Текст книги "Невидимая грань пирамид"

Нужно отдать должное Сониной практичности, равно как и деловой хватке других представительниц лучшей части советской колонии. Тут расчет был простой, мерой вещей во время командировки был не столько египетский фунт, сколько отечественный чек Внешпосылторга, в просторечии сертификат. Вожделенная бумага была не совсем первого сорта, о чем свидетельствовала желтая полоса. Это означало, что в магазинах «Березка» обладателю сертификата будут доступны отнюдь не все товары. Тут еще надо учесть, что от командировки до командировки тоже нужно было на что-то, кроме не самой жирной советской зарплаты, жить, а на это требовались рубли. На черном рынке один желтополосный сертификат шел в среднем по шесть рублей, иногда чуть больше. Чтобы хорошо заработать, необходимо было перекрыть это соотношение. И такие способы были найдены.

Из множества товаров, в изобилии имевшихся в египетских магазинах, были выбраны два, пользовавшиеся повышенным спросом среди гомососов, преимущественно в российской провинции и среднеазиатских республиках. Это гипюровая ткань, в особенности с люрексом, и мохеровая шерсть. Гипюр везли рулонами, шерсть в мотках иногда задерживали сверх определенного количества на таможне, поэтому дамы усиленно вязали, всегда и везде. Не обязательно модельные свитера и кофты, некие бесформенные изделия можно было впоследствии распустить и снова обратить в мотки. Спицы так и мелькали в умелых руках предприимчивых мастериц. Так что Соня знала, что делала, мотаясь по распродажам. Толик в это время сидел на балконе, утопая в своем любимом огромном кресле зеленой кожи, правда, кажется, без ножек от долгого и верного служения людям и читал обожаемый «Консервный ряд» Стейнбека, время от времени громко, на весь квартал, хохоча и вдобавок что-то восклицая от восторга.

Толик ушел из жизни первым из нашей египетской компании, буквально через несколько лет после возвращения в Союз. Сгорел. Детей у них с Соней не было.

В один прекрасный день в нашей просторной квартире с рассыхающимся паркетом в холле и полчищами рыжих тараканов, после захода солнца считавших кухню своим законным лежбищем, появился Славик. Он прознал, что у нас пустует комната и вежливо осведомился, не может ли он ее занять вместе с женой Людой. Комната у нас и вправду пустовала, мы в нее не заходили и вспоминали о ней, если только кто-то из засидевшихся гостей предпочитал заночевать у нас, а не тащиться поздно ночью домой на такси. Нам было показалось, что про пустующую комнату забыл и комендант, но Славик, оказывается, прослышал сначала о нашей симпатичной компании, а потом уже о комнате. Возможно, это был тонкий дипломатический прием, чтобы сразу установить теплые отношения, а, может быть, и правда. Славик был молдавский человек, не без хитринки, Люда ленинградка, единственная, любимая и взлелеянная дочь уже не очень молодых родителей.

Довольно быстро выяснилось, что Люда ждала ребенка. Перед Славой вставала двуединая задача – не волновать жену и сделать так, чтобы она рожала в Египте, в комфортабельном, с иголочки офицерском госпитале неподалеку от Каира.

Нас приводила в необъяснимый восторг сама мысль о том, что у ребеночка в метрике будет записано: «Место рождения – г. Каир». Я помню, какой популярностью пользовался у нас в школе мой одноклассник Женька Суворов только потому, что его угораздило родиться в Лондоне, да еще в разгар войны, в 1944 г. Так бы и остался Женька в памяти ничем не примечательным мелким хулиганом и пакостником, правда с громкой фамилией и несмотря на нее и маму-учительницу изгнанный из школы классе эдак в шестом, если бы не это необычное по советским временам обстоятельство. Подумать только, еще был жив и почти здоров усатый нянь и лучший друг детей, а одно из подведомственных ему со дня зачатия человеческих существ родилось в самом центре мировой закулисы. Секрет был, конечно, прост, Женькин отец служил в Англии в военные годы дипломатом, а по обстоятельством того времени отправлять молодую маму рожать на родину с арктическим конвоем даже в то суровое время все-таки не решились.

Итак, оставалось надеяться, что Славины интриги увенчаются успехом и в нашей квартире будет жить новорожденный ребеночек, мальчик или девочка.

Сразу же после падения большевиков и наступления эры свободного выезда ниболее сообразительные россиянки сначала тонким ручейком, а потом и полноводной рекой отправились рожать детей за бугор. Мотивировалось это, конечно, несовершенством российской системы родовспоможения, но это только половина, если даже не четверть правды. Ушлые, наученные семидесятилетним горьким опытом гомососы прекрасно осознавали преимущества заграничных паспортин и жаждали с первым криком новорожденного чада обеспечить ему приличное гражданство в стране действительно, а не на словах победившего социализма. Кроме того, гражданство США или, скажем, Норвегии давало много других важных преимуществ, особенно для мальчиков, не желавших подвергаться угрозе гибели в мирное время в своей собственной стране неизвестно за что и почему.

Хитроумному Славе удалось оставить Люду донашивать и рожать в Египте, вместо того, чтобы отправить, как полагалось, в Союз. Славик оказался великим мастером на подобные штучки. Позже, когда я несколько раз наведывался в Ленинград, он умудрялся доставать билеты на все дефицитные театральные премьеры, а уж о том, чтобы пройти без очереди в ресторан или к прилавку магазина – плевое дело!

Так у нас появилась новая общая забота – благополучно довести Людмилу до родов. К этому времени неповоротливый механизм Советской Армии провернул свои ржавые шестеренки и в советской военной колонии, неимоверно разросшейся к тому времени еще и за счет чад и домочадцев, появилась, наконец, врачебная бригада с кое-каким оборудованием, инструментом и медикаментами. Устроилось нечто вроде поликлиники, стали проводить регулярные осмотры, делать прививки. Но рожать Люде надо было, конечно, в египетском военном госпитале. Оно и к лучшему. К слову, египтяне не то что любят, а до безумия обожают детей. Дать им волю, они бы разукрасили младенческие кроватки и коляски на манер новогодних елок. Я ни разу не слышал в адрес расшалившегося или плачущего ребенка ни одного грубого слова. Так что появление новой жизни – дело святое.

Конечно, множество деталей тогдашней каирской жизни стерлось из памяти, но то, как мы летели со Славиком поздним вечером в госпиталь в пригороде Каира, помню хорошо. Стекла нашего «Газона» были по случаю державшейся еще жары вынуты из гнезд и встречный теплый ветер грозил выдуть нас из чрева машины как пушинок. За окном была черная египетская ночь, мелькали только редкие огоньки крестьянских саманных домишек и подсиненные по случаю военного времени фары встречных атомобилей.

В бело-голубом многоэтажном здании госпитали горели все окна, но особенно ярко, как днем, освещались подъездные пандусы для автомобилей скорой помощи. Мы пробкой вылетели из машины у центрального подъезда, заскочили в лифт, медсестра на этаже дала нам по белому накрахмаленному халату. Слава скрылся за дверью одной из палат, а я устроился на диванчике в коридоре. В Египте уже тогда не чинили мужьям никаких препятствий, если они хотели присутствовать при родах, широко использовали веселящий газ, чтобы облегчить страдания рожениц, словом мы и тут отставали даже от страны третьего мира.

В коридоре не было ни души, сестра, снабдившая нас халатами, куда-то ушла и я остался один. За окном чернела ночь, снаружи не доносилось ни звука. Раздался женский голос, то ли стон, то ли выдох, будто человек нес что-то тяжелое, поставил груз на пол и облегченно вздохнул. Потом зачастил Славин голос и я понял, что, наверное, все сейчас и произойдет. По коридору прошла медсестра и скрылась в палате, откуда донеслись эти звуки, бесшумно закрыла за собой дверь и тут я услышал писк, а потом крик – это новорожденный пробовал голос. Я закрыл глаза, мне было очень жаль Люду.

– Ты не хочешь зайти? – надо мной стоял Слава, – мальчик, большой, черноволосый.

– Нет, как Люда?

– Все нормально, сейчас ей сделают укол и она уснет. Поехали, до завтра нам тут делать нечего.

Теперь-то по прошествии многих лет, возвращаясь в те далекие дни, я отчетливо понимаю, почему мы так мирно и дружно жили. Эх-ма, братцы, нам нечего было делить! Это несмотря на то, что нас собрали довольно-таки много – весьма схожих по возрасту, но все-таки очень разных ребят, в погонах и без. Среди нас были выпускники элитных московских вузов и бакинского университета, Военного института и двухгодичных языковых курсов, на них набирали смышленых ребят-срочников и они потом доучивались заочно. Были ребята со всех концов огромной тогда страны. Одной молодостью тут дело не объясняется, а уж о дисциплине и говорить нечего. Такой вольницы, как в Египте, ни до, ни после не было. Египет еще долго вспоминали матерые профессионалы, прошедшие службу в войсках ООН, повидавшие людоеда императора Бокассу и постоявшие на дежурстве на границе Западного и Восточного Берлина.

Правила поведения, кроме тех, кому это по должности положено, раз и навсегда для имеющих уши в устной форме сформулировал все тот же капитан Бардизи.

– Мне наплевать, что вы там делаете по вечерам и где шляетесь по ночам, – объяснял капитан, гостеприимно угощая новоприбывшего переводчика кофе или чаем, – больше того, меня не касаются ваши шашни с египтянками и русскими, но если будете замечены в связях с западными девицами, немедленно передам дело вашим спецслужбам. Кстати, для сведения, они постоянно пасутся в таких-то и таких-то ночных клубах, вот и нечего вам там делать, слава Аллаху, заведений в Каире хватает. На все вкусы. Если что, звоните прямо мне, вот моя визитка.

Капитану Бардизи (прямо какой-то всемогущий капитан Конкассер, по Грэму Грину) подчинялись коменданты наших гостиниц, солдатики-охранники, круглосуточно дежурившие с винтовками в руках или через плечо у входа, он же, наверное, нанимал и увольнял слуг, убиравших наше жилье. Подозреваю, что квартиры наши были напичканы аппаратурой подслушивания, так что капитан, выросший со временем в полковника и потом, как водится, в бригадного генерала, уверен, стал со временем лучшим знатоком Советской Армии на всем Ближнем Востоке.

Вот только вопрос – охраняла ли вся эта команда нас от израильских диверсантов и американских шпионов или, напротив, фиксировала и пресекала попытки нежелательных контактов с местным населением. Не сказать, чтобы это население шибко к нам тянулось, но все же. Наши отношения с египетскими коллегами вне службы напоминали температурный график чахоточного больного – то жарко, то холодно. Шло это, конечно, сверху. И все же, как мне кажется, египетские офицеры чувствовали непрочность и временность союза с коммунистической державой и воздерживались от каких-либо контактов вне службы.

В бригаде же получилось вот что. Египтянам срочно понадобилась техника двойного назначения – бульдозеры, грейдеры, цистерны, подъемные краны, асфальтоукладчики, катки и они были готовы платить за эти дополнительные поставки твердой валютой. У нас же при нашем плановом хозяйстве все было расписано на годы вперед и продать Египту какую-нибудь поливалку означало лишить этой ценной техники, допустим, Урюпинск, стоявший в очереди уже лет десять. Полковник, командир бригады, попросил свести его с кем-нибудь из торгпредства и мы вступили в длинные переговоры, польза от них заключалась в проникновении в торгпредскую лавочку с фирменным спиртным по льготным ценам. Аллах, надеюсь, давно простил моему полковнику этот маленький грех, тем более что на моих проводах гости вылакали весь запас благородного алкоголя и выручил из беды офицер дивизии ПВО, приплывшей в Египет со своим обозом и солидным запасом питьевого спирта. Так что заодно уж обмыли получение полковником очередного звания.

Командир моей бригады оказался и единственным египтянином, у которого я побывал в гостях за все три с лишним года командировки. Это случилось как раз в разгар нашего романа с торгпредством и, наверное, было жестом благодарности за ценимые образованными знатоками фирменные напитки. Мы очень мило посидели и следующий неформальный контакт случился лишь на свадьбе у скромного лейтенанта, на которую был приглашен весь командный состав и обойтись тут без нас означало некую демонстрацию неуважения. Вот, собственно, и все. Остается добавить, что провожали меня, правда, очень тепло, офицеры собрались в штабе, выпили чего-то прохладительного, сказали много приятных слов, затем по плацу прошагала рота охраны с развернутым знаменем, мне преподнесли на память инкрустированную бронзой и слоновой костью шкатулку и офицерский стэк. Все было трогательно и немного грустно, мы ведь действительно пролили вместе немало пота.

К сожалению, наше государство во всех его видах никогда не дорожило подданными, отдельный человек его не интересовал, заниматься стоило, если уж так получилось, целыми сословиями, профессиональными группами или населенными пунктами. В качестве примеров можно привести казачество или в новейшее время при Никитке-либерале взбунтовавшийся город Новочеркасск. Индивидуальная, точечная, изящная работа не для заскорузлых державных пальцев. Топор эффективней. Отсюда, думаю, идет и полная неспособность идеологического влияния за пределами родных границ. Денег могут не жалеть, а на выходе шиш да кумыш. В советское время, правда, работали разные якобы общественные организации, да еще профсоюзы, все они, кстати, слились в страстном поцелуе со спецслужбами, так что не разберешь, где кончалось одно и начиналось другое. В Египте при немыслимом наплыве граждан первого в мире социалистического государства никаких преимуществ из этого не только не извлекли, но и не старались. Верхом идеологического влияния оставался один-единственный каирский кинотеатр, демонстрировавший шедевры советского киноискусства, да пачки никому не нужных брошюр на английском языке о героях почему-то гражданской войны. Телевидения словно не существовало, газеты и журналы не продавались, балет не гастролировал, правда, вот спутники в небе летали и это, пожалуй, все.

Разговоры, конечно, разговаривались, куда же без них. За годы работы в Инженерном корпусе я узнал очень многих, да и ко мне привыкли, здоровались, улыбались, приглашали на чашечку кофе, что в Египте равносильно началу разговора и темами здоровья и погоды зачастую не ограничивались. Не стоит забывать, что многие начинали службу еще при короле и помнили англичан, повидали мир получше меня, молокососа, и, кстати, любили свою страну и болели за нее не меньше нашего. Они, получается, все время сравнивали. Не только технику, хлынувшую к ним взамен прежней, хотя и ее тоже. Если мы не проигрывали в качестве, то, несомненно, проигрывали в дизайне и комфорте для пользователя. Такого слова как эргономика, по-моему тогда у нас вообще не знали. Даже при том, что в основном поставлялся так называемый экспортный вариант. Но главное, конечно, люди. Гомососы как подвид гомо сапиенс индивидуально были, может быть, не так уж и плохи. Правда, для того, чтобы узнать каждого из них в отдельности и выявить лучшие качества, нужно было как минимум съесть с объектом пуд соли и выпить два ведра водки. Не у всех находилось терпение и время для таких подвигов. Сами же гомососы по незнанию иностранных языков на контакт не шли, скорее, впитавшие с молоком матери опаску в отношении людей других рас и национальностей, даже были к таким контактам мало приспособлены. Разве что поискать по городу спирт получше качеством. В самом деле, не учение же Карлы Марлы проповедовать. На это в штатном расписании существуют политработники, им и карты в руки.

Суммировать эти разговоры по душам за чашечкой кофе можно в одной-двух фразах – самая неудобная позиция, говорили египтяне, это сидеть на двух стульях, стало быть, пора выбирать, какой из двух тогдашних сверхдержав отдаться с потрохами – СССР или США. Прагматично и совсем необидно даже для квасных патриотов. Пройдет всего-то годика четыре после этого разговора и выбор будет сделан, причем не в нашу пользу. Потом и так называемая новая Россия двинется по проторенной дорожке. Из огня, что называется, да в полымя, слава Богу, до конца пока еще не обгорели. Но и ждать недолго осталось.

Что же делать, если наши спецпропагандисты хороши только когда контингент собран в одном месте, переодет в одинаковые ватники с номерами на груди и спине, построен с шапками в руках на плацу, а у ноги скалит клыки верный Руслан.

В отличие от политработников бойцы невидимого фронта с горячими сердцами и чистыми руками не дремали, их не интересовали всякие идеологические заморочки, тут задача была проста, как огурец – гони в Союз образцы западной технологии, не заморачивайся деталями, там Алекс разберется что к чему. Сбили, например, в районе Порт-Саида израильский «Фантом», он упал в море, так не успели еще местные рыбки обнюхать неведомый инородный предмет, водолазы тут как тут. Цап самолетик и в Центр, сушить, наверное. Целый самолет – это, конечно, невиданная удача, так же как и живые летчики с их костюмами и шлемофонами. Обычно поисковикам доставались куски металла или обгоревшие агрегаты. Тоже пригодится, авось разгадаем секрет легкого и прочного материала.

Генерал Степанов, тот вовсю коллекционировал мины. Часть из них к моему ужасу, хранилась в сейфе, входившем в мою сферу ответственности. Взрыватели я поместил отдельно в маленький ящичек, запиравшийся миниатюрным ключом и все же часто заглядывал в него и проверял, не соединились ли неким мистическим образом взрыватели с минами. Однажды генерал великодушно предложил мне сопровождать мины в Союз и таким образом провести недельку в столице вроде как в командировке. Я, поразмыслив, отказался, предположив, что пилоты спецрейса, узнав про опасный груз, выкинут, не колеблясь, взрывоопасный ящик из самолета, а заодно и меня где-нибудь над Средиземным морем.

И все же генерал сумел использовать меня в такого рода играх. В один прекрасный день он взял у египтян пухлую подробнейшую карту Суэцкого канала весом, наверное, кило в пять. Это была чудо-карта. Например, она приводила точный, до сантиметра, уровень воды в каждой точке канала, в зависимости от времени суток, сезона, течений и прочих факторов. Наверное, с помощью этой карты по каналу можно было провести небольшую подводную лодку. Генерал взял карту якобы для работы на сутки. Мне было приказано после сиесты, вечерком, заехать в Управление, достать карту из сейфа и привезти ее неким людям в штатском в штаб Главного военного советника. Утром я должен был вернуть карту в сейф и только после этого ехать за генералом Степановым. Чудесная комбинация, в случае, если я засыплюсь, генерал, естественно, знать ничего не знает, меня в двадцать четыре часа отправляют на зелененьком военном самолете дышать свежим зимным отечественным воздухом, а дело, как говорится, в шляпе и безымянные ребята с фотоаппаратурой в штабе дырявят себе лацканы пиджаков в ожидании орденов. Занавес.

Такие вещи, убежден, проходят по молодости или же, что вероятнее, египтяне все знали и понимали и просто закрыли глаза на подвиги новоявленного Джеймса Бонда. Нет, ребята, не зря я читал детективные романы, и вам советую, пользу можно извлечь даже из заведомой макулатуры. Прежде всего я вооружился походным портфелем внушительного размера, с ним я впоследствии не расставался, когда мы жили в пустыне, в палатке. Кроме шерстяных носков, книжки карманного размера, бельишка и свитера в него влезал чуть ли не ящик пива. Карта как нельзя лучше поместилась в портфеле. С таким же примерно граф фон Штауффенберг покушался на фюрера. В Управлении, надо сказать, как по заказу не было ни души, кроме солдатика с винторезом внизу и спящего вестового на нашем этаже. Итак, засунув карту в портфель, я, как учили умные книжки, вырвал волосок из собственной шевелюры и прислюнявил его, уходя, к дверце сейфа и вдобавок запечатал его своим перстнем с профилем Александра Македонского. Вот дела, утром волосок оказался нетронутым, значит сейф никто не открывал. И все же угрызения совести мучили меня еще много лет. Так что не то что в Бонды, не гожусь я даже в майоры Пронины. Совесть ведь не входит в число добродетелей гомососов, вернее она у них гуттаперчевая.

Надо признать, игры в конспирацию начались сразу по приезде. С важным видом нам объяснили, что поскольку мы находимся за рубежами родины победившего пролетариата, почти что в капиталистическом окружении, нам придется скрывать свою принадлежность к таким великим организациям, как Коммунистическая партия и Ленинский комсомол. Что, естественно, не помешает нам исправно платить членские взносы в валюте и проводить разного рода мероприятия, в том числе собрания и, натурально, избирать руководящие органы. Во время этих наставлений пылкое молодое воображение мысленно рисовало картинки разгона первых маевок царской полицией или работы подпольной типографии в подвале магазина колониальных товаров (для молодого читателя напомню – обязательный у тогдашних пионеров для посещения московский музей). Верхом изобретательности высокопоставленных конспираторов, надо признаться, было назвать ячейку КПСС профсоюзной организацией, а комсомола соответственно физкультурной.

Мне уже пришлось коротко упомянуть, что в комсомол автору пришлось вступить на первом курсе под угрозой отчисления из Университета. Международниками в Советском Союзе беспартийные не становились, тот, кто не с нами, тот против нас. Да я и не собирался диссидентствовать, просто моей натуре претит всяческая стадность, будь то комсомол или вот теперь новоявленные многочисленные партии. Посмотрев изнутри на всю эту деятельность, мне пришло в голову, что процесс лучше хоть как-то контролировать и оборачивать, если получится, себе на пользу, чем быть бессловесным статистом и с университетской поры я неизменно входил в разные выборные органы низового уровня. Кроме всего прочего, это расширяло круг общения. Того же правила я придерживался и в Египте. Так что и тут подобралась вполне подходящая компания, в нее входил и уже встречавшийся нам Таракан. Его отдельный маскировочный батальон как нельзя кстати располагался неподалеку от штаба моей бригады, советники наши дружили и вполне могли добраться до дома на одном автомобиле, уступив второй нам. Согласитесь, это чрезвычайно удобно. Ставший к этому времени благодаря ежегодной икре и водке большим другом и стремительно набиравший вес капитан Бардизи выдал мне таинственную бумажку с печатью контрразведки, дававшую нашему автомобилю со всеми его седоками право беспрепятственного проезда всюду, куда душа пожелает, кроме, наверное, президентского дворца. Впрочем, туда мы заезжать не пробовали. Преданный и добросовестный водитель, получив, вдобавок к капральским лычкам, еще и возможность беспрепятственно шастать по местным красоткам, украсил стандартный «Газон» разноцветными лампочками, набросил на крышу маскировочную сеть и приварил сзади две дополнительные канистры. Грех было в таком виде не выиграть какую-нибудь войнушку.

Итак, партия приказала конспирироваться. Комсомолу только и оставалось, что вытянуться в струнку и преданно глядя партии в глаза, ответить «Есть!».

Описываемое дело было еще до получения нашей военной колонией в пользование особняка с обнесенной высоким каменным забором обширной по каирским меркам, а главное, ухоженной территорией и именуемого в просторечии «Виллой», на манер аналогичного посольского заведения. Несмотря на подозрения, что бывшая хозяйская столовая со столом персон эдак на двадцать с гаком, утыкана микрофонами, мы иногда все же обсуждали там свои комс…, пардон, физкультурные делишки. Но это потом.

Ценные рекомендации капитана Бардизи мы, несмотря на молодое легкомыслие, старательно выполняли и пытались им неукоснительно следовать. Так что проведение строго законспирированного заседания в ночных клубах первого ряда исключалось. Заведений же второго ряда в Каире не счесть и их последовательный обход представлял собой трудноразрешимую задачу. Помог, как пишут в романах и выражалась наша подруга Соня Рябинина, случай. Не помню, каким ветром занесло нас в один прекрасный вечер в ночной клуб под названием, если ничего не путаю, «Наполи». Опять-таки, если не подводит память, располагался он недалеко от площади Оперы и заскочили мы туда с целью выпить по стакану пива в кондиционированном помещении после шоппинга в Старом городе и, простите за подробность, кой-куда с комфортом зайти.

Пока мы устраивались в подобии отдельного кабинетика, в кабаке разгорелся скандал. Так-то туристов после шестидневной войны в Каире были единицы, кому охота попасть ненароком под бомбежку, а вот тут некие белые люди устроили скандал и одному бармену и по совместительству вышибале было с ними не справиться. Вспомнив навыки народных дружинников, мы с радостью помогли вытолкать буянов в шею, сопровождая силовые действия отборным американским матерком, заслужив благодарность местных полуголых девиц, не без оснований опасавшихся за свою невинность, а молодой человек, оказавшийся менеджером и сыном владельца этого самого «Наполи» охотно поставил нам пиво. Слово за слово, парень, кстати, хорошо говорил по-английски, выяснилось, что он уже сидит в ожидании выездной визы и мы очень ему помогли уладить дело без полиции и неизбежных протоколов и взяток. Так мы стали при случае заглядывать в «Наполи».

Выше уже упоминалось о неотразимом впечатлении, производимом красавцем Тараканом на туземных дам и девиц. В нечто подобное, сковывающий ступор, ввергалось, наверное, коренное население Южной Америки при виде воинов Кортеса в латах и верхом на невиданных животных, к тому же еще и пускающих гром из неведомых приспособлений. Сексуальный шок египтянок при виде нашего друга был, возможно, не менее интересным с точки зрения науки явлением. Вот и в очередной раз устроившись в отдельном кабинетике «Наполи», чтобы обсудить какие-то свои физкультурные дела, мы допустили непростительную ошибку – усадили Костю-Таракана на место с краю, у прохода.

Здесь необходимо заметить, и это пригодится нам для понимания еще одного последующего эпизода, что девицы в каирских ночных клубах того времени выполняли очень важные функции, причем совсем не те, что может предположить, скажем, склонный к пошлятине читатель. Ночной клуб – это отнюдь не бордель, сюда ходят не для того, чтобы «снимать» доступных лиц разного пола, а культурно проводить время, начиная эдак часов с одиннадцати вечера. Хотя и посещают ночные клубы преимущественно мужчины, походы в смешанной компании вовсе не редкость, особенно если отмечаются дни рождения или какие-то корпортивные достижения. Если же мужчина зашел в заведение в одиночестве, его и должны развлекать обретающиеся там дамы. Беседой за стаканчиком чего-нибудь покрепче, обязательным ненавязчивым комплиментом или составив пару в танце. Смысл понятен – чем больше клиент оставит в баре, тем выше прибыль. С этого же живут и дамы. Так уж повелось еще со времен классической и зачитанной в юности до дыр «Ямы» Куприна.

Принято считать, что для професионалок такого рода все клиенты на одно лицо и натуральных эмоций они в свои слова и действия не вкладывают. При этом девушки из ночных клубов это вам не какие-нибудь уличные, и тут есть существенная деталь – они вольны уходить с мужчиной после закрытия заведения, это их выбор. А так – сколько всяких-разных мужиков толчется у стойки, пойди запомни, так что на всех одна и та же одетая на нелегкой службе дежурная улыбка. Однако в описываемый вечер нас подстерегало неожиданное исключение из правил, прямо как у Золя с его искренне любящими чахоточными куртизанками. Наш экземпляр средних лет был, правда, вполне здоров на вид, с могучей, слегка прикрытой полупрозрачной тканью, грудью, крепко сбитым мясистым костяком и грубоватым обильно заштукатуренным лицом.

Мы, как водится, заказав по пиву и немудрящим заедкам, живо обсуждали свои дела и не сразу обратили внимание на красотку, не в первый раз дефилировавшую мимо нашего закутка. В кабаке, по раннему вечеру, было пусто, бармен из уважения к белым людям крутил что-то джазовое, остальные девицы потягивали прохладительное у стойки. А тут – вот она, во всем блеске своей полунаготы, барражирует, внимательно прислушиваясь к нашему физкультурному разговору.

Надо сказать, Костя – человек эмоциональый и, обосновывая свою точку зрения, не стесняясь, повышал голос и жестикулировал. Видно, что-то он нам в тот вечер пытался доказать, мы, наверное, возражали, в общем то и дело в кабаке звучало – «Таракан!». Зеленые Костины глаза сверкали изумрудным блеском, скандинавская шевелюра растрепалась и пшеничные усы соблазнительно шевелились над красными, незагубленными еще табаком, влажными от пивной пены губами. И нежное женское сердце не выдержало! С негромким, но страстным выдохом: «О, Таракан!» – с ударением на втором слоге – девица спикировала-таки прямо на колени к ничего не подозревавшему Косте, нежно обняла его за шею, стараясь спрятать вспыхнувшее лицо объекта на своей могучей груди. Нам достался лишь ее торжествущий взгляд. Занавес закрывается, или как иногда пишет незабвенный Антон Павлович: «Картина!».

Русо туристо, конечно, облико морале, но, согласитесь, подобное испытание здоровому мужику в расцвете сил выдержать непросто. Надо отдать ему должное, Костя выдержал, хотя и сконфужен был, признаться, изрядно. Приставшее же надолго, если не навсегда, прозвище, произносилось теперь свидетелями инцидента неизменно с ударением на втором слоге. И, натурально, раздавался дружный хохот, а Костя, вспоминая крепкие и такие неожиданные объятия, обязательно краснел и как рассерженный кот фыркал и топорщил усы.

Как и следовало ожидать, у первопроходцев Славы и Люды нашлись последователи. В роли отца выступал совсем юный спецсвязист-сверхсрочник, маму я в первый и последний раз увидел уже в чреве зеленого транспортного «Антона». Юноша шапочно был мне знаком, встречались в коридорах штаба Главного военного советника, но, как водится, связисты и шифровальщики были плотно окружены завесой секретности и тайны. А познакомились, поскольку все молодые люди без исключения должны были вставать на физкультурный (!) учет. Вот это самое физкультурное членство и сыграло в описываемом эпизоде главную роль. В один прекрасный день, вернее вечер, связист поймал меня на Вилле и изожил проблему и свое видение ее решения.