Текст книги "Тревожная Балтика. Том 2"

Глава восьмая

Незаметно пришли октябрьские праздники, окоторых начисто забыли.

В очередную годовщину Великой Октябрьской социалистической революции не было ни радости, ни праздничного застолья. Заключая вечернюю поверку, замполит объявил команде скучным голосом:

– Состоится небольшое торжественное собрание, форма одежды парадная – фланелевая рубаха и брюки-клеш.

– А вкусненькое будет?! – спросил кто-то.

Замполит невольно улыбнулся.

– Вкусненькое? А чего бы вам хотелось?! – привычно играя словами, офицер засмеялся. – Колбасы полукопченой побольше, а то, что нам дают…

– А губа не отвалится, ишь раскатал? – сиял сытым холеным лицом замполит. – Ха-ха-ха…

– У вас от котлет точно скоро все отвалится, – тихонько заметил кто-то из строя.

– Но-но-но, – Цыбуля пресек непозволительный тон, снова заигрывал улыбкой, – поосторожней на поворотах! Можете картошки нажарить, если вам хочется.

Не дожидаясь разрешения, матросы начали расходиться, недовольным бормотанием сопровождая слова офицера.

На следующий день после обеда достали из рундуков форму, одевались, готовясь к торжественному собранию. Чего не могли себе позволить матросы последнего призыва, обязанные сделать множество дел: собрать грязную посуду, отнести бачок и чайник, потом бежать в кубрик расставлять скамьи. Мирков поспешил в каюту, переоделся торопливо. Явившись в кубрик, наткнулся на недобрый взгляд Иванова.

– Опять, Шифра, прячешься?.. – выдавил тот тихо, не желая быть услышанным другими.

– Я одевался, спешил… – попытался оправдаться Александр, понимая, что тому совершенно не нужны его оправдания.

– А меня не колышет, что ты делал. Ты должен быть здесь, – давил голосом Иванов.

Все было готово к началу: скамьи для матросов, места для президиума, небольшая красная трибуна в стороне. Но никто не решался сесть первым, стояли и беззаботно болтали в проходах между коек. Матросы соблюдали ритуал, сложившийся за долгие годы. Старший призыв знал, что первый шаг всегда за ними, и, пользуясь этим правом, забавлялся по своему усмотрению, преднамеренно затягивал начало. Демонстрируя показное равнодушие, матросы беседовали небольшими группами.

– Мы вот тут стоим, а наши места займут, – хохотнул Корж, товарищи лишь посмеивались, косясь на пустые лавки.

– Пускай только сядут, потом забудут, как их и зовут!

Наконец, «годки» решили, что достаточно испытывать терпение окружающих.

– А чего это мы стоим, можно же сесть? – притворно удивился один, демонстративно занял место в дальнем ряду, жестом пригласил сесть однопризывников, те охотно побрели, засунув руки в карманы.

Это был сигнал. За ними потянулись «полторашники», следом «борзые караси». Переднюю скамью заняли «караси». Услужливому Иванову милостиво разрешили сесть во втором ряду. Александр шагнул вперед, от стыда не в состоянии поднять голову, осторожно сел на краю. За спиной почувствовал ухмылки, в напряженном молчании его спину пронизывали колючими взглядами.

«Боже мой… – воскликнул горько он про себя, не смея поднять голову. – Ни одного открытого лица, нет человека, с которым можно было бы поговорить по душам. Жизнь в таком обезличенном обществе – самая настоящая мука».

Тенью скользнул Петров, молча опустился рядом, даже не взглянув на Александра. Полгода травли, бойкот однопризывников, бесконечные избиения и изнуряющая бессмысленная работа сделали из него немого, брошенного всеми человека. Он единственный преступил законы стаи, и эта же стая вышвырнула его на помойку. Здоровый инстинкт самосохранения подсказал выход воспаленному воображению: человек свободен, если свободна душа. И эта внутренняя свобода неподконтрольна озверевшим уродам. Матрос ушел в себя и победил. Но в глазах толпы победа виделась позорным поражением, достойным лишь слабых людишек. Свобода давала ему единственное преимущество – быть честным перед самим собой, и только. Ненавидел всех, и за это одновременно презирал себя, что было намного страшнее. Сторонился людей, даже Миркова.

Ссутулившись, оба сидели молча, опустив глаза, презирали себя за собственный выбор и тяжелый крест одиночества. Вымазанные одной грязью, боялись даже посмотреть друг на друга. Не о чем было говорить, никогда не общались друг с другом, не интересовались чужими бедами, ничего не хотели знать.

– О, два сапога – пара… – шептались вокруг матросы, испытывая презрение.

«Хороший человек, – думал Александр о соседе. – И душа у него есть, и сердце, видно, доброе». Украдкой посмотрел на Петрова, тот взглядом уперся в одну точку, как всегда, не реагируя на окружающих.

Одетые в парадные мундиры, в кубрик вошли офицеры и мичманы, чтобы занять места в почетном президиуме. Впереди в светло-синем мундире шел всегда серьезный командир корабля Андронников, за ним высокий улыбающийся замполит Цыбуля, которого кубрик встретил приветливым гулом, и помощник командира корабля красавец Раевский с короткой шкиперской бородкой, шествие замыкали два офицера и три мичмана. Мичман скомандовал: «Кубрик, встать!», все дружно поднялись. Командир подал знак рукой садиться.

– Вольно, садись! – скомандовал мичман.

Когда улегся гомон голосов и затихло поскрипывание скамеек, из-за стола президиума поднялся щеголеватый светловолосый мичман и негромко объявил, что собрание, посвященное 66-й годовщине Великой Октябрьской Социалистической революции, можно считать открытым и что слово предоставляется заместителю командира корабля по политической части капитан-лейтенанту Цыбуле.

Тот пошептался с командиром, улыбнулся, взял со стола красную папку, подошел к трибуне.

– Дорогие моряки-балтийцы! – начал он громко. – Разрешите поздравить вас с праздником Великого Октября! – Каждый праздник он зачитывал один и тот же текст поздравления, одни и те же пожелания и напутствия, – … семь футов под килем и скорого возвращения к родным берегам! Подпись – Командующий Балтийским флотом Капитанец, – закончил он и с улыбкой посмотрел на матросов.

Услышав фамилию командующего флотом, присутствующие разразились радостным гулом.

– А вот еще одно приветствие, – сказал замполит. Зачитал поздравление подобного содержания с одним изменением: – …подпись – Командующий разведкой Балтийского флота Кочетков.

Замполит возвратился на место, уступил трибуну командиру. Тот окинул взглядом притихшую команду.

– Я думаю, никому из присутствующих не надо объяснять, что поход не из легких. Каждый из нас призван сюда исполнить свой воинский долг, и если судьба нас связала с флотом, то мы не можем проклинать ее за это. Все мы несем вахты в нелегких условиях, даже помыться не всегда можем, а отдыхать вовсе некогда. Отдыхать будем на берегу, – сделал небольшую паузу. – Ну, что я вам могу сказать, – Андронников смущенно улыбнулся, – Москва нами довольна. Мы передали в штаб много интересных разведданных. От своего имени я хочу поздравить всех с праздником и пожелать всего самого хорошего, – закончил он сухим тоном, будто и не было никакого праздника.

Потом командир посмотрел на замполита: «Давай, Цыбуля, начинай» и освободил ему место.

– Свидетельством почетного члена корабля, – торжественно читал замполит, – награждается матрос Королев!

Это стало полной неожиданностью для Королева, он вздрогнул, понимал, что необходимо подняться и у всех на виду подойти к командиру с белой книжечкой в руке, что было выше его сил. Как человек, живущий только с разрешения вышестоящих, он не представлял себя рядом с командиром: замер с открытым ртом, опустил глаза. Его толкали со всех сторон, шипели, чтобы немедленно отправлялся к командиру. Словно в тумане, не поднимая глаз, Королев прошел несколько шагов, почувствовал рукопожатие Андронникова, услышал его мягкий голос:

– Поздравля-яем… Командование корабля, – говорил тот громко, – надеется на тебя и желает с честью служить на нашем корабле, здоровым и возмужавшим вернуться домой, успешно работать в народном хозяйстве.

Королев, озарившийся детской улыбкой, испытывая пусть мимолетное, но счастье, принял удостоверение. Удостоенный такого внимания, он расцвел, поднял голову выше, расправил хилые плечи, излучая удовольствие. Повернулся к матросам и с заблестевшими от слез глазами, ответил взволнованно: «Служу Советскому Союзу!» Не глядя по сторонам, восторженный, пошел по проходу. Сел и замер от счастья и страха, понимая, что окружающие не разделяют его радости.

Мирков обратил внимание, что это уже не тот мальчишка, вчерашний школьник, неумело чистивший картошку, а заматеревший матрос, часть команды, готовый на все ради признания.

Когда назвали Иванова, раздались приветственные восклицания. Командир остался доволен подобным признанием, улыбался. Матрос спокойно встретил приглашение и приветствия команды, чуть покачиваясь и отставляя руки, с серьезным видом неторопливо направился к командиру. Крепко пожал руку командира, выслушал слова поздравления. Небрежно сказал обязательные слова, хотел идти, когда командир заявил:

– Это наш самый лучший матрос на корабле. С него всем вам надо пример брать.

Матрос лишь улыбнулся.

– Так мы сразу и разбежались! – раздался чей-то насмешливый голос. Все рассмеялись.

Иванов снисходительно ухмыльнулся и вернулся походкой старослужащего.

– Матрос Шикаревский! – вызвал замполит, в ответ послышались веселые восклицания, и со всех сторон на матроса посыпались легкие тумаки соседей. Приятно возбужденный, зашагал бодро вперед.

– Поздравля-яю… Шикаревский, – крепко пожал его широкую костлявую ладонь командир. – Желаю тебе, чтобы твой ЗАСС никогда не ломался.

Шикаревский криво ухмыльнулся. Небрежно произнес обязательный ответ, вернулся на место. Его приняли шумно, хотя совсем недавно ненавидели, но теперь радовались, словно дети. Больше всех старался Жмайло, радостно хлопавший матроса по плечу, восхваляя, цедил лживые слова признания.

Боясь услышать свою фамилию, Мирков только больше опустил голову. Когда прозвучало его имя, сделалось больно.

– Свидетельство Почетного члена корабля вручается старшине 2-й статьи Миркову! – улыбаясь, громко произнес Цыбуля. Полное упоминание звания было явно неуместно.

Как и предполагал Александр, повисла тягостная тишина, насторожившая всех. Цыбуля лучезарно улыбнулся, Андронников молча ждал. Никогда не боялся Саша предстать перед людьми, но встать и пойти у всех на виду ему теперь казалось самым страшным. Чувствовал, как полсотни недружелюбных глаз колют спину и затылок.

– Уб-блюдок… – процедил Жмайло, таясь за спинами, – тоже мне, гордость корабля…

Зло сопели товарищи и однопризывники, выказывая отвращение.

Поборов сомнение, решительно поднялся, ровным шагом пошел к командиру. Принимая сдержанное поздравление, хотел улыбнуться, но вышла лишь кривая усмешка. Не понимал, то ли радоваться, то ли печалиться, ведь свидетельство «Почетного члена команды» абсолютно не соответствовало настроению команды.

– Поздравляю, Мирков, – сдержанно поприветствовал командир, отмечая недовольное брюзжание матросов. – Желаю, чтобы СПС был всегда на высоте, чтобы успешно служил на нашем корабле и подружился со всеми, стал достойным членом команды.

Мирков хотел улыбнуться, но вновь не получилось. Гордо сказал всем: «Служу Советскому Союзу» и с чувством собственного достоинства возвратился на место.

«Как бы там ни было, я горжусь кораблем. Я – член команды, не их команды, а корабля. Я наравне со всеми делю невзгоды корабельной жизни, вношу свой вклад в боеготовность корабля, который, возможно, превышает вклад любого из присутствующих здесь. И плевать, что вы думаете обо мне, я горжусь, что служу на флоте и с чистой совестью несу нелегкую службу! – грустно размышлял он. – Конечно же, это звучит смешно: „Достойным членом нашего коллектива“. Но достоинство каждый понимает по-своему – согласно своему воспитанию и жизненной позиции. Да! С самопожертвованием относящийся к делу достоин называться Почетным членом корабля. Но членом такой команды я быть не хочу». Мирков испытал неприязнь к этой бумажке.

Все, прослужившие больше года, в том числе и Петров, ранее получили подобные свидетельства и потому скучали, дожидаясь окончания формальной процедуры.

– А теперь разрешите мне выполнить приятную миссию, – торжественно продолжил командир, взяв из рук замполита красную грамоту с портретом Ленина на лицевой стороне. – За ответственное несение службы на своем посту и обнаружение корабля вероятного противника, за примерное поведение почетной грамотой награждается матрос Жмайло!

Кубрик вскипел восторженными восклицаниями, Жмайло толкали со всех сторон, широко улыбались. В ответ тот лишь скалился в некрасивой улыбке.

– Молоток, Валера!

– Ну и повезло…

– Дуракам всегда везет.

Жмайло вырвался из объятий товарищей. Широко расставив худые руки, подав вперед костлявые плечи, он важно пошел на кривых ногах к трибуне.

– Поздравля-яем, Валера, – уважительно растянул командир, первый подал руку, крепко пожал: – Желаю тебе успехов в боевой и политической подготовке. Так держать! Продолжай и дальше радовать нас своей работой. Как это тебе только удалось – засечь такой корабль? Недаром в штабе тебя решили поощрить.

Матрос лишь глупо улыбался, изображая кроткую невинность, наконец выдавил:

– Спасибо.

От всего Миркову стало физически больно, он не только опустил голову, но и закрыл глаза. Это мягкое «Валера», тепло подчеркнутое голосом командира, больно задело его. «Боже мой!.. Что творится?!» – кричало все в нем. Спросил себя: «Разве можно деградировавшее ничтожество называть по имени? Он недостоин того!»

Жмайло небрежно сказал обязательные слова и, той же походкой старослужащего, с гордым видом, вернулся в объятия друзей и товарищей. Грамота пошла по рукам, а счастливый матрос довольно развалился на скамье. Собрание подошло к концу.

Мичман, который сидел в сторонке, встал, подняв руку, попросил у командира возможности высказаться.

– То, что произошло, товарищи, – это просто… нехорошо, – обратился он к присутствующим. – Мы же рыбу ловили для всех, для общего стола. А какой-то, извините, гад, присвоил себе результаты наших трудов. И если рыба еще не съедена, пусть тот, кто взял, возвратит.

В ответ – тихое гигиканье.

– Еще чего захотел. Нам она тоже не помешает, – раздался приглушенный голос, обладатель которого таился за спинами. Раздались смешки.

Такое отношение возмутило другого мичмана, серьезного немолодого мужчину. Резко вскочив, презрительно бросил матросам:

– Да все они знают, кто ее взял! Они же и взяли. Только здесь все трусы, все друг друга покрывают!

Задние ряды загудели.

– Поосторо-ожней, коммунисты… – донесся угрожающий окрик.

– Да. Я коммунист! А ты еще сосунок, чтобы мне такие слова говорить! Ты поживи с мое! – взволнованно крикнул мичман в середину люда, едва сдерживаясь от нервного срыва.

– Чего ты разошелся?.. – небрежно произнес кто-то из прятавшихся за спинами соседей.

– И не тыкай мне! – мичман яростно выбросил руку в сторону прозвучавшего голоса. – Я и по званию, и по возрасту старше тебя! Шмакодявка.

Таясь за спинами, Лукин недобро смотрел на мичмана, прятался.

– А чего ты нам тыкаешь?.. – выкрикнул трусливо кто-то, не переносивший офицеров и сверхсрочников. Шумом недовольства его поддержали остальные, которые бросали реплики, уверенно держась за спинами других. Громче всех старался Жмайло, только что отмеченный командиром.

Рукой командир попытался усмирить гул.

– Ну, хватит, хватит… – уговаривал он, морщась от неприятного шума. – Этот вопрос можно и потом решить… Лучше давайте поговорим о корабле, о дисциплине. Ведь она у нас далеко не на самом должном уровне, вы сами прекрасно это знаете.

С места вскочил худой высокий старшина 2-й статьи с глубоко посаженными глазами – весь пылал праведным гневом.

– Товарищ командир! Почему нам так мало дают мяса?! Почему фильмы редко смотрим? Раньше было – если у кого день рождения, то в этот день на весь бачок готовили жареный картофан и показывали кино! Почему этого сейчас нет?

Его поддержали дружными возгласами.

– Почему мичманы не ходят на зарядку?! – выкрикнул кто-то, выражая недовольство.

– Да-да, почему они не ходят? – раздался голос Лукина, прорвавшийся среди шума и осторожного свиста.

– Подожди-ите… – морщась, спокойно протянул Андронников, рукой показав, чтобы все смолкли. – Ну подождите… Вы все-таки интересные люди… – сказал укоризненно. – Вы не хотите делать полезное для корабля или команды… Что-нибудь организовать или, например, овладеть второй специальностью, а только требуете мяса. Разве в мясе все ваши интересы и желания? Вы же молодые парни – дерзайте!..

– Ага… Спасибо… – прервал его ленивый голос матроса. – У меня три специальности. А что толку? Все равно же не платят.

– Ну-у-у… – замялся командир. – Вам достаточно платят. И морские, и боны. Ну, а зарядка…

– Можно я отвечу на этот вопрос, товарищ командир? – поднялся молодой мичман и обратился к матросам: – Если хотите, как и мы, не делать зарядку, оставайтесь во флоте мичманами.

– Ха-ха-ха… Нашли дураков, – прокатилось по кубрику.

Лукин выкрикнул:

– Ага… Так и разогнались, «сундуки». На собачью должность дураков нет.

Пожилой мичман вскочил с места и крикнул, потрясая рукой в адрес неведомого злословника.

– Вот пускай встанет тот, кто это сказал! Что, трусит?!

Как разные гадости говорить – смелости хватает, а отвечать за свои слова, так душа в пятки ушла?! – не державшись, зло крикнул в отчаянии: – Встань же ты, мелкая душонка!

Вновь повисла напряженная тишина. Никто не собирался признаваться. Вся команда старательно отводила глаза, никто не смотрел на мичманов и офицеров.

– Вот тебе лицо корабля, – горько заключил мичман командиру, не заметив, что обратился к старшему по званию на «ты». – Вот тебе и герои, защитники Родины – наша смена. Трусы и мерзавцы! А вы их, товарищ командир, хвалите, поощряете… – мичман строго посмотрел на матросов. – Вы одного не понимаете – какими здесь сформируетесь, такими пойдете на гражданскую жизнь! Там нельзя жить по вашим подлым законам: чем подлей – тем авторитетней. Там тоже хватает подлецов, но там живут по иным законам! А впрочем… – махнул рукой, – что я вам об этом говорю… Ваша жизнь, вам ее хлебать…

Командир суетливо подвел итог:

– Все понятно?

Явно не знал, что добавить.

Все молчали.

– Ну, а насчет того, что вы так резко сказали, Андрей Иванович, – обратился командир к мичману, – вы не совсем правы. Почему же? У нас есть хорошие матросы и старшины, которые несут службу на совесть. И Петраускас, и Коржов, и Степанов, да много у нас хороших ребят. Так что вы не совсем правы. Ну, хватит, будем заканчивать, командуйте, – кивнул он белесому мичману, председательствовавшему в президиуме.

Уходя, Андронников обратился к Цыбуле, сказал, чтобы тот продолжил по распорядку дня. Тем самым дал указание остаться заниматься своей работой, что никак не входило в его планы – тот подумывал полежать на диване. Замполит озадачился, замер. Дождавшись, когда офицеры и мичманы удалились, Цыбуля приказал оставшимся заниматься своими делами, а сам беспечно отправился на отдых.

Вечером Лукин подал командиру телеграмму, в которой содержалось предупреждение о приближении штормовой погоды, предлагалось принять всевозможные меры предосторожности. Следуя предписанию, командир принял решение переждать шторм в ближайших шхерах. Тут же приказал изменить курс и немедленно уходить в безопасное место, но, как ни спешили, шторм таки настиг судно.

Глава девятая

Бушующее Северное море показывало характер. Тяжелые волны, подхваченные ветром, со свистом устремлялись ввысь, но, рассеиваясь, распадались на более мелкие. Маленькое суденышко то взлетало на гребень огромных волн, то камнем падало вниз, беспомощно болтаясь в зияющей бездне. Чудовищный вал бурлящей воды стремился накрыть эту щепку, обрушивался на корабль, сжимал его в смертельных объятиях, но отступал, отхлынув, собираясь вновь навалиться с новыми силами. Вынырнув, корабль вновь взлетал на гребень, готовый растаять. Разгулявшаяся стихия необъятного моря демонстрировала свой могучий характер.

Всё погрузилось в кромешный ад. Гигантские волны швыряли ослепший кораблик, с наглухо задраенными люками и иллюминаторами, словно щепку; тонны ледяной воды, разбиваясь на тысячи брызг, низвергались на палубу, смывая и руша все на своем пути. Борьба за выживание стала главным беспокойством.

По селектору донесся голос Цыбули: «По-одъе-ем, команда, подъем… В связи со штормовой погодой зарядка отменяется. Команде умываться и готовиться к приему пищи».

Сопротивляясь качке, Александр встал, босыми ногами уперся в качающуюся палубу. Оделся и умылся.

Из динамика неслось:

– Сегодня двенадцатое ноября. Послушайте, что произошло в этот день много лет назад, – бодро вещал замполит, раздался шелест страниц, это офицер искал нужный текст в историческом справочнике. – Ага, вот… В этот день, но только в 1943 году наши войска… – продолжил читать. Заключил: – Вот так-то. Ну а теперь наш диск-жокей, – в голосе прозвучала ирония, – Шайдулин включит для вас музыку.

– Добрый день, дорогие друзья. Прежде чем поставить музыку, я хочу поздравить с днем рождения матроса Жмайло и матроса Шикаревского. От имени всей команды поздравляю наших товарищей с этим счастливым днем и желаю того, чего желают всем морякам: семи футов под килем. И дарю им песню.

Раздалась песня в исполнении Пугачевой «Держи меня, соломинка, держи», набившая всем оскомину.

Опираясь о переборки, широко расставляя ноги, Мирков пытался добраться до камбуза. Уже в дверях услышал от снующего у плиты кока:

– Чего тебе здесь надо?! – кок изо дня в день неприветливо встречал старшину.

– Бачок взять, – ответил настороженно, подступая к бачку, наполненному горячей едой.

– А-а… – издевательски удивился толстяк, продолжая свою игру. – А я думал, за бачком… А ну, взял и убирайся отсюда! – рявкнул он, враз потемнев лицом.

Словно не слыша, Мирков ухватил бачок и чайник, упираясь локтями, понес по коридору. Кубрик только проснулся, раздетые по пояс, с полотенцами на плечах, матросы проходили в умывальную комнату и обратно. Мирков приблизился к открытой двери кубрика и только хотел перешагнуть комингс, как столкнулся с Коржом, не собиравшимся уступать дорогу.

– Ты что, Шифра, охерел, «годка» ни во что не ставишь! – он взглянул в лицо смятенного бачкового, огрел кулаком. Рядом оказался Жмайло, который шел вслед за Коржом, не задумываясь, сунул в лицо Миркову растопыренную пятерню, злобно ощетинился.

– Ты чтэ-э… – зашипел шакалом, – Шифра, «годкам» дорогу не уступаешь? Видно, ничему тебя Шайдулин не научил! Надо мне за тебя взяться…

Мирков промолчал. Увидев его, Шикаревский скривился:

– Ты масло принес?

Александр спокойно ответил, что нет, не принес, взять негде.

Лицо матроса перекосилось, взвизгнул тоненько:

– А почему-у не-ет?.. – голос стал властным. – Мне все равно! Где хочешь, там и доставай. Но чтобы масло через пять минут было! – Пошел к соседнему столу, где неторопливо и уверенно Иванов с «отмороженным» Петровым готовили стол к обеду – подавали тарелки с едой.

– Иванов, – обратился униженно, не веря в успех того, что собрался сделать. – Пожалуйста… Дай… пожалуйста, немного масла, а то мы не достали…

Матрос молча разливал борщ по тарелкам, даже не повернулся.

– …Ну дай, пожалуйста, мы отдадим… – говорил Александр жалобно.

– Пошел отсюда… Делай все, что от тебя требуют, не будь дуркой, и все будет. А теперь пошел отсюда! – презрительно сощурился тот.

Сидящие рядом заулыбались, вот, мол, какой этот Иванов молодчина, растет на глазах пацан.

Александр замер, вздохнул горестно.

За стол сели «хозяева», Шикаревский ни на секунду не оставался без работы.

– Хватит торговаться и стоять столбом… иди помогать, – шепнул Шикаревский, не желая, чтобы сидевшие рядом догадались о вопиющем безобразии.

– Потом будете разбираться! Мы жрать хотим! – недовольно буркнул матрос Коновалов. Он не был злым, наоборот, добр и сентиментален, за что бывал частенько осмеян командой.

Борщ не доливали, под тарелки подстилали газеты, без этого при такой качке те давно бы перевернулись. Поэтому все сидели раскорячившись, бережно поддерживали тарелку, расставив локти. – Шикаревский, – недовольно позвал Коновалов.

– Что, – буркнул неохотно бачковой.

– Что, что, – передразнил тот, – много задаешь вопросов – вот что! Подойди поближе.

– Зачем? – подозрительно поинтересовался Шикаревский, не ожидая ничего хорошего.

– Ты еще немного поговори, так от тебя мокрого места не останется. А ну иди сюда-а!.. И не заставляй меня долго ждать.

Подчиняясь строгому окрику, тот сделал один шаг и застыл у плеча матроса. Повторил вопрос:

– Что?

– Нагнись пониже, – приказал Коновалов, глядя перед собой.

Шикаревский прогнулся и осторожно задал тот же вопрос.

– Нагнись еще пониже, тогда узнаешь.

Матрос слышал о дне рождения Шикаревского, но не придал тому никакого значения, учитывая малый срок службы последнего. Коновалов выдохнул тяжело и вдруг тыльной стороной кисти резко ударил того в грудь. Шикаревский отшатнулся, пролепетал возмущенно:

– За что?

На что получил ответ:

– Если бы знал за что, то вовсе убил бы.

Все другие лишь молча взглянули, продолжая обед.

Беспокойные волны приносили много хлопот. Стол качался, а вместе с ним приходила в движение вся посуда. Болтался борщ в тарелке, которая так и норовила выскользнуть из рук, скатиться на пол.

Корабль бросало, и все, холодея сердцем, пускались спасать «ожившую посуду». Эти игрища даже веселили команду, матросы охали и ахали после каждого толчка. Затем, устав каждый раз ловить, понадеялись на «авось», и тут тарелка на бачке БЧ-4 скользнула к краю, зацепившись за бортик, перевернулась в воздухе и упала, борщ вылился на палубу жирным пятном. Все заохали, лишь хозяин тарелки остался равнодушен. Требовалась немедленная приборка, но никто не шевелился: чего-то ждали. Прошла минута. Мирков догадался, чего хочет команда, но тоже не двигался, смотрел на Шикаревского.

Лукин хмуро повернулся к Миркову.

– Шифра, тебе еще надо что-то говорить?

Александр обреченно обошел Шикаревского, в посудном шкафчике взял ветошь. Борясь с качкой, под пристальными взглядами начал подтирать лужу. Но тут качка повела в сторону, и, лишенный опоры, уткнулся руками в скользкую от борща палубу, балансируя на разъезжающихся ногах, словно корова на льду, поехал по свободному пространству. Его бросало в разные стороны, ждал помощи, но никто не собирался протянуть руку.

– Ты гляди, – гоготали вокруг. – Как фигурист, новое па в фигурном катании – скольжение раком.

Миркова отнесло к скамье, где сидел Корж. Ухватившись за ножку, он хотел зацепиться, но только сорвал скамью с места и с нею заскользил назад. Все вскочили, ища спасения, ухватились за удобные места.

Беспомощно ерзая в центре на четвереньках, Саша сталкивался со скамьей и тарелкой, которые при ударе издавали металлический звон. Это действительно было смешно, кубрик заходился от хохота. Изловчившись, он захватил ножку скамьи возле своего стола, куда его отбросило, и таким образом ему удалось задержать скольжение. Угол наклона палубы составил почти тридцать градусов, пришлось собрать все силы, подтянуться и ухватиться за быльце деревянной койки. Александр встал на ноги, перевел дух. Наливаясь злобой, тяжело глядел на веселящуюся команду. Вернулся к приборке палубы. Все успокоились, принялись за еду, а он ползал по палубе, возил жирной ветошью, собирал жижу в ведро. Перед оставшимся без тарелки Демилюком Шикаревский немедленно поставил новую, полную борща. Съев первое, Коновалов отодвинул свою тарелку, тем самым давая знать, чтобы подали второе. Шикаревский был занят другими, кивнул Миркову. Тот услужливо насыпал каши, поставил перед матросом. Отсутствие масла рано или поздно должно было быть замечено. Александр считал Коновалова человеком совестливым и, насколько позволяло окружение, добрым, наивно понадеялся, что тот смолчит, не поднимет шума. Коновалов слышал, о чем шептались Шикаревский и Мирков перед началом обеда. Невозмутимо приняв тарелку и не обнаружив масла, грустно сдвинул брови. Возвращая тарелку, удивленно спросил:

– А масло?

– А масла нет… – в тон простодушно ответил Александр, держась за другую сторону тарелки и чувствуя, как заносится меч возмездия. С такой мольбой посмотрел на Коновалова, что матрос остыл.

– Нет масла… – повторил тот растерянно. Стыдливо отводя глаза, вернул тарелку на место. Молча ел, понимал, что выглядит глупо в глазах других.

В кубрике повисла пауза.

– Что это, на бачке вновь масла нет? – вскрикнул Лукин. – Куда, Шайдулин, ты смотришь?! Уже «караси» нами командуют!

– Да я, Шура… – попытался оправдаться Шайдулин.

– Что – я? Ты что, не видишь, что он делает? Он же над нами смеется, он на всех нас положил!

– Я, Шура, с ним разберусь, – лебезил матрос.

– Одни только разговоры! – Лукин встал и, неожиданно для Шайдулина, ударил его в грудь, после чего спокойно возвратился на место. Тот лишь сжался, зло посмотрел на Миркова:

– Ну все… Шифра, больше я с тобой панькаться не буду! – фыркнул он, сохраняя спокойствие.

– Чего ты, Шифра, стоишь? Бегом за маслом! Чтобы через минуту было! – крикнул Лукин поникшему старшине.

– Я уже здесь спрашивал…

– Иди тогда в нижний кубрик!

Александр догадывался о последствиях неожиданного вторжения в чужой кубрик, где царствовал Жмайло.

– Ха-ха-ха… – рассмеялся Корж, поняв причину замешательства. – Петров тоже боится ходить туда. Жмайло просто так никого не отпускает… хи-хи…

– Ты что – не понял? – злобствовал Шайдулин. – Бегом за маслом!

Мирков спустился в нижний кубрик.

– У-у-у!.. – встретили его злорадные возгласы.

– Кто к нам пожа-аловал… – с наигранным восторгом вскричал Жмайло. – Давно вас, товагищ стагшина, у нас не-е было-о!..

– Вот так уважил, так ува-ажил…

– Сейчас мы его быстренько научим. Зашел, а порядков не знает…

– Так он думает, если старшина, так все можно, а ты, Жмайло, всего-навсего матрос, – издевался другой, поддержанный гоготом остальных.

– Чего тебе, Шифга, надобно? – заглядывая в глаза, сладенько улыбался Жмайло.

Мирков не отвечал, подошел к бачковому.

– Да ты что, не видишь, что ли, он на тебя положил? – весело подхватил один из весельчаков, обращаясь к Жмайло.

– Да я уже это понял! – с умным видом растянул тот и злобно посмотрел на бледного Миркова, затем небрежно бросил: – Ублюдок…

Мирков вызывал в нем прямо-таки патологическое желание унижать.

– У тебя есть немного масла? Масла очень надо… – шептал Саша Королеву, который ни на секунду не отрывался от работы.

В лице Королева не дрогнул ни один мускул.

– Нет у меня, Шифра, масла, и не будет для тебя никогда, – отмерил матрос с холодным безразличием. – Ты будешь от службы отлынивать, а мы за тебя масло таскать? Раз ты такой умный, то мы еще умней, – и дал понять, что разговор на том закончен.