Текст книги "Все люди – братья?!"

Шефство или рабство?

Как ни странно, в седьмом классе я немного взялся за ум. Мать больше всего боялась, что я пойду, как она выражалась, по кривой дорожке. Множество моих сверстников мечтало стать летчиками, и я, хотя меня укачивало даже в автобусе, тоже настроился поступать в летную спецшколу в Харькове. Мать и брат, который учился в лесном техникуме, камня на камне не оставили от летной мечты, уговаривая готовиться к поступлению в лесной техникум на отделение механизации. А мне хотелось стать еще и геологом… Для того чтобы поступить в спецшколу или геологический техникум, следовало хорошо закончить семилетку. И я так взялся за учебу, что меня вскоре избрали даже комсоргом класса.

Мать и брат все-таки уговорили ехать в поселок Кочеток и поступать в Чугуево-Бабчанский лесной техникум. Хоть два года буду находиться под присмотром брата – сбылось желание матери. И она оказалась права – мои друзья детства зачастили в места заключения, получая весьма длительные сроки за крутое поведение.

Поселок Кочеток находится в нескольких километрах от Чугуева, расположен на двух живописных холмах на крутом берегу Донца. Места, как и в Изюме, удивительно красивые. Не случайно здесь проснулся могучий талант великого русского художника И. Е. Репина.

Мой брат учился на два курса старше, поэтому мне легче, чем моим однокурсникам, привыкалось к новой обстановке. Виктор вначале поступил в Горловский горный – там все ходили в красивой форме, после окончания зарабатывали кучи денег. Но как только их опустили в шахту, и он увидел, как писал поэт Николай Анциферов, «я работаю, как вельможа, я работаю только лежа», в тот же день собрал вещички и явился домой.

Поэтому он поступил в лесной техникум, тем более что и сестра закончила такой же, и ее муж Николай Платонович Васильке Но они стали лесоводами, а брат и я приобретали специальность техников – механиков лесного хозяйства. Более того, наши племянницы – близнецы Вера и Надя впоследствии также окончили наш техникум, но отделение бухгалтерского учета. Короче говоря, поселок Кочеток стал нашим семейным Кембриджем – такими скромными оказались образовательные запросы, а учеба зряшной, поскольку никто из нас после Чугуево-Бабчанского техникума по специальности практически не работал.

Жили мы в общежитии человек по 5–6 в комнате. Учились в новом трехэтажном учебном корпусе. Вся территория техникума представляла собой роскошный дендропарк.

Стипендию платили мизерную, поэтому приходилось в субботу после занятий выходить в Чугуеве на автостраду Москва – Харьков – Ростов и на попутках добираться до Изюма. Если ездить на автобусах, то стипендии первокурсника в 120 рублей хватало лишь на три поездки. Поэтому и приходилось договариваться за 5–8 рублей, самое большее – за десятку, доехать до Изюма или с сумками из дому – до Чугуева. Приходилось ездить и зимой в открытых кузовах грузовиков. Бросит водила замасленную фуфайку, сожмешься в углу кузова и так часа полтора-два, все-таки 90 километров. Продрогнешь до костей, спрыгнешь на землю, а идти не можешь – застыли ноги. Удивительно, однако я ни разу после такой поездки серьезно не заболел – только теперь, полвека спустя, недоумеваю: и отчего при ходьбе так болят ноги, почему так при смене погоды ноют кости рук?

Однажды меня подобрал «москвич», и я, расплачиваясь в начале пути по требованию хозяина легковушки, в тесноте сунул бумажник не в карман пальто, а мимо. С деньгами, рублей пятьдесят, не больше, с комсомольским билетом и талонами на месяц в техникумовскую столовую. Хозяин легковушки знал, что я еду в техникум, мог бы по талонам, на которых стояли печати с названием учебного заведения, легко найти адрес и прислать бумажник. Но он, жлоб, позарился на мизерные деньги нищего студента. Да-а, все люди – братья… Или наволочь?

Неприятностей от потери у меня оказалось хоть отбавляй. Из комсомола не исключили (если бы исключили, то автоматически выгнали бы из техникума), но помню, как в Чугуевском райкоме, секретарь, негодуя, допытывался, почему я комсомольский билет хранил вместе с какими-то талонами в столовую? Между прочим, талоны не восстановили, так что целый месяц не отличался сытностью. Пройдет много лет, и я в замзаве отдела сельской молодежи ЦК ВЛКСМ, моем соседе по лестничной площадке на 2-й Новоостанкинской улице, узнаю того принципиального райкомовского секретаря. Он займет квартиру В. И. Прокопова, первого заместителя председателя Комитета молодежных организаций СССР, к которому, бывало, частенько хаживал «на рюмку чая» его начальник, будущий вице-президент страны, глава ГКЧП Г. И. Янаев. Боже, как тесен созданный тобою мир!

В техникуме преподавало немало интересных и по-настоящему приличных людей. К примеру, мудрый интеллигент Иван Павлович Бурма, заведовавший отделением механизации, такая яркая личность, как Викентий Викентьевич Коралис, преподававший «Сопротивление материалов» и «Детали машин». Еще до революции он окончил Санкт-Петербургский институт инженеров путей сообщения, работал паровозным машинистом в Восточной Сибири. Отличался чрезвычайной требовательностью – именно благодаря ему я получил представление о том, что такое русские инженеры старой школы. «Бог знает сопромат отлично, я – хорошо, ваша задача знать его хотя бы удовлетворительно», – говаривал он. Я часто вспоминал его, когда переводил на русский язык роман Игоря Малишевского «Мост через три жизни» – о знаменитом Е. О. Патоне, который учился в Санкт-Петербургском институте инженеров путей сообщения и, между прочим, является одним из отцов-основателей Московского института инженеров транспорта.

Каждый год, полтора месяца весной и полтора осенью, нас отправляли на сельхозработы. То есть из четырех лет учебы мы год трудились батраками, точнее, рабами, в колхозах Чугуевского района. На летние каникулы оставалось по двадцать дней. Не помню даже, чтобы в благодарность за помощь колхозы привезли в нашу столовую хотя бы картошки, не говоря уж о мясе. Наверное, они что-то привозили, но перепадало не нам.

Относились к нам в иных колхозах действительно как к рабам. Однажды мы едва не потеряли студента нашей группы Виктора Аверьянова. Вывезли нас в шесть утра в подшефный колхоз на прополку кукурузы. Аверьянов жил в Осиновке, пригороде Чугуева, где, кстати, родился И. Е. Репин. От Осиновки до техникума километров шесть, стало быть, Виктор вышел из дому никак не позже пяти утра.

Привезли нас на грузовиках в поле, выгрузили кучу тяпок и уехали. Пока не поднялось солнце, мы по рядку кукурузы протяпали. Рядок – километра два длиной. Надеялись, что на другом конце нас ожидает бочка с водой, но ее там не оказалось. Опять взяли по рядку и пошли назад. Солнце нещадно припекало. На небе – ни облачка. Еле-еле вернулись к исходному положению. И тут у Аверьянова случился солнечный удар. Стоял парень и вдруг упал лицом в раскаленный чернозем. Ни капли воды. Да и группа у нас была «гвардейская» – ни одной девчонки. Были бы они, может, догадались бы с собой захватить хотя бы бутылку воды.

До села Пятницкого – километров семь. Аверьянов лежал без сознания. Мы из тяпок и своей одежды устроили тенек, пытались обмахивать ему лицо. Явное обезвоживание организма. У нас тоже начинали шмели летать перед глазами, и наш руководитель группы, добрейший Геннадий Васильевич Тютин, наверняка со страхом думал о том, что мы, ничего не евшие по причине раннего выезда, начнем валиться тоже. Наконец, Аверьянов открыл глаза…

И только часа в два на горизонте показалась двуколка. Подъехав к нам, всадник строго спросил:

– Кто такие? Что вам тут нужно?

Оказался бригадиром полеводческой бригады. Если бы не руководитель нашей группы, мы бы его разорвали. Когда мы, разъяренные, окружили бригадира, начальническая спесь с него мгновенно слетела. Потом он хлестнул лошадь, галопом помчался в село. Через полчаса таким же аллюром примчалась бочка с холодной водой, а затем приехала машина, и нас отвезли на завтрак и обед одновременно.

Осенью мы, не чувствуя никаких угрызений совести, воровали по ночам в окрестных колхозах картошку. Поскольку, повторяю, у наших хозяев не хватало ума отблагодарить своих рабов. Мы явочным порядком исправляли их жлобские привычки, вынужденно занимаясь самозаготовкой. На бахчах не шалили – они охранялись, да и помнили мы, что председатель колхоза из Каменной Яруги за арбуз забил до смерти солдатика. Его сослуживцы потом приезжали искать председателя, но убийца сумел спрятаться. На том всё и кончилось – его даже не судили.

Как-то среди зимы нас, уже третьекурсников, направили на Харьковский тракторный завод. Как бы на практику, в действительности же работать на главном конвейере цеха Ml, где выпускались тракторы ДТ-54. Многим из нас исполнилось только по 16 лет, поэтому заставлять нас работать по 8 часов, да еще в ночную смену, никто не имел права. Мы же о своих правах и не слыхивали.

Вначале я ставил «ленивцы» – передние направляющие колеса. Сам «ленивец» весом под 20 килограммов, пружина, «яблоко», гайка – все это надлежало смонтировать в течение смены около 60 раз. Главный конвейер не ждал. Иногда цапфа «ленивца» не входила в отверстие – хоть плачь. Отверстие овальное или с задирами. И так «ленивец» вставляешь и эдак, меняешь, но и другой «ленивец» всё равно не входит. До определенного места не поставил – конвейер останавливался, загорались красные лампочки в кабинетах всего заводского начальства. Тут же мчались начальники тучей – мать-перемать, почему чешешься? Не лезет? Кувалдой его. Полез… Опять конвейер пошел. После смены я, хотя и занимался в то время тяжелой атлетикой, еле доползал до общаги.

Потом ставил гидроусилители. Так что первыми усилителями ДТ-54 модернизировал ваш слуга непокорный. Вначале за смену пять тракторов выходили с гидросистемами, потом десять, а затем и все тридцать. Крутился волчком. В руках у меня визжал пневматический гайковерт. Как-то я в запарке нажал не так гашетку, и мне придавило пальцы. От болевого шока почти потерял сознание. Рядом находился мастер Гринев, который тут же усадил меня на электрокар и повез в медпункт. По пути достал из кармана тетрадку и сказал:

– Распишись, что ты прошел инструктаж по технике безопасности.

Из-под ногтя капала кровь, он дал чистые концы, чтобы я не замарал журнал. Мне вкатили противостолбнячную сыворотку, обработали пальцы, забинтовали и через полчаса я вновь вертелся вокруг гидроусилителей. В первые же дни пребывания на ХТЗ произошел случай, который я запомнил на всю жизнь. Кого-то поставили на главный конвейер, а кого-то – на поточные линии, на которых для конвейера собирались узлы и агрегаты. Буквально на следующий день цех встретил нас лозунгами: «Привет студентам-практикантам, выполнившим нормы выработки на 300 процентов имярек, на 350 – имярек, 400 – имярек!» Мы обалдело смотрели на приветствие, а нас уже дергали за рукава работяги. «Вы что, сопляки, делаете? Вы нам расценки собьете и уедете, а нам тут мантулить», – так в самой невинной редакции передаю их возмущение. Но, оказалось, они сами и виноваты – не объяснили нам, сколько надо делать на каждом рабочем месте, чтобы не сбить расценки.

Меня этот случай буквально потряс. После него я знал, что производительность труда в стране можно повысить сразу в разы, а не на несколько процентов за год. Чудовищная система, когда рабочий не мог делать столько, сколько мог, поскольку он тут же проигрывал в заработке, тормозила развитие страны, в конце концов, привела к застою и экономическому краху. Не менее чудовищна система так называемого социалистического соревнования, рассчитанная на то, что кто-то, предав интересы своих товарищей, рванет вперед и получит грамоту, премию, квартиру, орден, а то и звание Героя Социалистического Труда. Но за награду следовало всегда «маячить» впереди, пока не случится «разруха в сраци»…

Еще один жестокий урок преподал мастер с фамилией пушкинского героя. Нам начальство без устали обещало выплатить зарплату. Мы вкалывали в три смены и зарплату, безусловно, заслужили. Но в последний день, когда пришла пора расчета, мастер Гринев куда-то пропал. Начальство, к которому мы обращались, неизменно ссылалось на него. Так его и не дождавшись, мы решили прийти за расчетом на следующий день. Но у нас на проходной отобрали временные пропуска – видимо, система эксплуатации и грабежа «студентов-практикантов» на ХТЗ отличалась совершенством. За месяц работы нам не заплатили ни копейки. Так что у ХТЗ передо мной должок – минимум целая месячная зарплата.

Здесь нельзя не добавить, что в СССР существовала целая система рабского труда. Десятки лет безвозмездно, усеивая своими трупами одну шестую суши, трудились заключенные. На тех же условиях трудились и военнопленные, но они отрабатывали грехи своих правителей. В конце концов, заключенным стали платить, пусть и гроши, и за четверть века набегала какая-то сумма.

Колхозники десятилетиями трудились за трудодни, так называемые «палочки». Оплачивались они мизерно. Но студенты, школьники, всевозможного пошиба служащие вкалывали на полях и на овощебазах совершенно бесплатно. Поразительно, однако рабский труд назывался шефством. Изобретатели понятия отличались не меньшим коварством, чем Сталин, который министром просвещения как-то назначил Потемкина. Слово «шеф» пришло к нам из французского языка. Там chef – начальник, глава предприятия, босс. Составители «Словаря иностранных слов» советских времен показали себя изворотливыми и верными учениками товарища Сталина. Приведу их толкование слова: «2) лицо, учреждение или организация, оказывающие регулярную помощь другому лицу, учреждению или организации (гл. образом в культурно-политической работе), напр. в подшефной школе». Сколько же здесь иезуитского вранья! Увы, ничуть не меньше, чем в приговорах советских, как известно, самых справедливых судов. Они долгое время приговаривали к «лишению свободы», стало быть, косвенно утверждая, что наша страна и в целом соцлагерь – территория, где люди пользуются благами свободы. Полстраны без паспортов, но зато как «свободно»! И «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек!» – самое поразительное, что мы, фактически невольники, крепостные или рабы, с гордостью распевали эти слова. Поистине, пипл все схавает…

Думается, что бесчисленные «праздники коммунистического труда» – субботники и воскресники – отвращали людей от «светлого будущего» больше, чем тучи бездарных платных пропагандистов и бесплатных, по призванию или принуждению, агитаторов. Стоило только даже мало-мальски вдумчивому человеку представить «праздник» в качестве эталона своего грядущего будущего, как он становился до конца дней своих антикоммунистом. Большевистские привычки к рабскому труду значительно «продвинули» вперед «реформаторы»-ельциноиды. Эти необольшевики вообще годами не платили людям заработанное.

Мировоззренческие ловушки

И все-таки сталинское рабство дало трещину. Состоялся XX съезд партии. Нас собрали в конференц-зале техникума и зачитали закрытый доклад Хрущева. На наши головы обрушилось столько неожиданных и невероятных сведений, что я, к примеру, очень слабо представлял связь хрущевского доклада с жизнью, которую знал. Жили мы плохо, но когда Сталин умер, всем казалось, что будем жить еще хуже. Вначале его тело поместили в ленинском мавзолее, а в 1956 году посмертно развенчивали. Разве можно было даже представить, что, всего несколько лет спустя, опять будут хоронить – из мавзолея под кремлевскую стену. Что появится Горбачев, и Сталина опять будут развенчивать, хороня как бы в четвертый раз. Захватит Кремль Ельцин – и Сталина станут хоронить по новой… А поскольку эти деятели разочаровали народ, который их возненавидел, то уважение к Сталину среди россиян стало лишь возрастать. Даже очернить мертвого тигра не смогли – вот до какой степени они бездарны! Наконец, уже в XXI, веке вспухнет в президентской администрации защитник «правов» некто Михаил Федотов, из отъявленных «демократов», и объявит своей целью борьбу со сталинизмом. Семь футов под киль – и на долгие года!

У меня после доклада Хрущева оживилась какая-то внутренняя работа. Всё еще не мог в сознании соединить воедино репрессии и моего родного дядю Николая Дмитриевича, младшего брата отца, который отсидел на Колыме девятнадцать лет. Однажды появился в родительском дворе высокий черноволосый человек, молчаливый и с уставшими глазами. Мне сказали, что это мой родной дядя Коля. Была еще и родная тетя Настя, если не ошибаюсь, в юности идейная анархистка. Отсидела всего лишь десять лет и уехала жить в теплые края – в Сухуми. Потом они станут горячими, и до меня дойдет глухое известие о гибели какого-то моего родственника, якобы работника прокуратуры, во время грузино-абхазской войны.

С детства помню двоюродную сестру Риту, примерно сверстницу старшей моей сестры Раисы. Наша мать к Рите относилась с особой нежностью – ведь та была дочерью заключенного. Мне, конечно, не рассказывали, где находится ее отец. Пожалуй, никто и не знал, жив ли он, – многие зэки, если им даже и разрешалось писать родным, предпочитали не писать писем, чтобы не вредить семье.

Через много лет я узнал, что Николай Дмитриевич работал слесарем на паровозоремонтном заводе и возглавлял парторганизацию одного из цехов. Однажды кто-то срезал кусок шланга с какой-то системы, а нашли его в верстаке дяди. Подлая подстава. Однажды мне этим «подвигом» своего отца хвастался один мерзавец, которому я даже не набил морду, – не хотелось пачкаться. После заключения Николай Дмитриевич жил в Тамбове – пройдет много лет, и там появится художник и график Борис Ольшанский. Но отчество у него не Николаевич…

Вообще-то большевизм и революция крепко прошлись по нашему роду По линии матери гибель деда Егора в революцию 1905 года и преждевременная смерть бабушки, круглое сиротство матери, не знающей родительской ласки, сказалось и на нас. По линии отца – двадцать девять лет лагерей. И еще голодная смерть в артиллерийском училище брата Дмитрия в Пензе. И это только среди самых близких родственников. Кого не посадили, того уродовали морально, мордовали жизнью. Вся страна напоминала зону. Потом, когда ее расконвоировали, она и пошла бузить…

В 1956-м и позже преступления режима казались мне случайностью, поскольку расценивались как отступления от ленинских норм партийной и государственной жизни. Как ни странно, мать и отец к Ленину относились хорошо, уважали его и считали, что, проживи он еще немного, жизнь бы пошла совсем по-другому. В лучшую сторону…

Они глубоко ошибались. Я был «идейным» комсомольцем и даже таким же коммунистом. Но год за годом, анализируя прочитанное, увиденное и услышанное, я всё больше и больше приходил к убеждению, что Ленин – фанатик и авантюрист, совершенно бессердечный и крайне мстительный субъект.

Однажды, уже в Литинституте, мой однокурсник Анатолий Жуков, который старше меня на девять лет, рассказал о том, как по телеграмме Ленина в Симбирске отловили несколько сотен девушек и молодых женщин, а потом утопили их вместе с баржой в Волге. В городе находился отряд краснофлотцев, так вот чтобы «железняки» не разлагались, Ильич, сифилитик, и дал такую команду… Потом поэт Александр Черевченко показывал мне ксерокопию письма, где самый «человечный человек» высказывал готовность скосить пулеметами хоть миллион человек за смерть любимого братца Сашеньки…

Всё больше и больше Ленин в представлении думающей части общества обретал черты Антихриста. Попытки огромного партийно-политического аппарата отмыть зловещего черного кобеля добела ни к чему не привели. Даже Сталин, который отстрелял так называемую ленинскую гвардию, именно за это в какой-то степени достоин понимания и снисхождения, поскольку воздал ей, кровожадной, по заслугам.

Сколько же раз я оказывался в мировоззренческом тупике, выбирался из него и попадал в новую ловушку! Сколько же сил потребовалось для того, чтобы примерно к пятидесяти годам расставить всё по своим местам и обрести, наконец, окончательно собственные убеждения. Если представить их в виде позвоночника, то на каждом позвонке будет перелом и костная мозоль.

Хорошо помню тишину в техникумовском актовом зале, где нам зачитывали доклад Хрущева XX съезду КПСС. Сейчас, почти шесть десятилетий спустя, после невеселых раздумий о нашей стране в XX веке (я не случайно рядом поставил две эти двадцатки!), могу сказать, что хрущевский доклад – отнюдь не истина и не правда. Заведомая очередная ложь, в основе которой личные преступления Сталина. Но получились так, что Сталин оказался стрелочником, виноватым во всех грехах большевизма. Не оправдываю тирана, однако не могу согласиться с тем, что он виноват во всем.

Хрущева считают у нас чуть ли не отцом русской демократии. Особенно те, кого называют шестидесятниками или кто разделяет их взгляды. Доклад Хрущева был Огромной Ложью, призванной защитить так называемые ленинские нормы партийной, государственной и общественной жизни. А что это такое? Разгон и уничтожение депутатов Учредительного собрания? Расстрел без суда и следствия представителей так называемых паразитических классов – дворян, чиновников, офицеров, предпринимателей, духовенства? Красный террор, «грабь награбленное», цель оправдывает средства? Начетничество, догматизм, безумная мечта о мировой революции, во имя которой России предназначалась роль вязанки хвороста для разжигания мирового пожара? Высылка отечественной интеллигенции на «ленинских кораблях»? Уничтожение колоссального количества книг под руководством мадам Крупской? Уничтожение существующего строя в стране на деньги немцев, организация Гражданской войны, в огне которой большевизм и попытался окончательно решить классовые проблемы и погубил 10–15 миллионов человек?

Изначально большевистский переворот совершался не во имя благополучия народа, а во имя торжества большевистских идей, которые на поверку оказались людоедскими. Индустриализация и коллективизация тоже не преследовали цель роста благосостояния народа. Осуществлялись во имя доказательства преимуществ социалистического строя над капитализмом. Во имя могущества социалистического лагеря. В итоге – победы коммунизма во всем мире.

Под несбыточную сверхидею подвёрстывались все меры по улучшению воспитания молодежи, ее образования, здоровья, интеллектуального и культурного уровня – «безграмотный человек находится вне политики». Внутренняя политика в стране отличалась крайней противоречивостью.

Искусственный голод в начале тридцатых годов, вошедший в историю под названием голодомора, который унес с собой 10–15 миллионов жизней, а, с другой стороны, при Сталине аборт считался уголовно наказуемым преступлением. Как они сосуществовали в окаянных головах сталинской клики?

Для понимания истинной цели доклада Хрущева необходимо уточнить личность самого докладчика. Родился в селе Калиновка под Курском, работал якобы на шахте в Донбассе. Сколько ни пытались найти знаменитую шахту, никакого результата не вышло. О хрущевской шахте народ слагал анекдоты.

Мне кажется, что ответ я получил в поселке Ялта под Мариуполем, когда проводил отпуск с женой и сыном на даче у донецкого писателя Анатолия Мартынова в середине семидесятых. На выходные в Ялту приезжали донецкие писатели и во время продолжительных застолий поведали мне весьма любопытную историю. Какой-то исследователь наткнулся в донецком архиве на упоминание о том, что на собрании такой-то шахты от имени партии меньшевиков выступил Н. Хрущев. Естественно, ученый от неожиданности растерялся. Сдал архивное дело, но подумал-подумал и решил документ с упоминанием о меньшевике Н. Хрущеве изъять. На следующий день попросил вчерашнее дело, но в нем нужного документа уже не нашлось. В архивах нередко дела после пользования проверяются полистно, а наш исследователь, вероятно, слишком возбудился…

Не думаю, что тут дым без огня. Последующее поведение Хрущева только подтверждают такую версию. Он был усердным проводником сталинской политики, особенно в эпоху репрессий. Отличился на кровавом поприще как руководитель Московской партийной организации, получил палаческое повышение – почистить Украину, не пришедшую в себя после голодомора. Хрущев и пикнуть не смел против Сталина – тот, видимо, хорошо знал биографию беспрекословного подручного. Поэтому Хрущев и захотел свалить свои личные грехи, в том числе участие в репрессиях и поражение наших войск под Харьковом весной 1942 года, в результате которого немцы дошли до Сталинграда, – на Сталина, который-де руководил войсками по глобусу.

Существовало еще одно веское основание для появления хрущевского доклада. Прошло всего десять лет после окончания Великой Отечественной войны, но роль фронтовиков в достижении победы в те времена замалчивалась. Отменили выплаты за награды, и фронтовики даже стыдились надевать ордена и медали. Победа приписывалась вначале гениальному полководцу Сталину, Жукову, а потом – главным образом партии. А фронтовики называли Сталина Ёськой, своей кровью и кровью своих друзей исправляли всевозможные «гениальности» верховного главнокомандующего и его маршалов. Однако фронтовики составляли несомненную политическую силу, которой не позволяли приобрести какую-либо организационную форму, но не считаться с которой власти не могли. Вот и придумали «глобус». Далеко не все фронтовики согласились с хрущевскими оценками – всего через девять лет Брежнев вспомнит о них, сделает 9 Мая, День Победы, праздничным, наградит ветеранов и военнослужащих юбилейной медалью в честь 20-летия Победы.

Не случайно Хрущева некоторые историки называют леваком и троцкистом. Он делил компартию на городскую и сельскую, придумывал совнархозы, тасовал кадры, навязывал повсеместно кукурузу, довел сельское хозяйство до ручки.

Но он до сих пор ходит в авторитетах у либеральных кругов. В том числе по той причине, что среди шестидесятников было немало детей репрессированных деятелей, а нынешние либералы – их внуки и правнуки как по крови, так и по убеждениям. В действительности же шестидесятники подыграли Хрущеву («Уберите Ленина с денег!» – негодовал Андрей Вознесенский) в весьма нечистоплотном занятии по отмыванию черного кобеля. А Горбачев вылез из дебрей шестидесятничества – иного от него и ожидать грешно…

Поэтому лишь в самом конце XX века и в начале века нынешнего стала проявляться истинная правда о знаменитом съезде как акции по введению в заблуждение народа.

Мне кажется, что сегодня акценты не во власти политиков и конформистов-«ученых», а у самой истории. Переосмысливатся и деятельность многих исторических личностей и политических течений, которые в силу специфики тогдашнего режима маскировались под разный творческий – научный, культурный, художнический, театральный, литературный и т. п. камуфляж. Сегодня Сталин уже «смотрится» как антагонист Ленина, восстановивший порушенную Большую Россию, распространивший контроль с ее стороны на полмира. Но и как Великий Инквизитор, уничтоживший во имя могущества Державы миллионы жизней. Он создал свою Систему, которую не удалось разрушить даже исступленным «реформаторам». Как бы к нему ни относились, но в XX веке он, безусловно, Личность № 1. На его фоне многие кажутся попросту пигмеями.

Происходит и переоценка шестидесятничества. Нельзя их осуждать за интеллигентские порывы к свободе, справедливости, законности, но их идеологический фундамент и система критериев держались на пагубе ленинизма и западничества. Постаревшие шестидесятники стали активными «реформаторами» и разрушителями страны. Думается, что народ и время еще предъявит им счет.