Текст книги "Город без названия. Пьеса"

Город без названия
Пьеса
Александр Молчанов

© Александр Молчанов, 2024

ISBN 978-5-0062-9538-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Александр Молчанов

Город без названия

Пьеса

Действующие лица:

Секретарь горкома Аглая Аркадьевна Соболева – около 40 лет.

Врач Елена Мухина – 24 года

Начальник городской электросети Михаил Снятков 30 лет

Его жена учительница начальных классов – Ольга 26 лет.

Кораблев Евгений Петрович, премьер советского правительства – 54 года

Андрей – 33 года

Коллектив товарищей,

Военные

Действие происходит 7—9 февраля 1990 года в городе без названия за полярным кругом

Пролог

Андрей лежит на земле и смотрит на небо.

АНДРЕЙ. Вроде одна Земля, а небо над ней везде разное. Дома звезды холодные, а здесь – такие близкие, такие горячие…

7 февраля

1

Больничная палата. Михаил лежит на койке, а Елена сидит рядом и держит свою руку у него на груди.

МИХАИЛ. Чувствуешь?

ЕЛЕНА. Чувствую.

МИХАИЛ. Как ты это чувствуешь?

ЕЛЕНА. Как будто мраморная плита лежит у тебя на груди. Я чувствую рукой ее тяжесть и холод.

МИХАИЛ. Точно.

ЕЛЕНА. И еще – привкус во рту. Металлический, такой бывает, когда хватанул смертельную дозу радиации.

МИХАИЛ. Что же мне делать, Лена?

ЕЛЕНА. Попробуй закричать.

МИХАИЛ. Что?

ЕЛЕНА. Собери звук в горле и опусти его вниз, зацепи камень этим звуком. Если сможешь отбить хотя бы кусочек – станет легче.

Михаил смеется.

ЕЛЕНА. Что?

МИХАИЛ. Это все ерунда.

ЕЛЕНА. Попробуй.

Михаил пытается закричать, но из его горла выходит только хрип.

МИХАИЛ. Нет.

Михаил встает и подходит к окну. Стоит, глядя в окно.

МИХАИЛ. Удивительно. Идут люди домой с работы. Все-то у них хорошо и спокойно. Их никто не любит, они никого не любят. Я бы не задумываясь поменялся с любым из них. Да еще взял бы в придачу язву желудка или ревматизм. Лишь бы никогда этого не знать.

ЕЛЕНА. Не знать любви?

МИХАИЛ (поворачивается к Елене). Понимаешь, что меня больше всего бесит? Я ведь все всегда делаю правильно. Соблюдаю правила дорожного движения по жизненному пути. Еду по главной дороге. На каждом повороте поворачиваю туда, куда показывает знак. И как получилось, что я в итоге приехал в тупик?

ЕЛЕНА. Все в этом мире связано.

МИХАИЛ. Это пустые слова.

ЕЛЕНА. Нет. Не пустые.

В коридоре стук ног, невнятный говор. Слышен властный женский голос, перекрывающий остальные голоса.

СОБОЛЕВА. Что касается фондов – с фондами мы разберемся. Вы разберитесь со штатным расписанием, а мы разберемся с фондами. Но потом, во втором квартале. Сейчас мы это даже трогать не будем.

Михаил снова смотрит в окно.

МИХАИЛ. По земле метет. Будет пурга.

ЕЛЕНА. Мы можем уехать хоть завтра.

МИХАИЛ. Бесполезный разговор.

ЕЛЕНА. Наоборот, теперь все проще.

МИХАИЛ. Да уж, идет слушок по городу. Ольге наверняка уже поднесли новость на блюде. У них там в школе атмосфера еще хуже, чем у вас здесь. Как я ей в глаза посмотрю?

ЕЛЕНА. А как вчера смотрел?

МИХАИЛ. Это верно. Но теперь по-другому все будет. До сих пор это вроде бы только нас касалось, а теперь будет большая общественная история. Вынесут на партком, может быть, даже устроят товарищеский суд. На поруки возьмут.

ЕЛЕНА. Страна большая. Ты энергетик, я врач – нас где угодно с руками оторвут.

МИХАИЛ. Как ты это нехорошо сказала. Практично.

ЕЛЕНА. Извини. Пытаюсь до тебя достучаться.

МИХАИЛ. Только не цинизмом, пожалуйста.

ЕЛЕНА. Хорошо, ты можешь сказать – почему нет? Что тебя здесь держит? Этот богом забытый город, у которого даже названия нет…

МИХАИЛ. Я и есть этот город, Лена. Если нас разделить – я умру. И город тоже умрет.

Пауза.

ЕЛЕНА. Тогда все пропало.

МИХАИЛ. О том и говорю.

В коридоре снова стук ног, невнятный говор. Снова слышен властный женский голос, перекрывающий остальные голоса.

СОБОЛЕВА. Вы нам подготовьте процент износа технического оборудования, а мы уже со своей стороны чем сможем. Но это все после, после. Я же сказала, во втором квартале.

МИХАИЛ. Это кто там, Соболева бушует?

ЕЛЕНА. Начальство какое-то ждут из Москвы. Завтра у нас спецдежурство с восьми утра.

МИХАИЛ. Странно, мне никто ничего не сказал.

ЕЛЕНА. Видимо, в вас уверены.

МИХАИЛ. У нас смотреть нечего. Трансформаторы да насосы в шахтах. Начальство любит столовые и больницы. Кто хоть приезжает-то?

ЕЛЕНА. Жди пять минут, потом выходи через заднюю лестницу.

Елена открывает дверь палаты и лоб в лоб сталкивается с Соболевой.

СОБОЛЕВА. Здравствуйте. Вас-то я и ищу.

ЕЛЕНА. Меня?

СОБОЛЕВА. Ваша фамилия Мухина?

ЕЛЕНА. Да.

СОБОЛЕВА. Да, у меня тут записано. Я была у вас на приеме. В прошлом году.

ЕЛЕНА. В августе.

СОБОЛЕВА. Можем с вами поговорить? По-товарищески?

ЕЛЕНА. Я вас слушаю.

Соболева подходит к ней и берет ее ладонь в свои руки.

СОБОЛЕВА. Я помню ваши руки. Чувствительные.

Елена вынимает руку и закрывает дверь в палату. Дальнейший разговор происходит за дверью. Михаил слушает, стоя посреди палаты.

СОБОЛЕВА. Я ограничена во времени, поэтому уж извините, буду говорить напрямую. До меня дошла информация о том, что вы вступили в связь с семейным мужчиной. Вы понимаете, о чем идет речь?

ЕЛЕНА. Да, прекрасно понимаю.

СОБОЛЕВА. То есть, вы подтверждаете?

ЕЛЕНА. Подтверждаю.

СОБОЛЕВА. Очень хорошо. Этот инцидент должен быть исчерпан мгновенно. Любые… мероприятия на эту тему во всех заинтересованных коллективах будут поставлены на паузу до конца визита первого лица. Отработаем визит – после этого вы должны будете уехать очень быстро.

ЕЛЕНА. Насколько быстро?

СОБОЛЕВА. Это должны быть не недели, а дни. Что у вас здесь? Квартира?

ЕЛЕНА. Я живу в общежитии.

СОБОЛЕВА. Тем более. Вы откуда?

ЕЛЕНА. Из Куйбышева.

СОБОЛЕВА. Вот и поезжайте обратно в Куйбышев. Я навела справки, вы хороший специалист. Вас с руками оторвут в любой горбольнице. Характеристику вам напишут идеальную, даю слово.

ЕЛЕНА. Спасибо.

СОБОЛЕВА. Вопрос решен?

ЕЛЕНА. Вопрос решен.

СОБОЛЕВА. Я рада, что мы так хорошо поняли друг друга. Вы ведь нам не доставите никаких неудобств завтра?

ЕЛЕНА. Нет. Вы можете быть спокойны. Никаких неудобств не будет. Я разумный человек.

СОБОЛЕВА. Вот и ладушки. Выспитесь сегодня хорошенько.

Слышен стук каблуков по коридору. Михаил стоит посреди палаты, сгорбившись и засунув руки в карманы. Он набирает воздух в легкие и сначала тихонько стонет, потом громче, потом кричит по весь голос. Как будто мраморная плита упала с его груди.

2

Квартира Михаила.

Михаил открывает дверь, входит в квартиру.

Напротив двери стоит Ольга и смотрит на него.

Они долго молча стоят и смотрят друг на друга.

Михаил разворачивается и протягивает руку к двери. Ольга подходит к нему, обнимает и начинает целовать. Михаил обнимает ее отвечает на ее поцелуй.

Затемнение.

Потом они лежат и разговаривают.

Ольга. Давай ребенка заведем.

Михаил. Оль, ты серьезно?

Ольга. Хочу, чтобы мы вместе что-то создали. Выпустили что-то в мир. Что-то живое. Раз семью не получилось создать.

Михаил. Оля, не надо. Я тебя прошу. И так тошно.

Ольга. Я не издеваюсь над тобой. Я не буду мучить тебя разговорами. Просто я вдруг поняла, насколько всегда хрупко… Людям кажется, что их жизнь стоит на прочном фундаменте. Убеждения, картина мира, обязательства перед обществом. Потом вдруг выясняется, что фундамент стоял на вечной мерзлоте. И все бы ничего, если идет ледниковый период. Бесконечный. Привыкаешь, обрастаешь шерстью. И тут вдруг земля меняет орбиту и все начинает таять. Идешь по земле и ноги разъезжаются в разные стороны. Что делать? Что нам делать, Снятков?

Михаил. Идти дальше.

Ольга. А некуда дальше. Мы уже пришли.

Пауза

Михаил. Завтра можно выспаться. Я в отгуле.

Ольга. У нас тоже декретированый день. Дети все по домам, школа закрыта.

Михаил. Будем пельмени лепить.

Ольга. Почему бы и нет. Пусть будут пельмени.

3

Гостиница.

Кораблев стоит у окна и смотрит на просыпающийся город.

КОРАБЛЕВ. Почти семь часов ехали (Смотрит на часы) От аэропорта до гостиницы меньше тридцати километров. Надеялся вечером приехать в гостиницу и хорошенько выспаться. В последнее время только в гостиницах и удается отдохнуть. Никто не беспокоит, не звонит. А вместо этого всю ночь в автобусе, пока спасатели на вездеходах не пробились. Все из-за этой чертовой пурги. А я еще как назло в летних ботиночках и легком пальто. Завтра я должен быть в Пекине, там сейчас плюс шестнадцать. Не хватало еще заболеть. Вот так оно и бывает – продует в машине и кранты. Мне пятьдесят четыре года. Как Ленину. А я даже повоевать не успел. Летчиком ведь хотел стать. А попал на завод. И дальше вся жизнь там – сначала в цехе, потом главным инженером, потом директором. Потом пошел по партийной линии, выдвинули в ЦК. И вот уже пять лет – председатель совета министров. Формально – высший пост в стране. Капитан тонущего корабля. Что я могу сделать? Что я могу?

(пауза)

А если бы на моем месте сейчас находился Владимир Ильич, смог бы он что-то сделать?

(Пауза)

А если бы на моем месте был…

(Пауза)

…нет, это все бесполезный разговор. Все, что мы делаем, только ухудшает ситуацию. И чем больше мы суетимся, тем хуже идут дела. Как будто сама история против нас. Чернобыль, Спитак. Скоро запылают окраины. В руководстве брожение. Доверия нет. Мы думали, что дальше гайки закручивать нельзя, нужно дать людям немножко свободы. Приоткрыть краник, спустить давление. Но давление оказалось таким сильным, что снесло всю дамбу. Еще нет, но скоро снесет. Эти танки в Новороссийске. Безумие. Мы разрешили им открывать кооперативы, а они через кооператив пытались продать двенадцать танков за границу. И мы даже тронуть никого не можем, потому что кого ни тронь – дотронешься до самого себя. Это все – мы. Это мы украли эти танки. Сами у себя. Мы теперь и есть кооператив. Кооператив СССР.

(пауза)

Что нам делать? Еще раз проводить коллективизацию? Загонять обратно всех в колхозы? Мы пытались объявить новый НЭП, но если так пойдет дальше, впору будет заново объявлять военный коммунизм и вводить продразверстку. Страна к этому не готова. Народ озлоблен. Будет большая кровь. Она и так будет. Мы думали, что мы построим новое общество, создадим нового человека. Но природу человека переделать нельзя. Он зараза, ко всему приспосабливается, везде выживает. Даже здесь, где жить нельзя, невозможно. Они живут. Строят дома, добывают уголь, рожают детей. Что это такое? Что это за люди? Может быть, это и значит быть советским человеком? Их втаптывают в землю, а они прорастают травой. Сквозь любые камни прорастают. Нам бы помочь этим людям, а не топтать их. Позволить им просто жить так, как они хотят.

(пауза)

Нет, это все ерунда. Если не топтать, вот это и получается. Кооператив СССР, торгующий танками. А если топтать? Военное поколение дало нам небывалый расцвет экономики и культуры. Космос, атомоход «Ленин», Шостакович, Шолохов. Балет. Бомба.

(пауза)

Они думают, что Америка их накормит. Не понимают, дураки, что Америка их съест и не подавится. Если уже начали продавать наши танки, это значит, что скоро их танки загромыхают по нашим улицам. А все из-за того, что если наш человек улыбается – это значит, что он и правда рад. А если они улыбаются – это вообще ничего не значит. Улыбаются – и залезают тебе в карман. Улыбаются – и суют тебе нож под ребро. Китайцы тоже этого не понимают. И тоже хлебнут. Но сначала мы. Детей жалко.

(пауза)

Так, сегодня у меня. Товарищам надо будет сказать… что-то там у них… как все это неважно уже. Они стараются, пишут все эти цифры, все эти достижения… хотят, чтобы их похвалили и мы их хвалим, а это все уже неважно, неважно… они как дети и жалко их как детей. А еще пурга эта так не вовремя, но и это тоже неважно… как будто сама природа против нас бунтует, как будто это мы выпустили что-то такое, освободили что-то такое страшное и оно нас всех теперь убьет… господи, как же стыдно…

Стук в дверь.

КОРАБЛЕВ. Да, я сейчас иду. (выглядывает за дверь, деловым тоном) Товарищи уже собрались? Я иду.

Выключается свет.

КОРАБЛЕВ. Что происходит? Товарищи? Товарищи?

Выходит.

8 февраля

4.

ОЛЬГА. Разбудили ночью, сказали, что один из детей не дошел до дома из школы. Семен Фатиев, из третьего «б». Смешной такой мальчик, с длинными светлыми волосами, как у девочки. Очень живое лицо. И такой доверчивый, открытый миру. Я помню, как после урока кто-то из его одноклассников стоял возле моего стола и о чем-то мы разговаривали. Семен подошел к нему, встал рядом и обнял его, положил руку на плечо и стал внимательно слушать то, что я рассказываю. Мать у него одна, кажется, попивает. Потому не сразу и тревогу подняли. Где может быть маленький мальчик зимней ночью в северном городе?

МИХАИЛ. Ночью вызвали в электросети. От одного здания до другого – меньше ста метров. Шел два часа. Последние метры – ползком. Лицо полностью потеряло чувствительность. Ввалился в предбанник, перекатывался по полу, скреб ногтями дверь. Голоса не было, хрипел. Услышали, подбежали, затащили внутрь. В тепле вдруг почувствовал пробиравший насквозь холод. Не сразу понял, что говорят ребята, а когда понял – как будто тьма на глаза опустилась. Энергоснабжение города разрушено пургой.

ОЛЬГА. В нашем городе на все возможные случаи существует протокол действий. Когда за бортом – ночь и минус сорок, счет идет не на часы, а на минуты и от слаженности действий может зависеть жизнь человека. Каждый знает, куда ему идти и что делать. Штаб поисков устроили в школе. Быстро собрали группу. Первым делом обыскали школу – мало ли, заснул где-то под партой, потом обзвонили родителей одноклассников. Не у всех есть телефоны, распределились по двум машинам, начали обход.

ЕЛЕНА. Утром в 7—20 выехали в аэропорт. Кто-то нам сказал, что премьер всю ночь проторчал на кольце, пока к нему не пробились вездеходы.

ОЛЬГА. Третий класс, десять лет. При такой погоде он вообще не должен выходить на улицу без сопровождения родителей. Группа начала отзваниваться. По первому адресу мальчика нет, по второму – мальчика нет, по третьему… К утру пурга стала усиливаться и нам было приказано остановить поиски. Мы собрались в двух машинах и поехали к школе, где был штаб.

СОБОЛЕВА (орет). Я вас научу, твари, как надо работать!

ЕЛЕНА. 7—54 На выезде из города нас развернули и сказали, что на кольце остались люди, которые утром ехали на работу на общественном транспорте. Некоторым из них нужна медицинская помощь.

СОБОЛЕВА. Сколько там человек?

ЕЛЕНА. Много. Сотни человек. Связались по рации. Нас направили в сторону шахты «Заполярная».

МИХАИЛ. Повреждены две линии. Одна – по которой электричество подается на ТЭЦ-1, обогревающую город и вторая – в поселок Советский. Остановились насосы, которые непрерывно откачивали воду из шахты «Советская». Шахту начало затапливать. Но главное – поселок замерзал, нужно было эвакуировать людей. А куда эвакуировать? Город тоже остался без электричества.

ЕЛЕНА. Кольцо – это шесть поселков с шахтами вокруг города. Около 80 километров. 8—20. Подъезжаем к «Заполярной».

ОЛЬГА. Группа, которая должна была нас сменить в поисках, застряла на полпути. Одна машина у нас неисправна. Все перешли во вторую машину. Куда ехать – непонятно. Видимость ноль.

СОБОЛЕВА. Ликвидировать неисправность, об исполнении доложить.

МИХАИЛ. Все понимали – найти повреждения на линии при нулевой видимости и штормовом ветре невозможно. Ищем решение. Мужики думают. Непростая ситуация.

ЕЛЕНА. 11 час. 40 мин. Немного не доехали до шахты «Заполярная» и застряли. Видимость нулевая.

МИХАИЛ. Можно попробовать один вариант. Не факт, что получится. Собрать из трех линий одну. Есть небольшой шанс, что где-то провода уцелели и из них можно составить единую цепь. Пантин и Кузнецов Николай Иванович ушли искать повреждения на линии. И они понимали и мы тоже, что они могут не вернуться. Разговоров лишних не было.

ЕЛЕНА. 12 часов 30 минут. Водитель сказал, что бензина осталось на три часа. Наш «ГАЗик» раскачивает, как лодку в шторм и продувает насквозь.

ОЛЬГА. В два часа в машину протиснулся работник милиции – весь покрытый инеем и с безумными глазами. Сказал, что когда вывезут правительственную делегацию, придет помощь и за нами. Никто не знает, где премьер. Говорят, до сих пор замерзает на кольце.

МИХАИЛ. Поиск повреждений шел весь день, однако безуспешно. Аглая Аркадьевна, что будем спасать – город, или шахту?

ЕЛЕНА. Нам сказали, что в соседнем автобусе есть пострадавший – собственно, водитель этого автобуса. Задыхаясь от снега, с трудом добрались до автобуса. Меня трясет от холода. Дрожащими руками набрала в шприц лекарство, сделала обезболивающий укол. Водитель молодой парень. Лет двадцать пять. Светлый, накачанный, руки все в татуировках. И пальцы на левой руке белые уже. За железо подержался. Секунды хватило.

МИХАИЛ. К вечеру решение было принято. Был получен приказ от комиссии по борьбе со стихией: оснастить рациями два оставшихся у энергетиков вездехода и отправить их на поиск повреждений в тундру, к водоводу шахты.

СОБОЛЕВА. Приказываю все вездеходы отправить на кольцо. Спасать людей.

МИХАИЛ. Выехать мы не успели. Явились представители штаба ГОиЧС, отобрали оба подготовленных вездехода и отправили их на кольцо.

ОЛЬГА. Из остывающей машины нас забрал вездеход. Спасены. В вездеходе людей битком. Сидят друг у друга на головах. Тепло, согрелись, даже развеселились. Кто-то анекдот рассказал про то, что если не повезет, так и в бане замерзнешь. Смеялись так, что долго не могли успокоиться.

ЕЛЕНА. 17 часов. Пострадавшего перенесли в нашу машину. Кто-то сказал, что нужно обмороженное место растереть снегом. Это неправильно. Никогда так не делайте, можно очень тяжело травмировать ткани. Я достала бинт, забинтовала руку, потом завернула ее в одеяло. Он ноет, боится потерять пальцы, говорит, что играет на гитаре. Да все у тебя будет нормально, не истери. Будешь ты играть на своей гитаре. Тем временем наш водитель сказал, что бензин скоро закончится.

МИХАИЛ. К вечеру стало ясно, что все попытки включить линии оказались тщетными. Без вездеходов все бесполезно, к линиям не пробиться. Я отправился в горисполком. У дверей стояли наши вездеходы, которые штаб отобрал у энергетиков. Их так и не отправили ни на линию, ни на кольцо.

ЕЛЕНА. Половина одиннадцатого. Наш водитель взял канистру и ушел искать бензин. Я понимала, что он ничего не найдет и, скорее всего, не вернется. Но он и сам это понимал, а на пустые слова не было сил. Водитель автобуса умирал у меня на руках. Мои часы остановились. Клонит ко сну.

ОЛЬГА. В темноте мы наткнулись на машину скорой. Там была медсестра с умирающим водителем автобуса на руках. В вездеходе места не было. Все начали отводить глаза. Я встала и пошла к выходу. Все оживились, водителя занесли в вездеход. А я перешла в скорую. Обещали как можно скорее прислать за нами следующий вездеход. И уехали.

5

Совещание в горкоме.

Кораблев, Соболева, группа товарищей.

СОБОЛЕВА. Вездеходы непрерывно работают на кольце, собирают людей. С 16—00 подключили военных.

КОРАБЛЕВ. Почему так поздно?

СОБОЛЕВА. Потребовалось согласование с Генштабом… Военные дали всю свою технику. Койко-места в больнице уже заняты, пострадавших доставляют в гостиницу. Мобилизованы все медработники и все, проходившие специальную подготовку. Теплосети устраняют неполадки на линии электропередач.

Входит Михаил, садится в уголке, слушает.

СОБОЛЕВА. Ситуация в городе находится под полным контролем.

Михаил вскакивает.

МИХАИЛ. Ситуация под контролем?

СОБОЛЕВА. Выйдите, товарищ. Здесь совещание.

МИХАИЛ. Неужели вы не понимаете?..

КОРАБЛЕВ. Кто это?

ОДИН ИЗ ТОВАРИЩЕЙ. Энергетик.

КОРАБЛЕВ. Давайте дадим слово энергетику. Аглая Аркадьевна?

СОБОЛЕВА (потухнув). Слово предоставляется товарищу Сняткову. Главному инженеру городских электросетей.

МИХАИЛ. Вот вы тут говорили, что ситуация в городе под контролем. Это были последние слова, которые я услышал, когда вошел. У меня волосы поднялись дыбом.

СОБОЛЕВА. Говорите по существу.

МИХАИЛ. Ситуация не только не контролируется, она катастрофическая. Если к полуночи не успеем найти повреждения на линиях и не подадим энергию на ТЭЦ-1, город обречен.

СОБОЛЕВА. Что вы несете?

МИХАИЛ. Готовьте население города к эвакуации.

ОДИН ИЗ ТОВАРИЩЕЙ. Куда? Как? На чем эвакуировать?

КОРАБЛЕВ. Сколько человек в городе?

СОБОЛЕВА. Восемьдесят шесть тысяч.

КОРАБЛЕВ. Так.

СОБОЛЕВА. С поселками – сто двадцать три тысячи.

КОРАБЛЕВ. Есть поселки с автономным электроснабжением?

ОДИН ИЗ ТОВАРИЩЕЙ. Официально все поселки не в черте города…

КОРАБЛЕВ. Я не об этом спрашиваю и не вас. Товарищ энергетик, поселки запитаны от городской сети?

МИХАИЛ. Так точно.

КОРАБЛЕВ Значит, сто двадцать три тысячи (Соболевой). У вас есть план срочной эвакуации города?

СОБОЛЕВА. Мы не предполагали…

КОРАБЛЕВ. Есть или нет план эвакуации?

СОБОЛЕВА. Нет. Такого плана нет.

КОРАБЛЕВ. Разрабатывайте план эвакуации. Доклад каждый час. Я свяжусь с Москвой.

СОБОЛЕВА. Слушаюсь.

Кораблев встает и все остальные тут же вскакивают. Все, кроме Михаила.

МИХАИЛ. Верните вездеходы.

КОРАБЛЕВ. Что, простите?

МИХАИЛ. Верните наши вездеходы.

Пауза. Кораблев садится.

КОРАБЛЕВ. Продолжайте.

МИХАИЛ. Мы готовили бригады, чтобы утром выехать на поиск повреждений на линии. Но у нас отобрали вездеходы.

КОРАБЛЕВ. Кто отобрал?

МИХАИЛ. Гражданская оборона.

КОРАБЛЕВ. Ясно. Кто руководит гражданской обороной в городе?

ОДИН ИЗ ТОВАРИЩЕЙ. Я, товарищ Кораблев, вездеходы нужны для того, чтобы…

КОРАБЛЕВ. Выделить три вездехода.

ОДИН ИЗ ТОВАРИЩЕЙ. Все вездеходы на кольце.

КОРАБЛЕВ. Вы слышали, что я сказал? Выделить три вездехода.

ОДИН ИЗ ТОВАРИЩЕЙ. Там гибнут люди, Евгений Петрович!

КОРАБЛЕВ. Кто командует погранвойсками?

ГЕНЕРАЛ. Я.

КОРАБЛЕВ. Сколько у вас вездеходов?

ГЕНЕРАЛ. Двадцать шесть.

КОРАБЛЕВ. Где они?

ГЕНЕРАЛ. Спасают людей на кольце.

КОРАБЛЕВ. Мы можем отозвать три из них?

ГЕНЕРАЛ. Они не оборудованы рациями. С ними нельзя связаться.

КОРАБЛЕВ. Что же, получается, советский город с населением сто двадцать три тысячи человек может погибнуть из-за того, что у вас нет трех вездеходов? Трех вездеходов!

МИХАИЛ. Товарищ Кораблев, наши вездеходы стоят здесь, у крыльца.

КОРАБЛЕВ. Ну дела. Где этот, из гражданской обороны. Вы что же, получается, главе правительства в лицо…

МИХАИЛ. Здесь два вездехода, этого недостаточно. А по-хорошему, нужно отправить три вездехода на одну линию и три на вторую.

Пауза

КОРАБЛЕВ. Вы даете нам твердую, стопроцентную гарантию? Если мы это сделаем, вы мне можете, как коммунист, дать слово?..

МИХАИЛ. Если мы это сделаем – у города появится шанс. Мы уже потеряли светлое время суток. В темноте будет сложнее…

Соболева подходит к Кораблеву и что-то говорит ему на ухо. Кораблев смотрит на нее.

КОРАБЛЕВ. Что? Генерал!

ГЕНЕРАЛ. Я.

КОРАБЛЕВ. Идите и обеспечьте немедленное выделение энергетикам трех вездеходов с рациями.

ГЕНЕРАЛ. Где же я их возьму, Евгений Петрович?

КОРАБЛЕВ. В аэропорту возьмите.

ТОВАРИЩИ. Откуда там три вездехода? Что они там делают?

СОБОЛЕВА. Они непрерывно расчищают взлетную полосу.

КОРАБЛЕВ. И зачем же они это делают, Аглая Аркадьевна?

СОБОЛЕВА. Позвольте мне не отвечать на этот вопрос.

КОРАБЛЕВ. Не позволяю. Говорите громче, чтобы все товарищи слышали.

СОБОЛЕВА. Чтобы ваш самолет смог взлететь.

КОРАБЛЕВ. Генерал, дайте энергетикам эти вездеходы. Я никуда не полечу, пока… я никуда не полечу. Вы это поняли? (его голос дрожит) Я никуда не полечу!

ГЕНЕРАЛ. Есть. Разрешите выполнять?

КОРАБЛЕВ. Действуйте.

Телефонный звонок. Один из товарищей берет трубку.

ОДИН ИЗ ТОВАРИЩЕЙ. Какая Чайка?

МИХАИЛ. Главный инженер ТЦ-2 Олег Чайка. Это меня.

Товарищ передает трубку Михаилу. Михаил слушает. Поворачивается к остальным, держа трубку в руке.

МИХАИЛ. Перегрузка на ТЭЦ-2. Если тепло и дальше будет подаваться на город, котельная встанет через три часа. Город необходимо отключать.

ОДИН ИЗ ТОВАРИЩЕЙ. Час от часу не легче.

СОБОЛЕВА. Сколько времени у нас будет после отключения? До того, как город начнет замерзать?

МИХАИЛ. Несколько часов.

СОБОЛЕВА. Несколько – это сколько?

МИХАИЛ. Три-четыре часа.

Пауза.

СОБОЛЕВА. Евгений Петрович, если вы отдадите приказ, я ему подчинюсь.

КОРАБЛЕВ. Это ваш город, Аглая Аркадьевна. Вам и решать.

Соболева протягивает руку, берет трубку и застывает с трубкой в руке.

Часы бьют полночь.

9 февраля

6

Ольга и Елена в «скорой».

ЕЛЕНА. Как уютно горит огонек на панели. Подрагивает стрелка указателя уровня топлива. Мерно гудит двигатель, чуть слышно шуршит печка, согревая салон своим слабым дыханием. А за тонким стеклом – бьется, бушует, хозяйничает тьма. Холод. Смерть. И чем сильнее она там бушует, тем уютнее становится здесь.

ОЛЬГА. Вот так встреча.

ЕЛЕНА. Она смотрела на меня во все глаза. Не стесняясь и ничего не боясь.

ОЛЬГА. А чего мне-то стесняться? Я чужого мужа не уводила.

ЕЛЕНА. Меня бросило в жар. Даже ладони вспотели.

ОЛЬГА. Не бойся, сцен не будет. Терпеть не могу мелодрамы.

ЕЛЕНА. Давно тут сидишь?

ОЛЬГА. С ночи.

ЕЛЕНА. О чем еще мы с ней можем разговаривать? О погоде?

ОЛЬГА. Ты боишься смерти?

ЕЛЕНА. Не знаю.

ОЛЬГА. Как это – не знаешь.

ЕЛЕНА. Я не знаю, что такое смерть. Я никогда не была мертвой.

ОЛЬГА. Мы же люди. Не обязательно самому все проживать, можно вместе с другим прожить и даже умереть вместе с другим можно.

ЕЛЕНА. Что? Я…

ОЛЬГА. Нет, подожди. Я… я хочу рассказать. Когда первое сентября было… нет, не в этом году… когда нас в первый класс повели. Был первый звонок. И старшеклассники повели первоклашек с линейки в школу за руку. И меня вел за руку десятиклассник. Его фамилия была Бобров, я запомнила. У него такой нос был – выдающийся. И портфель в руке, он ему мешал все время. И мы проходили мимо фонарного столба, и он остановился и спрятал портфель за этим столбом. Я потом когда мимо этого столба проходила – всегда его вспоминала. Бобров, да. Он очень веселый был и не злой. Старшеклассники – они тогда злые были, гоняли нас все время. А он – нет, улыбался всегда. Его потом в армию призвали и оттуда он вернулся мертвый, в гробу. И взрослые глаза отводили, когда я спрашивала, что с ним случилось. Его мать тогда как раз работала в школе, в библиотеке, сейчас уже на пенсии. Я все хотела у нее спросить про ее сына, как он погиб. Но как спросишь, нельзя. Кто-то в школе сказал, что он погиб, выполняя интернациональный долг. Тем более нельзя про это говорить. А потом мне одна женщина из милиции рассказала, что он служил в Каменке под Питером. Там с Кавказа многие служили, и дедовщина была страшная и именно к русским солдатам было очень плохое отношение. Военные сказали, что у него случился сердечный приступ. Наши врачи делали вскрытие и сказали без подробностей, но твердо – никакого сердечного приступа, он был убит. А военные не стали разбираться, им это не надо было. Вот так оно навсегда со мной и осталось. Он меня отвел в школу и ушел с той линейки навстречу своей смерти. И я все время думала – как ему там? Не страшно одному? Может быть, я должна так же, как он тогда, закинуть свою сумку за фонарный столб, взять его за руку и пойти туда вместе с ним?

ЕЛЕНА. Температуры у нее не было. Я потрогала лоб, проверила пульс. Она не сопротивлялась. Я что-то почувствовала.

ОЛЬГА. Она сказала лечь на спину, долго грела руки, прижимая их к своим щекам, потом засунула руку мне под свитер и начала щупать мой живот.

ЕЛЕНА. Пальпация это называется.

ОЛЬГА. Что там? Аппендицит?

ЕЛЕНА. Нет, не аппендицит. Живот не твердый.

ОЛЬГА. А что тогда?

Елена смотрит на свои руки.

ЕЛЕНА. Мне про это часто говорили. Что мои руки видят лучше, чем глаза. Глаза меня иногда обманывали, а вот руки – нет, никогда.

ОЛЬГА. Да что там такое?

ЕЛЕНА. Я была в этом совершенно уверена.

ОЛЬГА. Только не говори, что это рак.

ЕЛЕНА. Она была беременна. На очень раннем сроке. Вот так новости, Михаил Снятков, вот так новости, не ожидала от тебя.

ОЛЬГА. Я вдруг успокоилась. Пусть будет как будет. Если нас спасут – значит, это судьба. А если нет – значит, так было надо. Для страны. Пусть про нас песню напишут. Или заметку в газету «Заполярная правда». Пионерам будут рассказывать. Учить их достойно жить и достойно умирать на нашем примере.

ЕЛЕНА. Где заканчивается один человек и начинается другой? Всегда это непонятно. Вот шел мимо тебя какой-то носатый десятиклассник, шел прямиком от своей матери-библиотекарши в темную могилу. Шел – так торопился, что даже портфель свой забыл за фонарным столбом, он и сейчас там лежит, этот портфель и всегда будет лежать. А по дороге случайно задел тебя, подержал за руку – и унес какую-то часть тебя навсегда в эту тьму.

ОЛЬГА. А какую-то часть себя навсегда оставил здесь, в моей руке. И пока я жива, жив и он. Бобров, Бобров, Бобров – как заклинание я повторяю и даю ему жизнь снова и снова. Ты живешь, Бобров, пока я живу.

ЕЛЕНА. Ты даешь жизнь, и ты ее отнимаешь. Ты мать мира.

ОЛЬГА. Что за глупости?

ЕЛЕНА. Скажи мне, Оля, где граница между мертвым Бобровым и тобой? Где граница между тобой и твоим будущим сыном? Где граница между тобой и твоим мужем? Где граница между твоим мужем и мной? Это так зыбко, так прозрачно. Водитель автобуса отморозил руки, а больно мне, а плачу я, как будто это я больше никогда не буду играть на гитаре. Ты беременна, а ребенок на самом деле мой.

ОЛЬГА. Я знаю.

ЕЛЕНА. Назови моего сына… назови его Андреем.

7

Соболева стоит с телефонной трубкой в руке.

СОБОЛЕВА. Я убежала из дома в четырнадцать лет. Поссорилась с матерью из-за какой-то ерунды. На танцы она меня не отпускала, что ли. Даже вспомнить теперь не могу. Убежала недалеко, в соседнюю деревню, Житьево. Устроилась киномехаником в клуб, дали комнату в общежитии. Меня там все устраивало. Крыша над головой есть, работа есть, деньги есть. Первый детский сеанс в клубе в два часа. Стоимость сеанса – пять копеек.

Полуторачасовой фильм – это три километра плёнки, несколько десятков килограммов. Пленку резали на части минут по десять и наматывали на такие круглые бобышки. А когда ее привозили в кинотеатр, ее нужно было вручную перемотать на бобины и склеить пленку так, чтобы получались куски уже минут по тридцать. Два кинопроектора заряжались и запускались по очереди. Чтобы механик знал, когда пора менять проектор, в правом верхнем углу экрана появлялись точки. Первая точка означала «включай мотор», вторая – «открывай заслонку».

Иногда пленка обрывалась. В зале включался свет, оборванный конец ленты наматывался на катушку и фильм продолжался.

Потом при перемотке оборванные концы пленки нужно было обрезать ровно и склеить. Обрезки пленки полагалось утилизировать, но у меня их всегда выпрашивали мальчишки. До сих пор помню, как они разглядывали эти маленькие кадрики, направив их на солнце. Они называли это «маленькое кино».