Текст книги "Джихангир-Император. Прошедшее продолженное время"

С этими словами он ухватил Иноземцева за душегрейку и почти вытряхнул парня из нее.

– Есть же форма одежды, – проворчал он, – ловко бросив отнятую вещь в дверь спальни. – Ремни на яйцах, подворотнички расстегнуты. Хорошо, что до пупа не оголились, как шлюхи амазонские. Но хрен бы с этим, но ведь не блещете вы и успехами в деле воинском. До сих пор половина взвода не знает, что такое ходить в ногу. Даже с какой ноги шагать, путаетесь. На стрельбах попадаете куда угодно, только не в мишень.

Короче, вы не кадеты, юноши, а стадо. И виноват в этом в первую очередь ваш бывший замкомвзвода Дуболомов. Слава богу, мы его больше не увидим. Но без командира вы совсем распуститесь, поэтому я решил назначить на эту, так сказать, должность кадета Концепольского. Драться он хорош, посмотрим, как у него командовать получится.

И еще. Через месяц великий князь устраивает войсковой смотр. Не покажете, чему научились, пойдете по заштатным княжеским гарнизонам простыми солдатами. Будете дерьмо из толчков ведрами черпать до конца службы. И поделом… Год в кадетах, а все ни бе ни ме ни кукареку…

Концепольский, два шага вперед! Кругом!

Я вышел из строя.

– Посмотри на своих вояк. Будут они через месяц как стадо баранов – выгоню на хрен всех, а тебя первого.

От нарядов и работ освобождаю. Двадцать часов в день строевой. Не организуешь сам, пришлю сержанта из части, будете, как в учебке, за 45 секунд вставать и ложиться, а на плацу ночевать будете.

– Вольно, разойдись, – скомандовал он.

Кадеты кинулись кто куда. Дежурный по взводу Мамонтов, делая страшные глаза, ухватил парочку «чуханов» и поволок их делать уборку в спальне. Смена дневальных побежала за водой для мытья полов.

Дежурный по взводу, под бдительным оком капитана, вызвал «залетчиков» и отправил их прибраться в сортире. Как назло, ими оказались приятели Мамонтова по «мафии».

Кротов распорядился, чтобы через час все было окончено, а сам уселся на крыльце напротив, проверяя журналы чистки оружия и передачи смен. Мамонт, с которого мигом сошла вся вальяжность, не находил себе места, птичкой летал по казарме, пытаясь найти кого-нибудь из «черного» сословия, чтобы загнать на помощь своим приятелям.

Но «чуханы» и прочая публика кисли в комнате отдыха, слушая разглагольстования отца Никодима – воскресный урок Закона Божьего.

Я, пользуясь тем, что могу избежать святоотеческой нуднятины, уселся в канцелярии взвода. Для придания видимости полезности, я взял лист грубой бумаги и ручку с чернильницей.

Написал крупными буквами: «План мероприятий» – и принялся смотреть в окно, позволив мыслям бродить по окрестностям, мчаться над заснеженной Клязьмой, взлетать на верхние этажи княжеского дворца, заглядывать в окна женской его половины, представлять, что делает рыжеволосая, зеленоглазая девчонка, которую мне хотелось снова увидеть.

– А что это ты тут? – громыхнул над ухом голос ротного. – Почему не на уроке?!

Я повернулся. Капитан Кротов стоял надо мной, готовый или схватить за ухо или отвесить подзатыльник.

– Составляю план мероприятий по обучению личного состава! – проорал я, вскакивая.

В этот крик я вложил весь свой испуг, однако сумев придать ему вид деловитой озабоченности.

– Молодец, – озадаченно произнес капитан, глядя на листок бумаги, на котором одиноко чернела надпись. – Закончишь, покажи.

Делать было нечего, и я принялся размышлять, как заставить оболтусов заниматься военной наукой настоящим образом.

Если бы процесс был организован правильно, проблем бы не возникало. Но князь, который был патологически жаден, решил, что будущие офицеры его войска достаточно сознательны и заинтересованы, чтобы самостоятельно получать знания.

Поэтому на тридцать пять недорослей было всего трое взрослых: вор-каптенармус, командир-калека и старшина, который бывал в роте по будням с шести утра до трех часов пополудни.

Был еще повар Агафон, который сидел на кухне и ни во что не вмешивался, потихоньку в течение дня «догоняясь» до нужной кондиции, чтобы потом «лакирнуть» напоследок со старшиной и отправиться восвояси, заперев на три амбарных замка кладовую и прихватив пакетик с мясом или иной вкусностью.

То, что я предлагал, было в этих условиях полным бредом. Однако на Алексея Павловича ровные ряды строчек произвели просто магическое впечатление. Он аккуратно сложил и сунул в карман кителя лист, объявив, что прочтет на досуге.

Вечером, когда командир, приняв с устатку сто пятьдесят грамм первача и занюхав его сухарем, отправился домой, в учебном взводе началась совсем другая жизнь.

«Мафия» вышла из подполья, отрываясь на угнетенных обитателях казармы за то, что днем не удалось сачкануть от обязательных работ по наведению порядка.

Чтобы не иметь отношения к этому безобразию, я отправился заниматься на гимнастических снарядах рядом с казармой и вернулся за пятнадцать минут до отбоя, размышляя, как заставить это болото хотя бы принять вид настоящих солдат.

Примерно через час после отбоя, когда я уже крепко спал, меня разбудило присутствие рядом человека – привычка, выработанная в период казарменных «разборок», чтобы меня нельзя было застать врасплох. Я открыл глаза и приготовился к драке. Но Мамонт пришел с добрыми намерениями.

– Не спишь? – спросил он.

– Теперь нет, – ответил я.

– Пойдем, отметим…

– Что? – ошалело спросил я.

– Ты чего, взводный, не проснулся? – усмехнулся Мамонтов.

– Ах да, – произнес я, встряхивая головой. – Пошли.

По правде говоря, мне не очень этого хотелось. Курить махру и хлебать самогон, как это делали наши «мафиози», доказывая свою взрослость и исключительность, мне казалось глупым. Но тут положение обязывало.

Очень скоро я набрался и перестал реагировать на окружающую действительность.

И снова оказался в южных горах, в вагончике блокпоста с побитыми пулями и осколками стенами, вспоминая тех, кого уже не будет со мной.

Наутро, часа за полтора до подъема, я проснулся оттого, что настоятельно нужно выйти. После того как я поблевал на свежем воздухе, мне полегчало. Через открытое окно раздачи я залез на кухню и напился рассола. На обратно пути мне встретился Мамонт, который курил на крыльце.

– Что, Конец, сушняк задавил? – поинтересовался он.

– Типа того.

– Ты помнишь, что было вчера? – спросил он.

– Ну, пили, – ответил я.

– Конец, ты пацан нормальный, – немного помявшись, сказал Мамонтов, – но после первого же стакана тебе крышу сносит. Такую пургу понес…

– А именно?

– Кого вы там вешали, а потом голову отрезали и зубы золотые плоскогубцами вытаскивали?

– Не знаю, – ответил я. – А что, я действительно об этом сказал?

– Да, духу какому-то голову отрезали. Как можно, дух ведь бесплотный.

– Ну, наверное, можно, – хмыкнул я. – Раз я такое говорил. Сам чего не спишь?

– Уснешь тут, – вздохнул замком. – Тебя послушаешь, кошмары душат.

– Первач на дурмане, вот и мерещится всякое.

– Бабка Галина нормальный самогон делает. Хотя, – Мамонт задумался, – кто эту торговку знает…

– Пойдем спать, – предложил я. – С подьемом такой дурдом начнется…

С утра я при помощи старшины устроил занятия по строевой. Мои кадеты недружно топали по плацу, шагая вразнобой и не попадая в такт счету.

– Левой, левой, – орал я, надрывая глотку на морозе. – Вы что, где лево, не знаете. Авдюхин, еб твою мать! Ты еще не проснулся, что ли, урод?

Славка Авдюхин, забитый «чухан», сын служивого дворянчика, лишь втягивал голову в плечи при моих окриках. Он один не роптал. Но по рядам курсантов проносились приглушенные ругательства.

Через два часа кадеты еле тянули ногу и уже готовы были послать меня подальше, но тут мне в голову пришла идея.

Я построил ребят, вызвал трех «уважаемых», филиал местной «мафии» во взводе, и назначил их командирами отделений. Потом предложил новоиспеченным командирам заняться строевой со своими подчиненными. Старшине, который заинтересовался, я пояснил, что выполняю распоряжение капитана. Связав разговором дядьку – старшину, я ненавязчиво отвел его в сторону и предложил не вмешиваться, в качестве аргумента пообещав бутыль самогона. Над плацом повис трехэтажный мат и звук затрещин, которыми «уважаемые» местные хулиганы поощряли «чуханов» к изучению строевых приемов.

Они, пожалуй, перестарались, поскольку, придя на обед, курсанты рухнули без сил.

Никакие пинки и затрещины не смогли поднять их не только на строевые занятия, но и на прием пищи. Основная проблема была в том, что тупые недоросли были не в состоянии уяснить, где «право», а где «лево». Тем более их разумению непостижимы были команды типа «правое плечо вперед». Я вспомнил историю из папиных книг и решил завтра заставить ребят привязать к ногам сено и солому.

Наряды не были сменены по причине крайней усталости личного состава. Но и сами дневальные, поглядев на зверства на плацу, с удовольствием остались на дежурстве.

Вечером, как обычно, я жал железо на гимнастической площадке. Металл обжигал руки через перчатки, но по спине, несмотря на мороз, пробегали струйки пота.

Вдруг из казармы выскользнула тонкая серая тень с табуреткой в руках. Я удивился. Кто и зачем на ночь глядя поперся на улицу без бушлата? Почуяв неладное, я кинулся по следам. За котельной я застал «чухана» Вольку Мусина по кличке Муся за прилаживанием веревки к суку.

Увидев меня, он сделал попытку накинуть петлю на шею. Но я был проворней, и кадет полетел с табуретки на снег, не успев повиснуть. Завязалась драка.

Я превосходил противника по весу и силе, оттого скоро оседлал его и, не жалея, расквасил морду прямыми ударами. Муся был трусом и неженкой. Он перестал сопротивляться, лишь закрывал голову руками и жалобно скулил:

– Данилка, не бей… Данилка…

Я слез с поверженного кадета, напоследок крепко поддав ему сапогом по ребрам.

Волька с трудом сел, не прекращая ныть. Он ревел долго, всхлипывая и подвывая, размазывая по лицу кровь и слезы. «Посмотри, что ты сделал», – повторял он снова и снова, пока не получил ногой по горбу.

– Заткнись, а то до смерти забью, паскуденыш гнойный, – рявкнул я.

Муся моментально перестал реветь. На лице проступила нехорошая улыбка.

– Нет, Данилка, – сказал он, поднимая ко мне разбитое лицо, проводя рукой по распухающим щекам и окровавленному носу. – Тебе это с рук не сойдет. Завтра капитан спросит, кто…

– Скажешь – тебя в толчке утопят…

– Может, потом и утопят, – проблеял Муся, внезапно воодушевясь, что нашел решение. – Только Кротов в кабинете будет запирать, орать, ногами топать. А я страсть как боюсь этого, могу описаться даже. Все скажу, против своего желания скажу.

– И что вешаться хотел, тоже скажешь? – издевательски поинтересовался я. – Ты, Муся, совсем, что ли, без ума? Мне спасибо скажут, а тебя без разговоров из кадетов выкинут. За полчаса манатки соберут и под конвоем в острог отправят.

– Все равно повешусь, – снова залился слезами кадет. – Ты виноват будешь…

– Вешайся, – спокойно сказал я. – В записке только напиши, что повесился оттого, что не знал, где право, а где лево.

– Вечно ты, Конец, вывернешь, – совсем разнюнился Муся. – Не буду жить, не буду… Не хочу, чтобы пинали и унижали.

– Да ходил бы ты, чмо болотное, нормально, пальцем никто бы не тронул. На толчок бы никто не загонял и «шкуры» чужие стирать не припахивали.

– Правда? – с внезапно вспыхнувшей надеждой спросил парень.

– Гадом буду, если не так, – ответил я».

Джек оторвался от чтения. В голове промелькнуло острое сожаление оттого, что все увиденное от первого лица было картинками чужой жизни. Его сознание отторгало воспоминания. После накопления материала об этом можно было сказать с уверенностью.

Память о прошлых воплощениях так и оставалась пустой и темной дырой, в которой ничего не приживалось. Управители Жизни схалтурили или специально так устроили, когда создавали его.

Джек перемотал довольно большой кусок текста.

Выхваченные из быстрого мелькания букв обрывки слов проявились как картинки из жизни джихана:

– марширующего как заводного Мусю, а потом и других кадетов;

– стрельба, физподготовка – тяжелая изнанка мирной воинской жизни;

– парад, когда взвод курсантов показал балет на тему военной крутизны: разворачивание в цепь, кувырки, перекаты, штурм укрепления условного противника, стрельбы по мишени;

– и, конечно же, торжественный марш пред очами «светлейшего», с салютом и криками: «Славься, славься, великий князь!».

Вечером того же дня молодые дружинники пришли, как бывало раньше, «поучить» кадетов. Тогда вместе с Даниилом Концепольским на разборку поднялись не забившиеся в углы «уважаемые», а освобожденные от прессинга «мафии» «чуханы». Вояки предпочли не связываться с вооруженной табуретками, ремнями и ножами толпой.

Джек снова отметил, что все равно это иллюзион, кино от первого лица. Не стоит улетать туда всерьез. Определенно, с экскурсиями в прошлое он переборщил.

Особенно если в реальности ничего не происходит и с каждым днем все трудней становится подниматься по утрам. Лицо заросло щетиной, койка не заправлялась много дней, а вкладыш в спальном мешке не менялся страшно сказать сколько времени. Надо жить в реальности, надо попробовать всякие способы выбраться из этого замороженного мира.

Эндфилд погасил монитор и занялся подготовкой к выходу. Оставалась надежда, что, увеличив мощность передатчика, он сможет компенсировать сдвиг фазы сигнала и достучаться до кого-нибудь, не падая в ноги зеленоглазой гадине Нике.

Глава 9
Подарок старой ведьмы

Грузовая платформа оторвалась от стартовой площадки и двинулась в направлении условного юга планеты.

День был в разгаре. Высокое местное солнце дотягивалось лучами до самых потаенных складок поверхности, разгоняя темноту глубоких, мрачных ущелий. Плывя над черно-розовым адом, Эндфилд размышлял над усовершенствованием передатчика, пока резкий порыв ветра едва не опрокинул его импровизированный летательный аппарат.

Выправив платформу, Капитан подумал, что, упади он с аппарата, целую вечность пролежал бы внизу, где его никто и никогда не нашел. Изредка, в пору солнцестояний, мертвого тела в разбитом скафандре касались бы красные лучи светила, пока и оно не погасло.

Но тут же Капитан возразил себе, что на вакуум-костюме есть встроенные антигравитационные двигатели, так что он точно не разбился бы. А имея навесной левитатор на спине, можно лететь хоть до ближайшей звезды. Если, конечно, не принимать во внимание, что в высокотехничной, несокрушимой оболочке из металлополевой брони к цели придет только сгнивший труп космонавта.

Эндфилд поморщился: «И так хреново, еще и сам себя завожу, как последний эмоционал-рефлексоид».

Гора впереди по курсу неспешно увеличивалась в размерах, пока не заняла половину неба. Облизанная ветрами тонкая и длинная громада возвышалась над приземистыми и кряжистыми соседками больше чем на два километра.

Джек плавно, по спирали стал набирать высоту. Импульсы георадара пронзили породу, собирая данные для расчетов. Вытянутая, будто оплавленная скала больше походила на искусственное сооружение, такой правильной и однородной она оказалась.

Будь Джек немного сентиментальней, он обязательно назвал бы ее Иглой Дьявола или Копьём «Победы». Но Эндфилд не затруднял себя романтикой, оттого она так и осталась вершиной 8100. Гора не годилась для установки комплекса связи – из-за сложности монтажа и возможности разрушительных резонансов в каменном монолите.

Но сейчас ему нужно было именно это. Громадная масса в теории должна была немного собрать даваемое гиперпередатчиком излучение, превратив фронт энерговолн из сферического в остронаправленный.

Чудес фокусировки он не ждал, но надеялся, что мощности в канале хватит для отражения хоть от чего-нибудь с той стороны, благо колесо галактики Млечный Путь висело над головой. Поймав отраженный сигнал, можно попробовать настроить алгоритмы компенсации искажений.

А для этого нужно было снова вооружиться горелкой и освоить премудрости бурения скважин на высоте.

Погода была ветреной. Здесь, в стратосфере, мчались бешеные потоки, заставляя ощутимо дрожать скалы.

Начало работы стало настоящим кошмаром. Система автостабилизации не справлялась. Плазменный резак чертил рваные борозды на каменной поверхности. Отработанные газы и каменная крошка били в стекло шлема, полностью лишали обзора. Иногда приходилось подключать скоростное восприятие, чтобы выровнять положение.

Только фиксация по трем реперным лучам, тросы страховки и мощь левитатора позволили Эндфилду выжечь горелкой щель в камне, куда можно было спрятаться. Дело пошло веселей. Но и тут потоки воздуха рвали струю плазмы и крутили отколотые куски породы.

Широкий тоннель был не нужен, юстировка пока не требовалась. Требовалось просто врубиться в скалу. Обработка резонансной оси, монтаж контейнера с мощными передатчиками гиперрадара – все точные и деликатные работы только предстояли. Они были невозможны без схватки с турбулентными вихрями.

Ввиду сложности работы на высоте Капитан не стал делать перерывов на обед и прочие удовольствия. Слишком долго было снова заводить тросы и регулировать крепления.

Стараясь не обращать внимания на удары каменных глыб и болтанку воздушными потоками, он продолжал работу, пока не выбился из сил. Зато длина забоя порадовала. Пара дней издевательств над собой, и дело будет сделано.

Усталый и голодный, он вернулся на базу, наскоро перекусил. Руки дрожали, а перед глазами вертелся рой раскаленных глыб, летящих ему в лицо, вызывая физическую дурноту. Что-то внутри подсказывало: стоит позвать женщину с зелеными глазами – и все кончится.

Капитан поразился тому, какая предательская вещь психика. Он не боялся и почти не чувствовал дискомфорта, болтаясь на тросах под ураганными потоками ветра. Зато теперь, в тепле и покое, что-то внутри начало трусливо ныть, убеждая, что он больше не полезет в каменное дупло, оттого что это выше его сил. Для качественной обработки поверхностей придется подключить скоростное восприятие. А это недели субъективного времени. Нутро просило пощады.

Мысленно нарисовав самому себе смачный кукиш, Капитан вывел на экран текст и стал перематывать строчки.

Курсор замер. Джек остановился на одном из самых неприятных просмотренных эпизодов, и теперь трусливое желание сдаться больше не преследовало его.

«…Весна во Владимире не спешила отодвинуть зиму. Она лишь ненавязчиво напоминала о близости тепла пронзительно-синим, высоким небом, голубоватым хрустящим настом и плачущими на солнце сосульками.

Князь Иван Васильевич, впечатленный выучкой кадетов, стал назначать моих ребят в дворцовые караулы. Все возражения капитана Кротова были разбиты словами князя о близости нового наступления Суздаля.

Оттого вместо практических занятий по огневой подготовке я ходил проверять несение службы постовыми. Приходилось задействовать весь личный состав учебного взвода. Дворец требовал множества людей для охраны.

Учебная программа трещала по швам. Картинки из наставлений по стрелковому делу так и не стали занятиями по огневому бою в зимних условиях.

Оставалась только ежедневная строевая, физподготовка, стрельбы на полигоне. Патроны выдавались князем исправно, на своей безопасности князь не экономил.

Кроме вывода курсантов в тир, регулярных визитов в караулку и обхода постов мне ничего больше делать было не надо. Я следил за всеми, а за мной не следил никто. Предоставленный самому себе, я спал днем, свободно выходил в город.

Пользуясь передышкой, я запоем читал книги по военному делу, прорабатывал практические руководства и наставления. При этом, ориентируясь на внутренне чутье, отделял зерна от плевел в потоке информации.

Заемная мудрость давала чувство всемогущества. Разбираясь с маневрами подразделений в атаке, директрисами огня и тонкостями эшелонированной обороны, я испытывал чувство, близкое к восторгу. Ни один владимирский офицер не знал и десятой доли того, чем делились со мной командиры прошедших эпох.

Но больше всего радовала свобода, пусть недолгая. Свобода смотреть в чистое небо, подставлять лицо солнцу, слушать пение птиц и перезвон капели.

Бродя по закоулкам князева дворца, забираясь на стены и поднимаясь по лестницам внутри колодцев сторожевых башен Первой Цитадели, я чувствовал себя хозяином этой крепости и наслаждался одиночеством.

Пользуясь своим положением, я залезал во все уголки дворца, включая дальние сараи, набитые давно мертвой, полусгнившей техникой. Воображение заставляло оживать странные машины. Вспоминались отцовские истории про времена, когда Владимир вел жестокую борьбу за выживание, уничтожая зомби-упырей и собирая ресурсы.

Однажды, двигаясь по стене над Ерофеевской запрудой, я услышал внизу чьи-то легкие шаги. Я высунулся из бойницы и увидел, как мелькнула вдали стройная девичья фигура.

Потом я аккуратно расспросил караульных на башне, и те рассказали, что закутанная в платок незнакомка появляется тут каждый день.

Назавтра я специально пришел сюда пораньше. Девушка легко и грациозно пробежала внизу, мурлыча что-то веселое. По голосу, фигуре и манере двигаться я признал в ней свою сверстницу. Что-то подсказывало, что она должна быть хороша собой.

По случаю весны подростковый спермотоксикоз донимал все сильней, оттого неизвестная в платке не шла у меня из головы. Я опросил постовых и прошелся по следам юной незнакомки.

Выяснились очень странные обстоятельства. Девушка явно выходила в город у центрального рынка, но вот откуда она двигалась, определить не удалось. Следы начинались у «черных» ворот, но все ребята клялись, что не пропускали никаких девчонок, тем более без выходной бирки.

Назавтра я занял позицию напротив. Ждать пришлось недолго. В стене цитадели отошла стальная плита, открыв тайный проход. Закутанная в платок девушка легко спустилась по остаткам лестницы на тропинку и проворно убежала по своим делам. Лица я не разглядел, но оценил длинные ноги и тонкую талию незнакомки. Где-то глубоко внутри шевельнулись ревность и зависть к счастливчику, к которому она бежит.

Использовав служебное положение, назавтра я задействовал свободную смену караула. Ребята с радостью согласились помочь, когда узнали, что можно попугать девчонку.

Как только девушка захлопнула дверку и направилась по своему обычному пути, я вылез из-под моста и двинулся за ней следом, на ходу доставая «стечкина» из кобуры. Я подождал, когда она отошла метров на десять, и свистнул. Незнакомка обернулась.

В этот момент меж зубьев частокола на той стороне запруды показался пулемет. Макс Кашин зачем-то развернул сошки, что наверняка помешало бы ему стрелять, вздумай девушка кинуться вниз на лед. Но этого не потребовалось бы, потому что он скосил бы ее раньше, чем она попыталась бы бежать.

Впереди по веревкам не слишком умело, но достаточно сноровисто спустилась пара кадетов. На мостик из ворот выбежал часовой, беря нарушительницу на прицел. Засада была организована по всем правилам.

Поигрывая новеньким пистолетом, я скомандовал незнакомке остановиться. Она повиновалась и замерла, опустив голову. Я вдруг, помимо воли, почувствовал себя большим, сильным, значительным.

– Почему нарушаем? – поинтересовался я.

– Простите, – ответила она, – что я нарушила?

Голос был смутно знакомым, но каким-то ненатуральным, точно девчонка нарочно его искажала.

– Перемещение в охраняемой зоне. Бирка на проход есть?

– Нет, – ответила девушка. – Меня и так везде пускают.

– Вот видишь… – довольно отметил я. И строго спросил: – А не шпионка ли ты? Сейчас отведем в караульное помещение и допросим по всей строгости.

Парни, которые внимательно слушали нашу беседу, довольно заржали, представив, каким способом они бы допрашивали девчонку.

– Мне некогда, – ответила незнакомка. – Вы тут упражняйтесь в остроумии, а я пойду.

– Не советую, – зловеще сказал я, делая условленный знак.

Отчетливо лязгнули затворы.

– Да вы что? – с негодованием воскликнула девушка. – Я амазонка!

– Бирку на проход давай… И без резких движений, – приказал я.

– У меня правда нет… – растерялась она.

– Лицо покажи.

– Не имеете права, – запальчиво возразила она.

– Авдюхин, давай к «кошкам», – крикнул я. – Веди бабский патруль. А мы тут пока ее подержим.

– Не надо, – сказала она совсем другим голосом, откидывая платок. – Так лучше?

Я сразу узнал эти зеленые глаза и темно-рыжие волосы. Княжна гневно взглянула на меня.

– Простите, ваше высочество, – сказал я, убирая пистолет. – Ваш отец особо инструктировал нашего командира, чтобы мы обращали внимание на посторонних.

– Ничего, – меняя гнев на милость, ответила она. – Благодарю за службу.

– Пропустить! – крикнул я, пряча досаду.

– Тебя ведь Даниилом звать?

– Так точно, – ответил я.

– Зачем так официально, не на параде, – заметила княжна. – Я тебя очень прошу, Данилка, не говори никому. У женщин могут быть свои маленькие секреты.

– Хорошо, – согласился я.

– Спасибо, – сказала она и, приблизясь, поцеловала меня в щеку.

Ребята были довольны развлекушкой. Они долго и нецензурно выражали свой восторг, подкалывая меня по поводу того, что я, их командир, так растерялся. Я чувствовал себя оплеванным.

Оттого я решил проследить, какие могут быть у княжны секреты. Назавтра я надел гражданскую одежду и увязался за девушкой.

Был базарный день. По улицам сновал пришлый народ, так что на меня никто не обращал внимания.

Даже толстые городские стражники, успевшие принять мзду горячительным и продуктами от «подозрительных» и пришедшие в состояние расслабленной созерцательности, не реагировали на меня. Идти пришлось недолго. За рыночной площадью начинались боярские подворья.

Девушка нырнула в неприметную калиточку. Успев сообразить, что это усадьба Гаврилы Никитича, я подскочил к забору, зацепился, подтянулся и увидел, как Рогнеда вошла в один из боярских амбаров.

Испытывая восторг и ужас оттого, что делаю, я пробежал вдоль ограды, влез на забор, а оттуда перебрался на амбарную крышу. Через чердачное окно забрался внутрь. Там штабелями были сложены мешки с хозяйским добром. Мешки заботливо прикрывала рогожа.

В дальнем углу молодой боярин выгородил себе уголок, где весело проводил время с приходящими к нему девками. От мысли о том, что княжеская дочь бегала как конченая блядь трахаться в сарае с родовитым обезьяном, меня затрясло.

Вспомнилась та ночь, когда она пела для меня, призывно глядя своими колдовскими глазами. Я хотел аккуратно удалиться, но решил увидеть позор своей богини, чтобы больше никогда не грезить о рыжеволосой девчонке.

Роман неплохо отделал свое любовное гнездышко. В нем была дырявая крыша, зато внизу стояла роскошно застеленная кровать, а стены были обиты розовой кисеей.

Отапливалось помещение открытым огнем, посредством немыслимой комбинации буржуйки и камина. За нее воевода сказал бы отпрыску отдельное спасибо.

Я припал к щели, наблюдая за развитием событий. Молодой боярин жадно целовал Ганю, расстегивая пуговки на платье. Она с удовольствием принимала его ласки, изгибаясь под сильными руками мужчины.

Ее плечи, руки и грудь освободились от одежды. Впервые я видел женщину голой, да еще и такую красивую. Разглядывал точеное тело наследницы, тугую грудь с торчащими сосками, нежную матовую кожу, которая словно светилась в полумраке.

Я был захвачен странной смесью возбуждения и боли. Мне хотелось увидеть, как боярин насадит ее на свой отросток, и девушка начнет стонать и биться под ним. Одновременно хотелось порубить обоих в мелкий винегрет, а еще лучше убивать их долго и медленно на глазах друг друга.

Роман почти уложил ее, но тут Рогнеда вывернулась, поднялась, подошла к столику с едой и, задыхаясь, сделала несколько жадных глотков из кубка.

– Рома, милый. Не дразни меня, пожалуйста, – едва переводя дух, сказала она. – Сегодня нельзя.

– Отчего нельзя, киса моя? – с капризными нотками в голосе протянул Роман.

Средний сын воеводы окончательно заматерел, раздался в плечах, налился тугими мускулами, оброс густой рыжей бородой. Я и не мог себе представить, что он может так сюсюкать и канючить.

– Ну, Ромочка, нельзя вот, – приняла игру девушка.

Она подошла к нему, обняла. Парень с удовольствием потыкался лицом в ее титьки и снова сделал попытку завалить ее.

Рогнеда отодрала от себя его руки и губы. Было видно, что ей этого не очень хочется, но необходимость превозмогала желание.

– Ромик, сегодня день залетный, – мягко обьяснила она.

– Ну и что? – удивился Роман.

– Как что?! – вспыхнула девушка. – Тебе легко. Сунул, вынул и бежать, ну а мне потом рожать.

– Тяжела станешь, не беда, – глупо улыбаясь, сказал боярский сын. – Женюсь, ей-богу. Мы такую свадьбу справим, весь Владимир завидовать будет.

– А что потом? – спросила девушка.

– Жить будем, поживать, добра наживать. Детишки у нас рождаться каждый год будут. Девчонки – красавицы, пацаны – богатыри. Дуболомовской породы.

– И все?

– Что другого надо женщине? – удивился Роман. – Дом, мужик крепкий под боком, детишки. Я Суздаль завоюю и Тамбов. Смутьянов в бараний рог загну. Будет наше княжество большим и крепким.

– А любить ты меня будешь? – как-то странно спросила Рогнеда. – Когда я стану толстая и рыхлая, как перемороженная груша.

– Конечно, сладкая моя, – не задумываясь, выпалил Роман.

– И ты князем, наверное, хочешь быть? Законы писать, судить, решать, кого казнить, кого миловать. Войны объявлять, союзы заключать.

– Как князю без этого? – удивился Роман. – Буду.

– А я? – спросила девушка. – Меня ведь с детства к этому готовили. Я математику учила, экономику и право.

– Тебе ведь недосуг будет, – удивился Роман. – Детишек носить, смотреть за ними – труд великий. Да и не женское это дело – государством править.

Боярин подошел к девушке, крепко прижал к себе и страстно поцеловал в губы. Но Рогнеда не ответила ему.

– Скучно это, Рома, – грустно сказала амазонка. – Скучно и мелко. Преподобная знала, что ты в эту сторону поведешь. Только я не верила ей. А она права была. Даже как ты это скажешь, слово в слово повторила.

– Ты посторонним о нас рассказывала? – поразился Роман.

– Да и не жалею. А то бы ошиблась непоправимо. Извини, Роман, я пойду.

Девушка стала быстро и решительно одеваться. Боярин метался вокруг, пытаясь хватать ее за грудь и зад.

– Ну что я такого сказал? – в отчаянии спрашивал он. – Что не так?

Амазонка била его по рукам и шипела что-то злобное. По ее щекам катились слезы.

– Прощай, – сказала она, выходя.

– Ты, сука! – крикнул боярский отпрыск, высовываясь из двери своего закутка. – За князя Григория все равно не выйдешь. Оне, суздальские, нецелых замуж не берут. А через пару лет тебя и Данька-дурачок, сын писарчука поротого, в жены не возьмет.

– Ты думал через постель в князья пробиться? – в запале крикнула Рогнеда. – Не мужик ты, а баба с хуем. Правильно тебя гнилым зовут.