Текст книги "Министры финансов"

Канкрин
Егор
Францевич
(1774–1845)

Егор Францевич Канкрин родом из немецкого дворянского рода. Его предки первоначально носили фамилию Кребс, что в переводе с немецкого означает «рак». Фамилия Канкрин – это искажённый перевод слова «рак» на латынь.

Отец Канкрина Франц Людвиг был минералогом. Однако в Германии он занимался не только наукой, но и монетными вопросами в казначействе (в дальнейшем интерес к монетному делу и минералогии передался и его сыну Георгу фон Канкрину). На российскую службу Франц Людвиг перешёл при Екатерине II. В России Канкрин-старший стал членом Берг-коллегии (орган по руководству горнорудной промышленностью), написал сочинения по горному делу и юридическим вопросам, составившим «целую маленькую библиотеку».

Сын Франца Людвига окончил классическую гимназию в Германии, а позже изучал юридические и политические науки в Гессенском и Марбургском университетах. После завершения учёбы некоторое время служил у одного из немецких герцогов правительственным советником. В это же время Георг фон Канкрин написал своё первое литературное произведение – роман «Дагобер…», в котором отразились как романтический характер автора, так и его философские искания и вера в науку.

Благодаря отцу Канкрин в 1797 году поступил на службу в России, но из-за незнания русского языка и плохого понимания административных порядков определённого места не получил. Некоторое время трудился помощником отца, но, поссорившись с ним, был вынужден работать бухгалтером, учителем и т. д. Из-за отсутствия постоянного места службы в первые годы жизни в России будущий министр испытывал значительные материальные сложности. По словам биографа Е. Ф. Канкрина Р. И. Сементковского, он «страшно бедствовал, терпел нужду и голод, сам чинил себе платье и сапоги, вынужден был отказаться от курения табака. Вероятно, в это время… в нём выработалась привычка к бережливости, которую он сохранил в течение всей своей жизни: простой и умеренный образ жизни составлял одну из отличительных черт Канкрина в сравнении с его товарищами по службе».

Возвышение Е. Ф. Канкрина произошло благодаря исключительно личным заслугам и его научным трудам. Вице-канцлер граф И. А. Остерман высоко оценил представленную Егором Францевичем записку «об улучшении овцеводства в России». Впоследствии по протекции вице-канцлера Е. Ф. Канкрин был устроен в Министерство внутренних дел. Публикация в Санкт-Петербурге его книги «Фрагменты о военном искусстве с точки зрения военной философии» на немецком языке вызвала интерес военного министра князя М. Б. Барклая-де-Толли. По его заданию Е. Ф. Канкрин подготовил работу «О средствах продовольствия больших армий». Анонимно Канкрин опубликовал «Отрывки, касающиеся военного искусства с точки зрения военной философии».

После публикации работ Е. Ф. Канкрина его личностью заинтересовался сам император Александр I. Ему было доложено, что Канкрин «очень знающий и способный человек, но жёсткий, бескомпромиссный». По свидетельству Ф. Ф. Вигеля, при поддержке М. Б. Барклая-де-Толли, а также других немецких генералов Е. Ф. Канкрин был назначен помощником генерал-провиантмейстера военного департамента, а затем вскоре был произведён в генерал-интенданты.

Генерал-интендант Канкрин участвовал в Отечественной войне 1812 года и в Заграничном походе русской армии. По просьбе М. И. Кутузова он составлял план продвижения русской армии в Париж. По свидетельству одного из биографов, Александр I в период войны лично общался с Канкриным. В беседе с генерал-интендантом император признался ему: «Мы находимся в очень дурном положении. Если ты найдёшь средства добыть необходимые припасы, то я тебя вознагражу так, как ты этого не ожидаешь». По мнению мемуариста Ф. Ф. Вигеля, Е. Ф. Канкрин выполнил просьбу императора: отвечая за продовольственную часть армии, добился того, что «четыре года сряду в России, в Германии, во Франции войско наше, благодаря его попечениям, ни в чём не нуждалось». По мнению одного из биографов, «…графа Канкрина, несомненно, следует причислить к героям нашей Отечественной войны наряду с теми героями, которые на полях битвы стяжали себе благодарность потомства…». Егор Францевич строго следил не только за экономией средств, но и за тем, чтобы всё имущество и продовольствие полностью и вовремя доходили до армии, боролся со взяточничеством и хищениями. После войны Канкрин вёл переговоры с германскими государствами о снабжении продовольствием русской армии и с Францией о возмещении расходов по выплате контрибуции России и содержанию русской армии. За блестяще проведённые переговоры в 1815 году он был произведён в генерал-лейтенанты. Император был поражён тем, как Канкрин умел сберечь 26 миллионов рублей из сумм, ассигнованных на ведение войны. И это при том, что сам он в то время оставался необеспеченным человеком. Известен факт, что при скромном образе жизни Егор Францевич не имел достаточно средств, чтобы жить с семьёй в Санкт-Петербурге, поэтому по приезде в столицу был вынужден обратиться к императору за помощью.

После войны Канкрин продолжал заниматься научными работами, опубликовал «Отчёт за войну против французов в 1812, 1813, 1814, 1815 годах», «Мировое богатство, национальное богатство и государственное хозяйство», завершил труд «О военной экономике во время войны и мира» и др. В дальнейшем книга «Мировое богатство…» стала программой Канкрина при управлении Министерством финансов. В этой работе Егор Францевич сформулировал основные принципы финансового управления: «Надо чуждаться крайностей, избегая четырёх великих апокалипсических зверей: понижения достоинства монеты, бумажных денег, чрезмерных государственных долгов и искусственного накопления торгового капитала, и приводить в строгое соответствие расходы с естественными доходами, стремясь увеличить последние путём поощрения народного труда, порядком и хорошим управлением и только в крайнем случае прибегая к умеренным займам, чтобы их погашать при первой же возможности». Долги, по мнению Е. Ф. Канкрина, «извинительны, когда они обусловливаются крайней необходимостью… в противном же случае долги являются истинным бедствием, если обусловливаются нуждой, и безумием, и преступлением, если они заключаются без нужды». В другой работе будущий министр определил задачи правительства: «Не счастье, а усовершенствование людей должно служить целью правительства». Этому принципу, изложенному на бумаге, Е. Ф. Канкрин следовал и в жизни: находил счастье в труде.

В период обсуждения крестьянского вопроса Егор Францевич подготовил «Записку об освобождении крепостных крестьян», где предлагал наделять крестьян землёй в наследуемое владение. В этой работе Канкрин откровенно и с сочувствием писал об «ужасающем положении» русских крестьян: «С незапамятного времени не сделано в России ни одного шага к усовершенствованию в этом отношении…» Являясь горячим сторонником отмены крепостного права, он предлагал долгосрочную программу преобразований, полагая, что необдуманное решение этой проблемы может привести крестьянство к ещё бо́льшим проблемам, чем до отмены крепостной зависимости. К слову, такой же позиции придерживался и император Николай I. В дальнейшем деятельность Е. Ф. Канкрина в этом вопросе будет высоко оценена экономистами-народниками.

В начале 1820-х годов Александр I ввёл Е. Ф. Канкрина в Государственный совет, где ему было поручено заниматься вопросами государственной экономии. Через три года (в 1823 году) Егор Францевич назначен министром финансов вместо Д. А. Гурьева, деятельность которого в сфере денежного обращения он резко критиковал. По словам современников, Канкрин стал «расхлёбывать гурьевскую кашу». Сегодня точно не известно, кто рекомендовал Канкрина на должность министра. Одни источники свидетельствуют о том, что Сперанский, который ещё в 1813 году пророчески говорил, что не было во всей России «способнее Канкрина быть министром финансов», другие называют графа Аракчеева. В пользу первой версии может выступать тот факт, что отношения между Канкриным и Сперанским всегда оставались отличными.

Назначение Канкрина первоначально вызвало резкое недовольство в аристократических кругах: «великосветскому обществу казалось просто невероятным, чтобы обходительный граф Гурьев, в блестящем салоне которого так щедро раздавались казённые деньги, был вдруг заменён каким-то резким в обращении, мало кому известным, угрюмым, далеко не светским человеком, о заслугах которого имели весьма смутное представление. Знали только, что он в своё время был бухгалтером в винной конторе какого-то откупщика, что он потом заведовал продовольственною частью в армии, что он вечно возился с разными поставщиками, проверял их счета, жил замкнутой жизнью, одевался небрежно и отвечал на любезности ворчливым брюзжанием или резкими выходками, прибегая к народным поговоркам». По словам Ф. Ф. Вигеля, после назначения Канкрина многие говорили «о неминуемой финансовой погибели России». Но этим прогнозам не суждено было сбыться: в должности министра Е. Ф. Канкрин прослужил до 1844 года. Таким образом, Егор Францевич занимал «огненный стул» (по его выражению) министра финансов более 21 года. В истории России ещё только два министра, А. Г. Зверев и В. Ф. Гарбузов, столь долго возглавляли главное финансовое ведомство страны.

По мнению биографов, после того как Министерство финансов возглавил Е. Ф. Канкрин, «закипела такая работа, какую в России не видели, может быть, со времён Петра Великого». Канкрин увеличил жалованье чиновников Министерства финансов. Этой мерой он попытался пресечь «незаконные способы увеличения чиновниками своих доходов». Экономя и не допуская различных хищений, Егор Францевич смог значительно сократить расходы по Министерству финансов.

Канкрин был решительным противником свободы торговли. По словам биографа, «когда он восставал против свободы торговли, он руководствовался опасением, что невежественный, неподготовленный к промышленной борьбе русский народ станет жертвой народов, более искушённых в этой отрасли борьбы за существование. Когда он впоследствии восставал против железных дорог, его страшила мысль о громадных капиталах, которые придётся затратить на их сооружение, о непосильном бремени процентов, которое придётся нести русскому народу… Он думал защитить русский народ, вступая в решительную таможенную борьбу с теми, кто в силах и намерен его эксплуатировать». Главным оппонентом Канкрина был известный российский государственный деятель, англофил и либерал Н. С. Мордвинов. Неприятие Егора Францевича (и в этом было его глубокое отличие от российского реформатора М. М. Сперанского) встречало и немедленное, и бездумное заимствование западных институтов в Россию. По его словам, «если конституция возникает внезапно как последствие успехов цивилизации или революции, вызванной злоупотреблениями, то она часто бывает неустойчивой… Если же наконец конституция является подражанием или следствием политического соглашения… то она обыкновенно остаётся мёртвой буквой».

Трагичный 1825 год мог поставить точку в карьере министра. Женой Канкрина была родная племянница декабриста Муравьёва-Апостола, одного из лидеров декабристского восстания. После подавления восстания Егор Францевич должен был принимать участие в суде над декабристами, однако, будучи близким родственником подсудимых, был освобождён от этой обязанности. По словам биографа Канкрина, из-за родственной связи с заговорщиками он некоторое время «не находил прежней поддержки в высших сферах и стал признаваться человеком беспокойным». Однако, видимо, доверие нового императора Николая I сыграло решающую роль в том, что министр был оставлен в должности.

Также карьера Егора Францевича могла бы закончиться в 1825 году, если бы императором стал Константин Павлович, а не его брат Николай. Известно, что у Канкрина были сложные отношения с предполагаемым наследником престола. Во время заграничного похода русской армии он защитил жителей одного города от злоупотреблений военных, что привело к конфликту с братом императора Константином Павловичем. Канкрин уж было подал в отставку, но вмешался лично фельдмаршал М. И. Кутузов, который заявил, что сам готов подать в отставку.

Известен ещё один случай, когда Егор Францевич посмел противостоять брату Николая I. За год до смерти Александра I Константин Павлович обратился с просьбой о финансовой помощи неким лицам. Изучив внимательно документ, Канкрин счёл, что просьба «вызвана стремлением нажиться за счёт государственной казны», и не удовлетворил прошение. Таким образом, очевидно, что если бы на трон взошёл Константин Павлович, то Канкрин скорее всего попал бы в опалу и лишился своего поста. Очевидно, что Егор Францевич это понимал и, чтобы отличиться перед новым императором, инициировал выпуск пробных рублёвых монет с портретами императора Константина Павловича (при предшествующих императорах Павле I и Александре I выпускались рубли без портретных изображений). Как известно, Константин Павлович так и не стал российским императором, а выпущенные в небольшом количестве константиновские рубли стали одной из редчайших монет Российской империи и объектом повышенного интереса нумизматов. Поспешность, с которой были выпущены эти пробные деньги, вероятно, вызвала недовольство взошедшего на престол нового императора. Егор Францевич, видимо, чувствуя свою оплошность, пытался загладить вину, отчеканив новые пробные рубли с профилем Николая I, но государь не пожелал видеть своё изображение на деньгах. В конце концов вся история сошла министру с рук.

Министр финансов Канкрин проводил укрепление протекционистской системы и улучшение финансовой отчётности. В 1839–1843 годах им была осуществлена денежная реформа, в ходе которой ассигнации были выведены из обращения, а их заменили кредитные билеты, разменные на серебро (даже в самые тяжёлые для правительства годы Канкрин ни разу не прибегал к выпуску неразменных бумажных денег). Таким образом, в России был введён серебряный монометаллизм, просуществовавший до начала Крымской войны 1853–1856 годов. Денежная реформа обеспечила устойчивое денежное обращение. Однако впоследствии, когда во время Крымской войны образовался значительный дефицит бюджета, российское правительство вынуждено было вновь прибегнуть к необеспеченному выпуску денежных знаков.

Большое внимание Е. Ф. Канкрин уделял лесному хозяйству, положению казённых крестьян и другим вопросам. Опасаясь развития в стране искусственных капиталов, министр не допускал учреждения частных банков.

Егор Францевич пользовался большим доверием и поддержкой императора. Так, например, он был одним из наиболее высокооплачиваемых министров правления Николая I, получив не менее полумиллиона рублей и два имения. На заседаниях Государственного совета, несмотря на сопротивление ряда оппонентов, членов совета, Канкрин всегда проводил нужные ему решения. Конечно же, это происходило не без поддержки императора. Николай I допускал публичные возражения со стороны главного финансиста. О доверии императора Канкрину говорят и следующие факты. Министр читал лекции по финансам наследнику престола – будущему императору Александру II. Николай I, который не терпел курения, в порядке исключения разрешал министру финансов на докладах курить трубку. Об этом сохранился один исторический анекдот: «В откровенном разговоре с Дибичем, героем турецкой кампании 1829 года, Канкрин заметил, что его несчастная привычка к табаку очень его стесняет во время докладов у государя. Дибич рассказал об этом Николаю Павловичу, и вот в первый же после такого разговора на доклад к Канкрину выходит императрица Александра Фёдоровна с зажжённой свечой в одной руке и с трубкой… в другой и, подавая её Канкрину, говорит: “Церемонии по отношению к такому заслуженному государственному деятелю, как вы, неуместны”». С тех пор Канкрин постоянно один курил в присутствии Николая Павловича, который, как известно, сам не курил и терпеть не мог, когда курили в его присутствии».

Отличительной чертой Канкрина было отсутствие низкопоклонства перед начальством. После смерти Егора Францевича Николай I жаловался своему новому министру финансов П. Ф. Броку: «Очень рад, Брок, что я не встречаю в тебе того всегдашнего противоречия, к которому меня приучил Канкрин. Он, бывало, придёт ко мне в туфлях, станет у камина греть себе спину, и, что бы я ни говорил, у него всегда один ответ: “Нельзя, Ваше Величество, никак нельзя”». Очевидно, несговорчивость министра в отношении планов потратить деньги часто вызывала раздражение императора.

Интересны взгляды Егора Францевича на задачи правительства и социальную справедливость. «Задача всякого правительства, – писал он, – заключается в том, чтобы по возможности помогать бедным, необеспеченным». По мнению Канкрина, каждый человек «несёт обязанность по возможности противодействовать своекорыстным интересам» других людей «и посвящать свои силы обеспечению благосостояния народной массы». В «Экономии человеческого общества» он писал: «Часто, сидя за обедом, я с грустью думал, что многие в этот час не имеют даже куска хлеба… Фарисей благодарит Бога за то, что у него больше, чем у других, и успокаивается на этом; но у меня сердце обливается кровью: всё ещё существуют рабы, крепостные, ирландские крестьяне, английские фабричные рабочие».

По свидетельствам современников, простым было обращение Канкрина с подчинёнными: «Не люблю, батюшка, я этой официальщины, дело заслоняет и проволочку делает; где только можно, надо её избегать». В своих воспоминаниях Ф. Ф. Вигель противопоставляет Канкрина с его открытостью предшествующему министру Д. А. Гурьеву. Канкрин «ни над кем не начальствовал, а служащие изъявляли ему особенное уважение», – пишет Вигель.

Егор Францевич был скромен в быту, носил простую шинель военного покроя, которую подпоясывал носовым платком; курил трубки, набитые дешёвым табаком. Не любил бывать на балах и официальных приёмах. При этом есть сведения, что он, не имея возможности помочь просителям по закону из казённых сумм, давал пособие или безвозвратную ссуду из собственных средств. В ответ на упрёки в скупости он отвечал: «Да, я скряга на всё, что не нужно». Учёный-геолог П. М. Языков описал Канкрина так: «На террасе замка, на лавочке сидел старец высокого роста, немецкой наружности, в изношенном сюртуке и в военной российской фуражке с красным околышком… Он так дурно одет, сюртук его так заношен и брюки серые без штрипок так измараны, что не отличишь по одежде от прочих немцев». Страдая в старости глазными болезнями, министр «носил тёмные зелёные очки, а иногда и большой тафтяной абажур. В его походке, костюме, во всей его фигуре было нечто особенное, отличавшее его от остальной публики».

О своей сдержанности в быту Канкрин говорил, что «бедность приучила меня с неохотой отдавать деньги, и потому я теперь нарочно не записываю своих расходов, чтобы не раздражаться их обширностью». Эти же суждения распространялись и на государство в целом: «В государстве, как и в частном быту, необходимо помнить, что разориться можно не столько от капитальных расходов, как от ежедневных мелочных издержек. Первые делаются не вдруг, по зрелому размышлению, а на последние не обращают внимания, между тем как копейки растут в рубли».

В конце 1830-х годов Канкрин заболел и был вынужден много времени проводить за границей. Во время отсутствия министра ведомством руководил его заместитель Ф. П. Вронченко. Уже с начала 1840-х годов Е. Ф. Канкрин просил императора отправить его в отставку. Однако в ответ на просьбу об отставке Николай I сказал Егору Францевичу: «Ты знаешь, что нас двое, которые не можем оставить своих постов, пока живы: ты и я».

Но болезнь не отпускала министра, и император отправил его в отставку. Уход Е. Ф. Канкрина с поста министров вызывал при дворе не только сожаления, но и приятные чувства. Так, князь Меншиков «встречаясь на Невском со знакомыми, сообщавшими ему, что известия о болезни Канкрина гораздо благоприятнее, он отвечал: “А до меня дошли самые худые вести: ему, говорят, лучше”. Гуляя по набережной Невы и видя, что матросы несут дрова на пароход, предназначенный для отъезда Канкрина за границу, он спрашивает их: “К чему эти дрова?” – “Топить пароход господина министра финансов”. – “Вы бы лучше, – острит Меншиков, – затопили его, когда министр финансов будет на нём”».

Вскоре после отставки Егор Францевич уезжает лечиться за границу. Однако, несмотря на болезнь, он продолжает вести активный образ жизни. За границей пишет работу «Экономия человеческих обществ и финансовый строй», активно посещает музеи, общается с учёными. Часто участвует в заседаниях Академии наук в Париже, присутствует на заседаниях парламентов и судебных процессах.

Скончался Канкрин «в нашей дорогой России» (по его собственному выражению) вскоре после возвращения из западноевропейской поездки. Перед смертью он записал в дневнике: «В течение всей моей жизни, в весёлые и горестные дни, я стремился лишь к одной цели: делать людям добро, содействовать успехам, заимствовать полезное, распространять знания и цивилизацию…»

По словам барона М. А. Корфа, умер Егор Францевич почти незаметно: «Малочисленность провожающих доказывала, что он умер не министром финансов. Похороны были не великолепные. За отсутствием в то время из Петербурга государя и наследника цесаревича из членов царского дома в церкви находился и провожал гроб до Исаакиевского моста один великий князь Михаил Павлович. Из министров не явился почти никто, кроме одного Вронченко, который, надо ему отдать справедливость, шёл пешком до могилы; там, посыпав землёй гроб своего благодетеля и творца, он усиливался выдавить из глаз несколько слезинок, но всё это кончилось не совсем удачной попыткой. Из числа каких-нибудь ста начальников отделений Министерства финансов не было на похоронах и десяти, а Петербургская биржа, считавшая в составе своём около трёхсот купцов, явилась на церемонию в числе восьми человек! Эти торгаши в один миг забыли всё, чем были обязаны покойному, и не захотели даже одним последним бескорыстным поклоном покрыть всё прежнее своё низкопоклонничество перед сильным министром. По смерти банкира барона Штиглица биржа была закрыта целый день, а по смерти Канкрина не заперли ни на минуту даже мелочной лавочки. Но после Штиглица оставался сын, вступивший в его права…»

В своих воспоминаниях Корф пишет и о том, что «редкая трагедия на свете обходится без комедии. Смерть Канкрина также не избегла этой участи. Современники, вероятно, в память того, что покойник при жизни немилосердно обходился с русским языком, заставили его и из гроба казнить наше родное слово. В “Северной Пчеле” напечатана была о нём следующая безграмотная фраза: “Всеми глубоко уважаемый и искренно сожалеемый” и т. д. Другие газеты наши увековечили, со своей стороны, эту фразу, тиснув её, разумеется, без перемены, в своих столбцах».

Канкрина причисляют к противникам экономиста Адама Смита и сторонникам русско-немецкой школы в области политической экономии. Либерально настроенные деятели иногда критично оценивали деятельность министра. Однако в целом в историографии преобладают высокие оценки деятельности Егора Францевича на должности министра финансов. По словам учёного-экономиста Н. Х. Бунге, время Канкрина было золотым в истории российских финансов. По мнению экономиста, писателя С. Ф. Шарапова, после ухода Канкрина в России «место серьёзных министров-хозяев… заняли совершенно легкомысленные люди, отрицавшие даже саму идею руководства народным трудом и хозяйством. Управление перестало существовать».

По утверждениям биографов, Канкрин «простаком никогда не был», а был «искусным счётчиком, никогда не ослабевающим в своей энергии тружеником, преданным своему делу администратором, с замечательной стойкостью и с редким уменьем, отражавшим все покушения на казённое добро… Он не верил в честность чиновников, в нравственную стойкость дворян, в воздержанность крестьян. Он знал, что, какую бы систему ни ввести, всё равно она послужит источником бесконечных злоупотреблений, продажности, лихоимства. Он спрашивал себя только, – какая система более всего ограждает, с одной стороны, народ, с другой, чиновничество и дворянство? Как пишет Р. И. Сементковский, Канкрину хотелось оберечь последних от “интересных и марких дел”, – как он выражался».

Егор Францевич был чрезвычайно работоспособен, трудился порой по 15 часов в день. По воспоминаниям сотрудника министерства Н. Г. Устрялова, «надобно было являться в приёмную не позже девяти часов утра и оставаться до четырёх – до шести часов; потом приходить к восьми часам, когда бывали доклады которого-нибудь из директоров департамента, и удаляться домой нередко в первом часу ночи… Канкрин принимал в приёмной каждого просителя и расспрашивал в случае надобности подробно. Занят был чрезвычайно утром и вечером, страдал нередко припадками подагры». По воспоминаниям Сементковского, «положение в свете, родственные или другие отношения им никогда не принимались во внимание. Он прямо шёл к делу и обладал удивительным даром оценивать людей и вникать в их слова. Он иногда подолгу беседовал с каким-нибудь мужиком и имел только два слова для высокопоставленных лиц. Даже жёстокие приступы подагры не удерживали его от усиленного труда и приёма посетителей. Он иногда принимал чиновников и даже дам в постели, лёжа на огромной двуспальной кровати за ширмами, опираясь обеими руками на два громадных фолианта, и выслушивал своих собеседниц внимательно и спокойно, несмотря на острую боль. Когда он был здоров, единственное его развлечение составляли прогулки пешком или верхом, затем после обеда в течение часа – беседа, преимущественно с учёными». Егор Францевич с вниманием относился к посетителям, принимая их «не только в будни, но и по праздничным дням, отрываясь часто даже от серьёзных работ, чтобы выслушивать их. Особенно он любил беседовать с деловыми людьми, с купцами, крестьянами. Лиц, к нему приближённых, удивлял тот факт, что самые интересные для него беседы он, по-видимому, вёл именно с людьми, общества которых обыкновенно избегают образованные классы».

О Канкрине сохранилось много воспоминаний его современников. Писатель, мемуарист, художественный критик П. М. Ковалевский называет его «сухим и длинным», «строгим и бессонным». По словам Ф. Ф. Вигеля, Канкрин «при великой учёности, хотя он любил выдавать себя за немца и отчасти был им, не показывал он ни малейшего педантства; живость другого происхождения проявлялась не в действиях, не в поступи его, а в речах: он был чрезвычайно остёр. Самолюбие было в нём чрезмерное, но спеси вовсе не было: со всеми обходился просто, хорошо, хотя слегка и давал чувствовать высокое мнение о себе. Сей порок, если сие так назвать можно, был в нём источником благороднейшего чувства – великодушия: он до того презирал врагов своих, что даже, когда мог, никогда им не хотел мстить». Высоко характеризовал личность Канкрина граф М. А. Корф: «С обширными, если не всегда глубокими сведениями по всем отраслям знаний человеческих, с изумительною деятельностью и быстротою в работе, с прозорливою дальновидностью, наконец, с умом необыкновенно практическим, в нём соединяется чрезвычайный дар находить простую и удобоисполнимую развязку для самых сложных и щекотливых вопросов. В речах его, несмотря на странный немецкий их склад и ещё более странный выговор, всегда было что-то пластическое, осязательное для умов и понятий всех степеней».

Биографы отмечают, что Егор Францевич был человеком ироничным и острым на язык. Ему принадлежат известные афоризмы: «тяжело заведовать финансами, пока они основаны на доходах от пьянства»; «чтобы мы ни делали, а Россия всегда останется банкротом» и др. По словам Р. И. Сементковского, он «всех язвил своим остроумием, своими резкими выходками, его остроты насчёт глупости, продажности, бездарности передавались из уст в уста; он нажил себе ими, быть может, ещё более врагов, чем своим бескорыстием, своею честностью, своею нетерпимостью к чужим грехам».

В то же время в Канкрине удивительным образом соединялись романтизм и любовь к искусству с педантичностью и рационализмом. Он имел широкий круг интересов, был эрудирован, вместе с тем до конца жизни говорил на русском языке с сильным акцентом. Однако это ему не мешало быть публицистом и писателем. За свою жизнь Егор Францевич написал и опубликовал большое количество научных работ. Одну из наиболее значительных работ «Обзор примечательнейших действий по финансовой части в течение двадцати последних лет» он подготовил и представил Николаю I перед самым уходом из Министерства финансов. Кроме научных трудов Егор Францевич писал и литературные произведения, называя их «глупостями». Публиковал работы о театре и зодчестве (трактат «Элементы прекрасного в зодчестве»), интересовался ботаникой и даже подготовил статью на такую тему, как «Монограммы или ряд гербовых знаков на стенах замка Изборского». Многие произведения публиковал анонимно.

Большое участие Канкрин принимал в создании и развитии Технологического, Горного и Лесного институтов, различных технических школ и школ торгового мореходства и т. п. Егор Францевич живо интересовался архитектурой. По его проектам были построены здания и созданы парки в Санкт-Петербурге, в том числе обсерватория, сквер у Биржи, благоустройство Петровского острова. При его участии было завершено строительство Смольного монастыря, начатого Б. Ф. Растрелли.

Е.Ф. Канкрин участвовал в издании «Земледельческой газеты», «Коммерческой газеты», «Горного журнала» и других изданий. Министр поддерживал связи с учёными и литераторами. Канкрин был знаком с А. С. Пушкиным, В. А. Жуковским, И. А. Крыловым и другими литераторами. После гибели Пушкина Канкрин ходатайствовал о том, чтобы весь значительный долг, числившийся на Пушкине, был прощён, а частные долги были оплачены за счёт казны. Большая сумма была выделена на издание сочинений поэта, а также на помощь вдове и детям.

Благодаря поддержке Канкрина немецкому энциклопедисту А. Гумбольдту была выдана значительная сумма денег для проведения исследовательских работ в России. После поездки по России А. Гумбольдт писал российскому министру финансов: «Вам я обязан, что этот год вследствие огромного числа идей, собранных мной на громадном пространстве, сделался важнейшим в моей жизни».

Научные заслуги Егора Францевича высоко оценены. Он был членом Академии наук в Санкт-Петербурге и в Париже, почётным членом нескольких университетов и учёных обществ. Помимо работы в Министерстве финансов, он возглавлял Горный совет, был членом комитета об усовершенствовании земледелия в России и др. За годы службы награждён 13 орденами, а также знаками отличия и алмазами.