Текст книги "Великая тайна Великой Отечественной. Глаза открыты"

Документы, принятые ГКО СССР 1–3 июля 1941 г. (РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2)

От 1.VII.41 г.

1сс. «Об организации производства средних танков Т-34 на заводе «Красное Сормово». – ОП (не на бланке ГКО, подписи на Постановлении нет, на письме Малышева имеется подпись Сталина. – А. О.).

2сс. «О производстве танков КВ-1 на Челябинском тракторном заводе. – ОП (не на бланке ГКО, подписи на Постановлении нет, письмо Малышева подписано Сталиным. – А. О.).

От 2.VII.41 г.

3сс. «Об усилении противопожарной безопасности г. Москвы и пригородных городов Московской области» (на бланке ГКО за подписью заместителя председателя ГКО Молотова, подписи Сталина нет. – А. О.).

От 3.VII.41 г.

4сс. «О программе выпуска артиллерийского и стрелкового вооружения, плане эвакуации заводов наркомата вооружения и создании новых баз в Поволжье, на Урале и в Сибири» (на бланке ГКО за подписью Молотова, подписи Сталина нет, вообще нет ни одной визы. – А. О.).

От 1.VII.41 г.

1с. «Об увеличении выпуска пожарных машин и пожарных цистерн на Московском заводе противопожарного оборудования наркомата общего машиностроения» (не на бланке, за подписью Молотова, подписи Сталина нет, заверено печатью управделами СНК и подписью В. Мартынова. – А. О.).

От 2.VII.41 г.

3. Мандат Уполномоченного ГКО (Тула) Шкирятову (на бланке ГКО, за подписью Председателя ГКО, подписи Сталина нет. – А. О.).

4. Мандат Уполномоченного ГКО (Ковров) Савченко (на бланке ГКО, за подписью Председателя ГКО, подписи Сталина нет. – А. О.).

5. Мандат Уполномоченного ГКО (Ижевск) Чекунову (на бланке ГКО, за подписью Председателя ГКО, подписи Сталина нет. – А. О.).

6. Мандат Уполномоченного ГКО (Смоленск) Хохлову (на бланке ГКО, за подписью Председателя ГКО, подписи Сталина нет. – А. О.).

7. «Об Уполномоченных ГКО на оборонных заводах» (не на бланке ГКО, заочно согласовано со Сталиным, но есть его правка. – А. О.).

От 3.VII.41 г.

9сс. «Об изъятии обмундирования из неприкосновенного запаса Дальневосточного фронта и ЗАБВО» (не на бланке ГКО, согласовано со Сталиным, есть его правка. – А. О.).

Два первых Постановления ГКО напечатаны не на бланке ГКО (его еще не существовало) и не имеют никакой утверждающей подписи (в обоих на последнем листе имеется лишь виза наркома Малышева, готовившего их проекты). Однако в комплект документов по каждому из этих постановлений входит письмо Малышева на имя Сталина с просьбой об утверждении с карандашной пометкой рукой Поскребышева: «Молотов Микоян – ЗА (А. П.)». Оба письма Малышева имеют подпись Сталина, что означает его согласие без каких-либо замечаний. Кроме того, в каждый комплект входит четвертушка бумаги в клетку с надписями «ОП. № ГКО-1сс. 1.VII. 41 г» и перечнем фамилий руководителей, которым необходимо направить постановление или выписки из него. Все это вместе заменяет подписи Председателя ГКО на постановлении. Причина та же самая, что и в случае с решениями Политбюро, – документы «Особой папки» нельзя было перевозить.

Поэтому если бы Сталин был в это время Москве, ему обязательно принесли бы подлинники постановлений ГКО (тем более самых первых – № 1 и № 2) и они были бы подписаны лично им. А если он находился в Сочи, то все вопросы были обсуждены с ним по ВЧ-связи. Письма от Малышева вполне могли доставить самолетом (не исключено, что их привезли и члены Политбюро 29 июня). 1 июля Молотов вернулся самолетом из Сочи в Москву и привез ряд подписанных Сталиным документов, в том числе письма по Постановлениям ГКО № 1 и № 2. Поскребышев их немедленно дооформил как постановления от 1 июля 1941 г.

Постановление № 7, вероятно, было согласовано со Сталиным по ВЧ-связи, так как на нем есть пометка Поскребышева: «т. Сталин за (А. П.)» (зачем это было бы нужно, если бы вождь находился в Москве?). Тем не менее в нем рукой вождя вычеркнуты фамилии двух уполномоченных ГКО и добавлен раздел об уполномоченном ГКО по Смоленской области. Наиболее вероятное объяснение этого казуса такое: согласованное со Сталиным накануне заочно Постановление ГКО № 7 было оформлено и выпущено 2 июля 1941 г., а З июля он вернулся в Москву и в тот же день успел внести изменения в его текст еще до рассылки. В этот же день подпись Председателя ГКО Сталина впервые появилась сразу на двух постановлениях ГКО: № ГКО-9сс «Об изъятии обмундирования из неприкосновенного запаса Дальневосточного фронта и ЗАБВО» и № ГКО-14 о назначении Вознесенского Уполномоченным ГКО по вопросам вооружения и боеприпасов. Кроме того, имеется письмо за подписью Берия от З июля о сокращении сроков готовности куйбышевских авиазаводов, подписанное Сталиным 3 июля. Все это может быть подтверждением того, что Сталин вернулся в Москву именно 3 июля.

Еще одно очень серьезное подтверждение этому я обнаружил, изучая списки посетителей кабинета Сталина за 11 июня – 6 июля 1941 г. по записям в «Кремлевском журнале». Оказалось, что есть одна деталь, почему-то ускользавшая до сих пор от внимания исследователей этого важнейшего документа: практически ежедневно после перечня посетителей за текущий день вносилась отметка: «Последние вышли в…». Обычно в ней проставлялось то же время, что и против фамилии последнего посетителя, но иногда указывается время и более позднее, и это может означать лишь одно – время ухода из кабинета его хозяина.

Так 11 июня 1941 г. последние посетители (судя по составу, скорее всего, участники начавшегося в 0.20 совещания по истребителю МиГ-3), Маленков, Шахурин, Жигарев и Микоян (конструктор), вышли из кабинета в 1.15. Значит, согласно последней записи этого дня «Последн. вышли 1 ч. 30 мин. 12/VI 41» через 15 минут после окончания совещания из кабинета вышел Сталин.

Внимательно изучив, кто выходил последним из кабинета Сталина в период 11 июня – 6 июля 1941 г., я увидел, что в следующий раз Сталин выходил один последним из своего кабинета лишь 6 июля в 2.30, через пять минут после выхода членов ГКО и Политбюро. За весь период предполагаемого мною отсутствия вождя в Москве (с 19 июня по 2 июля) этого не произошло ни разу и повторилось лишь после его возвращения в Москву (3 июля он вышел вместе с Молотовым, Ворошиловым, Кагановичем и Вознесенским; 4 июля – с Молотовым, Ворошиловым, Берией и Маленковым; а 5 июля – с Молотовым).

Надо признать, что в «Кремлевском журнале» мною обнаружен еще один такой случай. 27 июня 1941 г. после последнего в этот день совещания в сталинском кабинете, в котором участвовали Микоян, Тимошенко, Голиков, Берия, Кузнецов и которое закончилось в 2.35, написано: «Последние вышли 2.40». Эта запись рушит все мои построения об отсутствии Сталина в Москве, если не предположить, что Молотов в этот день незаметно для дежурного секретаря вернулся в кабинет (он даже мог пройти через второй вход в сталинский кабинет) и вышел последним в 2.40, а дежурный секретарь не указал это отдельным упоминанием о Молотове, а написал так, как обычно отмечал уход хозяина кабинета: «Последние вышли в…». Другая возможная причина этого казуса – если ежедневные записи на отдельные листки для службы охраны, которые почему-то называются «Тетради (журналы) записи лиц, принятых И. В. Сталиным», делали не сами дежурные секретари, а другие малозначительные сотрудники Особого сектора, подчиненные Поскребышева. При этом они переписывали на отдельные листки записи, сделанные в течение дня дежурным секретарем в приемной (в рассматриваемый период – Поскребышевым, Чечулиным и Чернухой). Поэтому в листках нет ни единого изменения, хотя фамилии порою даны ошибочно и явно записаны на слух (Саклиер вместо Сакриер и т. п.). Тогда указанная ошибка могла вкрасться при переписывании. Дело в том, что последние посетители кабинета – Микоян, Тимошенко, Голиков, Берия и Кузнецов в этот день вышли в 2.35. Молотов же с 17 июня по 4 июля выходил всегда последним. Наверняка вышел последним и в этот день, и в подлиннике «Кремлевского журнала» было указано время его второго пребывания в кабинете: «21.25 – 2.40». При переписывании этих цифр на отдельный лист, вторую прочитали ошибочно и записали как «24.00». Тогда все становится на место.

Неожиданный ответ вождя на «Вопрос НКО»

Решение Политбюро № 34/55 от 19 июня 1941 г.

Это первая страница последнего предвоенного Решения Политбюро о перестановках высшего командного состава Красной Армии («Вопрос НКО». П. № 34/55 от 19 июня 1941 г.), принятого на основе проекта приказа наркома обороны. Обычно такие проекты согласовывались с членами Политбюро без проведения заседания, в рабочем порядке – они либо визировали документ, либо давали устное согласие по телефону через Поскребышева, о чем тот делал пометку на проекте. После получения согласия большинства (5 человек) Поскребышев присваивал решению номер, состоящий из двух цифр, разделенных косой чертой: первая цифра – № протокола, вторая – № пункта решения этого протокола, и указывал дату, после чего решение считалось принятым. (Иногда текст решения Сталин правил собственноручно, что бывало довольно редко, обычно изменения по его указанию вносил Поскребышев, или тот, кто докладывал вождю проект решения.)

В данном проекте приказа самым интересным (кроме самого приказа, ибо он публикуется впервые) является первый пункт о Локтионове. Дело в том, что с конца ноября 1940 г. он был освобожден от должности замнаркома обороны и командующего ПрибОВО и переведен в распоряжение НКО. Какая работа была ему поручена и где он находился – неизвестно. Из Риги он уехал. Одни считают, что он взял отпуск, другие – что он лечился в госпитале, есть даже сообщения, что 14 июня 1941 г. он был арестован. Из проекта приказа видно, что едва ли это реально, ибо в любом из перечисленных случаев нарком обороны не предлагал бы его 18 июня 1941 г. на ключевую должность генерал-инспектора пехоты Красной Армии в первом, самом важном, пункте проекта приказа, поданного вождю и Политбюро на согласование.

А вот еще один приказ наркома обороны, оформленный как решение Политбюро от 30 ноября 1940 г., – как раз тот самый, никому не известный (по-моему, он публикуется впервые), которым Локтионов освобождался от должности командующего ПрибОВО. Только – простите! – как же он мог в этой самой должности участвовать в работе Совещания высшего руководящего состава РККА 23–31 декабря 1940 г. (в списке участников под № 152), больной или утративший доверие? Таких на это совещание не приглашали. Значит, он не лечился, не отдыхал и не «сидел», а находился «в распоряжении НКО» и занимался другими делами – скорее всего, готовил Великую транспортную операцию. И уже не был заместителем наркома обороны, а когда его освободили – не известно. Или наоборот – продолжал оставаться замнаркома, поскольку об этом ничего не сказано. Но ведь не обнаружено другого приказа о его освобождении от этой должности.

Решение Политбюро П.23/102 от 30.11.40 г. «О командующих войсками военных округов»

Генерал-полковник А. Д. Локтионов

По-моему, это очень серьезная находка. Но есть еще одна. Дело в том, что в упомянутом «Списке участников Совещания…» указано воинское звание Локтионова – генерал-полковник авиации. Во-первых, судя по форме на впервые публикуемой в широкой печати фотографии, он был просто генерал-полковником, а во-вторых, до войны в РККА вообще не было генерал-полковников авиации (первым стал лишь 22.10.41 г. начальник ГУ ВВС Жигарев). Как же понимать эту несуразность? Ошибка составителей этого списка, который впервые был опубликован в 1993 г.? Звание Локтионова неправильно записали во время совещания в декабре 1940 г. из-за того, что до назначения командующим ПрибОВО он, командарм 2 ранга, был начальником ВВС РККА – замнаркома обороны по авиации? Или он действительно в декабре 1940 г. получил звание генерал-полковника авиации? Но тогда как же называлась его должность? Может быть, он был в это время командующим всей советской авиацией, готовившейся к переброске к Ла-Маншу для участия в совместной операции против Британской империи?

Но вернемся в 18 июня 1941 г. Почему же Сталин, увидев имя Локтионова в проекте приказа наркома обороны, не только вычеркнул его, но и дал команду о его немедленном аресте, а потом и расстреле без суда и следствия?

Вариантов не так много:

1. Локтионов полностью провалил какое-то порученное ему важное дело.

Но ведь этот провал должен был как-то катастрофически проявиться. Однако 18 июня никаких катастроф еще не было, они все произойдут через 4 дня. Поэтому такой вариант маловероятен.

2. Выяснилось, что Локтионов – противник совместных советско-германских военных действий против Британии и Великой транспортной операции. Например, он начал последовательно и постоянно выступать против них, посчитав, что у страны недостаточно для этого сил. Или где-то сгоряча выразил свое несогласие – либо в личной беседе с вождем, либо заочно, о чем вождю тут же донесли. Это не важно, реакция была бы одинаковой.

Против этого варианта свидетельствует тот факт, что нарком обороны Тимошенко почему-то понятия обо всем этом не имел, несмотря на то что у него были собственные «уши» – Разведуправление Генштаба и Третье Управление (особых отделов). Да к тому же армейские политорганы.

3. Выяснилось, что Локтионов – категорически против дружбы с фашистской Германией.

Это маловероятно, так как соответствующие органы «прощупали» бы его взгляды до его назначения, а не год спустя.

4. После нападения Германии на СССР могло быть принято решение о немедленном аресте тех, кто по указанию Сталина руководил работой по подготовке совместной советско-германской антибританской операции и Великой транспортной операции, а также участвовал в советско-германском военно-техническом сотрудничестве, бывая в командировках в Германии.

Это самый вероятный вариант. Скорее всего, малозначимые причины отстранения этих людей от предыдущей работы (Локтионова, Смушкевича – якобы по болезни, Штерна, Проскурова, Алексеева, Арженухина, Пумпура, Левина, Птухина и др. – в связи с переводом на новую работу, Рычагова – в связи с отправкой на учебу, наркома боеприпасов И. П. Сергеева – в связи с переводом на преподавательскую работу) должны были скрыть их секретную деятельность в течение последнего года, длительные командировки в Германию, а значит, и длительное отсутствие на всем известном месте работы. То есть именно то, что являлось истинной причиной расправы с ними. Большинство расстрелянных в начале войны генералов (30 человек) и других военачальников были арестованы после начала войны.

Это совпадает и с первой военной директивой контрразведывательного Управления НКО от 22 июня 1941 г., которая ставила главной задачей выявление не агентуры фашистской Германии, а «антисоветских элементов в Красной Армии».

Поэтому, на мой взгляд, Сталин и вычеркнул собственноручно Локтионова не только из этого приказа, но и из жизни – 19 июня 1941 г. он был арестован и 28 октября 1941 г. расстрелян.

Такое решение вождя по первому же пункту приказа наркома обороны – большая оплеуха Тимошенко. Из него видно, насколько нарком обороны был не в курсе планов вождя, и это за четыре дня до начала войны! Тут начинаешь понимать, почему утром 22 июня к Сталину все время обращается Жуков, а не Тимошенко.

Вторая страница Решения Политбюро № 34/55 от 19.06.41

Следует отметить и то, что не все пункты этого приказа с учетом правки вождя были выполнены к 22 июня:

– Еременко ушел из 1-й ДВКА не командовать 16-й армией, а «в распоряжение НКО»;

– Курочкин остался командующим ЗабВО;

– Захаров хотя и перешел в распоряжение НКО, но почему-то остался в ОдВО (9А?) и был одним из немногих советских военачальников, чьи войска 22 июня 1941 г. «избежали разгрома и организованно вступили в бой»[101]101
  «За два дня до нападения гитлеровской Германии на Советский Союз создал штаб полевой армии из группы офицеров Одесского военного округа. Этот шаг генерал-майора Захарова позволил заранее привести войска в полную боевую готовность, в первые дни войны успешно отражать натиск фашистских сил и наносить им значительный урон» (www.warheroes.ru/hero/hero.asp).


[Закрыть];

– Ремезов продолжал командовать Орловским ВО (20А?).

Вообще, есть сильное подозрение, что этим приказом производились последние назначения высшего комсостава советских армий и войсковых объединений, которые должны были участвовать в Великой транспортной операции и перебрасывались на запад и юго-запад из внутренних округов. Приказ был отпечатан 18 июня 1941 г. и, скорее всего, в этот же день был рассмотрен и подписан Сталиным. Решение Политбюро по нему было оформлено на следующий день и получило такое название: «Вопрос НКО. П. № 34/55 от 19 июня 1941 г.». Не исключено, что на самом деле Локтионов был арестован после начала войны и вычеркнут из этого проекта приказа задним числом. Но ведь он официально ничем не командовал – за что же его было арестовывать и расстреливать после начала войны? Основные аресты этого периода производились не «за что», а «для чего». Только для того, чтобы скрыть, чем он занимался до ее начала.

Решение Политбюро № 34/76 от 20 июня 1941 г. «О строительстве автомобильного завода… в районе Камышина (пост. СНК и ЦК)»

Исходный документ – письмо наркома Малышева

Письмом наркома среднего машиностроения Малышева Сталину был прислан проект постановления Совнаркома и ЦК ВКП(б) о строительстве этого завода в г. Кременчуге.

Размашистая сталинская резолюция полностью покрывает гораздо меньший текст самого письма.

В письме было написано:

«ЦК ВКП(б). Тов. Сталину И. В. По Вашему указанию посылаю проект постановления Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) о строительстве автомобильного завода на 100 тыс. грузовых автомобилей с дизельмотором в гор. Кременчуге и четырех заводов смежной промышленности в районе Кременчуга. Прошу утвердить. Малышев».

А вот текст резолюции:

«Т. Вознесенскому. Идея правильная, только следовало бы построить завод подальше от границы, скажем, в Камышине (воды в Камышине много, лес по Волге будут доставлять в изобилии, сталь будут поставлять из Донбасса). Если остановится[102]102
  Так в тексте. – А. О.


[Закрыть] на Камышине и в проекте будут проделаны соответствующие изменения, – я буду голосовать за завод. И. Сталин».

А далее я привожу решение Политбюро, оформленное как постановление Совнаркома и ЦК по данному вопросу за № 1660 от 20 июня 1941 г. Из него следует, что сталинская резолюция появилась между 14 и 19 июня 1941 г. На этом постановлении стоит единственная виза члена Политбюро – «За Калинин», а также есть пометка: «Принято на заседании Бюро СНК СССР 19 июня 1941 года» и подпись управделами Совнаркома Чадаева.

Постановление Совнаркома и ЦК ВКП(б) «О строительстве автозавода в районе Камышина». Страницы 1 и 2

В повестке дня заседаний Политбюро оно зарегистрировано как Решение Политбюро «О строительстве автомобильного завода на 100 тыс. грузовых трехтонных автомобилей с дизельмотором в г. Камышине и заводов смежной промышленности в районе Камышина (пост. СНК и ЦК)», п. № 34/76 от 20 июня 1941 г. Этот документ уникален. Во-первых, это единственный зафиксированный случай, когда Сталин перед самой войной вдруг сам открыто выразил опасение по поводу возможного удара врага со стороны западной границы. До того времени он лишь одергивал или успокаивал всех, кто подобные вопросы поднимал – в первую очередь Тимошенко и Жукова. Что изменило его позицию? Их тревожные доклады и донесения разведки и пограничников? Или собственная интуиция? Или отсутствие реакции Гитлера на реверанс в его сторону в виде «Сообщения ТАСС от 13 июня 1941 г.»? Тогда почему тревога вождя не распространилась на другие решавшиеся в то время вопросы, гораздо более актуальные? Почему он не разрешил войскам занять предполье, не дал команду выдать в передовых частях боеприпасы и горючее? Более того, буквально на следующий день, 21 июня, вышли два последних предвоенных решения Политбюро: П. № З4/93 «О выделении из резервного фонда Совнаркома СССР средств на строительство артиллерийских заводов в г.г. Купянске и Лиски и строительство теплоцентралей на этих заводах» и П. № З4/94 «Об ускорении ввода в действие авиамоторного завода № 452 НКАП в Днепропетровске» (постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б)). А ведь Купянск и Днепропетровск – это та же Украина, они рядом с Кременчугом. Почему же опасение вождя о близости границы в это же время не распространилось на них?

Я перебрал возможные варианты объяснения этого его совершенно выпадающего из нормы тех дней решения по поводу строительства автозавода в Кременчуге. Единственное, что я смог предположить: решение о переносе строительства этого автозавода в другой город было принято и оформлено по какой-то конкретной хозяйственной причине – например, вдруг выявилась невозможность осуществления этого проекта на Украине, – а сталинская резолюция появилась после начала войны и должна была продемонстрировать не только его прозорливость, но и его отрицательное отношение к гитлеровской Германии, исключающее даже намек на возможность какого-либо его сотрудничества с Гитлером накануне войны.

В этом документе следует отметить еще три загадочных момента.

Во-первых, нарком Малышев пишет в сопроводительном письме: «По Вашему указанию…», из чего следует, что Сталин не только знал о намерении строить автозавод в Кременчуге, но даже дал команду наркому Малышеву прислать проект постановления об этом.

Во-вторых, получается, что за 1–3 дня были просчитаны и включены в новое решение все цифры по проектированию и строительству шести (!) заводов в Камышине (кроме автозавода еще пяти заводов-смежников: автоэлектрооборудования, автоприборов, аккумуляторного, электроосветительной арматуры и метизов). Такая оперативность вызывает удивление.

В-третьих, пунктом 6 принятого решения отменено решение по строительству завода в Кременчуге, принятое аж в 1935 г. и почему-то не выполненное до 20 июня 1941-го.

И последнее. Пространная резолюция Сталина на письме наркома среднего машиностроения Малышева не меньшая ему оплеуха, чем коррективы вождя на приказе наркома обороны Тимошенко. Почему-то и Малышев оказался не в курсе загадочных сталинских планов и соображений. Кстати, очень похоже, что вождь писал свои замечания на обоих этих документах в один день – 18 июня 1941 г. (Если только сентенцию по поводу недопустимости строительства автозавода на Украине он не позволил себе после начала Великой Отечественной, задним числом, чтобы отмести даже возможность подозрений по поводу сотрудничества а уж тем более координации действий с Германией).

Далее я привожу фотокопии подлинных важнейших Решений Политбюро за период с 18 июня по 3 июля 1941 г.