Текст книги "Георгий Димитров. Драматический портрет в красках эпохи"

Рудольф Гедигер, швейцарец

Бичуемый в своей партии и вытесняемый из её руководства, кандидат в члены ИККИ Георгий Димитров с 1 апреля 1929 года возглавил Западноевропейское бюро Исполкома Коминтерна. Существует версия, что некие влиятельные деятели ИККИ фактически удалили непримиримого оппонента «молодых» из Загранбюро. Версия весьма сомнительная, поскольку для «почётной ссылки» вряд ли подходил столь ответственный пост. Более реальной представляется иная мотивация: ИККИ счёл, что политический опыт и деловые качества нашего героя заслуживают большего, чем прозябание в нескончаемых внутрипартийных конфликтах или на службе в аппарате Исполкома.

Западноевропейское бюро, образованное по решению IX расширенного пленума ИККИ, являлось, без сомнения, одним из самых крупных и важных среди тайных органов Коминтерна за рубежом. На него возлагалась задача «создания более тесной связи между ИККИ и западноевропейскими секциями Коммунистического Интернационала». Стандартная формула отражала повышенное внимание Коминтерна к Западной Европе. В зону ответственности ВЕБ входили двадцать компартий – Австрии, Бельгии, Болгарии, Великобритании, Венгрии, Германии, Голландии, Греции, Дании, Ирландии, Испании, Италии, Норвегии, Польши, Португалии, Турции, Франции, Чехословакии, Швейцарии, Швеции. Президиум ИККИ поставил перед Западноевропейским бюро следующие задачи: выносить решения по вопросам исключительной срочности; давать от своего имени письменные директивы партиям; устраивать совещания и приглашать для отчёта представителей ЦК соответствующих партий; представлять ИККИ на конгрессах и конференциях партий; руководить через коммунистические фракции деятельностью международных организаций. Бюро было обязано информировать партии о важнейших решениях Коминтерна «преимущественно путём непосредственной личной связи». Иными словами, сотрудникам и руководителю бюро предписывалось совершать постоянные поездки по своей «епархии» и проводить конспиративные встречи с нужными людьми.

В Берлине находился также один из важнейших пунктов отдела международной связи ИККИ. Через него шла шифрованная переписка с партиями, происходило нелегальное передвижение людей и грузов, финансирование европейских компартий. Те времена, когда советские дипломатические и торговые представительства использовались для передачи партиям иностранной валюты и пропагандистской литературы, остались в прошлом. ЦК ВКП(б) разграничил деятельность Коминтерна и советских представительств и предписал привести в порядок финансовые операции Госбанка «по обслуживанию революционного движения в других странах с точки зрения максимальной конспирации».

Период работы Димитрова в Берлине (1929–1933) в точности совпадает с жесточайшим мировым экономическим кризисом, вошедшим в историю как Великая депрессия. Дезорганизация кредитно-финансовой системы, глубокий спад промышленного производства, разорение крестьян и мелких предпринимателей, инфляция и дороговизна, небывалая безработица (в Германии ею было охвачено 6 миллионов человек) вызвали обострение социально-классовых противоречий и рост протестных акций. В 1929–1932 годах в крупнейших промышленных странах состоялось около 19 тысяч забастовок, в которых участвовало 8,5 миллиона человек.

В те же годы в странах Европы утверждались режимы фашистского или полуфашистского толка. Стало очевидно, что фашизм – не одиозные выступления маргинальных групп, а грозная и организованная сила. «Носителем фашизма является не маленькая каста, а широкие социальные слои, широкие массы, вплоть до самого пролетариата, – свидетельствовала старейшая немецкая коммунистка Клара Цеткин. – Тысячные массы устремились в сторону фашизма. Он стал прибежищем для всех политических бесприютных, потерявших почву под ногами, не видящих завтрашнего дня и разочарованных. То, что тщетно ждали они от революционного класса – пролетариата и социалистов, – стало грезиться им как дело доблестных, сильных, решительных и мужественных элементов, вербуемых из всех классов общества»¹¹³.

Коминтерн, считавший потрясения конца 1920-х – начала 1930-х годов проявлением общего кризиса капитализма, знаком его упадка и близкой гибели, ориентировался на революционную перспективу. Коммунистическая печать писала о «великом процессе полевения рабочего класса», о том, что «скоро начнёт гореть земля под ногами мирового капитализма», а попутно будет сметён и фашизм. Как известно, неистовые ревнители какой-либо идеи, находящиеся «внутри» исторического времени, всегда склонны видеть в текущих событиях лишь одну ипостась, подтверждающую правоту и силу учения, в которое они уверовали. Революционное нетерпение, порождавшее поспешные выводы о близости новых классовых битв, отразилось и в политике Коминтерна.

Димитров жил в Берлине по паспорту швейцарского подданного доктора Рудольфа Гедигера, родившегося 21 января 1884 года. Паспорт был оформлен на два лица, Люба значилась в нем Луизой Гедигер. Две фотокарточки, вклеенные в паспорт, скрепляла печать департамента полиции города Базеля. Паспорт был подлинным; фальшивыми были документы, на основании которых его оформили полицейские власти. Димитров имел ещё один паспорт, оформленный на гражданина Голландии Яна Шаафсма. Спустя двадцать лет он будет со смехом вспоминать: «В Швейцарию я приезжал как голландец, а в Голландию – как швейцарец». В переписке с Коминтерном Димитров фигурировал под псевдонимом Гельмут, в Балканской коммунистической федерации и Болгарской компартии его по-прежнему именовали Виктором.

Названия крупных городов, где наш герой нелегально побывал по делам Западноевропейского бюро (иногда не один раз), составляют внушительный перечень: Амстердам, Базель, Брюссель, Вена, Гамбург, Дрезден, Копенгаген, Лейпциг, Люксембург, Мюнхен, Париж, Прага, Страсбург, Франкфурт-на-Майне, Цюрих. Многократно выезжал и в Москву. Но большую часть времени он проводил в Берлине. Для повседневной работы ВЕБ в разных районах города снимались на подставных лиц скромные помещения, которые время от времени менялись. Таким же образом обеспечивалась надёжность жилья для иностранных сотрудников бюро и его руководителя. За четыре года Димитров сменил несколько квартир – в Потсдаме, Адлерсхофе, Целлендорфе и Штеглице. Он жил без регистрации, просто представляясь хозяевам доктором Рудольфом Гедигером, приехавшим из Швейцарии, чтобы изучать германскую историю и писать статьи в швейцарские газеты. Этого было достаточно. В Берлине обитали тысячи иностранцев, не докладывая о своём существовании полицейским властям: экономическое положение сделало немцев не очень щепетильными по части соблюдения порядка.

Встречи и совещания с участием Димитрова устраивались в тщательно проверенных кафе, магазинчиках и ателье. Участников сопровождали связные, передавая друг другу по цепочке. Но всё же здесь не надо было устанавливать для себя такой затворнический режим, как в Вене. Димитров даже записался в Прусскую государственную библиотеку, чтобы поддерживать на должном уровне свою осведомлённость в германских делах. И не упускал случая поговорить с немецкими товарищами во время совещаний и демонстраций, в которых иногда участвовал, чтобы «ощутить дыхание масс».

Представим Георгия Димитрова в образе доктора Гедигера. Вот он, соблюдая привычные меры предосторожности, выходит из городской электрички на станции Лихтервельде. На нём добротный костюм, лёгкий плащ и шляпа. По пути в резиденцию ВЕБ он иногда заглядывает в маленькое кафе, где подают отменный кофе, приготовленный в горячем песке. Время здесь будто остановилось. За столиком под каштаном старики играют в скат; худенькие ребятишки прыгают через скакалку у кирпичного брандмауэра с огромной надписью «Ни пфеннига на строительство броненосцев!»; женщины с треском распечатывают окна, впуская в комнаты свежий воздух весны двадцать девятого года.

Правда, ощущение остановившегося времени держится только до тех пор, пока хозяин не принесёт почтенному господину в очках свежие газеты. Рудольф Гедигер внимательно следит за политическими событиями в Германии, живущей, как на вулкане. Вот «Локальанцайгер», рупор Национальной партии, издевательски трубит о промышленном спаде, угрожающем росте учётного процента и полумиллиардном дефиците государственной казны, требуя ответа от правительства Мюллера. «Дойче альгемайне цайтунг» сообщает, что президент Рейхсбанка Шахт, делегат в комитете Юнга[48]48
  Комитет экспертов западных стран под руководством американского бизнесмена О. Юнга был учреждён Лигой Наций для организации выплаты Германией репараций странам-победительницам.


[Закрыть], категорически настаивает на уменьшении годовых взносов Германии в счёт репарационных платежей. Редактор «Берлинер бёрзенцайтунг» Функ требует урезать пособия по безработице и вовсе не давать их тем, кто моложе семнадцати и старше шестидесяти лет, потому что стремительный рост числа незанятых в производстве опустошил страховой фонд…

Каждый день приносит швейцарскому публицисту богатый улов новостей. Есть что занести в досье для будущих аналитических статей. Однако господин Гедигер никогда их не напишет, поскольку его одолевают заботы иного рода. Покончив с кофе, он неторопливо шагает мимо массивных серых домов с валькириями и рыцарями на фасадах и думает о том, что если полицей-президент Берлина Цергибель (социал-демократ, между прочим!) отдаст приказ разогнать первомайскую демонстрацию, последствия могут оказаться непредсказуемыми…

В уединённом здании, где под вывеской издательства «Fiihrer Verlag» укрывается штаб-квартира Западноевропейского бюро Коминтерна, Димитрова, как обычно, ожидает секретарь ВЕБ Магнус – немецкий коммунист Рихард Гиптнер, хорошо ему знакомый по совместной работе в аппарате ИККИ. Он подготовил для Гельмута свежие документы после дешифровки. В поступившей из Москвы резолюции Политсекретариата ИККИ идёт речь о предстоящем антифашистском конгрессе и организации кампании против фашизма и войны.

Прочитав документы, он вернул их Магнусу и попросил его помочь написать письма в ЦК европейских компартий о создании антифашистских комитетов. Содержание писем, по сути дела, одинаковое, но каждое следует писать отдельно, поскольку нет на свете двух стран с одинаковыми политическими физиономиями. Если письмо случайно попадёт в руки человека несведущего, тот ничего не поймёт: в тексте имена и географические названия заменены псевдонимами и инициалами, события и мероприятия названы описательно. В переписке с ИККИ Димитров лишь однажды, по забывчивости или торопливости, упомянул подлинные имена агентов Коминтерна, за что получил от Пятницкого строгий выговор за «нарушение элементарных правил конспирации в незашифрованном письме».

Перепечатка писем на машинке входила в обязанности Мариане – технического секретаря ВЕБ Маргарете Кайльзон. Дождавшись, когда будет напечатано последнее письмо, Гельмут размашисто подписал каждое (Hel… и росчерк) и передал Магнусу. Теперь письма попадут в очередную порцию почты, которую получат курьеры, чтобы развезти по конспиративным адресам и сдать надлежащим лицам, известным им только по псевдонимам.

Закончив дела, Гельмут ушёл из особняка первым, захватив с собой два свежих номера «Инпрекорра»[49]49
  Журнал «Интернационале прессе-корреспонденц» («Инпрекорр») издавался Коминтерном с 1921 по 1933 г. в Берлине, а затем в Базеле. Димитров постоянно в нём сотрудничал.


[Закрыть].

Успешная деятельность возглавляемого Георгием Димитровым Западноевропейского бюро продолжалась четыре года, а это немалый срок для нелегальной политической организации, имеющей разветвлённую сеть. «Благодаря своему многолетнему опыту, Димитров был весьма компетентен в вопросах конспирации, и мы, немецкие товарищи, многому научились у него в этой области, – вспоминал Рихард Гиптнер. – За все годы существования Западноевропейского бюро не было ни одного провала конспиративной квартиры или заседания и ни одного связанного с этим ареста»¹¹⁴.

После кровавого Первомая, когда полиция расстреляла не разрешённую властями демонстрацию берлинских рабочих, по распоряжению премьер-министра Пруссии социал-демократа Мюллера была закрыта коммунистическая газета «Роте фане». Но газета берлинского гауляйтера Национал-социалистской партии Геббельса «Ангрифф» продолжала нацистскую пропаганду. Социал-демократический министр внутренних дел Зеверинг запретил Союз красных фронтовиков[50]50
  Союз красных фронтовиков – вооружённая организация, созданная Компартией Германии для защиты митингов и собраний от нападений полиции и штурмовиков.


[Закрыть]. Но штурмовики безнаказанно нападали на рабочие клубы. Коммунисты опубликовали воззвание, в котором разгон мирной демонстрации назвали кровавым террором, организованным директором полиции социал-демократом Цергибелем; депутат от КПГ Вильгельм Пик потребовал в рейхстаге наказания виновных. Но члены социал-демократической фракции, самой многочисленной в парламенте, не поддержали его предложение. Как тут было не вспомнить Гельмуту прозвучавший на последнем конгрессе Коминтерна вывод о смыкании социал-демократии с фашизмом!

Рост фашистской опасности означал рост военной угрозы. Однажды Димитров отправился в Шёнеберг – там, во Дворце спорта, нацисты проводили митинг. «Я доведу возмущение до ярости, и оно станет морем огня, из которого вырвется возглас: „Дайте оружие!“, – постепенно накаляясь, кричал Гитлер. – Предстоит кровавая борьба, и элите тоже придётся привыкать к чёрному хлебу. Но когда мы завершим нашу борьбу, обеспечим себе жизненное пространство, у всех будет работа, у всех будет хлеб!» Безработные, люмпены и вполне благополучные на вид мужчины и женщины, оцепенев от восторга, внимали новому вождю. Было видно, что они уже готовы громить – если не соседнюю страну, то хотя бы рабочий клуб. И от этой грозной силы Димитрову стало не по себе…

Натиск нацизма необходимо было остановить. Но как? Государственная власть не может или не хочет это делать. Оставалось уповать на волю масс. Задумывая проведение антифашистских и антивоенных мероприятий, Исполком Коминтерна ставил задачу вовлечь в них всевозможные движения и организации, но не афишировал участие коммунистов. На плечи Гельмута и его сотрудников легла практическая реализация выдвинутых задач. Надо было искать союзников среди известных деятелей культуры и науки, нащупывать подходы к некоммунистическим организациям, убеждать их в необходимости совместных действий и при этом оставаться в тени – вроде режиссёра за кулисами.

Первым мероприятием подобного рода стал Антифашистский конгресс, прошедший в марте 1929 года в Берлине. Затем состоялись антивоенные акции, приуроченные к 15-летию начала мировой войны. Димитров провёл несколько совещаний представителей компартий по этой теме. Несмотря на запреты и аресты, в демонстрациях под лозунгами Коминтерна участвовали десятки тысяч человек. С тех пор 1 августа стало традиционным днём борьбы против империалистической войны.

Параллельно шла подготовка Европейского крестьянского конгресса. В переписке с партиями Димитров обсуждал платформу, которую компартии собирались предложить делегатам, поскольку влияние фашизма на массы росло не только в городах. В декабре 1929 года Димитрова вызвали в ИККИ в связи с подготовкой конгресса. Его проект резолюции был принят за основу.

За время отсутствия Димитрова в Москве произошло много знаковых перемен. В апреле на Объединённом пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) Сталин раскритиковал позицию Бухарина и его группы по вопросам внутренней и внешней политики. В частности, было сказано, что Бухарин «не видит и не понимает тех новых задач Коминтерна по изгнанию правых из компартий, обузданию примиренчества и очищению компартий от социал-демократических традиций, которые диктуются нарастающими условиями нового революционного подъёма». В заключение своей обширной речи Сталин потребовал осудить взгляды группы Бухарина, признав их несовместимыми с линией партии и полностью совпадающими с позицией правого уклона¹¹⁵.

Противоречивые мысли не покидали Димитрова. Надо было как-то объяснить себе причины стремительного развенчания Бухарина, близкого соратника Сталина, заменившего в ИККИ Зиновьева с его маниакальной идеей раздувания революционного пожара. В среде коминтерновцев циркулировала многозначительная подробность: накануне VI конгресса Бухарин, не согласовав предварительно со Сталиным свои тезисы по международному положению, разослал их делегациям, что очень не понравилось Иосифу Виссарионовичу. Но никто не мог поручиться, что в истории с Бухариным не существует других обстоятельств и подспудных мотивов, до поры скрываемых от посторонних глаз и ушей. Ведь члены ЦК ВКП(б) без колебаний проголосовали за его отзыв с главного поста в Коминтерне и выведение из состава Политбюро. И это коллективное мнение выглядело в глазах Димитрова самым сильным доводом.

Окончательную точку в судьбе Бухарина как деятеля международного коммунистического движения поставил X пленум ИККИ, состоявшийся ровно через год после VI конгресса Коминтерна – звёздного часа Бухарина. Подтверждая соответствующее решение Политбюро ЦКВКП(б), пленум снял его с поста члена Президиума ИККИ. И хотя формально Бухарин не был выведен из состава ИККИ, он с тех пор ни разу не появился в доме Коминтерна.

В Политкомиссии первая роль перешла к члену Политбюро ЦК ВКП(б) Вячеславу Михайловичу Молотову, избранному год назад членом Президиума ИККИ. Зал аплодировал ему с таким же энтузиазмом, с каким годом раньше аплодировал Бухарину, который низвергал Зиновьева, а ещё раньше – Зиновьеву, разоблачавшему интриги Троцкого. Так уж повелось: колонны революционных борцов выталкивали из своих рядов сомневающихся и колеблющихся, безжалостно растаптывали тех, чьим призывам вчера внимали с молитвенным восторгом…

Димитров не смог участвовать в работе пленума, поскольку занимался подготовкой конгресса Антиимпериалистической лиги во Франкфурте-на-Майне. Можно с уверенностью предположить, что он и не особенно стремился попасть в поле зрения своих партийных оппонентов, которые не преминули бы воспользоваться ситуацией, чтобы вновь поднять вопрос о примиренческом отношении Димитрова к социал-демократическим пережиткам в БКП.

Европейский крестьянский конгресс, негласно организованный Коминтерном для объединения усилий крестьянства и рабочего класса в борьбе против диктата финансового капитала и против фашизма, состоялся в конце марта 1930 года. В выставочном зале «Логенхаус» собрались 82 представителя крестьянских организаций из 18 стран. Димитров координировал из-за кулис действия коммунистической группы конгресса, в которой состояла половина делегатов. Тема рабоче-крестьянского союза была ему близка, но теперь она понималась не так, как в начале 1920-х. В русле доктрины «класс против класса» Коминтерн ориентировал партии на отрыв от крестьянских организаций левых элементов и переманивание их под знамя Коминтерна.

Прусская полиция заинтересовалась собранием подозрительных иностранцев и устроила проверку документов. Несколько делегатов было арестовано. Димитрову удалось в суматохе выскользнуть через полицейский кордон, предъявив швейцарский паспорт.

В конгрессе принимали участие и представители левого крыла БЗНС, которым был предоставлен канал Коминтерна для нелегального путешествия в Берлин. Несмотря на облаву, Димитров решил не отменять заранее намеченную встречу с соотечественниками. Участники того собрания вспоминают, что оно состоялось в ателье спортивной одежды, которое держали два болгарских эмигранта. Делегаты, ожидавшие некоего «товарища Виктора», разумеется, узнали Димитрова и очень удивились: ведь он ни разу не показывался в зале, где работал конгресс. Высказав свои соображения о болгарских делах, Димитров перешёл к обзору международных событий. Говорил о кампании гражданского неповиновения в Индии и создании революционных баз в Китае, о сражениях отряда никарагуанца Сандино и образовании революционных партий в колониях, о демонстрациях безработных в Европе и биржевой панике в Соединенных Штатах. Многие из болгарских делегатов помнили его как рабочего вожака и возмутителя спокойствия в парламенте, теперь же перед ними был солидный господин, по виду и речам настоящий европейский интеллектуал. Встреча закончилась дружеской вечеринкой: болгары припасли для поездки в голодную Германию домашние яства и напитки.

В июле из Москвы пришла тревожная весть: после очередного нервного срыва, близкого к помешательству, несчастную Любу поместили в психиатрическую лечебницу. Димитров рассчитывал приехать в Москву на V конгресс Профинтерна, но Политкомиссия не разрешила, сославшись на отсутствие в тот момент в Берлине большинства сотрудников ВЕБ. «Я надеялся, что приеду <…> и сам узнаю о состоянии Любы, – написал он Коларову. – Сейчас ясно, что по решению Политкомиссии мне необходимо остаться здесь, и совершенно неизвестно, когда смогу приехать. Поэтому умоляю тебя, напиши мне тотчас же несколько строк, что происходит с Любой, как налажено её снабжение молоком и другими необходимыми продуктами, как улажен вопрос о её опекунстве, пенсии и пр.»¹¹⁶ Через несколько дней Димитров послал с оказией продукты для Любы и попросил Коларова передать их Лене или Вылко, чтобы те понемногу подкармливали больную. «Не мог бы ты сам посетить её и лично узнать от врачей, что следовало бы сделать в дальнейшем для облегчения её состояния, о лечении и пр.? – интересуется он. – Было бы замечательно, если бы ты поговорил об этом с самим Макушкиным (профессором) и сообщил мне результат. Я чувствую себя совершенно разбитым из-за этой трагедии с Любой. Прошу тебя, сделай для нее всё, что только в силах. И главное – пиши мне время от времени, что с ней происходит»¹¹⁷.

Приехать в Москву Димитров смог только в апреле 1931 года. Посещение Любы оставило ощущение катастрофы. Он на всю жизнь запомнил больничную палату, изменившееся лицо жены, её слабую руку, теребившую халат. Она была рядом и в то же время далеко, в непостижимом для других людей мире. Физически чувствовала себя неплохо, но её психика была совершенно разрушена маниакальными идеями: Люба твердила, что обречена быть слепой, глухой и немой, просила дать ей нож, чтобы выколоть себе глаза, отрезать язык и проткнуть уши. И однажды пыталась это сделать…

Готовясь к поездке в Москву, Димитров заранее отправил Пятницкому послание, в котором подверг критическому разбору работу и решения III пленума ЦК БКП, состоявшегося тремя месяцами ранее в Софии. Он указал на наличие у товарищей, проводивших пленум, «ультралевых загибов» в отношении оценки положения в стране, строительства партии и руководства массовым движением. Отметил также, что «продолжается прежняя беспринципная кампания против Коларова, Димитрова и всех товарищей, которые до резолюции К. И. выступали против групповой, сектантской установки Искрова – Бойко – Сашо». Перечислив меры, которые, по его мнению, следует предпринять для ликвидации «фракционных извращений», Димитров просил предоставить ему возможность принимать более активное и непосредственное участие в работе партии, освободив «от некоторых коминтерновских обязательств (в частности, как ответственного за ВЕБ)»¹¹⁸.

Вопрос о своей замене на посту руководителя Западноевропейского бюро другим ответственным деятелем Коминтерна, «способным оказывать действенную помощь компартиям Европы», Димитров поставил также в официальном отчёте о работе бюро. Но Политкомиссия Политсекретариата ИККИ, одобрив его работу на новом поприще, не сочла нужным подыскивать на его место другого товарища.

Отзвук московских дискуссий и размышлений читается во взволнованных строчках письма, которое Димитров написал Василу Коларову сразу же по возвращении в Берлин. Он упрекает Коларова в том, что тот мало внимания уделяет партийным делам, не контактирует с «нашими активными людьми». «Мы с тобой допустили много промахов и ошибок, которые так дорого обошлись партии, – признаёт он. – Пришло время их ликвидировать, покончив с самотёком». Призывает: «Брось, прошу тебя, всё, что только можно, и крепко включись в партийные дела. По-моему, тебе надо и личную, и семейную жизнь подчинить этой настоятельной необходимости»¹¹⁹.

Сам он энергично принялся за укрепление нелегальной сети БКП за границей. За несколько месяцев удалось переправить в Болгарию несколько десятков надёжных партийных товарищей. К сожалению, многие из них впоследствии оказались в тюрьме. В конце октября начались новые массовые аресты коммунистов по всей Болгарии. В Софии из засады был застрелен секретарь ЦК Никола Кофарджиев. «Удар очень серьёзный, – сообщает Димитров в Загранбюро ЦК 26 ноября. – Руководство партии в центре и на местах расстроено». Причины очередного большого провала так и остались невыясненными, и Димитров снова подумал о предательстве¹²⁰.

Настойчивые попытки Димитрова освободиться от возложенных на него Исполкомом Коминтерна обязанностей и сосредоточиться на восстановлении дееспособности БКП были отчасти вызваны его неудовлетворённостью своей работой в ВЕБ. Много времени уходило на то, чтобы инструктировать партии сообразно духу и букве поступающих «сверху» директив, составлять отчёты о выполненной работе и просить ИККИ прислать указания по возникающим проблемам. Из письма Димитрова в ИККИ от 22 сентября 1931 года видно, что он считал необходимым дать возможность «инстанции Коминтерна, которая ближе к партиям», помогать им оперативно и правильно реагировать на политические события, поскольку пока ВЕБ не в состоянии это делать.

Однако конфликт с Исполкомом Коминтерна означал бы для него политическую кончину с ярлыком «правого оппортуниста» или «примиренца». Оставалось накапливать новый опыт и вносить в рутинную работу больше энтузиазма и тщания. Австрийский коммунист Фридрих Гексман вспоминает: «Он прибыл к нам не с общими формулами и указаниями, а рассмотрел положение всесторонне, привёл примеры из опыта братских партий, так сказать на выбор: пожалуйста, выбирайте, что из этого вы могли бы взять с учётом ваших сил»¹²¹.

В декабре 1929 года, когда отмечалосьпятидесятилетие И.В. Сталина, секретарь ИККИ Д.З. Мануильский провозгласил его вождём всего мирового рабочего движения, что было воспринято как должное: разве может кто-нибудь другой, кроме лидера партии большевиков, претендовать на это звание? Во всех секциях Коминтерна внимательно прислушивались к выводам и оценкам Сталина. На XVI съезде ВКП(б) в июне 1930 года Сталин назвал экономический кризис «самым серьёзным и самым глубоким кризисом» мирового капитализма, выход из которого буржуазия будет искать в дальнейшей фашизации, используя для этого социал-демократию, и в новой империалистической войне, а пролетариат «будет искать выхода в революции»¹²². Этот тезис превратился в догму. Аналитики Коминтерна строили прогнозы и рассылали директивы, исходя из сталинской формулы о назревании нового тура войн и революций.

При чтении документов Коминтерна той поры возникает образ буксующего на месте локомотива, вся энергия которого уходит в отчаянный громкий гудок. В июле 1929 года X пленум ИККИ констатировал «полевение рабочего класса» и объявил социал-демократию важнейшей опорой капитализма и главным носителем социал-фашизма. Все секции Коминтерна были обязаны усилить борьбу против социал-демократии и «правой опасности» в коммунистическом движении. Это привело к возрождению левосектантских тенденций под старыми лозунгами «класс против класса», «единый фронт снизу» и т. п.

Одиннадцатый пленум ИККИ заявил, что социал-демократия, находящаяся в процессе «эволюции к фашизму», представляет собой главную социальную опору буржуазии.

Рассмотрев отчёт ЦК КПГ в феврале 1930 года, Президиум ИККИ ориентировал партию на «беспощадное разоблачение социал-демократии как главной опоры и основной силы для установления фашистской диктатуры и как главного организатора войны против Союза Советских Социалистических Республик». Подчёркивалось, что «особое внимание должно быть обращено на разоблачение фашистской роли „левой*⁴ социал-демократии». В результате крупнейшая в Европе коммунистическая партия была дезориентирована. Невероятно, но факт: в июне 1931 года лидер немецких коммунистов Эрнст Тельман на многолюдном митинге в зале «Спортпалас» предложил социал-демократам «политику протянутой руки», а в июле КПГ поддержала Национал-социалистскую партию в попытке свергнуть социал-демократическое правительство Пруссии.

Без сомнения, наш герой был дисциплинированным сотрудником ИККИ. Его выступления и инструктивные письма содержат привычные политические формулировки и призывы «бороться обеими руками» одновременно и против буржуазии, и против социал-демократии. И всё же политический реализм (не забудем его многолетнюю низовую профсоюзную работу в Болгарии) не даёт нашему герою отрываться от почвы. Он видел, что радикальный курс, предписанный компартиям, не соответствует политической реальности, что попытки коммунистов организовать совместные действия с социал-демократическими рабочими «снизу», минуя руководство, оказываются малоэффективными или провальными. «Осуществление поворота к массовой работе, к подготовке и развёртыванию экономической борьбы под нашим руководством идёт страшно медленно, – констатирует Димитров в донесении «наверх» после заседания Европейского секретариата Профинтерна. – Работа в реформистских и других профсоюзах находится ещё в самой начальной стадии»¹²³. То была констатация краха многолетних усилий компартий, направленных на раскол социал-демократии и перетягивание на свою сторону социал-демократических рабочих.

Нужно действовать ровно наоборот, считал Димитров, – не пытаться сначала создавать революционные профсоюзы, а потом начинать борьбу за интересы рабочих, а разворачивать массовую борьбу, поскольку только в процессе практической работы революционные профсоюзы будут расти и превращаться в массовые организации. Коммунистам следует сказать просто и ясно: «Рабочие, без различия партийной и организационной принадлежности, создавайте на основе пролетарской демократии собственные, вами сообща избранные боевые органы, принимайте коллективное решение о совместном боевом выступлении против грабежа зарплаты и пособий, против фашизма, полицейского и национал-социалистского террора, в защиту ваших рабочих прав, ваших организаций, ваших боевых позиций, вашей жизни и жизни ваших вождей».

На одном из заседаний ВЕБ Димитров признал: «Мы дали действительно слишком близкую перспективу для развития революционных боёв». Совершенно в духе Бухарина, обескуражено заявившего однажды, что «проклятая социал-демократия всё ещё существует», он добавил: «Мы недооценили способность социал-демократической партии маневрировать в этой сложной ситуации. Мы недооценили влияние, связь и проникновение социал-демократической партии в социал-демократические рабочие массы». Через пять лет этот тезис почти дословно будет повторён в его письме Сталину, положившему начало переменам в политике Коминтерна.