Текст книги "Министры финансов"

При Витте Министерство финансов имело свои представительства почти во всех российских зарубежных посольствах, через которые зачастую осуществлялись связи с финансовыми кругами на Западе. Институт коммерческих агентов Министерства финансов за границей был учреждён ещё в середине XIX века, но при Витте его роль резко возросла. Представительства имелись в Париже, Лондоне, Берлине, было открыто новое – в Вашингтоне, Брюсселе, Константинополе и др. На должность агентов назначались лица, пользовавшиеся наибольшим доверием Сергея Юльевича и имевшие связи в финансовых кругах тех стран, куда они направлялись. Например, в Париже агентом Министерства финансов был А. Г. Рафалович, поддерживавший связи с Ротшильдами. Агентом в Вашингтоне был назначен Г. А. Виленкин, зять одного из наиболее известных американских банкиров И. Зелигмана.

Да и сам С. Ю. Витте был хорошо знаком с различными представителями известного дома Ротшильдов. По словам министра, Альфонс Ротшильд, глава дома, был «человек большого государственного ума и отличного образования. Я был с ним в прекрасных отношениях и любил говорить с этим умным и много знающим человеком… Много знал, видел и был весьма начитанный». В мемуарах Витте вспоминал о встречах с представителями финансовой олигархии США, в том числе с Морганом. По словам Витте, он с Морганом «завтракал со всею своею свитою, а на обратном пути обедал, и это был единственный раз, когда, будучи в Америке, порядочно позавтракал и порядочно пообедал… На яхте я вёл разговоры с Морганом и спросил его, примет ли он участие в займе, который Россия будет вынуждена совершить для ликвидации расходов войны? Он не только соглашался, но сам вызвался на это и настаивал, чтобы я не вёл переговоров с другой группой… во главе которой стоял Шифф». Характеризуют отношение Витте к США слова А. Уайта, сказанные в Конгрессе: «Я знал одного великого русского, Сергея Витте. Это он, в бытность свою министром финансов, наделял нас в Америке во время президентства Кливленда, для поддержания нашей валюты, многими и многими миллионами золота на самых сходных условиях ссуды». Связи Витте с финансовой олигархией не одобряли ни консерваторы, ни революционеры. Так, В. И. Ленин отмечал: «Хозяйство “великой русской державы” под контролем приказчиков Ротшильда и Блейхредера: какую блестящую перспективу открываете вы нам, г. Витте!» Также Ленин отмечал, что «Витте ведёт хищническое хозяйство… самодержавие медленно, но верно идёт к банкротству, ибо нельзя же без конца повышать налоги и не всегда же будет русского царя выручать французская буржуазия».

Особую роль в деятельности Витте, как предполагают исследователи, мог играть банкир А. Ю. Ротштейн. Одна из газет писала о нём: «Ротштейн – alter ego известного царского министра финансов Витте… он (банкир) простого происхождения… В настоящее время он натурализованный подданный царя. Он плохо говорит по-русски, хотя и быстро схватывает любое упущение в финансовых контрактах и соглашениях, написанных на этом языке… Он очень груб, заявляя, что вежливость и хорошие манеры бесполезны, ибо “никогда не выиграть шахматную игру сердцем, её можно выиграть лишь головой”. Вряд ли можно сказать, что внешность г. Ротштейна приятна и располагающая. Он похож на больного Мефистофеля. У него рыжая борода и рыжая шевелюра, он сутул… очень близорук, носит двойные очки…» По мнению В. Ю. Катасонова, «большинство современников считали А. Ю. Ротштейна самым близким из всех людей банковского мира к тогдашнему министру финансов С. Ю. Витте. Более того, некоторые авторы отмечают, что Ротштейн оказывал Сергею Юльевичу всяческое содействие в переводе России на золотой рубль. Также было известно, что Ротштейн общался с Ротшильдами и был в России их главным агентом (наряду с Витте). Есть мнение, что именно Ротштейн был передаточным звеном между Ротшильдами и С. Витте. Период пребывания Ротштейна на посту руководителя Международного банка, его активное участие в предприятиях российского Министерства финансов совпали с усилением русско-французских политических и экономических связей. Ротштейн принял непосредственное участие в осуществлении многих практических начинаний царского правительства в отношениях с Францией. Документы архива французского Министерства иностранных дел свидетельствуют, что руководители внешнеполитического ведомства Франции хорошо понимали, какую роль играет Ротштейн. “Мне не нужно напоминать вам о кредите, которым он пользуется у г. Витте”, – сообщал французский посол в Петербурге своему правительству. Порой трудно отличить, где Ротштейн действовал как предприниматель, а где как уполномоченный Министерства финансов. Интересы частного капитала и царского правительства в этих вопросах переплетались тесным образом. Поэтому нет ничего удивительного, что официальные представители Министерства финансов зачастую выполняли поручения Ротштейна и отчитывались перед ним. Взаимоотношения Министерства финансов с Международным банком и персонально Витте с Ротштейном были узаконены многолетней практикой. Но далеко не всё в этих отношениях подлежало огласке. Видимо, неслучайно в переписке Ротштейна с Ротшильдами в тех случаях, когда речь шла о Витте, его имя было зашифровано прозвищем Эмиль. Влияние Ротштейна на Витте трудно переоценить. Французский посол в Петербурге уверял своё правительство, что Ротштейну принадлежала роль вдохновителя всей финансовой политики Витте, называл его человеком пылкого воображения, очень изобретательным и неслыханной дерзости. Ротштейн, по его словам, провёл крупные финансовые операции, которым было присвоено имя Витте».

Как отмечали современники, Сергей Юльевич окружал себя «загадочными фигурами». Например, журналист С. М. Проппер писал: «Я всегда находил в его приёмной загадочную фигуру, которая, должно быть, обитала там чуть ли не постоянно, поскольку я её видел всегда, в какой бы час дня или вечера я ни подходил к Витте. Однажды я застал врасплох этого человека, подслушивающим у двери, когда я выходил из кабинета Витте. Я обратился за справкой к моему другу… Тот не мог дать ясного ответа. Он знал лишь, что эта персона известна под именем Гравенгофа, что он должен быть корреспондентом какого-то крупного органа, кем-то был горячо рекомендован Витте и, очевидно, с ним близок. Коллеги относились к Гравенгофу весьма холодно и старались быть с ним чрезвычайно осторожными. Гравенгоф очень интересовался частной жизнью каждого из высоких чинов департамента и имел повадки полицейского шпика. Позднее я встречал Гравенгофа также в передних директоров крупных банков и промышленных предприятий. Он и там выглядел столь же необычно и таинственно, выступая, правда, уже в качестве “друга” Витте. В банках мне сообщили, что Гравенгоф был корреспондентом берлинской (газеты) и предъявил рекомендательные письма от русского посла в Берлине… а равно от берлинских банкиров Министерства финансов, господ Мендельсон и К… Бросалось в глаза, что он интересовался частной жизнью финансового мира, журналистов, высшего и среднего чиновничества различных ведомств… Постепенно Гравенгоф стал постоянным гостем во всех департаментах министерств финансов, иностранных и внутренних дел и путей сообщения; его принимали неохотно, но боялись; только в Военное министерство он не получил доступа… Гравенгоф был удобной фигурой для извлечения нужной информации из того или иного учреждения и для устройства деликатных дел нелегальным путём. У Гравенгофа для каждого подобного поручения был особый тариф, повышавшийся по мере того, как улучшалось его материальное положение. Его дела начали идти особенно хорошо, когда директор департамента Витте стал министром… Гравенгоф стал лучшим, преданнейшим другом будущей госпожи Витте».

«Куда временщик Витте ведёт Россию?» – вопрошал И. Ф. Цион, опубликовавший ряд работ, в которых резко критиковал финансовую деятельность Витте и предсказывал финансовое банкротство России. Все меры, осуществлённые Витте на «благо» России, Цион называл «проектами злостного банкротства».

Витте пишет о том, что «не было гадости, которой бы обо мне Цион не писал. Он писал всевозможные на меня доносы, рассылал их, посылал в Петербург к Государю Императору и ко всем подлежащим министрам. Кончилось это тем, что я, – уже при императоре Николае II, – обратил внимание на деятельность Циона министра внутренних дел, Ивана Николаевича Дурново».

За жёсткую и открытую критику Витте И. Ф. Цион поплатился тем, что был лишён русского подданства, всех прав и пенсии.

С неодобрением относились к Витте и представители консервативных кругов. Правый публицист С. Ф. Шарапов писал о Витте: «За гения приняли самого обыкновенного шарлатана, невежду и проходимца и целых 11 лет позволяли ему бесконтрольно и безотчётно позорить и ломать Россию, как ему вздумается». В работе «Земля и воля… без денег» С. Ф. Шарапов писал: «Никто не понимал, в чём собственно дело, вследствие полного незнакомства публики с финансовыми теориями, но проект встретил всеобщий и дружный протест, основанный на верном, хотя бессознательном инстинкте. Государственный совет проекта не одобрил, и Государь наложил резолюцию, что “дело это может ещё потребовать продолжительного обсуждения”. Казалось бы, дело кончено, и обязанностью министра финансов должно быть строгое исполнение закона… и забота об укреплении существовавшей уже серебряной валюты. Но это было не в интересах международной биржи, и потому господин Витте надумал обойти и Государственный совет, и Монарха и провести реформу мошенническим образом… Он обратил её в ряд мероприятий узкотехнического характера и разбил на части, по-видимому, несущественные… Золотая реформа была именно потому и преступна, и безнравственна, что русскую публику путём подкупа главных газет уверили, будто её кредитный рубль упал в своей ценности ниже рубля золотого и этот паритет надо восстановить понижением цены золотого рубля. Произошла как будто девальвация. Но в действительности кредитный рубль не имел никакого отношения к рублю золотому… Нужна была железная рука и гуттаперчевая совесть, чтобы осуществить мечту всемирной биржи и путём золой валюты покорить доселе экономически независимую Россию под ноги международного капитала». В своём романе «Диктатор» Шарапов ввёл образ Витте. Генерал Иванов («диктатор») вызывает Витте и заявляет: «Я считаю вас родоначальником и главной пружиной революционного движения в России. Как министр финансов, вы вашей политикой разорили Россию и подготовили то положение вещей, в котором застала нас Японская война. Вы развратили всё правительство, печать, общество, вы убили народную честь и совесть. В Портсмуте вы заключили преступный мир и предали Россию, и, наконец, как глава правительства, вы устроили ряд революционных выступлений, чтобы вырвать у Государя несчастный Манифест 17 октября. Всё это, взятое вместе, даёт такую ужасную картину измены и предательства, что я не затруднился бы расстрелять вас в 24 часа. Я умолял Государя разрешить мне предать вас Верховному Суду как государственного изменника и с вас начать очищение России. К несчастью, Государь не дал на это своего согласия. Всё, на что Он меня уполномочил, это предложить вам немедленно и навсегда покинуть Россию. Преклоняюсь перед бесконечной добротой Государя и даю вам сроку…»

Денежная реформа Витте на страницах романа оценивается так: «Золото, ставши теперь мировыми деньгами, вздорожало. Отсюда огромные выгоды для тех стран, которым должны, и огромные убытки для стран, которые платят проценты. Россия задолжала по уши, следовательно, золото её разоряет». В другом своём романе «У очага хищений», посвящённом теме коррупции, С. Ф. Шарапов отмечал антирусскую политику Министерства финансов того времени: «…суть в том, что Витте, который выручал всех… на десятки и сотни миллионов, не захотел поддержать во время кризиса группу чисто русских и очень крупных дел на Юге. Отказал только потому, что это были русские люди и русские дела».

Несмотря на то что Витте провёл одну из крупнейших денежных реформ при Николае II, отношения между ним и императором были непростыми. С. Ю. Витте относился к Николаю II с определённой долей презрения: «…Император Николай II… представлял собою человека доброго, далеко не глупого, но неглубокого, слабовольного… Основные его качества – любезность, когда он этого хотел… хитрость и полная бесхарактерность и безвольность». Также Витте считал, что император обладал «самолюбивым характером» и редкой «злопамятностью». В «Воспоминаниях» Витте критически оценивал и императрицу, называя её «странной особой» с «узким и упрямым характером», «с тупым эгоистическим характером и узким мировоззрением». По сохранившимся свидетельствам И. И. Толстого, Витте считал императора и императрицу психически «ненормальными».

Осведомлённая о событиях при дворе, А. В. Богданович отмечает, что Николай II пытался, заручившись поддержкой ряда деятелей, «помочь ему спустить Витте». Николай II называл Витте злым гением своего царствования.

Противоречия с Николаем II сказывались на положении Витте. А. С. Суворин написал о Витте в 1902 году: «Никогда я не видал его таким подавленным, совсем мокрая курица. Говорил, что если б был приличный повод, он вышел бы в отставку. Очевидно было из его речей, что у него довольно смутные средства для того, чтоб теперь управлять».

Сложными были отношения у Витте и с рядом крупных государственных деятелей. Например, с В. Н. Коковцовым, позже также ставшим министром финансов, Витте отмечал в мемуарах, что «Коковцов – это тип петербургского чиновника, проведший всю жизнь в бумажной петербургской работе, в чиновничьих интригах и угодничестве… Содействовал же я (его) назначению, опасаясь, что последует гораздо худшее. Коковцов человек… с крайне узким умом, совершенно чиновник, не имеющий никаких способностей схватывать финансовые настроения, то есть способности государственного банкира».

Коковцов в мемуарах о сложных взаимоотношениях с Витте пишет следующее: «После первой же нашей встречи, по его возвращении (из Америки), Витте стал проявлять на глазах у всех совершенно небывалую резкость по отношению ко мне и просто недопустимую нетерпимость к каждому выраженному мною мнению. Я поехал к нему поздравить его в день его приезда, не застал его дома и оставил ему несколько слов горячего привета. Он посетил меня на следующий день, пробыл всего несколько минут, не сел даже на предложенное кресло и всё ходил по моему кабинету как-то вяло, точно неохотно, отвечая на мои вопросы. Он не обмолвился ни одним словом о том, что я держал его почти ежедневно в курсе всех событий за время его отсутствия, как будто бы я не послал ему ни одной телеграммы. На мою попытку рассказать ему более подробно о том, что происходит у нас, я ясно видел, что он просто не расположен меня слушать, и прервал меня даже словами: “Всё это пустяки по сравнению с тем, что будет дальше, и ничего, кроме глупостей, здесь не делается”, а на мой вопрос, что именно разумеет он, Витте ответил раздражённым тоном: “Cами скоро увидите”». По словам Коковцова, когда «начались почти ежедневные заседания, и с первых же шагов моё положение стало для меня просто непонятным, а вскоре и совершенно невыносимым. Стоило мне сделать какое-либо замечание, как бы невинно и даже вполне естественно оно ни было, чтобы граф Витте не ответил мне в самом недопустимом тоне, какого никто давно из нас не слышал в наших собраниях, в особенности такого малочисленного состава людей, давно друг друга знающих и столько лет работавших вместе. Первые приступы такого непонятного раздражения вызывали полное недоумение со стороны всегда утончённо вежливого и деликатного графа Сольского. Он боялся, чтобы я не вспылил и не наговорил Витте неприятностей, и, когда первое заседание кончилось, он попросил меня остаться у него, благодарил за мою сдержанность и выразил полное недоумение тому характеру возражений, который так изумлял всех».

В. Н. Коковцов сохранил в воспоминаниях разговор с Витте после его отставки с должности министра финансов: «Я застал его дома, так же как и его жену, и его беседа носила характер прямого обвинения Государя в неискренности и самого раздражённого отношения к увольнению его с поста министра финансов. На мой вопрос: когда думает он вернуться обратно? – он сказал мне, что не принял ещё никакого решения, так как ждёт некоторых разъяснений о своём увольнении, ибо, – прибавил он, – до меня доходят слухи о возможности моего ареста по требованию Плеве, благодаря проискам которого я и уволен». Я старался обратить весь разговор в шутку, но в него вмешалась М. И. Витте и сказала, между прочим: “Как Вы должны благодарить судьбу за то, что не попали в министры финансов и остались на таком прекрасном, спокойном месте, как должность Государственного секретаря”. Витте прибавил к этому: “Если бы я только предполагал, что меня уволят, я, конечно, указал бы Государю на Вас как на единственного подходящего кандидата, так как Плеске не справится и ему всё равно сломят шею, да к тому же он тяжко болен и не сможет оставаться на этой должности”. Я нимало не сомневаюсь, что он поступил бы как раз наоборот и ни в каком случае не сказал бы ни одного слова в мою пользу, как не говорил, вероятно, ничего доброго про меня, когда я занимал пост министра финансов. Мы расстались на том, что я сказал, что чувствую себя прекрасно на своём месте, никуда не стремлюсь и буду рад помочь Плеске во всём, в чём это окажется для меня возможным, – по Государственному совету».

Непростыми были отношения Витте с министром внутренних дел П. А. Столыпиным (интересный факт: у них был общий предок – князь Михаил Черниговский). Историк А. Л. Сидоров считает, что П. А. Столыпин был проводником политики Витте, возродив идею развития частной собственности на землю, пытался провести её, по выражению Витте, со скоростью «курьерского поезда». Аграрные реформы П. А. Столыпина Витте считал плагиатом своих идей и относился к нему с определённой долей иронии. Перед отъездом за границу Витте поинтересовался у В. Н. Коковцова: «Ну, что там этот брандмайор, который спешит на любой пожар и всё время закручивает свои немыслимые усищи?» По словам И. И. Толстого, Витте сказал ему о Столыпине: «Что ж, что он честный и смелый, коли дурак?» Разногласия между двумя государственными деятелями носили и личный характер. Витте считал, что «…Столыпин обладал крайне поверхностным умом и почти полным отсутствием государственной культуры и образования». Сергей Юльевич писал П. А. Столыпину: «Была напечатана пасквильная статья о моей жене… Я послал её премьеру». Столыпин отвечал: «…обвинение может быть возбуждено лишь в частном порядке…» Витте писал в ответ: «Попробуй газета сказать что-либо о двоюродной племяннице г-на Столыпина, сейчас получила бы возмездие».

В 1907 году на Витте, возможно, было совершено покушение. Видимо, Витте считал, что покушение могло быть проведено с ведома самого П. А. Столыпина. На обвинения бывшего министра Столыпин ответил так: «Из вашего письма, граф, я должен сделать одно заключение: или вы меня считаете идиотом, или же вы находите, что я тоже участвовал в покушении на вашу жизнь?»

Критиковал Витте и национальную политику Столыпина, выступавшего за «охранение прав коренного русского населения», называя его «штык-юнкером». По мнению Витте, надо было, «чтобы жители Кавказа чувствовали блага российского подданства, что к ним относятся как к сынам Российской империи, а не как к чужим иностранцам».

Отставка Витте с поста министра финансов произошла под давлением консервативных кругов в правительстве. Большую роль в этом сыграл В. К. Плеве, который вскоре был убит в ходе террористического акта. Известно, что В. К. Плеве собирал сведения о связи Витте с масонами и революционерами. Сохранилась информация о том, что якобы в день убийства В. К. Плеве вёз императору доклад с собранными материалами на Витте. В отношении этого (и других случаев) современники также говорили, что стоит какому-либо министру выступить против Витте, тот погибает от рук террористов.

Повлиял на отставку Витте и вице-директор Департамента государственного казначейства А. П. Безобразов, с которым Витте конфликтовал из-за политики на Дальнем Востоке. Современники иронизировали, что Витте ушёл «оплёванный» и «обезображенный» (от фамилий В. К. Плеве и А. П. Безобразов).

А. В. Пыжиков предполагает, что отставка могла случиться из-за возникших разногласий между Витте и Д. М. Сольским. По воспоминаниям А. Н. Куломзина, отставка Витте произошла так: «Когда доклад окончился, государь, отойдя к окошку и смотря в него, обратился к Витте со словами: “Вы неоднократно мне жаловались на Вашу усталость. Вот я и решил Вас освободить от Ваших обязанностей и предложить Вам вакантное место председателя комитета министров”. Витте сделал очень кислую физиономию. “Вам, кажется, это не нравится?” – был вопрос государя». Сведения об отставке Витте сохранились и в воспоминаниях И. И. Колышко: «Витте вышел из своего вагона вместе с Плеске. У Плеске был вид сконфуженный, у Витте – крайней возбуждённый. Отойдя в сторону, он ударил себя по колену и сделал вульгарный жест, каким выражают насильственное удаление.

– Выгнали…

Больше он говорить не мог, но в автомобиле, по дороге на свою каменноостровскую дачу, он сипло, почти по-мужицки ругался. Подъезжая к даче, однако, взял себя в руки.

– Ну, что ж… Председатель комитета министров – тоже птица… Классом выше… Шитья на мундире больше… Мерзавцы!»

А. Ф. Кони, встретивший Витте в 1903 году, «едва узнал в этом согнувшемся, мешковатом, с потухшим взором и тревожным лицом человеке» влиятельного министра финансов.

С 1903 года Витте – член Государственного совета, член комитета финансов (в 1911–1915 годах председатель комитета финансов). В 1903–1906 годах Витте – председатель комитета министров (председатель Совета министров). Последняя должность была фактически почётной отставкой, поскольку комитет не играл большой роли в политике. В 1906 году Сергей Юльевич был окончательно отправлен в отставку по собственному желанию из-за разногласий с Николаем II и членами правительства.

У И. И. Толстого сохранилось описание того, как Витте проводил заседание Совета министров: «Когда я в первый раз явился в заседание… я, не зная, в какой одежде следовало быть, надел мундирный фрак; Витте, сейчас же, как только увидал меня, спросил: “Чего это Вы так разрядились? Откуда Вы приехали?” Оказалось, что в заседаниях Совета носили чёрные сюртуки, а иногда даже чёрные и серые пиджаки, иначе говоря, одевались совсем по-домашнему. Происходили заседания, как правило, в зале или, вернее, столовой при казённой квартире Витте… Он обыкновенно говорил усталым и тихим голосом. Манера его резко изменялась с дальнейшим ходом заседания, и его тихий голос нередко переходил на настоящий крик, когда он вступал с кем-нибудь в спор; при этом он не задумывался над своими выражениями и слова вроде “так могут думать только идиоты” или “это чёрт знает на что похоже”, “я в таком случае всё брошу к чёрту”, “я попрошу Вас молчать и слушать, когда я говорю” и т. д. были не редкостью… Особенно часто он сердился на Дурново и на князя Оболенского… Иногда Витте приходил в бешенство… Витте не обладал красноречием и выражался иногда даже грамматически неправильно, перевирая выражения, ища их и не находя, путая иногда слова…»

Сохранилось и воспоминание Коковцова о заседании под председательством Витте, на котором обсуждался вопрос о том, что «все доклады министров у Государя должны были происходить не иначе как в присутствии председателя Совета министров и при том условии, чтобы всякий доклад предварительно рассматривался и одобрялся председателем». Коковцов отмечал, что «во время моих объяснений, продолжавшихся всего несколько минут, так как я коснулся лишь тех аргументов, которых не привели другие, Витте не мог сидеть спокойно на месте, вставал, ходил по комнате, закуривал, бросал папироску, опять садился и, наконец, на предложение графа Сольского высказать его заключение почти истерическим голосом стал возражать всем говорившим и отдал особенную честь мне, сказавши, что немало глупостей слышал он на своём веку, но таких, до которых договорился министр финансов, он ещё не слыхал и сожалеет, что не ведутся стенографические отчёты наших прений, чтобы увековечить такое историческое заседание».

После отставки с поста министра тесного общения с Николаем II у Витте уже не было. Через несколько лет Витте отмечал, что только несколько раз побывал у Николая II и лишь дважды беседовал с ним наедине. Врач Н. А. Вельяминов, близкий к Николаю II, отмечал, что «к Витте у Государя доверия было мало, и тот отлично знал это». Князь А. Д. Оболенский отмечал: «Витте чувствовал недоверие со стороны царя».

Однако Витте старался не сходить с политической арены. Так, при его активном участии был подготовлен Манифест 17 октября 1905 года, создавалась Государственная дума, проводилось редактирование основных государственных законов Российской империи, заключён мирный договор с Японией и др.

В 1905–1906 годах на короткое время Витте вновь повысил своё влияние. А. В. Пыжиков полагает, что это было связано с деятельностью Д. М. Сольского. По словам Пыжикова, «поражает, что в виттевских мемуарах о ключевом значении Сольского не говорится ничего. Многолетняя незаменимая опора “главного модернизатора” предстаёт неким второстепенным персонажем. Образованным, культурным, но благодушным чиновником, закостенелым, поскольку бо́льшую часть жизни просидел в Госсовете. Не делец, да и на железной дороге не работал!.. Витте намеренно искажает картину, так как пытается представить себя главой реформаторов… У Витте мало для кого нашлись добрые слова, зато нет недостатка в уничижительных характеристиках. Стать “выдающимся государственным деятелем ему мешает желание сводить личные счёты с изменившими ему сторонниками и неизменными врагами”. Из виттевских откровений следует, что Минфин стал штабом российского реформаторства, поскольку его возглавил Витте; эта позиция традиционна и для литературы».

Отдельного внимания заслуживает политика С. Ю. Витте на Дальнем Востоке. По воспоминаниям генерала В. И. Гурко, «Витте выкроил себе на Дальнем Востоке целое царство, имеющее все атрибуты самостоятельного царства, как то: собственное войско, именовавшееся Заамурской пограничной стражей и прозванное обывателями по имени жены Витте Матильдиной гвардией, собственный флот, а главное, собственные финансы, так как благодаря прикреплённой ко всем этим предприятиям маски частного дела государственными средствами, на которые они действуют, Витте распоряжался без соблюдения сметных и иных правил расходования казённых сумм».

Распространено мнение, что Витте был противником войны с Японией (его словами были: «мальчишеское безумие – японская война»). Однако, как написал один из историков, «миллиард русских займов, набранных у Франции и Ротшильдов министром финансов Витте, были бездарно “размусорены” на полях Маньчжурии», а контроль над активами Русско-Китайского банка перешёл к французским акционерам. Есть и другие мнения. Основные средства на Дальнем Востоке Витте вкладывал в развитие коммерческого порта Дальний на Ляодунском полуострове. В этот проект была вложена астрономическая сумма при том, что отдача была ничтожной. Финансирование военной эскадры и её базы Порт-Артура по инициативе Витте постоянно сокращалось, что сыграло негативную роль во время войны.

По мнению историка С. Г. Беляева, проводимая С. Ю. Витте при помощи Русско-Китайского банка политика в Китае и стала основной причиной Русско-японской войны 1904–1905 годов. Отмечается, что под лозунгом миролюбивой политики Витте направлял Россию на «освоение» территории Маньчжурии и Кореи, затрагивая интересы Японии. В любом случае политика Витте на Дальнем Востоке привела к очень значительным убыткам. После поражения в войне флот был затоплен, Порт-Артур и Дальний захвачены японцами, значительная часть КВЖД также оказалась под контролем Японии.

В 1905 году император направил Витте в США для заключения Портсмутского мирного договора с Японией. За проведение этих переговоров ему было пожаловано графское достоинство. Из-за того что в результате заключения мира Японии перешла половина Сахалина, С. Ю. Витте получил прозвище «граф Полусахалинский». Также Витте был награждён высшим орденом Святого Александра Невского с бриллиантами.

Современники отмечали возможную связь Витте с революционерами. Подобная информация доходила и до Николая II. Известно, что в институтские годы в Одессе С. Ю. Витте вращался в одной компании с будущим революционером-народовольцем А. И. Желябовым. Е. В. Путятин, узнав о том, что Витте собирается писать мемуары, сказал Витте, «что следовало бы начать писать с того времени, когда он был студентом, жил в Одессе с Желябовым». Предположение о том, что Витте был связан с революционерами, высказывал и В. Н. Коковцов. По его словам, Витте с ним «разговаривал исключительно по финансовым операциям того времени и то, – с тою целью, чтобы быть ближе осведомлённым о них перед внесением их на рассмотрение финансового комитета… Но вне сношений со мною он, бесспорно, был в самых тесных сношениях как с оппозиционными кругами, так и с самыми разнообразными негласными представителями влиятельных кругов самого рабочего класса… Какую цель преследовал Витте в этом случае, было ли это проявлением какого-либо широко задуманного плана или, как я думаю, скорее всего, случайного влияния на него всевозможных советчиков, кичившихся близкими их сношениями с оппозиционными и даже революционными кругами, – этого я в точности сказать не могу».

Вспоминая канун Кровавого воскресенья, В. Н. Коковцов писал: «Витте категорически сказал им, что не имеет обо всём этом никакого понятия и не может вмешиваться в чужое дело. Едва ли это было так на самом деле, потому что у С. Ю. Витте, несомненно, была чрезвычайно развитая агентура, освещавшая ему положение среди рабочих. Через день, в понедельник, уже после всего происшедшего, он подтвердил мне, что не имел никакого понятия о готовившейся демонстрации и о принятых против неё мерах». Чиновник И. И. Колышко, хорошо знавший Витте, отмечал, что ему ничего не стоило явиться к императору с экстренным докладом, объяснить ему серьёзность ситуации и убедить принять меры для предотвращения кровопролития, но Витте этого не сделал. Коковцов в своих воспоминаниях указывает на то, что якобы В. К. Плеве сообщал Николаю II о связях Витте с революционными кругами, передав ему письма: «В одном из писем говорилось, что Витте состоит в самом тесном общении с русскими и заграничными революционными кругами и чуть ли не руководит ими, в другом же неизвестный корреспондент выражает своему адресату прямое удивление, каким образом правительство не знает об отношении человека, занимающего высший административный пост, к личности Царя, проникнутого самой нескрываемой враждебностью и даже близкого к заведомым врагам существующего государственного строя, и терпит такое явное безобразие. Обе эти выписки, несомненно прочитанные Государём, были им возвращены Плеве без всякой резолюции и с простым знаком, удостоверяющим факт их прочтения… Не подлежат, однако, никакому сомнению, что Плеве отлично знал, как отзывается Витте о Государе, какие питает к нему чувства и насколько не стеснялся он входить в общение с несомненно враждебно настроенными к Государю общественными кругами, но, вероятно, в его распоряжении не было неопровержимых доказательств его действий явно тенденциозного характера, так как нельзя допустить, чтобы при этом известном враждебном отношении Плеве к Витте он не воспользовался своим влиятельным положением для того, чтобы обезвредить Витте или, по крайней мере, раскрыть Государю глаза на него, тем более что он знал лучше всех, как велико было нерасположение и Государя к Витте».