Текст книги "Бездна"

– Что есть справедливость? – отозвался Чердыня. Он за руку поздоровался с каждым из присутствующих. Двоих он знал – Наемник и Мак, давние компаньоны Дрейзе, третьего представил сам Барон. Он сказал просто: – Кабан. Человек проверенный.

Чердыня догадался, что в команде Барона Кабан занял место Крайнего. Крайнего убили полгода назад в Берлине. Тогда команда Барона тоже работала по заданию Чердыни. Чердыня протянул руку, сказал: Чердыня, – и сел к столу. Барон предложил виски. Выпили – символически, по глотку. Чердыня закурил.

– Что же, господин подполковник, привело вас ко мне? – спросил фон Дрейзе.

– Есть дело, – ответил Чердыня. Барон уже несколько раз выполнял некоторые поручения Чердыни – те, которые начальник СБ «Промгаз» по каким-либо причинам не хотел доверять своим сотрудникам.

– Дело? – произнес фон Дрейзе. – На миллион?

Чердыня подозревал, что Барон лезет в рискованные предприятия не из-за денег – он определенно не беден… по крайней мере не настолько беден, чтобы рисковать головой из-за денег… Чердыня подозревал, что Барону нравится риск. Хотя деньги нравятся тоже.

– Легкая прогулка, – сказал Чердыня. – Но с риском.

– Ага!– сказал Дрейзе. – А… где?

– Среди руин и человеческих отбросов.

– Это нам подходит, – произнес потомок прусских аристократов.

– Тогда для начала вам следует перейти на диету, перестать бриться и принимать душ.

* * *

Утром Студент с Глебом привели собаку – среднего размера трехцветного кобелька. Пес был явно бездомный – худой и напуганный. Студент привязал его к верстаку в гараже. Сам сел в стороне, закурил. Подошли Дервиш, Кот и Немой.

Пес сидел напряженно, боязливо косился на людей.

Дервиш сказал:

– Боится… Жизнь, видно, у него не шибко сладкая.

Кот буркнул:

– Ага… а мы, г-гуманисты, решили ее еще п-подсластить.

Он сплюнул и ушел. Через минуту вернулся, принес миску с гречневой кашей и сосиской, поставил рядом с собакой: ешь, п-псина. Пес покосился – он давно уже не ждал от людей ничего хорошего и сейчас тоже ожидал подвоха. Он смотрел то на миску, то на людей. Спустя три-четыре минуты голод пересилил страх, и пес принялся за еду. Он жадно ел, а пятеро мужчин сидели на досках и смотрели, как он ест. У них были угрюмые лица.

Пес съел все неправдоподобно быстро и вылизал миску.

Студент, а вслед за ним Глеб вышли вон из гаража. Кот поднялся, затушил сигарету и тоже собрался выйти, но в дверях остановился.

– Может, – сказал Кот, – не надо на с-собаке? С–собака-то чем п-провинилась?

– А на ком? – отозвался Дервиш.

– Это как раз не п-проблема. У нас тут к-как раз ликвидация наметилась. Так что есть достойный, т-так сказать, кандидат.

– А что за кандидат?

– П-предатель. Некто Сердюков… Я вам докладывал.

– Да, я помню, – Дервиш нахмурился, потом сказал: – Обвинение в предательстве – тяжкое обвинение… Вы уверены?

– Уверены, – ответил Кот. – П-предатель. П-предателей уничтожать надо не раздумывая.

– Это эмоции, Виктор. Мы не имеем права на эмоции. Если мы точно знаем, что Сердюков – предатель, мы должны прикинуть, нельзя ли его использовать. Например, для дезинформации «гестапо».

– Мы рассматривали этот в-вариант – не к-катит.

– Ну что ж?.. А когда вы планировали провести ликвидацию?

– Г-готовы хоть сегодня. Он живет неподалеку, в д-деревне на Рыбинском водохранилище.

– У кого он был на связи?

– У Г-Горина.

Дервиш немного подумал и сказал:

– Ладно. Завтра мы с Гориным наведаемся к нему.

– А мы?

– А вы с Немым поедете в Карелию, в Петрозаводск.

Кот улыбнулся и отвязал собачонку: беги, псина.

Рано утром Кот и Немой уехали. Горин был огорчен. Ему определенно хотелось спросить у Дервиша, куда тот отправил его товарищей, но он не спросил.

Спустя час отправились за предателем. Через три часа болтанки по совершенно убитым дорогам были на северном берегу Рыбинского водохранилища. С собой привезли надувную лодку с мотором.

В дороге Горин рассказывал про предателя:

– Он, сука, троих сдал. Никогда бы его не заподозрили, но он прокололся. Ма-аленькую ошибку совершил – мы сами сначала ничего не заметили. А когда заметили, провели контрольную операцию.

– Где брать его будем? – спросил Дервиш.

– Он рыбак заядлый. Каждый день на рыбалке. Лодка у него нарядная, приметная – бело-красная. Надо посмотреть, стоит у причала или нет. Если нет ее, то, значит, он и сейчас на воде.

Студент прогулялся к причалам, где стояли лодки местных. Вернулся и доложил, что бело-красной лодки нет. Тогда накачали и спустили на воду надувнушку. Горин поставил на транец десятисильный китайский «Хуанхэ». В лодку погрузили удочки, автомобильный аккумулятор и «Ужас». Сели трое – Дервиш, Соколов и сам Горин. Студент остался на берегу.

«Хуанхэ» ровно запел, двинулись. Соколов сидел впереди, был мрачен… Прошли между зарослей камыша, выскочили на чистую воду. Гуляла волнишка, раскачивала полтора десятка разномастных лодок и катеров. Бело-красной среди них не было. Пошли на юг вдоль западного берега и вскоре обнаружили ее. Горин натянул на голову капюшон. Прошли совсем рядом с бело-красной – метрах в десяти. Мужик в лодке недовольно покосился.

– Он? – спросил Дервиш.

– Он, – сквозь зубы процедил Горин. – Он, тварь такая.

– Вот и ладушки. Теперь нужно выбрать позицию для выстрела… Так, чтобы других рыбачков не зацепить.

– А если попробовать во-он с того мыска? – предложил Горин. Дервиш согласился: – Пожалуй. – И тут же обратился к Соколову: – Как думаете, Алексей Захарыч – достанет?

– Достанет, – проворчал Соколов. – С усилителем достанет.

В борт ударила волна, обдала всех брызгами.

Спустя три минуты подошли к мысу, высадились. Горин вынес на берег упакованный в непромокаемый чехол «Ужас» с антенной, потом треногу и аккумулятор. За минуту все собрал. Он встал на колено, навел антенну на бело-красную лодку, посмотрел на дисплей прицела и сказал:

– Ого! Не далеко ли будет?

Дервиш тоже посмотрел на дисплей. В окошке дальномера светилась цифра «723,7». Рыбак был виден так же хорошо, как три минуты назад, когда они прошли в двадцати метрах от его лодки. Он курил и ветер относил в сторону дым его сигареты. Дервиш обернулся к Соколову:

– Семьсот двадцать метров… Достанет, Алексей Захарыч?

– Достанет. Я ночь не спал, и кое-что просчитал. По моим расчетам получается: достанет. Даже и с запасом… Поставьте на таймере десять секунд.

Горин сказал: оґкей, – выставил в окошке цифру «10», и прильнул к прикладу. Ветер шевелил его волосы.

Соколов нервно произнес:

– Что вы тянете?

Дервиш положил руку на плечо Соколова, слегка сжал. Горину сказал: давайте, Геннадий… Горин кивнул: даю… На дисплее прицела было хорошо видно лицо предателя – круглое, румяное, с пшеничными усами. Вполне симпатичное лицо человека, который любит жизнь – женщин, рыбалку, баньку. Любит выпить, хорошо закусить, смачно рассказать анекдот… Горин видел в прицеле лицо человека, который сдал «гестапо» трех других человек. Которые тоже любили жизнь… Геннадий Горин нажал на спусковой крючок – нелепый рычажок от бытового прибора. На дисплее вспыхнула красная точка… В первую секунду – она показалась очень длинной – ничего не произошло. И во вторую тоже. Предатель все так же сидел в лодке и, возможно, что-то напевал – губы под усами шевелились. Но уже в следующую секунду Сердюков дернулся и тревожно посмотрел в сторону, откуда «прозвучал выстрел». Еще через секунду его лицо изменилось. На нем отчетливо промелькнула тревога… нет, страх… нет, ужас… Предатель вскочил. В окошке «Время» светилась цифра «5». Когда цифра «5» превратилась в цифру «6», предатель закричал и прыгнул за борт. Он пытался плыть, но «Ужас» был сильнее. Несколько секунд жизнелюб Сердюков панически барахтался в воде, беззвучно кричал и хватал ртом воду. Потом он исчез, на поверхности осталась бело-красная, как лодка, панама. Она плавно покачивалась на волне. Над пустой лодкой парили, орали чайки. Их привлекала рыба, что трепыхалась в луже на дне лодки.

Обратно ехали молча. Дервиш поглядывал на Соколова – он помнил о судьбе Ракетчика. В 13–м году Ракетчик, он же доктор технических наук Борис Витальевич Степанов, «на колене» изготовил ракету, которая уничтожила Башню. А потом не смог жить с мыслью, что вместе с Башней его ракета убила три тысячи человек… Дервиш хорошо помнил эту историю, опасался неадекватных реакций со стороны Соколова и корил себя за то, что не провел предварительный «сеанс психотерапии». Нужно было, думал Дервиш, достать фотографии людей, которых арестовали с подачи предателя Сердюкова и рассказать о них, об их семьях, детях, увлечениях… Дервиш решил, что непременно сделает это, как только они вернутся в Максатиху, но вышло иначе – Соколов вдруг сам обратился к нему:

– В том, что машина хорошо работает в режиме «снайпер», мы убедились. Так?

– Так.

– Теперь нужно будет провести еще одно испытание. Необходимо проверить, как она работает в режиме «толпа». Особенно если эта «толпа» спрятана за стенами зданий… Вы подумайте, где и как это осуществить.

– Есть, товарищ профессор, – ответил Дервиш.

В тот же день Дервиш позвонил в Петербург и попросил Мастера приехать в Максатиху.

* * *

С утра ОПОН должен был продолжить зачистку промзоны. Грузовики с бойцами уже прибыли на исходную, когда из ГУВД поступила команда: к операции не приступать, ждать особого распоряжения. Бойцы гуляли по тенистым дорожкам кладбища, сидели на скамейках или прямо на могилах, курили. Идти в эту промзону совершенно не хотелось. Прошел слух, что сержант, который накануне попал в «волчью яму», умер ночью в госпитале. После этого идти на «Территорию Зла» захотелось еще меньше… А над ней парил «Скаут». Этой «птице» все равно.

Офицеры в штабном автобусе обсуждали вопрос: с чего бы это задерживают начало операции?

Они еще не знали, что три часа назад в ГУВД поступило сообщение: массовые беспорядки в области. Накануне вечером на «чеченских плантациях» взбунтовались батраки. Началось все на одной из «плантаций» под Приозерском – там сын хозяина ни за что избил пожилого работника. Батраки взбунтовались, перебили охрану, повесили на воротах хозяина. Потом сели на два хозяйских джипа, прихватили ружья, отобранные у охранников, и поехали на соседнюю «плантацию». К утру бунт охватил уже два десятка «плантаций». Горели усадьбы, звучали выстрелы, висели на воротах и березах хозяева.

С рассветом на нескольких КАМАЗах и джипах двинулись в сторону Петербурга. По пути громили магазины, жгли полицейские участки, убивали беспредельщиков, захватывали транспорт и оружие. К ним все время присоединялтсь батраки с других ферм, и просто жители поселков. Колонна постоянно увеличивалась. К полудню в ней было не менее пятисот человек. У многих – огнестрельное оружие, захваченное у охраны плантаций и у полицейских. Руководил этой «армией» бывший капитан ВДВ.

Начальник ГУВД доложил министру, министр немедленно поехал к Председателю. У Председателя совершенно некстати оказался Чердыня. Министр Чердыню не любил. Этот сукин сын всюду сует свой нос и уже обнаглел настолько, что вербует агентуру прямо в центральном аппарате МВД. Когда министру про это сообщили, он сильно оскорбился. Еще сильнее министр оскорбился, когда ему передали слова Чердыни о нем, министре: да ему пора погоны надставлять – а то ведь уже места для звезд не осталось… Чердыня ударил по больному – министр очень любил красоваться в форме, во всем этом генеральском великолепии: в золотых позументах, лампасах на портках и, конечно же, в фуражке с очень высокой тульей… На погонах министра выстроились в ряд четыре золотошитые звезды. Им было тесно на погоне. Именно на это намекал Чердыня…

Маленький, тщедушный министр выглядел в форме довольно комично и сам осознавал это, но очень болезненно относился к тому, когда об этом говорили другие. Впрочем, на всяких «других» у министра были методы воздействия, а вот на Чердыню – нет.

Министр завершил свой доклад словами:

– Сейчас они всего в сорока километрах от города… Нужно срочно принимать меры.

Председатель несколько секунд молчал, ел министра глазами, потом заорал:

– Так принимай, еж твою! Или что – будешь ждать, когда они придут сюда?

– Чтобы их остановить, нужно выдвинуть вперед боеспособное соединение.

– Ну выдвигай.

– Мне… некого.

– Что значит некого? У тебя больше миллиона дармоедов. Да еще две бригады внутренних войск «временно» – уже три года – тебе подчинены… Это значит «некого»?

– Обе бригады особого назначения переброшены в пермские лагеря. Вернуть их обратно можно будет в лучшем случае часов через пятнадцать. Единственная реальная сила в столичном регионе – ОПОН – сейчас в распоряжении Генриха Теодоровича. Прочесывают промзону на Охте.

Председатель сказал:

– Еж твою мать! В стране миллион ментов, а послать навстречу деревенскому быдлу некого.

Чердыня усмехнулся:

– Противостоять хоть сколь-либо организованной силе наша доблестная полиция уже не способна.

Министр сказал:

– Если бы мне разрешили применить установки «Ужас»…

Чердыня отрезал:

– Исключено. В сложившейся обстановке ни один «Ужас» не выйдет из стен охраняемых помещений. Еще не хватало, чтобы эти батраки отбили у твоих пару «ужасов»!

Председатель обхватил голову руками, сказал:

– Нет, это просто пи**ец какой-то!

Через двадцать минут после этого разговора командир ОПОН получил приказ выдвинуться навстречу бунтовщикам. Зачистка промзоны была отложена на неопределенное время.

* * *

По приезду в Петрозаводск Кот и Немой сняли квартиру в городе и респектабельный коттедж на базе отдыха. База располагалась на самом берегу Онежского озера, неподалеку от города, а квартира находилась почти напротив управления полиции… Арендовали два джипа. Это были российские УАЗы модели «Патриот» в китайском исполнении. И назывались они теперь «Железный дракон».

* * *

Следующий испытание «Ужаса» состоялось вечером на трассе Москва – Минск. К трассе подъехали со стороны Рузы, остановились в высохшем перелеске. Впереди, оседлав трассу, стоял блок-пост – похожее на вокзальный сортир сооружение из серых бетонных плит. На углах и на крыше сооружения стояли прожектора и видеокамеры.

С приближением «комендантского часа» движение по трассе значительно уменьшилось и к девяти вечера на дороге было практически пусто. Только время от времени проезжали полицейские автомобили.

– Начнем, пожалуй? – спросил Соколов.

Дервиш ответил:

– Пожалуй, стоит дождаться начала «комендатского часа».

Стали ждать. Соколов еще раз проинструктировал Студента и Глеба:

– Ближе указанных ориентиров ни в коем случае не подходить. Я примерно посчитал КПД установки…

– Коэффициент полезного действия?

– Нет, коэффициент психического давления – есть такая величина… Я рассчитал КПД, но я не знаю точных границ фокуса. Поэтому лучше перестраховаться. Понятно?

Студент и Глеб выдвинулись вперед, обхватили блок-пост с флангов. У каждого был пистолет, по паре гранат и камера. Близко не подходили, наблюдали примерно со стапятидесяти метров.

Уже вечерело и над ручьем в низинке начал подниматься туман.

– Туман, – произнес Горин.

Соколов отозвался:

– Туман – это, в принципе, хорошо. Теоретически высокая влажность – дождь, туман – несколько увеличивает мощность установки.

Дервиш спросил:

– Скажите мне, пожалуйста, Алексей Захарыч, откуда вы все это знаете? Как я понимаю, вся сколь-либо конкретная информация по «Ужасу» засекречена.

– Верно, информация засекречена. Но, во-первых, я уже довольно давно работаю в смежных, так сказать, областях и есть некоторые пересечения… Во-вторых, информация все равно имеет свойство просачиваться – случайно, косвенно, фрагментарно. Иногда полезную информацию можно почерпнуть в какой-нибудь публикации, не связанной напрямую с проблемами контроля за поведением человека и воздействия на него. Например, австралийские биологи спроектировали прибор для лечения наркомании. Это тоже генератор биоволны, и его принципиальная схема не является секретом. Более того, они выложили в Сети довольно много отчетов по воздействию. Пресловутая мировая паутина – это, конечно, очень большая помойка, но иногда там можно найти что-то путное. И когда вы начинаете искать что-то целенаправленно, то непременно находите… И, наконец, в-третьих: в науке, Евгений Василич, бывают догадки, открытия, озарения, если хотите. И ученый до чего-то может дойти сам. Я ответил?

– Вполне, – кивнул Дервиш. – В разведке информацию добывают примерно так же.

Сержант народной полиции по фамилии Колышев посмотрел на часы, висящие на стене – до начала «комендантского часа» осталось пятнадцать минут. Колышев обратился к старшему по службе:

– Без пятнадцати… не пора ли?

– А то, – ответил старший сержант Чирей. – Давай, Тошнила.

Сержант Тошнотный вытащил из шкафчика бутылку водки, стопку пластиковых стаканчиков, закусь. Трое молодых смотрели на сержантов с завистью – сержанты сейчас выпьют и сядут играть в карты, потом завалятся спать. А молодым нести службу. Таков неписаный закон.

Тошнила разлил по стаканам водку, Чирей сказал:

– Ну, господа сержанты!

Три пластмассовых стаканчика глухо стукнулись, сержанты выпили и стали закусывать казенными харчами. Настроение у них было превосходным. Колышев вытащил из ящика стола колоду и хлестко шлепнул ее об стол.

– Ну, что, господа сержанты, – сказал Колышев, – по маленькой?

– Погоди, Кол, – отозвался Чирей. – Отзвонюсь старшому, тогда и начнем. Пока курите.

В салоне микроавтобуса запищала радиостанция – Студент доложил, что вышел на позицию. Спустя минуту такое же сообщение поступило от Глеба. Горин занял место за установкой. По дальномеру дистанция до объекта составляла чуть больше пятисот метров… Быстро стемнело, но из-за леса выползла луна, наполнила все декоративным светом. В лунном свете темная туша блок-поста с желтыми узкими щелками бойниц казалась жилищем колдуна. Трасса была совершенно пуста. Часы показывали 21:58.

– Огонь, – буднично скомандовал Дервиш, и Горин нажал на спуск.

Рядовой Сливченко сидел за пультом и ждал, когда на часах вспыхнут цифры 22:00. Как только эти цифры вспыхнут, Сливченко обязан громко гаркнуть: господин сержант, время доклада дежурному… Тогда за пульт сядет Чирей, а у Сливченко будет пара минут, чтобы выкурить сигарету.

Часы показывали 21:58, Сливченко смотрел на мониторы. На четырех мониторах была трасса. На пятом – «пятачок» перед блок-постом. Шестой монитор не работал… Сливченко было скучно. Он уже около года отпахал на этом блок-посту. А это – сутки через трое – считай, почти девяносто суток уже набежало. А если посчитать сколько часов пришлось пялиться в эти мониторы, то… в общем, это ж одуреть можно. И ведь самое главное, что ночью там ничего не происходит. Ночью там всегда одно и то же. А если кто-то вдруг проедет, так это свой брат – полицейский… И от мысли, что так будет всегда, и что ему, Игорю Сливченко, всегда придется смотреть на эти мониторы и видеть один и тот же пейзаж, уже до отвращения изученный, рядовому Сливченко вдруг сделалось не по себе. Он не знал почему, но ему захотелось вдруг завыть… И он завыл.

– Что такое, бля? – громко произнес Тошнила за спиной Сливченко.

Сержанты изумленно смотрели на рядового. Трое сержантов еще ничего не ощутили – их мозг защищала волна алкоголя.

Сливченко выл. Второй рядовой, Кизимов, обхватил голову руками. Глаза у него сделались сумасшедшими. Сержанты тоже начали ощущать беспокойство – количество выпитого было невелико и не могло долго блокировать действие «Ужаса». Колышев выронил карты, и они порхнули, как листья, а Тошнила прикусил язык.

– Заткнись, сука, – зашипел Чирей на Сливченко. Однажды Чирей попал под обстрел боевиков из группы «Истребители», был контужен и с тех пор отличался неуравновешенностью и агрессивностью. Зато сейчас внутри старшего сержанта не было ни капли страха.

Сознание остальных полицейских быстро наполнял страх. Страх переходил в ужас…

Сливченко выл.

И только Чирей испытывал какой-то необъяснимый восторг.

Кизимов вскочил, бросился к двери. Он не понимал, что происходит, но точно знал: нужно спасться, нужно бежать отсюда. Кизимов схватился за язык засова, но в панике не мог его отодвинуть. Чирей подскочил, ударил его ногой в спину. Кизимов ударился лицом в дверь, сполз вниз, оставляя кровавый след, а к двери бросился сержант Колышев. Чирей отбросил его в сторону.

Небольшие помещения блок-поста были наполнены невыразимым ужасом… И невыразимым восторгом.

Рация донесла до Студента команду Дервиша «Огонь!». Студент включил камеру, навел ее на блок-пост. Прошло секунд восемь-десять. Ничего не происходило. И вдруг со стороны блок-поста донесся вой… Это был очень странный вой. Он не был похож на вой животного. Но и на голос человека это тоже было мало похоже. От этого воя – жалобного, неестественного – делалось тоскливо… Студент чертыхнулся. Через десять секунд со стороны блок-поста донесся выстрел. Студент поднес рацию к губам, негромко произнес: слышал выстрел.

Рация ответила голосом Дервиша: мы тоже слышали. Фиксируй все на камеру.

Чирей подумал: а что же я раньше этого не понимал?.. Он вдруг вспомнил свои сны, про которые думал, что забыл. Тем более, что он действительно старался забыть их… Но не мог. И вспоминал, вспоминал свои сны во сне. А потом, проснувшись, он догадывался о том, какие сны видел. А потом ему делалось страшно и он «забывал»… А сейчас он все вспомнил наяву. Чирей проникся восторгом и принялся за дело. Он все делал быстро – так, как будто занимался этим каждый день. Все заняло пять минут. Потом Чирей полюбовался на свою работу, выкурил сигарету и затушил ее об пол. Он собрал оружие, сделал глоток водки прямо из горлышка, поставил бутылку на стол и вышел из бетонного склепа блок-поста. Морочила луна, змеей, обозначая устье речки, полз туман, мерцал в лунном свете… Чирей сел в полицейскую машину и поехал по пустой дороге.

Студент доложил: из блок-поста вышел один полицай, уехал на машине… Больше никто не выходит. Разрешите сходить посмотреть?

Дервиш ответил: подождите, – а сам спросил у Соколова:

– Ну что, Алексей Захарыч, разрешим?

А Горин произнес:

– Как-то странно вел себя тот, что уехал… какой-то он совершенно спокойный был. Я в прицел, – Горин кивнул на «Ужас», – видел.

Соколов ответил:

– Ничего странного – скорее всего шизофреник. На них «Ужас» практически не действует. Или действует парадоксальным образом. Например, проявляются скрытые ранее способности… Но чаще вылезают наружу скрытые ранее психические расстройства.

Дервиш сказал:

– Там Студент ждет… Разрешим ему взглянуть на результат?

– Валяйте, – махнул рукой Соколов.

Студент получил «добро», перебрался через ручей, больше похожий на сточную канаву, забитый мусором, пустыми бутылками и приблизился к блок-посту. Массивная стальная дверь была распахнута, на асфальт падал прямоугольник электрического света. Людей внутри было не видно. С камерой в одной руке и пистолетом в другой Студент подошел ближе… Что-то очень тяжелое было разлито в воздухе и звенели сверчки… Студент осторожно подошел и встал слева от двери. Неожиданно чей-то голос громко и отчетливо произнес:

– Тройка, отзовись.

Студент замер.

– Тройка, мать твою, отзовись… Спите там? Или бухие уже?

Студент догадался, что слышит работающу. радиостанцию.

– Чирей, – почти ласково произнес голос, – я тебя, сука, уже предупреждал: будете бухать на службе – всех на хер уволю… Тройка, бля, отзовись!

Студент заглянул в дверной проем… и обомлел. Несколько секунд он смотрел на «натюрморт» внутри помещения, потом шагнул внутрь.

Спустя двадцать минут он вернулся в салон «мерседеса». Горин спросил:

– Чего там у них, Студент?

Саша молча положил на стол камеру. Ее подключили к ноутбуку, просмотрели. Долго все молчали. Потом Соколов сказал:

– Кажется, мы стали еще на шаг ближе к Бездне.

А Дервиш продекламировал:

Es zittern die morschen Knochen

Der Welt vor dem roten Krieg.

Студент и Глеб переглянулись. Глеб сказал:

– Извините, ничего не понял. Кроме того, что это по-немецки.

Дервиш кивнул:

– Да, это по-немецки. В переводе звучит так: «Гнилые кости трясутся. Мир пред кровавой войной»… Начало немецкого марша, популярного в Германии перед Второй мировой.

Утром из Петербурга приехал Мастер. Минут сорок он разговаривал с Дервишем, потом искупался в Мологе и уехал.

* * *

Первый заместитель министра МВД генерал-майор Полянский приехал к Чердыне с докладом о ходе операции по пресечению массовых беспорядков в Санкт-Петербургской губернии. Полянский пользовался некоторым расположением Чердыни. Поэтому министр МВД посылал его к всесильному подполковнику тогда, когда нужно было доложить о чем-то совсем неприятном.

– Операция, – докладывал генерал, – продолжалась весь вчерашний день, всю ночь и к настоящему времени в основном завершена. Большая часть экстремистов уничтожена, но некоторое количество разбежалось. Сейчас их отлавливают по окрестным лесам… К сожалению, ОПОН тоже понес потери. Существенные.

– Конкретней.

– Погибли тридцать шесть бойцов и офицеров, ранены…

– Сколько? – изумился Чердыня. – Сколько опоновцев погибли?

– Тридцать шесть человек.

– А отправляли сколько?

– Всех… Почти четыреста штыков.

– То есть каждый десятый? При разгоне пьяных колхозников?

– Генрих Теодорович, я отлично вас понимаю. Сам возмущен такими потерями. Но тут все не просто. Дело в том, что этих, по вашему выражению, пьяных колхозников, возглавил профессиональный военный. Сумел их организовать, вооружить…

– Зато ОПОН возглавил, как я понимаю непрофессионал. Сумел их дезорганизовать и разоружить… Так?

– Генрих Теодорович, я понимаю, что любое объяснение звучит неубедительно…

– Это верно – неубедительно… Сегодня в восемнадцать часов – совещание по итогам операции. Подготовьте все материалы.

Генерал ответил:

– Так точно. – Секунду помолчал и добавил: – Генрих Теодорович, у нас, кажется, еще одно весьма серьезное ЧП.

– Вся ваша контора, генерал, – сплошное серьезное ЧП. – Чердыня прикурил. – Ну что у вас опять? Гуж оборвался? Аль министр обосрался?

– Хуже.

– Не представляю, что может быть хуже обосравшегося министра, но… рассказывай.

– Происшествие произошло вчера на блок-посту номер семнадцать дробь три. Это на шоссе Москва-Минск. В двадцать два часа, то есть после перехода на ночной режим, начальник смены блок-поста должен был отзвониться в штаб, доложить о положении на участке… Когда в двадцать два ноль восемь с блок-поста семнадцать дробь три доклада не поступило, дежурный по отделу сам позвонил на пост по спецсвязи. Ему никто не ответил. Тогда на пост был выслан наряд. И вот что они там увидели, – генерал поставил на стол цилиндрик флэшки. Чердыня молча воткнул его в разъем компьютера. Флэшка содержала четыре файла. Полянский подсказал:

– Начните со второго.

Чердыня нажал на файл номер два. На мониторе появилась картинка: помещение стандартного блок-поста. Таких за последние годы по стране построили несколько сотен.

Оператор снимал от входа. В кадре был виден пульт дежурного, и сам дежурный сидел за пультом. Что-то странное было в нем, но сразу Чердыня не понял, что именно. Камера уехала влево. В кадре появился стол. За столом сидели два сержанта. В руках одного из них – того, что сидел лицом к камере – Чердыня увидел карты. На столе стояла бутылка водки, пластиковые стаканчики.

Чердыня подумал: дисциплинка, однако… И вдруг понял. Он понял и – остановил картинку. Полянский сказал:

– Я вижу, вы уже все поняли.

Чердыня не ответил. Некоторое время он всматривался в мертвецов, потом спросил:

– А как у этого сержанта держатся в руках карты?

Полянский кашлянул в кулак, сказал:

– Я тоже обратил внимание на этот момент, Генрих Теодорович. В спецсообщении из Москвы об этом не было ни слова, но я специально приказал уточнить детали. Оказалось, что карты прилеплены жевательной резинкой. Тела – чтобы не падали – притянуты к стульям ремнями, а карты приклеены жевательной резинкой… Там еще дальше есть – труп на унитазе сидит. С сигареткой, с газеткой. Тоже жевачкой прилепил. Паноптикум.

– Кто же это их так?

– Начальник смены сержант Чирей. Он перестрелял смену, забрал оружие и уехал на служебной машине. Приехал к теще с тестем – они рядом живут. Там тоже… начудил.

– Начудил?

– Он их убил, а тела раздел и расположил друг на друге так, как будто они совершали половой акт… Там дальше есть. Можно посмотреть… Третий файл.

Чердыня открыл третий файл, бегло взглянул на то, что «начудил» сержант Чирей, и брезгливо поморщился. Потом закурил, сказал:

– А в чем, собственно, дело? У вас каждый месяц происходит какое-то мочилово. Ваши герои на службе пьют, глушат наркоту. Потом стреляют друг друга, прохожих, насилуют женщин. Конечно, этот герой… как его – Чирей?

– Так точно, Чирей.

– Этот твой Чирей, конечно, из ряда вон – психопат. Но почему ты с этим… э-э… паноптикумом ко мне приехал?

– Если бы дело было в том, что убийца – наркоман, алкоголик и психопат, то я, разумеется, не стал бы вас беспокоить. – Полянский сделал паузу. – Возможно, Генрих Теодорович, это был случай несанкционированного применения «Ужаса».

Чердыня произнес:

– Та-ак… Ну-ка, поясни.

– Дело в том, что один из сотрудников остался жив. Он был ранен и упал за пульт… Там, если вы обратили внимание, видно, что в углу торчат ноги. – Чердыня кивнул: да, видел. – Так вот, он упал за пульт, а сержант Чирей, видимо, посчитал его мертвым и поленился вытаскивать… Раненого прооперировали. Три часа назад он пришел в себя. Его допросили. Можно посмотреть файл номер четыре.

Чердыня открыл файл номер четыре. На мониторе появилась больничная палата. Судя по аппаратуре – реанимация. На койке лежал молодой мужчина с забинтованной грудью, смотрел прямо на Чердыню слегка затуманенным взглядом. Голос с кавказским акцентом произнес:

– Я – следователь по особо важным делам Гаджиев…

– Рекомендую, – сказал Полянский, – начать сразу с восьмой минуты… Главное – там.

Чердыня мазнул по монитору пальцем, сдвинув запись на семь минут вперед. На мониторе по-прежнему был мужчина с затуманенным взглядом.

– Я сидел на пульте, – рассказывал мужчина. Он говорил несколько замедленно, делая паузы. Чердыня подумал, что это из-за наркоза. – Время приближалось к десяти. Я ждал, когда сержант Чирей сядет за пульт, чтобы доложить дежурному… И вдруг… Вдруг мне стало страшно.

– Почему?

– Почему?.. Я не знаю, почему. Просто мне вдруг стало страшно.

– Страшно потому, что сержант Чирей начал стрелять?

– Нет, он еще не начал стрелять.

– Тогда почему тебе стало страшно?

– Я… не знаю. Просто вдруг мне захотелось завыть.

– Завыть тебе захотелось?

– Да, завыть… И я завыл.

Пауза. После довольно долгой паузы следователь по особо важным спросил: