Текст книги "Георгий Димитров. Драматический портрет в красках эпохи"

Московские каникулы

Вопреки мифическому «наказу ИККИ», якобы поручившему нашему герою руководство столь же мифическим «Балканским оперативным центром», Георгий Димитров с февраля 1925 года находился в СССР. Семнадцатого мая 1925 года он обратился в Исполком Коминтерна с просьбой переправить Любу из Вены в Москву, опасаясь, что «агенты Цанкова за границей обратят свою месть и на неё»⁹⁴. И через два месяца Димитровы поселились в коминтерновском «Люксе», где им отвели комнату. Обедали в столовой на этаже, а по утрам Люба готовила на керосинке завтрак для своего Георгия. Это немного напоминало славные времена молодости с «утренниками», кофе, сборами на работу и расставанием до вечера у ворот дома на Ополченской.

Сведения о занятиях и состоянии здоровья Любы в последующие годы крайне скудны. Известно, что она стала членом ВКП(б), работала в Международном аграрном институте. Ходила на собрания, участвовала в политических дискуссиях, следила за литературной и культурной жизнью, общалась с болгарскими друзьями. Познакомилась с Кларой Цеткин, однажды назвавшей Любу в письме к Димитрову «одной из лучших женщин и коммунисток».

Эмиграция приучила Димитрова к постоянному ощущению опасности: смена фальшивых паспортов разных государств, международные поезда с бдительными проводниками, проверки и досмотры на границах, неожиданные вопросы и мгновенные импровизации в ответ. Москва же расслабляла. Здесь он дышал воздухом свободы. Не надо было осторожно осматриваться, чтобы убедиться в отсутствии слежки, менять места конспиративных встреч, заучивать чужие биографии. Как будто выдались каникулы, отпуск после тяжёлой работы.

На самом деле его образ жизни в Москве ничуть не напоминал беззаботную жизнь отпускника: Димитров был оставлен на постоянной работе в ИККИ. Он получил мандат № 530 за подписью секретаря ИККИ Пятницкого. Документ удостоверял, что «предъявитель сего действительно является кандидатом в члены ИККИ». Фамилия была вписана в мандат с довольно распространённой в русской среде ошибкой – «Дмитров»; так его часто называли и в советских газетах. Однако наш герой не придавал этому значения: мало ли под какими фамилиями ему приходилось – и ещё наверняка придется! – жить…

Как примерный службист он являлся каждое утро в четырёхэтажное здание на углу Воздвиженки и Моховой, однако аппаратная работа, а ещё больше неопределённость обязанностей заметно тяготили его. Он считал, что способен на большее, чем пребывание в разнообразных комиссиях и отделах, и не имеет права отдаляться от общей работы, которую вели товарищи в Болгарии и в эмиграции. Живое общение с ними теперь оказалось заменено перепиской.

Последовавшие за взрывом в соборе Св. Недели массовые репрессии обезглавили местные организации БКП, посеяли страх и разочарование в партийной массе. Одни вышли из партии, другие поторопились найти себе место в других партиях. Так охарактеризовал положение Димитров в докладной записке, адресованной Пятницкому. У тех, кто выдержал суровые испытания, фактический разгром БКП вызвал неутихающую боль и мучительные раздумья. В эмигрантских кругах и среди нелегалов начались споры, в которых неизбежно поднимался вопрос об ответственности партийных вождей за всё, что произошло в последние годы.

Первая попытка обозреть пройденный путь и восстановить полноценное функционирование руководящих органов БКП была предпринята на партийном совещании в Москве 30 июля – 8 сентября 1925 года. В нём участвовали члены нелегального ЦК и политэмигранты; Исполком Коминтерна представлял член Президиума ИККИ Дмитрий Захарович

Мануильский. Марек выступил на совещании с отчётным докладом, Коларов охарактеризовал политические задачи, Димитров доложил о планируемых организационных переменах. По основным политическим вопросам удалось довольно легко достичь согласия: террористические акты следует прекратить, конспиративную работу сочетать с массовой, нацеленной на защиту непосредственных политических и экономических интересов трудящихся. В Болгарии было учреждено нелегальное Исполнительное бюро ЦК, а в Вене – Временный ЦК БКП, в состав которого вошли Коларов, Димитров и Марек.

Итоговый документ Московского совещания назывался необычно – «Фактические констатации» – и напоминал скорее обзор деятельности партии за последние два года, чем директиву. Однако именно вокруг предложенных в этом документе формулировок и оценок развернулись дискуссии по трём важнейшим темам – переворот 9 июня, Сентябрьское восстание, апрельский теракт. Семена, посеянные в той дискуссии, ещё долго прорастали цепкими побегами, и многим партийным деятелям довелось испытать их болезненный ожог…

В партийный словарь 1920-х прочно вошли определения «левый уклон», «правый уклон» и разнообразные производные от них. Димитров и сам чуть не оказался сначала в категории «левых», а затем «правых». Георгий Ламбрев, один из молодых партийных активистов, настаивал, что именно Загранкомитет толкал внутренний ЦК на террористические действия. Пётр Искров утверждал, что держал в руках письмо Марека, впоследствии пропавшее, в котором сообщалось, что «товарищ Виктор» благословил готовящийся теракт, заявив: «На удар надо отвечать ударом». Марек, однако, стоял на своём: подобных слов в письме не могло быть, поскольку Димитров определённо высказался против взрыва. Масштабная акция такого рода могла бы иметь смысл, сказал тогда Виктор, только в качестве сигнала ко всеобщему восстанию (вроде выстрела «Авроры» в 1917 году), о восстании же в апреле никто не помышлял. Большинство участников совещания не поддержали обвинения Искрова, но горький осадок на душе у Димитрова остался.

Многоопытный партийный функционер Тодор Луканов говорил на совещании о плохой подготовке восстания и политической ответственности Коминтерна, с чем трудно было не согласиться. Однако в глазах Димитрова эти доводы перевешивал единственный и главный: честь партии была сохранена. Тогда Луканов решил искать поддержку своей позиции у Сталина. Выбор адресата не был случаен: мнение Сталина, формально одного из членов Президиума ИККИ, «весило» значительно больше, чем мнение председателя ИККИ Зиновьева. В обширном письме Луканов поставил вопрос об изгнании из ЦК Коларова и Димитрова, несущих ответственность за поражение Сентябрьского восстания и организацию покушения в соборе Св. Недели. Неизвестно, какой была реакция Сталина, но в различных органах и комиссиях ИККИ, где в течение последующего года разбирались болгарские дела, это предложение не получило поддержки.

Обстоятельное послание, направленное Димитровым в ноябре 1925 года Коларову, находящемуся в отпуске, полно тревоги. Отсутствие опытных людей, идейный хаос, падение доверия к руководству свидетельствуют о тяжёлом кризисе в партии, писал он. Надо восстанавливать дееспособный партийный центр поблизости от Болгарии. Несколько членов ЦК обратились в ИККИ с письмом, в котором «настоятельно требуют нашего (моего и твоего) скорейшего отъезда в Вену», и нельзя не согласиться с их доводами: «Быстрое и энергичное налаживание руководства партией, непосредственное слежение за развитием событий, разъяснительная работа через журналы и брошюры, отправка в страну подходящих людей и так далее – всё это, безусловно, необходимо и может быть осуществлено, если только мы быстро переправимся за границу». Он уже настолько жил предстоящими заботами, что недоумевал: «Не понимаю, как ты в такой важный для партии момент можешь находиться в отрыве от нас и нашей работы». Считал, что имеет моральное право упрекнуть старшего товарища: «Хотя у меня очень плохо с нервами и есть большая необходимость в отдыхе и лечении, полагаю, что уезжать в Кисловодск или ещё куда-либо в данный момент было бы неуместно, и я решил как можно скорее отправиться в Вену»⁹⁵.

Вскоре из разговоров с Пятницким и Зиновьевым стало ясно, что в Вену поедет либо Коларов, либо Димитров. Кто-то один. «В Коминтерне так мало опытных борцов, – сказал Зиновьев. – На 90 процентов существует опасность, что вас там раскроют и убьют. Мы не можем согласиться на ваш отъезд, это не ваш личный вопрос, даже не вопрос вашей партии только»⁹⁶. В глубине души Димитров, конечно, надеялся, что ИККИ выберет из них двоих именно его, поскольку он обладал опытом успешного руководства конспиративным заграничным партийным центром и хорошо знал положение дел в Балканской коммунистической федерации. Снова превратиться в Виктора, работать поблизости от Болгарии – разве не в этом состоит подлинный долг революционера? Да, это опасно. Но он уже привык не прятаться от опасности, а находить удовлетворение в её преодолении.

Случилось же по-иному: в Вену был отправлен Коларов, а Димитрову пришлось продолжить свои «каникулы». Возможно, в ИККИ решили, что он мог «засветиться» в период прежней своей работы в Австрии, однако не исключено, что определённую роль сыграл доклад Мануильского о прозвучавших на партийном совещании подозрениях в причастности нашего героя к апрельскому теракту.

Коларов уехал в Вену в конце января 1926 года. Перед этим они с Димитровым представили Пятницкому записку о результатах расследования покушения в соборе Св. Недели, попросив ознакомить с ней также «товарищей Зиновьева, Бухарина, Сталина, Мануильского, Уншлихта, Чичерина, Трилиссера»⁹⁷. Сообщалось, что вопрос о покушении формально не вносился на рассмотрение ЦК, «из всех членов ЦК к моменту покушения за него был только Коста Янков». Коларов, «уведомлённый в марте 1925 г. о существовании подобного проекта Ст. Димитровым, высказался решительно против и написал официальное письмо в ЦК (20 марта 1925 г.) против террористических действий партии. Это письмо было получено своевременно и воспринято как директива партии. Только Коста Янков высказался против проводимой в нём линии».

В самом уязвимом положении остался Димитров. Кроме устного свидетельства и злополучного утраченного письма Марека, иных подтверждений его точки зрения не нашлось, да их и не могло быть, поскольку нелегал предпочитает обходиться без лишних глаз и ушей. Быть подозреваемым в неискренности с товарищами – скверное состояние. «Надо покончить с тем печальным заблуждением, что я дал согласие на покушение», – почти умоляет он Коларова. Убеждает Марека, что «было бы неуместно оставлять необъяснённым это печальное недоразумение (и заблуждение)». Но всё оказалось напрасно: Исполбюро ЦК в Софии тремя голосами против одного вынесло вердикт недоверия Виктору и Мареку. Атаке подвергся и Христо Кабакчиев, перебравшийся после освобождения из тюрьмы в Москву[45]45
  Представшие перед судом в мае 1925 г. Христо Кабакчиев, Антон Иванов, Никола Пенев и Тина Киркова под давлением международной общественности были освобождены. На процессе Кабакчиев выступил с десятичасовой защитительной речью.


[Закрыть]. В письме, адресованном Исполкому Коминтерна, софийские товарищи заклеймили его как «идеолога социал-демократических пережитков в партии». Всё это уже перестало выглядеть лишь «недоразумением и заблуждением», а породило у Димитрова тревожный вопрос: не стоят ли за этим «чуждые (провокаторские) вмешательства и влияния» в дела внутреннего партийного центра?

В марте 1926 года Коларов и Димитров были приговорены Софийским судом к повешению в публичном месте. Коларов, первым узнавший о приговоре, иронически его прокомментировал в письме к товарищу: «Только что мне стало известно, что мы были под судом и даже осуждены на смерть. Поздравим же друг друга». Наш герой также воспринял это известие как малозначительную подробность жизни революционера.

«Московские каникулы» Георгия Димитрова пришлись на период крупных организационных и кадровых перемен в Исполкоме Коминтерна. VI расширенный пленум ИККИ, состоявшийся в начале 1926 года, предписал партиям «в нынешний период сравнительного затишья революционной борьбы ещё больше внедриться в повседневную борьбу и быт широчайших масс рабочих, завоевать на свою сторону большинство рабочих, во что бы то ни стало стать если не единственной, то во всяком случае главной и самой влиятельной рабочей партией в стране». Решению столь амбициозной задачи должна была послужить реорганизация компартий на основе производственных ячеек, а также перестройка руководящей структуры и аппарата Коминтерна, нацеленная на дальнейшую большевизацию компартий, то есть на формирование в них ядра, твёрдо стоящего на платформе Коминтерна.

Разногласия в оценке политического поведения Димитрова не помешали очередному повышению его статуса: VI пленум ИККИ избрал его членом Оргбюро, кандидатом в члены Секретариата и Президиума ИККИ. Кроме того, он был назначен ответственным секретарём Польского и членом Балканского лендерсекретариатов. Этим новым структурным образованиям предстояло держать постоянную связь с партиями соответствующего региона и добиваться безусловного выполнения выдвинутых Исполкомом задач⁹⁸.

Димитров продолжал работать и по «болгарской линии». Он помогал политэмигрантам переправляться в СССР и устраиваться здесь на работу и учёбу, готовил материалы для журнала «Комунистическо знаме», заботился о пополнении партийного бюджета, печатал статьи в советских газетах о положении в Болгарии. Но львиную долю времени отнимала рутина. «К сожалению, я оказался здесь почти в прежнем твоём положении – занимаюсь Кореей или Китаем и Японией много больше, чем Болгарией (делами болгарской партии), – жалуется он Коларову. – Считаю такое положение совершенно ненормальным, но сейчас мне абсолютно невозможно вырваться. Ты сам знаешь, какую машину представляет собой Коминт[ерн], как он хватает и выжимает тебя до последней степени и не даёт возможности работать на свою собственную партию, особенно сейчас, когда из 11 секретарей здесь только 4»“.

Одного года аппаратной службы Димитрову хватило, чтобы прийти к выводу, что функционирование механизма Исполкома Коминтерна должны обеспечивать специальные штатные работники, не отягощённые какими-либо руководящими обязанностями в своих партиях. «Штаб мировой революции» с его текучим составом и импульсивными действиями становился достоянием истории; ИККИ неуклонно превращался в разветвлённую политико-административную структуру, вписанную в советскую политическую систему и финансируемую в плановом порядке из государственного бюджета. Предложения ИККИ о бюджете Коминтерна ежегодно рассматривала комиссия Политбюро ЦК, в которую в середине 1920-х годов входили нарком финансов Г.Я. Сокольников, казначей ИККИ И.А. Пятницкий и секретарь ЦК В.М. Молотов. Окончательное решение принимало Политбюро. Так, на 1926 год Исполкому Коминтерна и примыкавшим к нему организациям, национальным компартиям и комсомолам было выделено 5,9 миллиона рублей (0,14 % общегосударственных расходов).

В середине мая 1926 года Димитров получил отпуск и отправился в Кисловодск. Он впервые ехал на Кавказ. За вагонным окном сменяли друг друга картины большой страны: крестьянские поля, перелески с грачиными гнездами, дымные заводы, терриконы шахт, ковыльные степи, цветущие сады, старинные городки и многолюдные села. На остановках торговки выносили к поезду съестное, пассажиры с чайниками бегали за кипятком, толпы штурмовали жёсткие вагоны. Червонцы, новая советская валюта с твёрдым золотым содержанием, котировавшаяся на биржах мира, стала ясным знаком возрождения экономики страны.

Вершины окрестных гор навеяли воспоминания о том, как они с Любой совершали восхождения на Витошу в компании с колоритным кавказцем Гурули. Узнать о его судьбе не составило труда. Самуэл Буачидзе был организатором советской власти на Северном Кавказе; в 1918 году он пал от вражеской пули, будучи председателем Совнаркома Терской республики.

В Москву Димитров вернулся спустя два месяца через Одессу, где заранее наметил встречу с болгарами-политэмигрантами. Одесская группа была второй по численности после московской. Однако выступить в интерклубе с докладом о положении в Болгарии и работе БКП было самым простым делом. Куда сложнее оказалось искать решение других проблем – безработицы, бытового неустройства и неясности жизненных перспектив соотечественников.

Делами эмигрантов занималась МОПР и специальная комиссия при болгарском представительстве в ИККИ. Димитров, используя свой политический авторитет, нередко обращался по эмигрантским делам непосредственно к руководству ИККИ или в советские учреждения. Десятки молодых людей удалось устроить на учебу в высшие учебные заведения, в том числе военные.

В конце 1925 года в Москву перебралась Елена, младшая сестра Георгия. Девушке пришлось пережить немало. Когда в Софии после взрыва собора начались облавы, полицейские агенты не обошли вниманием и дом матушки Парашкевы. Но ничего предосудительного при обыске не нашли. Да и не могли найти: Елена, обученная в комсомоле правилам конспирации и два года пребывавшая в подполье, заранее о том позаботилась. В Москве она поступила учиться в Институт журналистики, затем перешла в Международную Ленинскую школу – закрытое учебное заведение, созданное для подготовки кадров профессиональных революционеров.

Пребывание в Москве, длившееся почти два года, многое значило в формировании Димитрова как деятеля Коминтерна, стопроцентно признающего авторитет и историческую правоту партии большевиков и её лидера – Иосифа Виссарионовича Сталина. В ту пору в партии развернулась дискуссия, в центре которой фактически находился вопрос об исторической судьбе Советского Союза: станет ли он современной индустриальной, экономически и культурно развитой социалистической державой или ему суждено уйти в прошлое, став неудачным социальным экспериментом группы революционеров. Троцкий, основываясь на концепции перманентной революции, доказывал, что только череда пролетарских революций, поддержанных Красной армией, обеспечит социалистическое будущее СССР. И Зиновьев, слывший непримиримым идейным противником Троцкого, вдруг поддержал его, заявив, что технико-экономическая отсталость государства и его международная изоляция являются непреодолимыми препятствиями для победы социализма. Сталин обвинил их в капитулянтстве. Из тех же обстоятельств он делал противоположные выводы, предлагая без промедления взяться задело: «Не может страна диктатуры пролетариата, находящаяся в капиталистическом окружении, остаться самостоятельной, если она сама не производит у себя дома орудий и средств производства, если она застревает на той ступени развития, где ей приходится держать народное хозяйство на привязи у капиталистически развитых стран, производящих и вывозящих орудия и средства производства. Застрять на этой ступени – значит отдать себя на подчинение мировому капиталу»¹⁰⁰.

Проект Сталина противоречил предначертаниям классиков, предполагавших более или менее одновременное падение капитализма, которое начнётся с самых экономически развитых стран. Вместо ожидания мировой революции генсек большевистской партии предложил план переустройства огромной страны на социалистических началах, и эта задача не могла не увлечь Димитрова. «Коммунизм из книжки» обретал реальные очертания.

В сентябре 1926 года Георгий Димитров по паспорту на имя болгарского торгового агента Бориса Тумбева выехал в Вену на первый пленум Временного ЦК БКП. Он приехал на пленум с полномочиями представителя ИККИ; его статус как члена ЦК оставался всё еще под вопросом после выраженного ему и Мареку недоверия со стороны внутреннего руководства партии. В соответствии с поручением Димитров представил в докладе на пленуме панораму коммунистического движения от США до Китая. Не обошёл вниманием и такой интригующий момент, как предстоящая отставка Зиновьева. Ещё в августе Димитров писал в Вену Коларову: «Ясно, что Коминтерну предстоит серьёзная борьба с формирующейся интернациональной „ультралевой“ оппозицией, в которой русская оппозиция активно (хотя и прикрыто) участвует и даже играет руководящую роль. <…> Здесь всё подготовлено к фактическому и окончательному отстранению Зиновьева] от руководства] Коминтерном, хотя формально он ещё остаётся председателем. Он, собственно, сейчас в отпуске и совершенно изолирован от коминтерн[овских] дел»¹⁰¹.

На пленуме Димитров высказался вполне определённо: против оппозиционных групп в ВКП(б) и Коминтерне следует применять меры не только терапевтические, но и хирургические, удаляя всё гнилое, что может погубить весь организм. По его докладу пленум принял резолюцию, в которой солидаризировался с решениями ИККИ и XIV съезда ВКП(б) о возможности построения социализма в одной стране.

Анкетный опрос участников пленума относительно событий трагического апреля 1925 года выявил господствующую точку зрения: «Не соответствует действительности, что тов. Виктор дал согласие на проведение апрельской акции». Формально вопрос о доверии Димитрову был снят, но верёвочка продолжала виться, и через некоторое время нелегальный Исполком партии потребовал вернуться к старому делу. В связи с этим Димитров посоветовал Мареку остерегаться в приватных разговорах острых тем и не высказывать личные суждения, ибо господствующий в ИККИ климат «всё превращает в политический капитал».

В конце 1926 года «новая оппозиция» в лице Троцкого, Зиновьева и Каменева и их единомышленников потерпела поражение на XV конференции ВКП(б). Сталину оставалось нанести заключительный удар в Коминтерне, где у оппозиции также имелись сторонники. Лидер Компартии Германии Эрнст Тельман, председатель первого заседания VII расширенного пленума ИККИ, огласил заявление Зиновьева: «Вследствие решений, принятых руководящими органами наиболее крупных секций Коминтерна, прошу освободить меня от обязанностей председателя ИККИ и вообще от работы в Коминтерне в настоящее время». Проект предложения о смещении Зиновьева подписали Клара Цеткин, Отто Куусинен, Пальмиро Тольятти и другие делегаты, в том числе и Георгий Димитров.

После пятичасового доклада Сталина «Внутрипартийные вопросы ВКП(б)» слово для разъяснения своей позиции получили Зиновьев, Каменев и Троцкий. Их выступления представляли собой последнюю попытку дать на международной площадке бой Сталину и другим сторонникам концепции строительства социализма в одной стране. Зал шумел, прерывал их криками «Долой!» По всему было видно, что шансов у оппозиции не осталось. Выступивший на пленуме Коларов перечислил исторические заслуги Зиновьева, но осудил его за «политические превращения». Участники пленума определённо поддержали Сталина. Сам он оценил результат со сдержанным удовлетворением убеждённого в своей правоте человека: «Расширенный пленум ИККИ прошёл недурно»¹⁰².

Бурные столкновения по «русскому вопросу» несколько смазали впечатление от обстоятельного доклада члена Политбюро ЦК ВКП(б) Николая Ивановича Бухарина о международном положении и ближайших задачах Коминтерна. Димитрову было, конечно, известно, что Бухарину предстояло фактически возглавить Исполком Коминтерна. Пост председателя предполагалось упразднить, а вместо него создать коллективный орган – Политический секретариат из облечённых особым доверием функционеров; в их перечне фамилия Бухарина шла первой. В докладе Бухарина получили законченное оформление вопросы деятельности компартий в условиях стабилизации капиталистической экономики и отлива революционной волны. Капитализм, по его словам, сумел справиться с мощными потрясениями военного и послевоенного времени, с бурным натиском революционных сил и теперь восстанавливается на новой технической основе, перестраивает производственную структуру, используя организующую силу государства. Говоря о революционной перспективе, Бухарин подчеркнул возрастающую значимость единого общерабочего фронта, хотя предложенная им трактовка не содержала ничего принципиально нового¹⁰³.

Пленум значительно расширил количественный состав ИККИ, работу которого возглавил Бухарин. Однако фамилии Димитрова в списке избранных в руководящие органы не было: он наконец-то получил назначение на нелегальную работу в Вену.

«Московские каникулы» Димитрова вряд ли были заполнены одними только заседаниями, переговорами и дискуссиями. Не приходится сомневаться, что он основательно изучил закулисную сторону деятельности Коминтерна. В ИККИ работали настоящие виртуозы конспирации. Нелегальная работа Димитрова в Европе в продолжение десяти лет, сопряжённая с постоянными переездами из одной страны в другую, свидетельствует, что он постоянно обогащал и совершенствовал специфические навыки этой работы.

Напомним также, что секретные службы Исполкома Коминтерна находились в постоянном контакте с Иностранным отделом ОГПУ и Разведуправлением РККА. Рихард Зорге, работавший в аппарате ИККИ одновременно с Димитровым, рассказывает в «Тюремных записках» о своих поездках в страны Скандинавии, целью которых была организационная работа в компартиях, а также политическая и экономическая разведка. Однако со временем от такого «совмещения профессий» пришлось отказаться. Основываясь на своем опыте, Зорге предложил руководству ИККИ, «чтобы лица, ведущие разведдеятельность в других странах, исходя из соображений секретности, были полностью отделены от структуры Коминтерна». Вскоре он сделал свой выбор – перешёл на службу в Разведуправление Красной армии.