Текст книги "Невидимая грань пирамид"

Я хорошо помню, как после египетской командировки впервые оказался в подмосковном лесу. Трава меня пугала, делая шаг, я инстинктивно высоко поднимал ногу и прежде чем поставить подошву на землю, внимательно смотрел вниз – опасался мин, привык ведь, что под ногами песок и поверхность просматривается на сотни метров вперед. Зато воздух, русский лесной воздух хотелось пить большими глотками и еще унести с собой про запас.

За три с лишним года моего отсутствия жизнь в Советском Союзе ощутимо изменилась, наступил брежневский застой, характерный в том числе и яростным стремлением к потреблению всего и вся – от бананов до хрусталя, мехов и иномарок. Как правило, человек, познавший истинную цену жизни, к таким вещам относится философски спокойно. Надо признаться, каирские университеты помогли пережить не только застой, но и то, что началось позже и иначе как вакханалией назвать трудно.

И еще немного, вроде послесловия к египетской командировке. Пережитое там долго не отпускало. Проще всего мне было находить общий язык с теми, кто побывал в нашей шкуре, неважно в Праге ли или в Афгане.

Признаться, Египет упорно снился мне на протяжении нескольких лет. Сначала, года три-четыре почему-то снились уличные бои, массированные налеты авиации на городские кварталы, рушащиеся стены домов, пламя над крышами, люди, в панике мечущиеся в поисках укрытия на улицах пылающего города. Странно, ничего подобного во время моего пребывания не было, в качестве жеста устрашения разбомбили завод и еще школу, но массовыми бомбардировками это назвать нельзя, хотя жертв и правда хватало.

Ночные кошмары пропали в одночасье, будто кто-то дал им команду уйти и больше не возвращаться. Их сменил, причем на много лет один и тот же по тематике сон – будто я возвращаюсь в Египет и снова работаю там армейским переводчиком. При этом никаких прежних реалий, кроме пустыни, все, что происходит, происходит именно в пустыне. Нет, вру, кажется, вестовой и водитель джипа были те же – Акаша и Ибрагим. Этот сон приходил не каждый день, но я, когда просыпался, долго не мог врубиться в реальность, казалось вот-вот возникнет на пороге Акаша с чашечкой кофе и стаканом воды на подносе или даст длинный гудок Ибрагим, сигнализируя, что заправился под завязку и готов ехать…

Через какое-то время прекратились и эти сны, словно закончился длинный-длинный сериал.

Пожалуй, это на сегодняшний день все, что написалось про уроки каирских университетов. Никто ведь не мешает, пока дышу и Бог миловал, поправить что-то в написанном выше или добавить страницу-другую. Правда, обязательно надо сказать и об этом, были и другие последствия затянувшейся командировки.

Самое главное – по сути случайно оказавшись по сю сторону Суэцкого канала, я выбрал (кому объяснишь, да и надо ли объяснять, что так распорядилась судьба) сторону конфликта, а, значит, автоматически становился врагом противной стороны. Ее мощь и силу объяснять не надо. Прямо об этом, упаси Господи, не говорилось никогда, но ведь и чутье человеку дано не напрасно. Забавно, но через много лет после египетской командировки жизнь еще раз сыграла со мной подобную шутку. Членство в Реформ-клубе «Взаимодействие» позволило рьяным борцам с мировой закулисой зачислить Вашего покорного слугу вместе с парой десятков других достойных людей в масоны высоких градусов. Оттуда этот список перекочевал на страницы исторических исследований и даже в Интернет.

Способов бороться с подобными обстоятельствами и вообще с судьбой не существует, нет смысла тыкать деревянным мечом в ветряные мельницы. К тому же и речь, по большому счету, не об этом. В выпавших на нашу долю конкретных обстоятельствах сорокалетней давности мы свою задачу выполнили и наша совесть чиста – перед Родиной и близкими. А что до каирских университетов – огромное им спасибо и низкий поклон.

Место рождения – г. Каир

Теплым сентябрьским утром 1967 года поместительный и сверхнадежный четырехмоторный турбовинтовой ИЛ-18 доблестной авиакомпании «Аэрофлот» неспешно поднялся с бетона московского аэропорта «Шереметьево» и взял курс на город Каир. Пусть кто-то докажет мне, что отправляясь в свою первую долгосрочную заграничную командировку, а не каким-нибудь групповым туристом в братскую тогда Болгарию, да еще в далекую и экзотическую страну Пирамид, он не вибрировал бы и не гадал, что его ждет там, за пять с лишним тысяч километров от дома! Это на последнем госэкзамене по высшей (ужас!) математике я мог храбро и даже не без доли наглости (загранпаспорт-то уже в кармане!) отвечать почтенному проф. Боярскому на мягкое замечание о постыдном неумении оперировать дробями что, дескать, нынешние египтяне, в отличие от далеких предков почти поголовно неграмотны, так что и с близкими к нолю познаниями я не буду там белой вороной. К естественному волнению добавился еще и легко объяснимый моральный дискомфорт – накануне отлета я в спешке умудрился прижечь утюгом свои единственные выходные брюки и теперь ерзал в кресле, стараясь скрыть от постороннего взгляда проступающее легкой желтизной предательское пятно.

Нижеследующие страницы я намерен посвятить, в основном, окружавшим меня в Египте друзьям и сослуживцам, теперь уже можно так назвать и годившихся нам тогда в отцы советников, и постараться описать несколько эпизодов из нашей жизни вдали от дома, в искусственных, не нами выстроенных условиях. Начинать можно еще до приземления в Каире. Дело в том, что летел я не один, а с Эдиком Егоровым, однокашником по университетской группе, выдающимся спортсменом-ватерполистом-вратарем, бронзовым призером Олимпийских игр в Токио. Понятно, что Эдик успел уже к тому времени объездить полмира со знаменитой тогда ватерпольной командой МГУ и сборной СССР. Закончив Университет, он здраво рассудил, что спорт хорош в молодости, вот и решился вступить, пусть и временно, на суровую ниву военного перевода и, надо честно признать, это было отважное решение. За мощной мускулистой спиной двухметрового Эдика лететь в незнаемое было, конечно, не так волнительно. Он-то, бывалый путешественник, внешне, по крайней мере, держался абсолютно спокойно.

В Каире к тому времени уже находились трое наших одногруппников и еще двое со старшего на год курса были там, можно сказать, старожилами-аксакалами. В Каирском офисе Управления строительства Асуанской плотины (кажется, так) служил, проходя одногодичную практику, мой старый, еще школьный товарищ, студент Иняза Володя Носов. Так что было у кого перенимать опыт. Но до встречи надо было долететь, да и что они там поделывают, наши однокашники, увидимся ли? Может быть, их загнали куда-нибудь за тамошний Можай.

Почему-то именно в этот рейс самолет сделал остановку в столице Ливана. Лайнер заложил, снижаясь, плавный вираж и с высоты птичьего полета маленькая страна с близко подходящей к морю горной грядой, зеленеющими на склонах настоящими ливанскими кедрами, виллами и бассейнами на береговой линии, бегущими по шоссе автомобилями и густо столпившимися в гавани белоснежными яхтами была видна как на ладони. Нас выпустили на летное поле размять ноги и я закурил, вдыхая табачный дым, смешанный с запахом отработанного авиационного керосина и морской соли от недалекого, рукой подать, синего, как на глянцевых окрытках, моря. Все, что я когда-то читал про Ливан, оказалось правдой и кто мог тогда подумать, что совсем скоро уютная беззащитная страна превратится в поле боя и Бейрут будут еще не раз восстанавливать из руин, но уже никогда не восстановят до конца эту ближневосточную сказку. Об этом мне расскажет много лет спустя на пляже в Пицунде (так совпало, Пицунда тоже в свой срок станет ареной боев в этом безумном мире) русская ливанка Таня, поминутно отвлекаясь, чтобы убедиться, что с двумя маленькими дочками-погодками все в порядке и они мирно строят нежными ладошками обожаемый всеми детьми в мире замок из песка.

Леша Янков и Костя Простаков, как оказалось, ждали нас в гостинице, куда мы прибыли из аэропорта, отягощенные, помимо багажа, еще и денежной суммой в размере шестнадцати фунтов с копейками, пардон, пиастрами, каждый, и наставлениями встречавших нас лиц о том, что сегодняшний вечер и завтрашний день мы свободны, все встречи с начальниками и назначения произойдут, дескать, послезавтра. Пиастры! Согласитесь, уже одно это слово звучало музыкой, а за окном микроавтобуса, отчалившего от аэродрома, желтый песок пустыни с разрезавшей его черной лентой шоссе сменился пригородом, застроенным аккуратными невысокими бетонными или белого камня виллами, полуприкрытыми цветущими акациями и широкими растопыренными зелеными ладонями пальм, разросшихся вдоль выложенных плиткой тротуаров. Чему больше обрадовались наши друзья – нам, письмам из дома или выставленной на стол водке, черному хлебу и исландской селедке в винном соусе, сказать не берусь. Но стол на широкой веранде первого этажа был сервирован под одобрительные гортанные междометия активного Кости (сразу видно, военная по папочке косточка!) смуглыми молодыми людьми в белых куртках, как выяснилось тут же, солдатиками срочной службы, выполнявшими в гостиничной столовке роль официантов.

Как водится, встреча после долгой, почти четырехмесячной, разлуки прошла в довольно сумбурных, с массой отклонений от главной темы, эмоциональными всплесками и традиционными тостами, разговорах. Если честно, хорошо запомнилась почему-то только поданная все теми же молчаливыми солдатиками картошка фри, в Москве ее тогда не водилось, это в наши дни можно лопать в каком-нибудь «Макдональдсе» от пуза, тогда же ее не умели толком жарить даже в приличных ресторанах. Сытые и слегка под мухой мы веселой гурьбой вывалились в вечернее каирское многолюдье.

Нашу первую прогулку по каирским улицам я запомнил очень хорошо, словно это было вчера. Ключевую роль тут сыграл Эдик, на полголовы возвышавшийся в любой толпе. Мы останавливлись у каждой ярко освещенной витрины и, показывая на золотое обручальное кольцо, сверкавшее на алом бархате среди десятков других, с разноцветными камнями и без, браслетов, нанизанных на специальные палочки, серег и другой драгоценной бижутерии, Эдик громко вопрошал: «Сколько?». Леша вглядывался в ценник с покамест надоступными нам местными (арабскими!) цифрами и четко, по-военному рапортовал. «А сколько я буду получать?» – звучал следующий вопрос. Тут уже Леша и Костя рапортовали хором. «Дарма!» – заключал многоопытный Эдик, задержав реакцию на полминуты, требуемые, чтобы вспомнить цены в Рио-де-Жанейро, Милане, Мюнхене и Белграде, мгновенно перевести многочисленные тогдашние валюты в доллары, а уже доллары в тихо шевелящиеся в боковом кармане шикарных белых брюк солидные фунты. Особено вдохновила Эдика, помнится, витрина с разномастной модной обувью и он еще долго удовлетворенно что-то мычал и время от времени широко улыбался. Улыбка у Эдика была доброй и очень его украшала.

Мы закончили вечер за бокалом пива в чистеньком кафе на открытом воздухе, много лет спустя я не единожды сиживал в Париже за точно такими же столиками с мраморными столешницами и на точно таких же стульях с плетеными спинками. Нам было хорошо. Мы были вместе в дружеской, привычной компании, мы были молоды, мы были в настоящей загранице и никуда не торопились, попивая холодное горьковатое пиво. Правда, Эдика слегка разочаровали цифры в итоговом счете, но вернуть ситуацию назад, к исходной точке, в Москву, было уже невозможно. Мы и вправду перелетели за пять слишним тысяч километров в город Каир и теперь нам предстояло прожить здесь еще много очень разных дней и вечеров.

Поздним утром следующего дня я был разбужен энергичной рукой Эдика и едва разлепив веки, ощутил во рту невыветрившийся за ночь осадок от водки, смешанной с пивом. Известная ошибка, повторяемая русским человеком на протяжении жизни множества поколений. С другой стороны, неизвестный мудрец изрек ведь когда-то нетленную фразу про то, что водка без пива – деньги на ветер. Оказалось, реакция организма не меняется из-за перемещения тела в пространстве и резкой смены часовых поясов. Тоже своего рода научный эксперимент. И надо признать, успешный.

– Собирайся, пора на выход, – коротко изрек Эдик.

– Пивка попьем? – робко предположил я и ошибся.

– Едем в бассейн, – действительно, куда еще может направляться с утра пораньше человек с бронзовой медалью Олимпийских игр на груди? Я вспомнил красноватые от хлорки белки Эдиковых глаз времен наших университетских упражнений и робко заметил, что оставил по скудоумию свои фирменные плавки в Москве.

– Возьми у Лехи, вон его чемодан, – для Эдика, казалось, не существовало мелких, да, впрочем, и крупных препятствий. Что вскоре и подтвердилось.

Мы загрузились в такси – чернобелую микролитражку «Фиат». За бугром не принято занимать переднее сиденье такси, а сзади вдвоем с плечистым Эдиком мне почему-то сразу стало тяжело дышать. К тому же наш чемпион, устав настойчиво повторять по-английски хорошо известный ему термин «свимминг пул» и убедившись, что водитель его не понимает, сделал руками энергичное плавательное движение, чуть не раздвинув при этом тонкие стенки миниатюрного автомобильчика. Смуглый, курчавый, усатый, как и большинство местных мужчин, водитель широко улыбнулся, довольный собственной сообразительностью, и мы двинулись, полагаясь на его опыт и мастерство.

В бассейне, вернее как выяснилось позже, клубе, было за наши деньги, уплаченные при входе, все как положено – чистые раздевалки, душ, махровые халаты и полотенца, бар, столики вдоль кромки и, конечно, манящая к себе прохладой и чистотой вода. Может, еще что-то там было, но нас интересовала вода. В голубоватой прямоугольной чаше лениво плескался мускулистый молодой человек. За единственным занятым столиком поместилась весьма примечательная пара – смуглый толстый усатый буржуй с сигарой, развалившийся в соломенном пляжном кресле, и норовящая прижаться к нему длинноволосая крашеная блондинка с обильным макияжем на грубоватом лице. В буквальном смысле карикатура из серии «Их нравы»долгожителя Бор. Ефимова из газеты «Правда» или «Крокодила». Чувствовалось, что толстяк был центром местной активности, к нему то и дело подбегали услужливые официанты в белых куртках и подходили, а некоторые и присаживались за столик, хорошо сложенные молодые люди. Все, впрочем, скоро разъяснилось.

Мы с Эдиком заняли столик неподалеку и заказали по бутылке «Колы». В этот первый день в Каире мы не знали еще, как попросить у официанта чашечку кофе, сколько надо дать на чай, да и навряд ли сумели бы купить в лавочке даже батон хлеба. Чтобы заговорить, нужен был толчок, тут как в автомобиле – чтобы двигаться, необходимо прежде всего вставить и повернуть ключ зажигания. Отпив холодной «Колы» я с удовольствием закурил привезенную из Москвы «Стюардессу». Эдик не стал дожидаться моей последней затяжки и изящно сиганул в воду. Толстый пахан оторвался от щебета с блондинкой и внимательно взглянул на показавшуюся из воды коротко стриженую светлую Эдикову голову, потом на меня. Я выдержал его взгляд, потушил сигарету, запил ее «Колой» и с достоинством, по ступенькам, держась за никелированный поручень, чтобы не поскользнуться, присоединился к Эдику.

Наверное, мы бы наплавались и ушли, но жизнь распорядилась иначе. Я все-таки сумел вспомнить, как будет по-английски «чашка чая» и мы мирно наслаждались теперь уже горячим напитком. В бассейне тем временем появились ватерпольные ворота и несколько мячей. Молодые люди успели переодеться в фирменные шапочки и плавки, попрыгали в воду и начали перекидываться мячами.

– Так, Воробей, будешь моим менеджером, смотри не продешеви, – сказал Эдик и, словно дельфин, неуловимым движением, без брызг оказался в воде.

– Не боись, Конь, – я хотел еще что-то сказать, но Эдик уже подхватил бесхозный мячик и мощно забросил его, как выражаются ватерполисты, в сачок.

Египтяне пока еще не понимали, с кем они имеют дело. Толстяк положил сигару в пепельницу и вопросительно посмотрел на меня.

– Вратарь, – сказал я как бы про себя, воздерживаясь от преждевременного контакта.

Несколько резких, сквозь зубы, слов по-арабски – и Эдику уступили место в воротах. Это было нечто, как говорится, цирк на конной тяге! Эдик тащил все мячи, летевшие в створ. Египетские мастера лезли из кожи вон, лупили что есть силы, но ничего поделать не смогли. Отчаявшийся толстяк сорвал с себя рубаху, отшвырнул дымящуюся сигару и ринулся в воду. Ему было уже не до блондинки – невесть откуда взявшийся иностранец опозорил весь его славный спортивный коллектив. Оставалось одно – лично смыть позор. Но и у него не прокатило, не вышел из пузатого дядька Черномор.

Толстяк перевел дух и что-то сказал Эдику. Тот промолвил в ответ одно слово – «менеджер» и показал на меня. Сигары у меня не было, я не успел еще обзавестись массивным золотым перстнем, как у толстяка, мне оставалось только закурить скромную «Стюардессу» и ждать продолжения. Нужно заметить, что у нас покамест не было никаких документов, российские загранпаспорта собрали встречавшие нас официальные лица прямо в аэропорту прибытия, а местные резидентские карточки нам только предстояло получить у незнакомого пока таинственного и могущественного капитана Бардизи, курировавшего, как сказали нам за ужином Леша и Костя, русский отдел военной контрразведки. Забегая вперед, замечу, что через день капитан встретил нас с Эдиком тепло, как родных, напоил кофе и дал массу полезных советов. Видимо, у нашего нового клубного знакомого были неплохие связи.

В итоге переговоров Эдику торжественно преподнесли фирменный клубный тренировочный костюм, а его близким друзьям было разрешено в любое время бесплатно посещать бассейн. Конечно, о зарплате не могло быть и речи. Так же как и о выигрыше первенства страны – тут новый клуб Эдика безнадежно отстал. Однако мастерства русского вратаря хватило, чтобы выиграть кубок Египта. Толстяк, как я понимаю, лелеял мечту прибавить годков проживания в стране в Эдиковых документах и выступить с таким замечательным кипером на Олимпийских играх. К сожалению, этим планам не суждено было осуществиться, совсем скоро наша каирская жизнь приобрела неожиданное ускорение. Но на ближайшее время Эдик был, можно сказать, хорошо и надежно пристроен. Мне же предстояло определиться не только с работой и местом постоя, но обязательно обрести компанию и, конечно, первым делом позаботиться о приличных штанах.

Работать нас с Эдиком определили в Учебный центр Инженерных войск. Это было, прямо скажем, непыльное занятие. Утром нас собирал по гостиницам желтый, как и вся армейская техника, микроавтобус польского производства, если не ошибаюсь, около десяти мы приезжали в Учебный центр в районе Хелуна, а уже около двух уезжали обратно. На этом рабочий день заканчивался. По правилам после дневной сиесты служащие должны поработать еще пару часиков, но кто и когда соблюдает правила на Востоке? Мне дали переводить какое-то наставление по ремонту, кажется, бульдозеров, в котором я не понимал ни слова и чуть ли не каждый термин искал в специальном словаре, размноженном на ротаторе в таинственном советском армейском учреждении. Однажды я пошел переводить нашего русского капитана, преподававшему египетским механикам практические навыки ремонта, но тоже ни одного термина не усвоил, так как капитан использовал исключитально неформальную лексику и передать его фразы даже теперь, во времена всеобщей матерной грамотности, я не берусь.

На постой я определился с Костей Простаковым, в квартире было три спальни, две занимали мы с Костей, а в третьей жил тихий армейский капитан-технарь. Его целью было накопить за шесть месяцев командировки на «Москвич», поэтому, избегая соблазнов вечерней каирской жизни, он сидел после работы дома, сам, не отдавая слуге, стирал носки и трусы, питался преимущественно консервами и иногда выбирался в посольский клуб посмотреть отечественный кинофильм и себя показать. Раз в три дня там же капитан съедал полный обед из трех блюд в организованной посольскими и торгпредскими активистками столовке с египетскими поварами, обученными варганить неизменные борщи и котлеты.

Мы тоже там столовались почти каждый день, потом валялись до вечера, читали, а вечерами вылезали в свет. Как и в любом южном городе, в Каире настоящая жизнь начиналась с заходом солнца и бурлила до поздней ночи. Жизнь эта была пестрой, терпко и заманчиво пахла и притягивала к себе абсолютной противоположностью тому, к чему нас приучила спартанская, внешне застегнутая на все пуговицы Москва. Нас еще ведь на первом курсе Университета предупредили – в рестораны, где бывают иностранцы – ни ногой! А тут на каждом шагу Содом и Гоморра.

Это, правда, по вечерам. А так ежедневно, кроме пятниц (хотя во времена напрягов, конечно, никаких выходных не предполагалось, да и жили мы в такие дни, как правило, в своих воинских частях), ежеутренне, что называется, по холодку мы разъезжались по рабочим местам. Договариваться предварительно о разных вечерних мероприятиях, конечно, было можно, но рискованно – ситуация предполагала всякого рода неожиданности вроде бомбежек, срочных выездов на линию фронта, к Суэцкому каналу или южнее, туда, где сейчас начинается курортная зона с горячими и целебными минеральными источниками, а в те годы тянулись вдоль сказочно красивого голубого залива с недалекими изломами голых безлесных гор смертельно опасные минные поля.

Утром могло показаться, что город вообще не спит. Человеческий муравейник водоворотами бурлил у вокзалов и остановок транспорта, никаких правил уличного движения не существовало, никто не обращал внимания на мелкие вмятины и царапины на бамперах. Вавилон! Московские пробки – эдакое джентльменское медленное движение с перезвоном мобильных телефонов, телевизорами в автомобилях, прослушиванием музыки и разговорного радио – не идут ни в какое сравнение. Прибавьте в поток авто, презирающих дорожную разметку и знаки, светофоры и регулировщиков, еще и ушастых осликов, запряженных в повозки мулов, бренчащих бронзовыми колокольчиками, велосипедистов с корзинами и горами лепешек на головах, одуревших от жары и бензиновых паров пешеходов – и то картина будет неполной без распаляющегося с каждой минутой светила и жуткой какафонией звуков. Если так происходит ежедневно, то что же творится в месяц Рамадан, когда ошалевшие за день без еды, питья и курева правоверные спешат с заходом солнца, наконец, покушать! И только старики в красных фесках на террасах открытых кафе философски шелестят газетными листами, перебирают бесцветными губами, словно хотят сказать что-то очень важное, не спеша, чинно отхлебывают чай с молоком и закуривают первую за день сигарету. Надо признать, правда, что при всей южной темпераментности до перестрелок, как сейчас в Москве, дело никогда не доходило. Казалось бы, южная кровь, ан нет, покричат и разойдутся даже не помахав руками.

Каирское многолюдье ошеломляет. К тому же первые месяцы ты со своим английским не понимаешь ни слова и ориентируешься только на интонацию. Это потом откроются уши, как после нырянья, и что-то начнет доходить, может быть то, о чем действительно говорят соседи по трамвайному креслу, или тебе это только кажется. Да нет, темы все те же – деньги и женщины. Это юг, братец, здесь быстро созревают, здесь держат девочек в строгости и рано выдают замуж, соблюдая при этом дедовские обычаи, если не открыто, то в узком кругу ближайших родственников. Одежда мужчин кое-что говорит глазу, вот, например, спешит на рабочее место мелкий чиновник в дешевом готовом гостюме, белой рубашке и галстуке. Примерно так же может быть одет и продавец из средней руки магазина. Те, кто попроще, носят национальную рубаху до пят – галабийю, на голове обязательно или тюрбан или лыжная шапка, смотря пл сезону. Состоятельная публика пешком не ходит и городским транспортом не пользуется. Египетское общество все же не совсем строгий Восток, здесь много работающих женщин и одевались они в те годы вполне по-европейски.

Утром город кажется желто-серым, солнце раскаляет асфальт, жаркое марево, пропитанное выхлопными газами и испарениями миллионов человеческих существ, поднимается все выше и выше, грозя закрыть собой голубое, отмытое за ночь, сияющее солнечными лучами небо. Город утром и днем не скрывает своих недостатков, он предстает таким, каков есть, иногда молодцом с белозубой улыбкой, а то и стариком со щербатым ртом. Все его недоделки видны даже за рекламными щитами, здесь очень часто прекращают стройку, иногда на годы, из-за нехватки денег и тогда вместо вентиляционных труб торчат вверх железные прутья арматуры. Не так уж редко здания рушатся, когда от старости, а то и из-за жадности вороватых подрядчиков, сэкономивших на цементе и не пожалевших песка.

Сказать, что Каир огромен – банально, это значит не сказать ничего. Нашелся бы, допустим, энтузиаст, поставивший своей целью и сделавший смыслом жизни обойти и описать огромный мегаполис с его улицами, рынками, ресторанами, забегаловками, гостиницами, ночными клубами, кафешками, шашлычными, магазинами, магазинчиками, лавочками, кладбищами, школами, университетами, больницами, стадионами, мечетями и церквями всех религий, театрами, банями, подпольными борделями и курильнями опиума, таинственными баржами и корабликами, намертво пришвартованными к нильским набережным… можно еще перечислять и перечислять. И сам Каир делится, по сути, на несколько городов, респектабельные Гезира и Гелиополис, Старый город и застроенный типовыми многоэтажками Наср-Сити, а еще и огромный город мертвых, в котором среди могил и мавзолеев ютится бездомная беднота. Пригороды, отторгнутые у пустыни, без единого деревца, с недостроенными домами непонятной этажности, там на пыльных улицах мальчишки гоняют мяч, вечно сохнет на веревках белье и помои выплескивают прямо из окон. И все это Каир, один из самых великих городов мира. Сколько же лет пришлось бы трудиться писателю-подвижнику, можно только гадать, да и не было бы конца этой работе, город ведь живой организм, он дышит, шевелится, меняется ежедневно и ежечасно, за ним не угонишься и не уследишь.

Особняком здесь стоит, на мой вкус, Старый город с его средневековыми кривыми улочками, проулками, тупиками и закоулками, бесчисленными лавочками, мастерскими и кофейнями. С запахом, образованным сложным смешением ароматов свежих лепешек, туалетной воды, жженой кости, горячего металла, помоев, открытых мешочков с разноцветными пряностями на прилавках, выделанной и сыромятной кожи, кипящего масла, ослиной мочи, жареной баранины, свежих кореньев и трав, сохнущей на солнце банановой кожуры и незнамо чего еще. У нас, гомо советикус или, что кажется мне точнее по смыслу, гомососов, было принято называть этот город в городе «Золотым базаром», вероятно из-за обилия ювелирных лавок и мастерских. С тем же успехом, правда, его можно именовать «Кварталом пряностей» или «Антикварным перекрестком».

Признаюсь, меня тянуло в Старый город как магнитом. Только там и нигде больше я не видывал в одной лавчонке изящнейших тяжелых, усыпанных бирюзой украшений османской эпохи, старинного холодного оружия с чуть потемневшими от времени смертельной остроты клинками и на выходе полуутопленных в землю светящихся на солнце глубокой молочной белизной мраморных капителий римских колонн. А еще таинственный магазинчик с задернутыми светлыми шторами витринами и разными древностями, оправленными в золото внутри, – поди разбери, подлинные ли это вещи, как уверяют, из подпольных раскопок или подделки! Из таких заведений я вываливался с открытым от изумления ртом, не смея даже прицениваться к этим великолепным вещам, а если бы посмел, то мне наверняка предложили бы спеленутые льняной тканью, пропитанной тысячи лет назад благовониями мумии из гробниц времен Птолемеев, а то и Эхнатона.

Если бы сейчас, сегодня мне посчастливилось бы сесть на ковер-самолет и мигом очутиться в Египте, я бы не поехал на Пирамиды, меня не заинтересовали бы курорты Красного моря, нет, подайте мне Старый город времен моей молодости, не надо золота и бирюзы, просто окуните меня в его своеобразные ароматы. Так вдыхается и пахнет жизнь, когда еще все впереди!

Мне не стыдно признаться в непреходящей тяге к улочкам каирского Старого города при всей моей давней, с детства любви к московским переулкам Покровки, Басманных и Садов, Кремлю и Зарядью. Может быть, любовь эта зародилась сразу после смерти друга всех детей, когда я попал на первую в советской истории кремлевскую елку и не столько внимал Деду Морозу, сколько глазел на древние стены Грановитой палаты и сверкающие золотом мраморные доски с именами кавалеров священного для меня уже тогда русского ордена в Георгиевском. После, подростком приходил на Красную площадь к полночи, послушать бой курантов и отдающиеся эхом по полупустой площади четкие шаги и команды караула. Тогда, в первые годы оттепели, никто не препятсвовал и дневним прогулкам по кремлевским площадям…

Тем удивительней кажется моя стойкая симпатия к каирской «седой старине». И по сей день там, в Старом городе, как и столетия назад, рождаются из куска слоновьего бивня под резцом мастера, нажимающего смуглой ногой на педаль старинного токарного станка, удивительные по красоте вещи, рядом чеканщик выбивает на медной тарелке древний узор, за углом плавится в тиглях золото, превращаясь в тяжелые браслеты и невесомые звенья изящных цепочек, а надо всем многолюдьем призывно позванивает бронзовыми блюдцами водонос и вторят ему колокольчики на сбруе ослов и мулов. Старый город вечен, как сама жизнь, как древний Египет, никакие революции, нашествия и правители его не изменят, он дышит, живет и ждет путешественников и покупателей со всех концов света, он всем рад и для всех здесь найдется товар и глоток чистой холодной воды.

Вечером жара отступала, уходила в пустыню вместе с прячущимся в недалеких песках палящим солнцем. Загорались фонари и под чернильным небом возникал другой, ночной Каир. Словно опытная и в возрасте кокетка он преображается до неузнаваемости, дневной макияж меняется на вечерний, деловой костюм на тщательно продуманный, с блестящей бижутерией, вечерний наряд. Строгая секретарша неожиданно предстает в образе обольстительной красотки. Тут очень легко обмануться, принять молодящуюся старушку за молодую девицу. Бросавшиеся в глаза днем груды строительного мусора, неоштукатуренные, незаконченные дома прикрыты яркими рекламными щитами с их грубой размалевкой, но выделяется только то, что освещено броской рекламой. В бесчисленных заведениях гремит музыка и в полный голос вещают обязательные телевизоры. Сигаретный дым стелется над столиками, попахивает кальяном, царит надо всеми запахами чад бараньего жира от шипящих на углях шашлыков и медленно вращающихся конусов шаурмы. Мальчишки-зазывалы вопят звонкими голосами, приглашая почтенную публику не стесняться, прицениться, покупать, закусывать, отдохнуть и не проходить, ни в коем случае не проходить мимо!