышишь, Шифра? Иди сюда!

Вновь стал пред ними.

– Ты что? Кого ты через себя бросаешь? Как ты с «полторашниками» разговариваешь? – говорили в один голос, ждали покорности и беспрекословного подчинения.

– Ты все полтора года на вахте просидел, от службы прятался, а когда стал «полторашником», вылез и теперь всем указываешь! – возмущаясь, зло отмерил Александр тщедушному матросу первое, что пришло в голову.

Этого тот никак не ждал, спохватился, воспаленными глазами матросы посмотрели друг на друга, поняв, что напали на отважную одиночку.

– Ты что, Шифра, говоришь… Ну, дурачок… такого я еще не видел. Это второй Иван! – удивился оскорбленный. – Ну конец света… Тебе не стыдно, что ты такое несешь? Ты же старшина, ты должен молодых гонять, а ты такое городишь. – Александр больше не мог ежедневно слушать пустую беспредметную болтовню, заломило в висках.

– Мне очень стыдно, – начал медленно, исходило из глубины сердца, – что ты, будучи ниже меня по званию и моложе годами, пытаешься командовать мною…

– Шифра, что ты говоришь… – с волнением поспешил оправдаться матрос, прикрывая трусость важностью слов. – Да ты должен здесь… Ты ведешь себя как «карась». Ну ты точно тормоз…

Оставил растерявшихся сослуживцев, захватив полотенце, вышел отрешенно под напором взлядов. Рабом двигаясь от табурета к табурета с комплектами роб, задыхался от тотальной несправедливости. Всё, что повсеместно навязывали ему, вызывало сопротивление и жгучую ненависть. Ворвался тщедушный матрос, смерил Александра скользким взглядом и тут же поспешил к группе старшего призыва, стоявшей праздно.

– Корниленко! – вскричал возмущенно, придавая всему остроту, выбросил руку в сторону Миркова. – Шифра на «полторашников» бочку катит! Такое говорил…Он какой-то отмороженный.

Тут же Корниленко строго приказал Миркову немедленно подойти к ним. Покорно выполнил это, стал перед всеми. Старший матрос оставил пересуды, спросил у недовольного матроса, что он сказал конкретно.

– Говорит… что ложил на «полторашников», – лебезил, волнуясь. – Говорит, что правильно сделал, когда заложил всех на корабле. – Это что ты там, Шифра, говоришь про «полторашников»? Или мало тебе того, что с тобой на корабле сделали? – глядя сверху, басил Корниленко, напуская на себя важность. – Что же ты молчишь?

– Ничего подобного я не говорил… – ответил он, потупившись, готовый к любым оскорблениям.

– Как же, ничего не говорил. Раз Сергей утверждает, что говорил, значит, говорил! Он травить не будет.

– Я сказал – не говорил, значит – не говорил, – отважно выдавил из себя.

– Что ты… Шифра, свистишь? – язвительно сорвался Сергей, шакалом крутясь под защитой группы. Все ждали признания.

– Ну чего вы к нему пристали? – прервал Иван, неприметно стоявший в стороне. – Оставьте его. Он же вам много раз говорил, что никого не предавал.

Но на это никто не обратил внимания.

Лишь, повернув голову, небрежно заметил Корниленко:

– А это, Ванюшка, не твоего ума дело. Понял? Сиди и сопи себе в две дырочки.

Иван лишь стыдливо покраснел.

– Ты же в этих делах не разбираешься, вот и не суйся. Да ты и права голоса не имеешь. А мне надо порядок держать, чтобы нам на голову не сели, чтобы другим неповадно было. Сидишь на своем телефоне, ну и сиди.

– Ты же сам через полгода «полторашником» станешь, будешь гонять «карасей»! – зудел Миркову голос из группы.

– Не буду я никого гонять, – непримиримо буркнул Александр, что не понравилось остальным. Всколыхнулись.

– Ты действительно дурачок какой-то… Что ты несешь? Тебя все молодые должны бояться, а ты сам словно молодой. И вроде бы старше всех, а такое мелешь…

– Ты что – тормоз или вовсе тупой?

– Ты же сам должен все понимать, – вторил третий. – Драть тебя уже вроде неудобно, а ума еще не набрался.

Вон, посмотри на Крысуна, «борзый карась» как «борзый карась» – уже может и «полторашником» быть. Ему можно молодых доверять, а ты сам еще сосунок.

Это никак не тронуло Александра, пройдя много испытаний, он держался стойко. Не выдержав, Корниленко шагнул к нему со словами:

– Вот сейчас отметелить бы его, так он сразу поскачет к командиру закладывать нас. Все вы, Шифры, такое гнилье, тронь говно, так сразу завоняет!

В ответ поднял ненавидящие глаза, но удержался от поступка.

– Чего ты на меня свои глазенки-то пя-ялишь?.. – взъярился Корниленко. – Правды никто не любит… Опусти руки, а то как вмочу, так вылетишь отсюда!

Драка, которую упрямо провоцировала сильная сторона, виделась неминуемой, и он сделал все, чтобы ее избежать.

Повисло неловкое молчание.

– Иди! – строго приказал Корниленко. – И подумай над своим поведением. Тебе дальше служить!

В середине февраля произошло то, что совершенно перевернуло его унылую жизнь. Имея лучшего друга в лице Грибача, Крысун ловко вписался в жизнь кубрика. Жил со своим призывом, но был тем, которого должны были слушаться. Имея право, широко расставив ноги, стоял посреди кубрика и в полную силу голосовых связок, подражая Грибачу, покрикивал на «карасей», заставлял делать то, что еще недавно сам делал. Мог запросто побалагурить с Грибачем, при случае дружески обменяться тумаками с «годками», даже мог повысить на старших голос, но делал это еще достаточно осторожно.

После завтрака «недостойные» пошли в кубрик на приборку: мели палубу, подбивали матрасы, подушки, поправляли висевшие на быльцах полотенца. Все это так наскучило и опротивело Епифанову и Миркову, что они прекратили работу.

– Хватит, Мирков, – пересилив себя, устало пробасил Епифанов, – мне это уже за год надоело до чертиков, каждый день одно и то же, пускай молодые пашут.

В кубрик ворвался оживленный Крысун, глазами поискал уборщиков.

– А-а… вы уже работаете? Молодцы… Вижу, вы еще службы не знаете! Чего вы так медленно двигаетесь?! А ну, «карасня», зашевелились!..

Откликаясь, младший призыв заспешил, двигаясь быстрее.

– Вы не понимаете, что ваша медлительность действует на нервы? Это я такой добрый, а был бы кто на моем месте, такую бы вам карусель показал! Быстрей! – прикрикнул, испуганные матросы бросились выполнять команду. – Сейчас главное даже не эта приборка, главное – понравиться своему командиру, – улыбнулся, – то есть мне… Если вы работаете намного медленнее, чем я работал когда-то, то это никому не понравится…

– Хм… командир… – буркнул Епифанов, стоявший в стороне. – Ты видал? Без году неделя в старшинах, а уже считает, что пуп земли. Поосторожней, начальник… Сам еще воняешь от приборок, а уже других, словно «годок», поучаешь.

Улыбка растаяла на лице Крысуна, он заморгал.

– Ты еще им «скворцов» пообещай, так я тебя, падла, вообще задавлю. Хм… командир! Откуда ты такой выискался? В друзья Грибачу набился, и теперь – первый парень на деревне.

– Ну ты, Ёфан, поосторожней. Я не виноват, что меня на старшину послали и командиром поставили, – Крысун беспокойно заерзал, помрачнел. – Если хочешь, я могу свое место отдать…

– Не нужны мне твои сопли! Раз жопу рвал, командуй!

А мне и так хорошо.

– Чего вы застыли! – прикрикнул Крысун на матросов, которые прислушивались к разговору. – Со мной еще так можно, а вот с Грибачем вы стоять не будете, – обиженно насупился. – А вы тоже не стойте, Ёфан и Шура, ведь Грибач или кто другой зайдут, тогда и мне, и вам плохо будет. Хоть что-нибудь делайте.

– Да пошел ты… – небрежно бросил Епифанов. – Нацеплял соплей, сам и отдувайся!

– Ну хоть что-нибудь делайте, – умолял тот.

– Хватит, наделался уже… Когда ты по мастерским прятался, я за тебя все приборки делал. Что, не помнишь? Жаба давит?! А я все помню…

На это Крысун смолчал, затем попросил, что если сюда кто-нибудь зайдет, чтоб не стояли.

– Ладно, мужики? – прибавил он.

– Ты за нас не беспокойся. Мы не такие падлы, как некоторые, – отозвался Епифанов.

После окончания приборки, развода на занятия и работы Александр решал ежедневную проблему: куда деть себя и свое свободное время? Поразмыслив, решил укрыться на АТС, скоротать время в разговорах с очередной телефонисткой. В коридоре неожиданно встретился с Мавродием, которого давно не видел. Радуясь встрече, мичман подал руку, но глаза у него были грустные, время наложило свой отпечаток.

– Как дела у вас, товарищ мичман? – охотно заговорил Александр, чувствуя необъяснимую вину, поинтересовался Мачковским и Сафоновым, потом полюбопытствовал о его здоровье.

– Да пока не жалуюсь. Мачковский морду откармливает, уже в свои клеша не влазит, а Сафонов в поход готовится, – поделился неохотно.

– Да… – вырвалось у Александра завистливо. – Молодец… Не обижают его на корабле?

– Не знаю… Вначале приходил плакаться, теперь молчит. А раз молчит, значит, все нормально. А у тебя как? Уже свыкся? «Годки» не терзают?

– Да всяко бывает… Товарищ мичман… а можно мне к вам на пост зайти? А то мне некуда деваться. В кубрике нельзя, в коридоре торчать опасно – у всех на виду, всегда «годки» могут работу найти. Хуже всего, когда нет работы и некуда приткнуться.

– Ну… Мирков… – смущенно замялся мичман. – Я понимаю, тебе сейчас нелегко и некуда деться, но… – поднял жалкие глаза, – сам понимаешь: если нельзя, значит, нельзя…

– Мне не нужны ваши секреты, мне посидеть негде. Я даже могу в предбаннике.

– Да я ничего не боюсь, но раз не положено, значит, не положено. Конечно, то, что с тобой произошло, плохо. Но на этом жизнь не кончается.

– Разве это служба? Одно мучение, – рассудил Александр из глубины сердца. – Товарищ мичман… может, все-таки пустите?

– Нет-нет, Мирков. Если у нас тебя кто-нибудь увидит, то одним выговором не отделаешься. Да, вот что… – обрадовался мичман, вдруг сделался улыбчивым, оглянулся по сторонам, зашептал: – Тут вот какое дело. Оказывается, никто тебя со специальности не снимал. Это так Андронников решил. Ты ему чем-то не понравился, он и постарался от тебя отделаться. Вот такие-то дела. И то, что ты тут три месяца без дела проболтался, все зря. И так эспээсовцев не хватает, каждый на учете, а тут еще хорошего специалиста замордовали. Просто Высовень не знал, что с тобой делать. А тут вдруг на тебя приходит телеграмма из штаба флота, и мы все узнаем. Оказывается, никто тебя ни с чего не снимал, звания не лишал, и вообще тебя переводят в другую часть, в город Зеленоградск. Сейчас наверху все решается, готовятся бумаги, а недели через две направят тебя в другое место. Так что, Мирков, оказывается, у тебя еще не все потеряно, – дотронулся рукой до плеча Александра, заглянул в глаза. – Видишь, как все оборачивается?

Все выстраивалось в такую хорошую перспективу, что Саша не мог тому поверить. Преобразившись, мичман ликовал:

– Ты можешь начать новую жизнь, и гори огнем эта проклятая часть. Я сам уже не могу здесь работать. Сплошной дурдом. Если бы не близкая пенсия – давно бы ушел отсюда. Все, Мирков, – пожал руку, – готовься, а там, как только придет разрешение, мы вместе и поедем.

Все, что вдруг открылось Александру, было не простой сменой места службы, а шансом на спасение. Круто менялась судьба, появилась надежда на иную жизнь, упорядоченную и более достойную.

Уже через два дня новость знали все.

– Шура, говорят, тебя в Зеленоградск отправляют? – остановил его Грибач в кубрике.

Подтвердил, удивился такой осведомленности.

– Там нет эпээсовца-старшины, только один мичман, – ответил на это Александр.

– Может, ты думаешь, что там служить не надо? Везде есть «годки» и «годковщина», и еще не известно, что там тебя ожидает. Может, там еще хуже будет, чем здесь.

Мирков привычно промолчал.

– Побыстрее бы его от нас забрали! – бурчали матросы. – «Кладунам» у нас не место. Пусть лучше там живет, а нам такой не нужен. А он и там кого-нибудь заложит!

Александр не придал этому никакого значения, терпеливо сносил все.

– «Кладунов» нигде не любят! Это мы с ним здесь панькаемся, а там наверняка дадут ему прикурить!

Накануне последнего дня перед отправкой он впервые пробудился с давно забытым чувством ликования и осознания собственного достоинства. Даже стал подтянут, улыбка блуждала по его лицу. Что, конечно же, не понравилось «отцам», вчера непременно задели бы, сказали бы гадость о преждевременной «борзоте», которую якобы выказывал. Но сегодня лишь зло кривились. На прощание вошел на АТС, где за столом коммутатора находилась располневшая телефонистка.

– Здравствуйте, Марья Ивановна, – радостно поприветствовал ее с порога.

– Здравствуй, Сашенька, – ласково откликнулась она, всегда рада была видеть доброго юношу. – А что это ты стоишь? Проходи, отдыхай. У нас можешь отдыхать спокойно. Если хочешь, даже поспать можешь.

– Нет, спасибо, Марья Ивановна. Я пришел с вами попрощаться.

Она ответила, что знала обо всем, но не думала, что уже завтра.

– Так ты, значит, Саша, уезжаешь на другое место службы? Счастливо тебе, Саша. Чтобы у тебя там служба сложилась хорошо.

Оставаясь у двери, горячо благодарил ее, пожелал всего самого хорошего.

– А мне-то за что? – сияла глазами, обволакивала нежностью.

– За то, что нас с Иваном принимали… За всё.

– Ой, – по-бабьи запричитала, – сыночки мои, бедные мои мальчики… Главное, чтобы у вас все хорошо было, да чтобы хороших невест себе нашли! Ведь Иван – золотой человек. Цены ему, как мужу, нет, а попадется какая-нибудь лентяйка и злюка, и пропал парень. Вся жизнь колесом пойдет.

– Еще раз спасибо вам… – попятился к двери с поклоном. – За все спасибо… Чтобы у вас все хорошо было.

Вдруг она спохватилась, выдвигая ящик.

– Подожди, Саша, – в руках появилась открытка и букет цветов, виновато проговорила: – Я Ивана уже поздравила…

Он ощутил обаяние и теплоту пышного тела, когда женщина подошла близко к нему. От всего этого Александру стало неловко. Начала подчеркнуто-торжественно:

– Саша, от имени наших женщин и от себя лично поздравляю тебя с Днем Советской армии и Военно-морского флота. Желаю тебе самого хорошего. И чтобы поскорее закончилась эта ваша дурная служба и вы с Иваном вернулись к своим родителям!

Увидела его повлажневшие глаза и зарумянившееся лицо.

– Спаси-ибо… – засиял он в расстроенных чувствах, не знал, чем отблагодарить. – А цветов не надо, они не поймут.

– Почему… – отозвалась она, искря умными глазами, меняясь в лице. – Я так хотела тебе цветы подарить… Почему ты их, Саша, не хочешь?

Схитрил, что будет лучше, если они останутся у нее, добавил:

– А то как-то с ними в кубрик идти неудобно, могут понять неправильно.

– А может, все-таки возьмешь?

– Нет, нет, Марья Ивановна, пускай они у вас останутся.

– Жалко, очень жалко… Ну спасибо, Саша, – благодарила его за цветы. Спросила, неужто и правда завтра уедет.

– Да. И всего вам хорошего.

– Мне-то что… – отозвалась по-доброму, мягко, – главное, чтобы у тебя было все хорошо и все получилось, чего ты себе желаешь….

Утром не спешил подниматься по команде, впервые за службу мог себе это позволить. Что, конечно же, не нравилось остальным, слышал злобное шипение. Одевшись, пошел к Ивану, который только что проснулся, лежал под одеялом. Ловя на себе недобрые взгляды, негромко окликнул товарища.

– А? Что?! – испуганно схватился Иван. Вел себя странно, заговорил скороговоркой: – Ты уже уезжаешь, Саня? Всего тебе хорошего! – подал руку.

– Ну и слава богу… – донесся недобрый голос соседа. – На одну гниду меньше…

– Не обращай на них внимания, – тихо заметил Иван. – У них такая работа.

Решительно подступил Грибач, первый подал руку, пожал по-дружески.

– Служи как сам знаешь. У тебя свои взгляды на жизнь, а у нас – свои, и никто никого не может заставить жить по чужим правилам. Давай, Шура! – сжал руку. – Удачи тебе!

Часть V

Глава первая

На станции Зеленоградск Мирков отыскал присланную из части бортовую машину и взобрался на кузов. Стали ждать еще человека, как поведал водитель-матрос. Через некоторое время появилась обеспокоенная множеством дел энергичная женщина с сумками и пакетами в крепких руках.

– Ну вот, я, кажется, справилась со всем, – выпалила она громко, готовясь подняться в кабину. Стала всё живо втискивать в машину, заполнила сиденья, под конец, натужившись, поднялась сама, лихо хлопнув дверкой. – Вот, кажется, и все, можно теперь и ехать, – подытожила с облегчением, приготовилась к движению.

«Опять новый коллектив со своими правилами и взаимоотношениями, – невесело размышлял Алексадр, машина быстро несла их куда-то вперед. – Конечно, чтобы не портить себе жизнь и не усложнять вторую половину службы, разумнее сразу же принять их правила игры. Если и здесь правят „годки“ (в чем я нисколько не сомневаюсь), то лучше смириться, не осложнять себе жизнь, принять все как неизбежность».

Он так устал от борьбы со злом, от необходимости лицемерить и выкручиваться, придумывать оправдания, что хотел лишь покоя и забытья. За городом выехали на открытую дорогу с большими деревьями вдоль обочин. Остался за поворотом небольшой хуторок в несколько домиков вдали, показался бетонный забор и ворота воинской части. По указанию офицера поднялся на второй этаж, ищя дверь с цифрой 2. Открыл осторожно, в просторном, светлом помещении с койками в один ярус увидел двух парней, которые мирно беседовали, смутился их присутствию там в рабочее время. Видно, уже все знали; не были удивлены гостем с мешком на плече. На него взглянули открытые лица, улыбнулись.

– А-а… – сказал миловидный широкоскулый старший матрос, располагающий к себе, – проходи, проходи… – Он говорил с заметным украинским акцентом. – Нам вже сказалы, що до нас прыслалы новачка, – стеснялся взрослого старшину, краснея совсем по-детски. – Давай познакомимся, – подал крепкую большую руку. – Меня Саня зовут, Кеуш. А тебя?

Ответил.

– Значится, тезки, – заключил старший матрос.

Улыбкой проявляя ямочки на щеках, рядом ждал невысокий и красивый темноволосый матрос с кавказскими чертами лица.

– А меня, – улыбаясь по-детски, подал руку, – зовут Шарпудди. – Это у меня такое имя. Я чеченец. А ты кто? Случайно, не хохол? – посмеялся стыдливо. – А то у нас тут одни хохлы, только я – нет.

Мирков не принимал подобного навешивания ярлыков, и ответил лаконично:

– Нет, я украинец.

Это поставило кавказца в неловкое положение, застыл в смущении. Сконфуженно пожав плечами, повторил, опустив глаза: «Украи-инец…» Преодолев неловкость, бросил весело:

– Сало ешь?

– Да.

– Значит – хохол! – заключил задорно, но стеснительно посмеялся.

Ответ Александра о сроке службы и возрасте поставил старшего матроса в затруднение. Сдвинув брови, он растянул удивленно – Так ты даже не «полторашник»… Нам по девятнадцать, а мы уже «полторашники»… Ну… если так получилось, что ты среди нас самый молодой, – поглядел в упор, готовясь сказать что-то серьезное, – то тебе придется делать приборки и помогать нам, – от всего испытал волнение, словно извинялся перед ним. – Ну, что уж поделаешь… – искренно огорчился таким стечением обстоятельств. – Если хочешь жить мирно, то трэба нам помогать. То, что ты старшина, это никому не нужно. Все решает срок службы. Ты согласен делать приборки и помогать нам? – надавил голосом, застыл в ожидании ответа. – А то мы можем и по-другому до тэбэ видносыться…

Предложенные кабальные условия стали бы камнем преткновения каждому, кто принял бы это, но, смиряясь, Александр ответил дружелюбно:

– Ну что ж… если надо – значит, надо…

На что тот облегченно выдохнул, расслабился:

– Ну и молодэць, Саня. Якще будэш нам помагать, то и жить будешь нормально. Тут у нас все хлопци хорошие, зря быты нэ будуть. Ну, як вывэдэш… то можуть трохи вдарыть. А так мы вси жывымо дружно.

В продолжение знакомства Мирков узнал о печальном положении дел их части, о которой все отзывались с неприязнью, именовали ее не иначе как «дурдом». Рассказали, что она повсем показателям долгое время занимает самое последнее место. Не забыли упомянуть о недавнем случае, когда их сослуживца из другого подразделения за неуставные взаимоотношения осудили на два года дисциплинарного батальона. Свои старания якобы приложил сам командир части Богданов, о котором матросы были плохого мнения, винили во всех грехах и развале дисциплины. Считали, что этим ЧП командир бесповоротно и безнадежно отправил часть на самое последнее место, что теперь она служит самым настоящим отстойником, куда ссылают всех проштрафившихся, от матроса до офицера, а это еще больше подрывает авторитет части в глазах флотского командования.

– И тебя сюда, может, в наказание прислали? – полюбопытствовал старший матрос.

От вопроса испытал неловкость. Ответил отрицанием. Продолжил – Просто у вас нет эспээсовца, вот меня к вам и направили. – Подведя к койке, старший матрос указал ему место сна.

После ужина кубрик заполнился парнями. Подходили к койкам, косились на новичка, удивлялись его взрослости, старшинским лычкам при малом сроке службы.

– Оце наши вси, – доброжелательно представил матросов Кеуш. – Только одного здесь нет – Поддоброго, он сейчас на вахте. Познакомьтесь.

Друг за другом подходили приятные парни, подавая руки, называли имена и фамилии. Отвечал тем же, делясь всем, что интересовало в первую очередь: информацией о месте учебного подразделения, прохождения службы, рассказал о походе на корабле – к этому остались неравнодушны, что еще больше возвысило его.

Готовый к любому повороту ситуации, отметил сдержанное смирение новых сослуживцев, никто не показывал своего превосходства по причине большего, чем у него, срока службы. Но все же оказался один старший матрос, не пожелавший подать ему руку, лишь произнес свое имя, Сергей. Мирков сразу заметил красивого парня с черными волосами и щегольскими усиками, который стоял за спинами других и недоверчево прислушивался к разговору.

Когда спросили Сашу, играет ли он на гитаре, тот ответил утвердительно.

– Так… все-таки?.. – вдруг настороженно полюбопытствовал Сергей, в голосе слышались неприятные нотки. Все примолкли, окружив новичка немыми взглядами. – Чего тебя к нам прислали?..

По тому, как повел себя тот, Александр без труда распознал рьяного сторонника «годковщины». Не дрогнул, вновь, в который уже раз, рассказал, что здесь всего одинмичман-эспээсовец, поэтому его и прислали в помощь.

– Точно? – недоверчиво переспросил Сергей.

– Да.

– Ну, смо-отри… Это можно и прове-ерить…

– Ладно, не приставай до него, – вступился Кеуш. Улыбнувшись, взглянул на Александра. – Саня, а «скворцов» тоби давалы?

– Давали… – ответил с легким смущением, испытывал неудобство перед новыми знаковыми.

– Ну, здесь тоже хлопци у нас нэ подарок. Якще будэш неправильную политику вэсты, то тутычки без них не обойдешься, – звонко добавил матрос Червоненко, выделялся иронией и способностью не задумываясь смело высказывать свои мысли.

В это время медленно отворилась дверь и настороженно просунулось перекошенное, щуплое лицо небольшого матроса с шрамом на брови и подбородке. Оно было до того смешным и одновременно невинно-беззащитным, что исподволь вызывало острую жалость. Прищурив один глаз, вторым стал молча искать кого-то. Что не понравилось присутствующим, тут же зашумели хором:

– Чего тебе, Петрович, надобно? Пошел вон! – Но он, словно не слыша, продолжал водить глазом по кубрику.

– Чего тебе надо? Пошел, Петрович! Тебя еще здесь не хватало!.. – кричали, выкидывая руки, указывали на выход.

Но тот остался при своем, смело оправдался:

– Да… Сичкарь новичка просит к себе. Сказал, чтобы прислали… – В ответ раздалась грубая брань, что матроса никак не оскорбило. – Мое дело маленькое! Мне главное, что я вам сказал, а там сами с Сичкарем разбирайтесь!.. – фамилии он придавал большой вес, видно, за ней скрывалась значительная фигура.

Кеуш посмотрел на Александра, робея, попросил пойти в другое подразделение.

– Сходы, Саня, трохи побудыш там, а потим прыйдэшь…

– Пускай со своими молодыми разбирается, а до нас нэ лизэ! – воспротивился Червоненко.

– Хай сходэ… якщо вин хоче. Цэ в последний раз, а мы своих молодых никому нэ будэм даваты. У нас вин и так одын. Не бойся, Саня, вин тоби ничого нэ зробыть, тилькы побалакае, и всэ, – уговаривал Кеуш. – Вин, правда, трохи выстебистый, но ты нэ бийся. Иды.

С Петровичем пошел по коридору; понимал, что предстоит встреча с одним из самых влиятельных людей части.

– Этот Сичкарь много на себя берет. – косолапя, бурчал себе под нос нескладный Петрович, несмотря на свой малый рост и возраст производивший впечатление битого жизнью человека. – Если я захочу, то сам таких «скворцов» надаю, что мало не покажется. А ты откуда прибыл?

– Из Балтийска.

– А сколько прослужил?

– Год.

– Вот и я столько же, – горько согласился. – Трубить нам еще и трубить… Ну, ничего – держись… через три месяца молодых пригонят, тогда сами молодых гонять будем. Ох! Я их буду дра-ать… Ох! Как я буду… – это было смешо слышать от мягкого человека с добрым нравом. Петрович вошел в кубрик, угрюмо оповестил лежащих на койках поверх одеял в робе и ботинках матросов, что привел новенького.

– Благодарю, Петрович, – оттуда бодро отозвался крупнолицый матрос с повисшими усами, – прогиб твой засчитан, на одного «скворца» меньше получишь.

– На черта мне твои благодарности, если ты мне жить не даешь, – на ходу зло пробурчал Петрович, двигаясь к трем парням, обреченно стоявшим у стены, присоединился к ним. (Это было единственное место, где по указке Сичкаря могли находиться во время дневного отдыха молодые матросы.) Несмотря на грубость слов и тона, с коек отозвался пересмех и снисхождение к нескладному доброхоту.

Александр смело остановился посредине, тем самым дал возможность себя рассматривать, особенно тем, кто лежал, насторожившись: закинув руки под затылок, испытывали долгим молчанием. Не тушуясь, Саша исподволь стал изучать все вокруг, среди серых стен и казенных вещей привлек его внимание живой метровый подсолнух, уныло и одиноко торчащий на подоконнике из деревянного цветочного ящика. Восхитило это, удивлялся, как среди мрачных физиономий могло прижиться такое диво.

– Сколько прослужил? – коротко спросил один из тех кто лежал, проиграв невидимое сражение.

Александр ответил спокойно.

– Значит, еще «карась», – заключил незнакомец холодно, всему задавал тон, видно, считал себя самым старшим. Делая все наигранно, поднялся худощавый матрос неприятной наружности и стал показно подступать, расчетливо жмуря глаз.

– Из Балтийска, говоришь?.. А где служил? – во всем испытывал гостя, являл себя – убогого душой, расчетливого циника с тюремными повадками. Подступил ближе, задумав что-то скверное.

– Сначала в части, а потом на корабле, – поделился спокойно, испытывая массу неприятных чувств от близости с этим человеком.

Поинтересовался, был ли в море.

– Да.

– А на каком корабле служил? – подозрительно спросил с прищуром, будто знал заведомый ответ.

– На «ГС-242».

– Знаю… Есть такой. А чего тебя сюда прислали? Не заложил ли кого?.. А то сюда всех за что-то присылают.

– Нет, – ответил твердо.

– Точно? – матрос глядел в упор колючими глазами.

– Да.

– Ну, смотри-и… – протянул. – Меня не обведешь, если надо будет, можно и проверить. У меня там кореша…

Неприкрытая дерзость матроса интриговало Сашу, казался человеком, проведшим в тюрьме не один год.

– А если я тебе сейчас вмочу? – вдруг бесстыдно объявил он, взглянул испытывающе.

– Давай, – легко согласился, пожав плечами.

– И ты к этому так спокойно относишься? – удивился матрос.

– Да.

Поднялся невысокий старшина 2-й статьи и, держа руки в карманах, направился к ним. Близко подступив к Александру, по причине малого роста оказался на уровне груди. Оглядел всего недобрыми глазами.

– Сичкарь, может, давай я его проверю?

– Зачем тебе, Малыш, перед дембелем брать грех на душу? Может, он из «кладунов». Тебе осталось совсем немного. Раз ударишь – и на два года в дисциплинарный батальон путевку выпишут. Хватит нашего Кондратьева, классный мужик был – и такой вот, как этот, его заложил. Из-за какого-то ублюдка-молокососа классный чувак свободы лишился. Он еще не проверенный. Я что-то чувствую. У меня нюх на мразь острый. Отдохни.

Сказав это, Сичкарь нагло уставился на Сашу, поинтересовался годом рождения.

– Шестьдесят второй. – Ответ удивил Сичкаря, приказал подать военный билет. Небрежно полистал. – Ты смотри, мы еще и земляки, а я из Днепропетровской области. Вот, смотри, – провозгласил громко. – Ты шестьдесят второго, а я шестьдесят третьего. Ты старшина, а я матрос. И мне это по херу, – заключил смело, глядел в упор бесстыжими глазами. – Я с тобой могу сделать все что захочу, а ты нет… – хихикнул. – Вот видишь, какая несправедливость, – развел руками. – Это всё наши командиры виноваты… – вдруг раскрылся Сичкарь, не мог утаить наболевшее. – Какая тут к черту служба!.. Все разворовывается! Все пропивается! Это ж надо! Так флот развалить! Над «карасями» издеваются, бьют, а они только звезды на себя вешают… Меня так били на корабле, что чуть не убили… И все норма-ально… никто ни за что не отвечает… Так это в армии, где должен порядок быть, а что тогда говорить про страну! Да я, – рвалось наружу у него, нисколько не сомневавшегося в истинность своих слов, – любого офицера могу послать, и мне ничего не будет! – Вдруг улыбнулся, добро посмотрел на Александра. – Правда же, на корабле херово служить?

– Да.

– «Годки» сильно драли?

– Сильно, – признался откровенно, понимал, что в случае отрицательного ответа все равно никто не поверит, тем самым только вызовет недоверие.