Текст книги "Вперед, русичи!"

Вадька в восторге от собственного открытия почти кричал, а бабушка слушала его, удивленно качая головой. Неизвестно, когда бы Вадька успокоился от удивительной встречи, если бы в зарослях кустарника не раздался громкий пронзительный свист, который они ждали уже третий день, и треск ломаемых веток.

– Пашка вернулся! – заорал Вадька, вскочив и рванувшись к тропинке.

Баба Надя, бросив вязанье, не отставала. К зарослям они подбежали почти одновременно. Так же одновременно вскрикнули от увиденного.

Кресло стояло почти на том самом месте, на которое и показывал Вадька. Но в кресле… Нет, это был не Пашка. В нем сидел здоровый бородатый мужик, в каком-то рванье. Бабушка с Вадькой изумленно ойкнули, и тут же из кресла раздался крик, полный животного страха и отчаяния.

Глава 9. В «гнезде Петровом»

Год 1684-й

Митрий продирался сквозь кусты, не обращая внимания на хлеставшие по лицу ветки, на раздирающие рубаху и тело колючки, на боль и усталость во всем своем могучем теле.

– Если догонят, то возьмут, антихристы, – приговаривал он. – Нет мне покоя на этом свете.

Он уже не раз проклял тот день, когда, опьяненный волей и разгулом, бежал под знамена Стеньки Разина.

– Нет на этой земле правды и воли не будет, – со злобой не раз уже цедил он сквозь плотно сжатые зубы.

Стеньку на Москве уж почитай как пятнадцать годов тому назад четвертовали, а ему с тех пор жизни нет. О семье мечтал, о деле своем, о детях добрых, да так думки думками и остались. Кому он такой нужен, с обезображенным палачами лицом? Беглый!

Не в его бы годы бегать, да как быть-то? К Москве пробирался, ночами все шел, знакомец там схоронил бы, спрятал на время отсидеться. А тут черт дернул нарваться на пацанов этих! Вырядились в форму воинскую да потешаются целыми днями, земляную крепость с пальбой да криками штурмуют. Забавляются недоросли вместе с царем Петром малолетним.

Да цепкие чертенята оказались, того и гляди через них на плахе окажешься. Насилу оторвался, да останавливаться нельзя, хоть темень уж – глаз коли. От них всего можно ожидать. Того и гляди, только передохнуть сядешь, как обложат со всех сторон…

На Яузе, в царских хоромах, в потешной фортеции Пресбурга, при свечах сидел четырнадцатилетний Петр, разглядывая привезенные ему российским послом Яковом Долгоруким из Франции астролябию и готовальню с математическими приспособлениями. Уж год назад услышал он о таком приборе, по которому можно брать дистанцию и расстояние, не доходя до того места. И вот привез. А как сей штуковиной пользоваться, никто толком не знает.

– Черт подери это невежество наше русское да нелюбознательность.

Петр вновь в раздражении вскочил из-за стола и начал метаться по комнате. Затем так же порывисто снова сел и склонился над прибором:

– Да что там наши, и иноземцы окрестные только руками разводят на астролябию.

Шум у дверей заставил его поднять голову. В комнату ввалился Алексашка.

– Там, Петр Ляксеич, наши опять беглого ловят. Надысь он ушел, да, видать, недалече. Тут вот опять на сторожу нашу нарвался. Тяперича не уйдет!

– Вам бы только ворон ловить. – Петр в сердцах запустил кубком в Алексашку, тот ловко увернулся. – Я сколь раз тебя учил не вваливать с докладом, как медведь. И не ковыряй в носу, когда с тобой государь разговаривает! Вот ведь подлая натура, хоть и люб ты мне, Алексашка. Но кого люблю сильней, того и бью больней, помни об этом.

– Да хватит вам лаяться-то, – ответил тот примиренчески. Он уже хорошо знал вспыльчивую, жесткую, но и отходчивую натуру молодого государя. Да и угодить ему умел при случае.

– А может, я тебя со временем генералом сделаю. Смогешь генералом? А, Меншиков?

– Чего не смочь-то, хоть генералиссимусом при твоем-то царстве чего будет не служить.

– Ладно. Пшел вон. В носу будешь ковырять – так в холопьях на побегушках и останешься. И не беспокой боле по пустякам, – добавил Петр, беря в руки астролябию. – Как споймаете того беглого, тащи сюда. Мне с таким человеком дюже интересней поговорить, чем с тобой, неучем. Пшел, говорю, отсель.

Дверь за Алексашкой захлопнулась…

Открыв глаза, Павел увидел, что на этот раз он снова очутился на улице. Вокруг опять были кусты.

«Уж не дома ли?» – даже с надеждой подумал он и посмотрел на расположение рычагов. К сожалению, в присутствии полоумной старухи сделать это раньше ему не удалось. С облегчением увидел, что все рычаги стояли так, как он поставил их еще в комнате Ивана Грозного. Сместился немного, пожалуй, лишь один. Так что, скорее всего, он оказался не в начале, а в середине или конце восьмидесятых годов семнадцатого столетия.

Он не стал пробовать исправить допущенную ошибку, решив, что все, что ни делается, – к лучшему. «Если Даша здесь уже несколько лет, – подумал он, – то уж теперь-то точно слухи или легенды о ней уже распространились». Павел осмотрелся. Стало понятно, что ночь только начиналась, а яркая луна четко высвечивала все окрестности. Поблизости никого видно не было.

«Странно, – задумался Павел, – впервые я попал туда, где людей поблизости не видно. Или же, как на Куликовом поле, кто-то уже крадется с мешком наготове».

Он замер и внимательно прислушался. Нет, ничто не нарушало ночной тишины. Нигде не раздавалось ни шороха, никого не выдавал неосторожный треск сучка.

«С одной стороны, это хорошо, – отметил он, – можно осмотреться, разобраться. Но с другой, вдруг придется здесь ночевать, а может, тут зверюги какие водятся».

Думай не думай, а действовать надо. И первое, что решил сделать Павел, – это переодеться в свой костюм. Век новый, неизвестный, а в этом наряде каменщика прошлого столетия его запросто, не разобравшись, могли принять даже за беглого. Ведь кругом уже, должно быть, крепостное право. А костюм металлиста с честью выдержал все испытания. Он вызывал удивление, а значит, любой прежде начинал размышлять, а потом действовать.

Он натянул свои штаны, подарок же Марфы сложил обратно в узелок, в котором, увы, уже не осталось ни мяса, ни лепешек. А увешанную побрякушками куртку решил надеть прямо поверх рубахи каменщика. Только просунул руки в рукава, как сбоку на него налетел неизвестно кто и повалил на землю.

«Волк!» – с ужасом подумал Павел и заорал от страха.

– Ори, не ори, добегался, – юношеским торжествующим голосом проговорил «волк».

Уже через минуту руки Павла оказались связанными за спиной, а сам он, повинуясь приказу, поднялся с земли.

– Надысь убег, так думаешь, ловок, – рассмеялся юноша. – От нас не уйдешь.

Павел увидел перед собой такого же, как и он, парня в ладно сидящей военной форме старинного покроя. И никак не мог понять его слова. Лишь огорченно подумал, что опять попался врасплох, не сумев принять достаточных мер предосторожности.

– И чего у вас всех за привычка сразу хватать, – пробурчал он. – А теперь давай начинай плести про юродивого или лазутчика.

Звуки Пашкиного голоса заставили парня замолчать, он подскочил к пленнику, развернул его лицом к лунному свету и разочарованно присвистнул.

– А ты кто таков, откуда взялся? То-то гляжу, что хлипковат больно. Куда же беглый делся? Ох, осерчает Петр Алексеич. Да ладно, хоть тебя доставлю. Он заморские штучки всякие любит, так что и этот ларец прихватим. – Слова свои он сопровождал действием, и магнитофон тут же оказался у него под мышкой. – Да и стул твой не мешало бы взять. Ну да ладно, за ним потом воротимся. Как только ты доволок его сюда? Где спер-то? Сам вроде нашенский, не иноземец, а одет чудно…

Парень болтал без перерыва, задавал вопросы и вовсе не ждал на них ответа. Рассуждал, спорил сам с собою, а на Павла, казалось, не обращал никакого внимания. Болтая так, он осмотрел окрестности, несколько раз возвращался к креслу, недоуменно качая головой, наконец, повернулся к пленнику.

– Потопали, – махнул рукой с зажатым палашом в ту сторону, куда следовало идти.

Выглядел он с магнитофоном довольно комично, и Пашка, слушая его болтовню, только удивлялся, как это тому удалось застать его врасплох. Пробиваясь через кусты, он явно видел, что парень ни осторожностью, ни умением бесшумно ходить не отличался.

Он и предположить не мог, что свалился этому юному воину воистину как снег на голову. Тот, ошалев от страха, оглушенный раздавшимся пронзительным свистом, замер за ближайшими кустами, не в силах пошевелиться, когда прямо перед ним появилось кресло с сидящим в нем Павлом. Несколько минут он молча наблюдал за ним в темноте, приходил постепенно в чувство и решил, наконец, что это и есть тот самый беглый, которого все ловят по приказу государя. А внезапное появление кресла объяснил тем, что, наверное, соснул немного.

Такое простое объяснение очень его утешило, и он действовал гораздо лучше, чем размышлял. Суета же и болтливость были вызваны пережитым страхом. Они так и не заметили, что за всеми их действиями очень внимательно наблюдала еще пара глаз. Их обладатель гораздо лучше сориентировался в темноте и совершенно бесшумно передвигался…

– Петр Ляксеич. – Меншиков опять ввалился к государю, но в носу боле не ковырял. – Там Ботало кого-то споймал и сюда приволок.

– Кого поймал? Кого приволок? Какой еще Ботало? – Петр опять начал наливаться гневом.

– Ботало-то? Да это барабанщик из преображенцев. А кого приволок, ума не приложу. Ловили-то беглого, а это иноземец вроде. Весь в регалиях непонятных.

– Тащи сюда сначала этого Боталу.

– Вот он, – сказал Алексашка, вводя в комнату через минуту слегка оробевшего перед лицом государя молодого воина, а сам вновь вышел за дверь.

– Так ты что, – гневно начал Петр, – беглого от иноземца не отличишь? Кого приволок? Перессорить меня со всеми хошь?

– Никак нет, – подтянулся в струнку парень, что доставило юному государю большое удовольствие. – Не иноземец он, по-нашему бает. А взял я его в лесу, когда он переодевался. А вот сундук с ним, видать, иноземный был. Знатной работы.

– Где сундук?

– Его Меншиков забрал.

– Ляксашка! – громогласно закричал Петр.

В ту же секунду тот, явно подслушивавший у двери, проскользнул в комнату.

– Сундук где?!

– Там стоит. – Он неопределенно махнул рукой в сторону двери.

– Волоки его сюда, ирод!

Меншиков исподлобья взглянул на стоявшего навытяжку Ботало, насупился и вышел. Через несколько минут вернулся в комнату, осторожно на вытянутых руках неся магнитофон.

– Знатная работа! – порывисто вскочив и выхватив непонятную вещь из рук денщика, восхищенно сказал Петр.

Он поставил магнитофон перед собой, осмотрел со всех сторон, удивленно пощелкивая языком, постучал по корпусу.

– Не сундук это, а что за хреновина, не пойму.

– Там еще у него стул чудной был, – бодро отрапортовал Ботало, – тоже ненашенской работы.

– Где ж он? – Петр грозно взглянул на Меншикова. – Опять ты забрал, Алексашка?!

– Побойся Бога, Петр Лексеич.

– Он в лесу остался, – опять отчеканил Ботало.

– Да как же ты бросить его посмел? – Гнев государя перекинулся на него.

– Никак не мог и сундук, и пленного, и стул тащить.

– Не мог, не мог, а почему сразу не доложил?

– Никак нет, доложил своему командиру.

– И что он?

– Велел пойти и проспаться.

– Вон отсюда! – закричал Петр. – Бери своего командира и бегом в лес. И чтоб стул этот у меня в целости и сохранности был.

Дважды повторять команду не пришлось.

– А ты, Алексашка, волоки сюда этого пленника. Да смотри у меня, со всем почтением. Прознаем, кто таков, там уж видно будет.

Павел в это время сидел под охраной в одном из солдатских помещений. Он так и не мог еще понять, где очутился. Война ли идет или мир, и почему так странно выглядит армия, сплошь составленная из его ровесников. Но никакой игры заметно не было, все делалось основательно и серьезно. Решив попусту не гадать и не пытаться чего-либо предпринять, он терпеливо сидел, ожидал, что предпримут в его отношении дальше хозяева здешней крепости. Наконец дверь отворилась, вошедший Меншиков поманил его за собой. Павел встал, расправил костюм и, не спеша, пошел вслед за этим мешковатым, но с плутовскими глазами пареньком. Он не раз мог сбежать: и тогда, когда шел по лесу с незадачливым стражником, и из этой солдатской комнаты. Но был ли смысл бегать, если не знаешь, куда и от кого?

– Государь требует, – сказал Меншиков, подводя его к двери.

«Опять государь, – удивленно успел подумать Павел, вспомнив Грозного. – Везет мне на этих самодержцев последнее время. Нет чтобы у нормальных, обычных людей оказаться, с ними хоть поговорить нормально можно».

С этими мыслями он вошел в комнату и стал озираться по сторонам. За столом был порывисто обернувшийся к нему юноша и больше никого. Никакого государя в комнате не наблюдалось.

– Али потерял кого? – заметив блуждающий взгляд вошедшего, спросил Петр, с видимым интересом разглядывая паренька.

– Да тот вон. – Павел махнул в сторону двери. – Сказал мне, что государь требует.

– А я, значит, не похож?

– Какой же ты государь, – усмехнулся Павел, – молодой больно, да и вообще не такой. Я тут одного царя видел, так еле ноги унес.

– Какого еще царя? – нахмурил чело Петр. – Братца мово имеешь в виду али сестрицу, черт бы ее побрал.

– Нет, твоих родственников я вряд ли встречал. И не тут это было. Я у Грозного, Ивана Васильевича, был.

– У кого, у кого? – И без того круглые, чуть навыкате глаза юного государя еще больше округлились. И, не дожидаясь ответа, он громко расхохотался.

Смеялся Петр долго, прихлопывая себя ладонями по коленям, то и дело вытирая выступающие слезы. Остановился он так же неожиданно, как и начал.

– А ты, брат, шутник, люблю веселых. – И он стремительно подошел к Павлу. И начал внимательно разглядывать и ощупывать цепочки, заклепки и прочие металлические побрякушки на его костюме. – Тонкая работа, мастеровая, – приговаривал он, – иноземная. Но и наши могут. Могут! – выкрикнул он. – Учиться нам больше надо. Не кафтанами выхваляться и не кивать на древность рода, а учиться у иноземных мастеров. Лексашка! – крикнул он, и денщик тут же появился из-за двери.

– Чего надо?

– Стул еще не приволокли?

– Не было никого.

– Как принесут, пусть немедля сюда тащат.

– Да знамо дело, говорили уже.

– У, скотина ленивая! – крикнул Петр. – Тебе бы все дрыхнуть да воровать. И вообще, как с государем разговариваешь при госте.

Меншиков, не дожидаясь, чтобы в него полетел очередной предмет с царского стола, быстро выскочил за дверь.

– Так ты и вправду государь? – удивился Павел. – Или игра у вас тут такая?

– Государь, государь, – раздраженно сказал Петр, – только без государства государь. Сестричка моя править вздумала, рада, что я тут потешками занимаюсь. Ничего, и мое время придет, мы еще посмотрим, чья возьмет…

Брат, сестра, потешки… Павел тщетно копался в памяти, пытаясь сообразить, где же он все-таки очутился и что происходило в России в конце семнадцатого века. Тем более, когда он думал или говорил о царях, никогда их не представлял своими ровесниками. Царь – это суровый взгляд, корона, трон, скипетр да держава. Лишь одно слово – «потешки», вырвавшееся у юного государя, навело его на мысль.

– Тебя не Петром Алексеевичем, случайно, зовут? – спросил он, спеша ее проверить.

– Конечно, – оторвавшись от своих мыслей и прервав гневную речь, удивленно ответил тот.

– А какой сейчас год?

– Девяносто пятый. Слушай, ты давай-ка о себе расскажи, кто такой и откуда? А то мы все попусту болтаем.

– Я – Пашка, – вздохнув, в очередной раз начал рассказывать он свою историю. А сам лихорадочно пытался сообразить, на сколько лет при переносе он ошибся. Отсчитывал от даты, которую назвал Никита Романович, он ее запомнил. Выходило, почти на пять-шесть лет. – Хочешь верь, хочешь не верь, – между тем продолжал он свой рассказ, – но я совсем из другого века. Ищу здесь девушку Дашу, она тоже из нашего времени.

– Неужто сбежала?

– Нет. Просто неосторожно переехала, а куда, точно я не знаю. Вот и езжу везде, ищу ее. И на поле Куликовом был, и на Угре-реке, и у Грозного, теперь вот к вам приехал.

Павел говорил, а сам внимательно наблюдал за Петром. Но в глазах того ничего, кроме веселого любопытства, прочесть было нельзя.

– Так, а сам-то ты где живешь?

– На Волге, в одна тысяча девятьсот девяносто третьем году.

– В каком?! – Не дожидаясь ответа, Петр вновь громко расхохотался. – Это по-каковски будет? Ну, раз ты так далеко живешь, значит, все про нас знаешь?

– Все не все, но кое-что знаю.

– Так ты потому и спросил, как меня зовут?

– Конечно, я же не знал, где оказался.

– А что ты слыхал про Петра Алексеевича Романова?

– Про Петра Первого! – воодушевленно начал Павел. – Ты славно царствовать будешь, шведов разобьешь, Санкт-Петербург на Неве построишь, флот в России создашь и вообще, – замялся парень, не зная, что еще сказать, – тебя во все века помнить будут.

Глаза Петра, слушавшего эти слова, явно заблестели.

– Уважил, уважил, – заметил он, – твои бы слова да Богу в уши.

В это время двери распахнулись, и в комнату вошли Алексашка и Ботало.

– Все обыскали, нету там стула, – бодро отрапортовал Ботало.

– Как нету? – гневно нахмурил брови Петр. – Ты же говорил, что в лесу оставил.

– Тогда было, сейчас нет.

– Это как это нет? Кто взял? Или ты место перепутал?

– Никак нет. Место есть – стула нет.

– Слушай, – повернулся Петр к Павлу, – он говорил, где тебя встретил, стул был какой-то, не нашенской работы. Так это?

– Не стул, а кресло, – заволновался Павел. – Вернее, даже машина времени, так это ее потеряли, что ли?

– Да вот этот остолоп говорит, что боле его там нет.

– Петр Алексеевич, государь, – горячо заговорил Павел, собирая все титулы собеседника, – его обязательно найти надо. Если утащил кто любопытный, большую беду наделать может. Ведь я на нем и приехал сюда к вам.

– На стуле? – Брови царя удивленно поднялись вверх.

Павел согласно закивал.

– Слыхивали? – грозно спросил Петр, оборачиваясь к вошедшим. – Носом землю ройте, все кругом обыщите, но без стула чтобы не смели мне на глаза показываться. Так-то с ними! – обернувшись и весело подмигнув Павлу, заметил Петр, когда дверь закрылась. – Теперь найдут. А чуть слабинку дать, на шею готовы сесть и ножки свесить. Ты давай-ка мне про этот сундучок поведай. Зело любопытство разбирает, что за штуковина такая.

– Это магнитофон, – пояснил Павел, – чтобы музыку слушать.

– А, так это шкатулка музыкальная, видал такие, только другой работы.

– Можно считать, что шкатулка, – согласился парень, включив магнитофон на минимальную громкость.

Петр вздрогнул от раздавшихся звуков и с любопытством следил за манипуляциями своего гостя.

– Знатная штуковина, – заметил он, – только не музыка это.

– Это смотря на чей вкус. Но магнитофон не только это может, – осенило вдруг Павла, – он и речь записать может.

– Это как? – не понял явно заинтересованный диковиной Петр.

– Ну-ка, отдай какой-нибудь приказ, – включая запись, попросил Пашка.

– Кому?

– Да хоть кому, только чтоб громко и с чувством.

– Ляксашка! – начал орать Петр.

К его удивлению, дверь отворилась, и на пороге появился денщик.

– Ты здесь? – Тут Петр не на шутку осерчал. – Я ж тебе сказывал, чтоб без стула ноги твоей здесь не было. Запорю, сгною заживо, пошел вон, пес шелудивый. Так-то царского приказа слушаешь? Выполнять, что говорено! Живо!

Меншиков, поначалу захотевший было оправдаться, пулей вылетел за дверь.

Павел выключил магнитофон, а Петр, отдуваясь, сел на скамью, еще остывая от вспышки гнева. И вдруг снова вскочил со скамьи.

«– Запорю, сгною заживо, пошел вон, пес шелудивый», – раздалось его голосом из магнитофона. А оттого, что Павел добавил звука, эффект был потрясающий. Петр оторопело замер на месте, глядя то на магнитофон, то на хохочущего парня. Наконец пришел в себя и, утерев со лба пот, возбужденно усмехнулся.

– Про птиц диковинных я слыхал, попугай зовется. Но чтобы какая-то шкатулка могла повторять, да еще голос подстраивать, – такого нет, не слыхивал. Ишь, чего только не удумают иноземцы.

– Да не иноземцы, – все еще веселясь, заметил Пашка, – это у нас, в России, сделано.

– Ишь ты, – удивленно покачал головой Петр. – Знать, и у нас мастера есть. – Он ненадолго задумался. – Да есть же, есть, конечно. Только дать им возможность дело наладить. Чтоб не богатый, знатный, родовитый, но глупый стоял во главе этого дела, а пусть низкий, но головастый да мастеровой. Ото сна надо пробудить Россию. А знаешь, – загорелся он пришедшей в его голову мысли, – пойдем я тебе свое хозяйство покажу.

– Так ночь же, – возразил Павел.

– Ну и что? Почивать хочешь?

– Нет, нет.

– Так идем!

Взяв факел, Петр пошагал впереди.

– Ты с кузнечным ремеслом знаком? – порывисто идя и не оборачиваясь, спросил Петр.

– Видел только.

– Чего видел-то?

– Кузницу.

– Сейчас я тебе свою покажу.

Петр и вправду привел его в кузницу, скинул кафтан, раздул в горне огонь. Причем глаза его в это время радостно сияли. Затем надел кожаный фартук, щипцами раскалил в огне какую-то заготовку и показал Павлу на тяжелый молот.

– Бери.

Тот взял его, а Петр начал небольшим молоточком постукивать по заготовке. Павел стоял, не зная, что ему делать.

– Чего стоишь, олух? – закричал Петр. – Бей, говорю! – И он еще раз требовательно постучал по заготовке.

Павел размахнулся и что было силы вдарил, метя по тому месту, куда показывал государь. Но по неопытности и от волнения промазал. Удар пришелся совсем рядом, и молот лишь отбросил заготовку.

– Длань отсушил, черт косорукий! – закричал Петр, тряся клещами. – Пшел вон, бездельник! Запорю! – орал царь, а растерявшийся Павел виновато стоял, опустив голову.

Постепенно гнев государя остыл.

– Не тужи, не боги горшки обжигают. – И добавил: – Да и я хорош, сразу к молоту тебя допустил. Да уж больно руки зачесались, когда сюда пришли. Идем дальше, я и другое тебе покажу.

Вместе с царем Павел обошел столярную, плотницкую мастерские, типографское помещение, осмотрел оборудование каменщиков. Все это Петр показывал, не скрывая своей гордости. Знай, мол, наших. Причем, как понял Павел из рассказа, сопровождавшего этот осмотр, царь не только организовал эти мастерские, но и сам был в них прилежным учеником.

– Так это что, – не выдержал он и задал интересующий его вопрос, – ты сам-то, государь, и каменщиком, и плотником, и кузнецом выучился?

– И типографом, и столяром, и часовщиком, – смеясь, ответил юный царь. – Я тебе утром на главной башне нашей крепости часы с боем покажу. Восемь колоколов затащили, то-то потеха была.

– Слушай, да не царское же это дело, – удивился Павел, – камни класть да молотом стучать. Был бы я царем, нашел бы себе дело позабавнее.

– Не те речи говоришь, Павел, – нахмурив брови, прервал его Петр. – Отстаем мы от Европы. Сам вишь, какие штуковины они наловчились делать – голосом человечьим говорят. А корабли, а мануфактура, а кожевенное дело… Почитай, везде обошли. Учиться нам надо. И работать надо, не жалея дланей своих. Многому еще учиться надо, сам вкалывать буду и других работать заставлю. Не для себя – для славы российской живем. Мы вот здесь, – продолжил он, – крепость отстроили. Днем штурмуем, планы разрабатываем. Софья думает: играет, мол, и бог с ним. Не игра это, не игра. У меня тут не по родовитости отличают, а по мастерству да умению. Я сам в своих полках с барабанщика начинал. Лексашка Меншиков низкого происхождения, несмотря что увалень, расторопен, услужлив, изворотлив, хитер. Люб он мне. Пусть низкого происхождения, а придется – и генералом его сделаю.

– Он генералиссимусом будет, – вспомнил историю Павел.

– Чего?

– Генералиссимусом.

– Эк, куда хватил, – рассмеялся Петр, – ты ему лучше это скажи, даже по душе придется. Много нам знать надо, Павел, – продолжал рассуждать Петр, – я вот четыре правила арифметики совсем недавно только узнал. Учителей нам надо добрых, иноземных. И стыдиться этого не след, пусть учат, к нашей мощи да звания, никто тогда за Россией не угонится.

Немного прошли молча. Петр шел широко, стремительно, погруженный в свои думы. А Павел с большим интересом слушал слова самого Петра Первого и просто поражался тому, что говорит их царь – почти его ровесник. Сам он в свои годы ни о какой славе России даже и не задумывался.

«Просто он, наверное, с детства знал, – подумал Павел, – что ему предстоит царствовать и за всю страну отвечать, так и воспитывался. Нет, непросто, однако, быть царем. Это тебе не на троне сидеть да во все стороны приказы слать».

– Погоди, – прервал его мысли Петр, – тут мне недавно Яков Долгорукий из Франции инструмент интересный привез, астролябия называется. По нему, говорят, можно, стоя на месте, расстояние до самого далекого предмета определить. Только вот никто показать не может, как это делается. Яков привез, а расспросить разумения не хватило. Я уже всех опросил: и иноземцев, и в Немецкой слободе, все только руками разводят. Ты не слыхал ли, случаем?

Павел лишь отрицательно помотал головой.

– Вот видишь, – вздохнул Петр, – я и говорю, учиться нам надо, учителей добрых. Мои-то, Никита Зотов да Нестеров, неплохи, конечно, да и они знают только то, что знают. Иноземный опыт нам надобен.

Они вновь вернулись в кабинет. Заметив, что Павел посмотрел на стол, где помимо всего прочего были разложены книги, Петр подошел и взял их в руки.

– «Библия в лицах с летописцем», «О Луне и обо всех планетах небесных», «Персовник на латинском в пергаменте белом», – вслух прочел он, – эти я уже изучил. А знаешь, сколько на свете книг умных написано, сколько наук изучается, – вздохнул он с тоской, – не объять, не освоить их все разом. Ране надо было учиться, да никто про то не думал, а я недоумком вовсе был.

«Ничего себе недоумок, – подумал Павел, – столько ремесел освоил, книг изучил, военное искусство постигает. Если он недоумок, то я тогда кто?», но вслух этого, конечно же, не сказал.

– Да ты ложись, поспи, – сказал Петр, заметив, что собеседник клюет носом. – Утром еще поговорим.

Но в это время в коридоре раздался шум, и в проеме распахнувшейся двери появилась широко улыбающаяся физиономия Алексашки Меншикова.

– Все в порядке, герр Питер.

– Так чего ты стоишь, волоки сюда, не томи душу, – вскочил в нетерпении Петр.

Денщик выглянул в коридор, и в комнату, держа кресло и тяжело пыхтя, ввалился Ботало.

– Вот оно, – устало улыбаясь и стирая со лба пот, сказал он.

– Ага, – торжествующе сказал Петр, – нашел! А я что говорил. Где нашли?

– Там же, в лесу, и стояло, – насупившись, ответил Ботало.

– Говорил тебе – место перепутал.

– Никак нет, – упорствовал Ботало, – поначалу он был, потом не было, а потом снова был.

– Тьфу ты, дурья башка, ужель так бывает?

– Нечисто это, ей-богу, нечисто, – взглянув на государя, вдруг горячо зашептал барабанщик. – Вот и он. – Ботало показал на Павла. – Появился невесть откуда. Сначала не было, а потом свистнуло что-то, и есть. Я уж, грешным делом, решил, что задремал ненароком, а теперь, мыслю, нечисто все это.

Петр посмотрел на него, на Павла, снова на барабанщика.

– Эх ты, нечисть, – сказал он, – как чего не понимаем, так сразу и нечисть. Не спал бы на посту, не плутал бы по лесу, так и на нечисть кивать меньше бы пришлось.

– Можа, и так, а это тогда что? – И он торжествующе достал из-за пазухи прозрачный целлофановый пакет, в котором лежало что-то обернутое бумагой. – Когда я этого уводил, на стуле ничего не было, а теперь вот. – И он протянул пакет государю.

Поначалу Павел даже не сообразил, что вызвало такое изумление барабанщика и государя. И лишь когда Петр, изумленно восклицая, стал мять пакет и рассматривать его на свет, понял, что полиэтилен для века, где в избах до сих пор в окна натягивали бычьи пузыри, вещь, конечно же, удивительная и уникальная.

А когда царь, отложив в сторону пакет, развернул бумагу, которая также вызвала его удивление, пришло время удивляться и ему самому. Он даже не удержался от восклицания, и все разом обернулись к Павлу.

– Бабушкин пирог, – еще не веря глазам, проговорил он, – наверное, с капустой.

– Бабушкин? – переспросил Петр. – А ну-ка попробуем.

И отломал от круглого, в форме сковороды, пирога приличный кусок.

– Вкусный, – через минуту отметил он, – только не с капустой, а с курицей и еще не пойму с чем. Бери, пробуй сам. – И он протянул Павлу кусок.

Тот, еще не оправившись от удивления, только сейчас понял, что уже порядком проголодался. И, не переставая размышлять о том, как мог попасть пирог в семнадцатый век, он отдал честь бабушкиному пирогу. Но, даже съев его, Павел так и не нашел ответа на мучивший его вопрос.

– Так из чего он? – спросил Петр, отламывая очередной кусок пирога. – Замечательная стряпуха. Мне бы на кухню такую бабушку.

– Курник это, курица, картошка да лук, – пояснил Пашка, – у бабы Нади он здорово получается, и с капустой тоже.

– А что такое картошка?

Павел рассмеялся:

– Как что? Корнеплод.

– И где же он растет? – не отставал юный царь.

– Да везде, где посадят, – начал было Павел, но тут же прикусил язык, вспомнив, что картофель и табак в Россию привез не кто иной, как Петр Первый. А раз он сидел перед ним, а от роду ему было лет четырнадцать – пятнадцать, то никакой картошки в России еще не было. Поэтому он тут же поправился: – То есть она везде вырастет – семена только в землю брось, и урожай богатый дает. Растет она сейчас в Америке и некоторых других землях. Вот кто бы ее в Россию завез – большое благо всем сделал бы, – многозначительно добавил он, глядя на государя.

– Завезем, все завезем, – отреагировал тот, – все лучшее возьмем. А вот мешок этот из мягкого стекла сделан? – заинтересованно спросил он.

– Вот этого я не знаю, – боясь совсем запутаться, если начнет объяснять, честно признался Павел, – этим наука химия занимается. Только не стекло это, а пленка химическая.

– Чудеса, – только и нашелся что сказать Петр, поглядывая сквозь полиэтилен на всех присутствующих. – Можно его у тебя выкупить?

– Возьми на память, – улыбнулся Пашка, – дома у меня таких полно.

Петр не заставил себя долго упрашивать.

– Ляксашка, – обратил государь внимание на Меншикова, который громко вздохнул, когда последний кусок пирога исчез со стола, – ты чего вздыхаешь: вроде не жрать, а спать хотел, вот иди и дрыхни. Не торчи здесь истуканом. Да и ты иди, – отпустил он Ботало. – А теперь давай про этот трон расскажи, – обратился к Павлу, когда они остались вдвоем, – чую, это самая большая заморская диковинка.

– Слушай, – наевшись и видя перед собой машину времени, Павел значительно повеселел, – я ведь здесь не на экскурсии. И хоть ты царь, но все равно так нечестно. Ты все спрашиваешь и спрашиваешь, а на мой вопрос так и не ответил.

– На какой вопрос? – удивился Петр.

– Я про девушку спрашивал, про Дашу. Она к вам несколько лет назад могла приехать, на нее обязательно внимание бы обратили. Она вам несколько странной должна была бы показаться. Если ее тут не было, то и мне делать нечего, уезжать надо.