Текст книги "Человек отменяется"

Уважаемый господин Председатель!

В начале 2004 года наша фирма заключила бессрочный арендный договор с государственным предприятием по адресу: г. Москва, проспект Мира, д. 128, стр. 2. В середине 2004 года Минимущество выставило на торги указанное помещение, не указав, что имеется бессрочный арендный договор, тем самым грубо нарушив национальное гражданское законодательство. Так как наше предприятие довольно молодое, у нас большая текучесть кадров. В этой связи не можем предоставить оригинальный договор о бессрочной аренде, (он утерян), а пересылаем вам лишь его копию. Суды первых инстанций не обратили на этот важнейший в деле факт должного внимания, вынося решения не в нашу пользу, грубо нарушая действующее законодательство. Мы терпим убытки, т. к. не имеем возможности арендовать помещение, по нынешним ценам, и настаиваем на ценах указанных в нашем Договоре.

Надеемся на Ваше понимание и поддержку молодых предприятий новой, свободной России.

С уважением,

Генеральный директор

Митрохин Я.Т.

Я машинально закрыл папку Кошмарова и в глубокой задумчивости поплелся в сторону Тверской. По пути я настолько ушел в себя, что очнулся только на Трубной, но не по своей воле, а почти попав под колеса автомобиля. Резкий сигнал «Митцубиси» привел меня в чувство, ругань водителя и возмущение пешеходов не произвели на меня никакого впечатления. Однако я осмотрелся, перешел улицу и решил направиться по Цветному в сторону Самотеки. «Одни подлецы вокруг! Мелкотравчатые мерзавцы! – понесло меня. – Да, да, подлецы и мерзавцы. Как же избавиться от них?» Меня будто взорвало. Я решил, не откладывая, найти Кошмарова. Надо сегодня же все узнать, зачем ждать? Энергия злобы нужна мне для мщения! И не просто какой-нибудь кусочек этой самой ненависти, лоскуток или щепотка, а пуд, тонна, эшелон. Чтобы она распирала меня, преобразовало меня во взрывоопасное существо, в горючую смесь. В этакого человека-бомбу. «Должен же кто-то что-то особенное сотворить. Ведь дальше так никак нельзя!» – заводил я себя.

Глава 15

Иван Степанович лежал на диване в своих апартаментах и по программе «Скайп» проводил совещание с инвесторами губернатора К – кии господина Трепова. На экране своего лэп-топа он видел физиономии партнеров по бизнесу и самого Леонида Захаровича, торжественно сидящего в величественном кресле главы административного субъекта России. Лев Чертков недовольно скалился и помалкивал. Когда речь заходила об инвестиционных предпочтениях или критике губернатора, его тонкие выщипанные брови поднималис. Он мрачно слушал, а с языка всякий раз еле слышно срывалось: «Успокойтесь, господа! В этом проекте нет ничего привлекательного!» или «Я все это предвидел! Именно так я представлял себе карьеру малоопытного функционера Трепова!» Лев Александрович ехал в автомобиле. Коммуникационный эфир был полон сигналов, скрежета тормозов и воя сирен. Впрочем, господин Чертков осознавал, что к его мнению никто никогда не прислушивается. А Борис Борисович Пустынь задавал один и тот же вопрос: о скорейшем увеличении квоты на тихоокеанского краба. Он устроился перед компьютером в ресторане «Дары моря». Иногда на заднем плане мелькала девица с алыми губами. Она, видимо, знала о совещании и старалась себя показать. Кайраканов в косо застегнутой рубашке настойчиво требовал от Трепова выдать лицензию на право добычи золота. Он лежал на массажном столе, партнеры видели лишь его спину и поглощенное работой лицо молодой массажистки. Господин Бутов набивался с идеей приватизации всех портов полуострова. Михаил Николаевич так установил монитор, что трудно было понять, где он находится. На экране светилось лишь полноватое лицо со свисающей на лоб прядью. Крапивин, пощипывая рыжеватые усы, не торопился сойти с темы эксклюзивного размещения бюджетных денег в своем банке «Диамант». Особенно настаивал он на финансовых ресурсах таможенной и налоговой служб. Возникало ощущение, что он находится в море на какой-то яхте. В эфир врывались крики чаек и звуки ударов ветра по парусам. Господин Бешенцев, худощавый, облысевший, с черной родинкой на веке, увлеченно предлагал строить путепровод артезианской воды полуострова в Китай и Корею. «У них нет питьевой воды, понимаешь, губернатор! Мы озолотим К-кию и сами карманы набьем. Миллион кубометров в день, два миллиона, десять миллионов. Все тут же будет продано! Вода сегодня дороже нефти!» – кричал он. За ним на стене виднелась карта Дальнего Востока с красной линией предлагаемого путепровода, протянувшейся с севера на юг. Николай Андреевич Басов расточал улыбки со словами: «Спасибо, Леонид Захарыч, обнимаю вас, Иван Степаныч, я свое уже нашел. Даже не думал, что все будет так здорово. Капиталы множатся как на дрожжах. Еще хотя бы год, но лучше пять, а еще лучше – десять! Если на такой жиле всю жизнь просидеть, то вам не один футбольный клуб подарить захочется, а всю английскую Высшую лигу или даже все команды ФИФА!» У Басова в руках был рыжеватый кот, которого он то и дело прижимал к щекам, посылая в эфир воздушные поцелуи.

– Трепов, запиши в протокол обещания Николая Басова, – рассмеялся Иван Степанович. – Но в целом я недоволен темпами поступления дивидендов. Плохо ты помогаешь нашему бизнесу. Мы практически везде стоим, а если кое-где двигаемся, то по-черепашьи. Деньги из К—кии еле капают, а надо чтобы они текли бурным потоком, как вешние воды. Спонсоры должны быть довольны. Забываешь, что ты обошелся нам в сто миллионов долларов!

– Осторожно, нельзя же так открыто говорить… – застонал Трепов. – Вокруг меня одни враги, каждый только ждет, чтобы меня вытащили в наручниках из кресла. Я боюсь слово вымолвить, везде за мной шпионят, подглядывают, подслушивают. Тяжело мне, Степаныч.

– Ты сам мечтал о должности губернатора. Тебя никто на нее не тянул. Убеждал нас, что у тебя хватит воли в наших интересах управлять регионом. Сейчас же прослушивания не опасайся, программа «Скайп» защищена от нее супернадежно. Кроме того, она у меня еще специальной техникой дополнительно застрахована.

– Мне мешают! Есть несколько типов из старой команды, саботирующих наши общие планы. Например, увеличить квоты на вылов краба. Казалось бы, простой вопрос для моей должности. Да что, мне самому не хочется заработать? Но нет! Нестеров не дает, а он контролирует и у нас, и в Москве этот вопрос. Что с ним делать, просто не знаю. Жду вашего совета!

– Валить его надо! – решительно выкрикнул Борис Борисович. – Если с ним невозможно договориться, надо валить. Как курильского губернатора на Арбате в две тысячи четвертом. Ничего другого еще не придумано: всех, кто создает нам проблемы, необходимо отправлять на тот свет. В этом вопросе у нас должен быть единый подход.

– У меня в области таких людей нет! – испуганно предупредил губернатор.

– Я пришлю. С вами свяжется Авеков, – заявил Пустынь. – Надо с ним поработать. Он профессионал, прекрасные рекомендации.

– Зачем Авекову выходить на Трепова? – злобно крикнул Гусятников. – Пусть работает в автономном режиме, если понимает дело. Лишние контакты его группы с Треповым нам не нужны.

– А кто его станет прикрывать? – удивился Борис Борисович. Они же прибудут в совершенно незнакомый край. Тут своих команд предостаточно. – В этот момент девица нежно обняла его.

– Деньги! Деньги! В нашей жизни самое надежное прикрытие деньги! Что, тебе эта истина еще неизвестна? Я вам постоянно твержу, лучшая защита от всех напастей – наличный капитал. Покупайте людей, давайте бешеные гонорары силовикам, угощайте деньгами шавок – тогда вы достигнете стабильности. Кстати, Боря, убери девку, – потребовал Гусятников. – Ты же знаком с правилами – никаких посторонних во время деловых бесед.

– Она безвредна, Степаныч. Глухонемая! С такими никаких хлопот. Не знает ни моего имени, ни чем я занимаюсь, ни номера моего счета в банке, – усмехнулся Пустынь. – Женщина-подушка, женщина—одеяло, женщина—кровать, женщина-матрас, женщина-секс. Увлекательная связь: что бы ты ни делал, ей все нравится. Могу порекомендовать, у нее много симпатичных подружек! Что касается Нестерова, одно ваше слово…

– Прав, Степаныч, зачем меня знакомить с исполнителем? Или как его там, с Авековым? – не очень уверенно заявил Леонид Захарович. – Это лишний повод опасаться компромата, а я и так со всех сторон обложен. Мне для пользы дела надо находиться в стороне от криминала.

– Решайте между собой, информируйте нас, но бизнес должен давать дивиденды! Сверхдоходы! Слышишь, Трепов! – вскричал Иван Степанович в негодовании.

– Да… – слабым голосом отозвался Леонид Захарович.

– Что тебе мешает аккумулировать в моем банке весь бюджет области и федеральные трансферты? – вопрос господина Крапивина звучал как обвинение. – Все финансовые ресурсы растащили сейчас по десяткам банков. Когда наведешь порядок? Эй, губернатор, слышишь, когда начнешь на нас работать? Не пять минут в день, а двадцать четыре часа? И так каждый день, все четыре года.

– Да, Леня, что или кто тебе мешает решить этот наиглавнейший вопрос? – наступал Иван Степанович. Было видно, что он кипит от злости.

– Вы думаете, прежняя команда сдается без боя? Финансами тут заправляет Синельников. Опытнейший мерзавец. Ни один рубль из его рук не ускользает. Уволить с работы я его не могу, он номенклатура центра. Оборвать связи тоже сил не хватает – он оброс такой паутиной, что меня самого дрожь берет. Приходится считаться. Помогайте!

– Какая проблема, уволим в Москве. Из какого он ведомства? – раздраженно выкрикнул Крапивин. – Я не могу ждать какого-то Синельникова, тем более из вашей провинциальной К – кии. Мне нужны деньги, много денег.

– Раньше работал в казначействе. Теперь в службе федерального имущества, но все концы замыкаются на нем. – Трепов нервничал и грыз ногти.

– Леня, ты слабак. Обо всех трудностях надо тут же докладывать, – Иван Степанович чувствовал, что в нем закипает бешенство. – Такие вопросы решаются на месте. Пару месяцев назад ты представлялся мне более решительным. Поставь задачу Крапивину, он ее решит. Если не сможет, подключай Бориса Борисовича, я всегда рядом…

– Что нам даст его увольнение? Он повязан со всеми на месте! – подавленно произнес Леонид Захарович. – Отстранение Синельникова от должности не поможет консолидировать в наших руках все финансы области. Тут должна быть другая комбинация.

– У тебя есть идея, как решить эту проблему? Ведь так дальше нельзя! Время деньги! – гневно бросил Крапивин.

– Нет! Ломаю голову, только ничего на ум не приходит! – жалобно развел руками Трепов.

– Выходит, есть лишь один выход: устранить его? – в задумчивости произнес Крапивин.

– Поторапливайтесь. Даю вам неделю! Помните, говорю опять и опять: безопаснее всего использовать деньги. Гусятников пристально взглянул на губернатора. – Ты хоть понимаешь, что страшно виноват перед своими спонсорами?

Леонид Захарович видел, что Гусятников презирает его. Он совсем обмяк и растерялся.

– Именно так! Так! – подхватил Кайраканов. – Мы недовольны. Требуем смелых, радикальных действий.

– А у тебя как дела, Кайраканов? Давно тебя не слышал – думаю, спрятался, значит, все хорошо, бизнес расцветает.

– Не двигаемся, стоим на месте. Закупили новейшее оборудование, наняли экспертов и специалистов высокого класса, раздали деньги, а природнадзор не подписывает документы, – развел руками Кайраканов. – Леонид Захарыч, состоялся у вас разговор с главным природнадзорщиком? Нам необходимо знать, уйдет он по-хорошему или надо применить силу?

– Иван Степанович, а, Иван Степанович, – взмолился губернатор. – Все эти люди сидят на московских ведомственных крючках. Мне с ними трудно, они мне не подчиняются. А этот тип из Природнадзора на мои требования, приглашения, просьбы явиться на разговор, для знакомства, даже не отвечает. Все нити бизнеса в столице. Если меня федеральным министром сделать, я бы больше пользы принес. Губернатор нынче в России – тьфу! Тьфу! Мыльный пузырь! Пустой газовый баллон! Режиссеры нашей экономики восседают в столице! – печально закончил он.

– Я прихожу к выводу, что в К-кию необходимо в самое ближайшее время послать специальную команду, – в негодовании бросил Крапивин. – Добровольно от денег никто никогда не отказывался. Надо готовиться к войне! Для расчистки площадки К—кии нам понадобится два-три месяца. Но мероприятия должны быть жесткими и продуманными. Составьте списки, Трепов. Как будем оплачивать работу, господа?

– Из общака! – твердо сказал Пустынь. – Эти вопросы касаются всех. Какой бизнес ни возьми, везде буксуем. Надо опять собирать общую кассу.

– Но я, например, всем доволен! – ухмыльнулся Басов. – Зачем мне сбрасываться? Я уже вернул вложения и сейчас наслаждаюсь доходами. У меня на дороге никто не стоит.

– Я против насилия. А для любви всегда есть место. Предпочитаю все дела решать полюбовно! – без выражения, как-то даже нехотя, заявил Чертков.

– Но моему-то проекту никто не должен мешать. Питьевая вода – не тема российского бизнеса на Дальнем Востоке! Здесь конкурентов быть не может, а я все стою! – Бешенцев говорил злобно и насмешливо. – Мне-то кто мешает? Согласие глав соседних областей я предоставил, с Природнадзором договорился, от китайцев бумаги получил, инвестиционный пакет сформирован, проект утвержден. Что вам еще нужно, господин Трепов? Ведь все формальности соблюдены, и, казалось, пора строить, прокладывать трубопровод. Ничуть не бывало. Стоим!

– А Птицын? Вы с ним не договорились…

– Кто такой? – гневно выкрикнул Крапивин?

– Глава местного криминалитета… – губернатор жалобно взглянул на коллег.

– На нож его! – сквозь зубы процедил Бешенцев.

– Я говорю, в регион надо посылать команду! Господа, это война! – полные щеки господина Пустыня налились кровью.

– Согласен! – прокричал Крапивин.

– Должны быть отчаянные молодцы. Здесь своих отмороженных команд, видимо, предостаточно, – оскалив зубы, произнес Борис Борисович.

– Нельзя же треть области перебить, чтобы наладить собственный бизнес! – озираясь на коллег, заметил Бутов. – Я человек торговый, мне надо скупить морские порты. Если губернатор поможет, я готов со всеми делиться. А оружие не моя стихия. Если в каждого стрелять, кто на пути стоит, мы сами очень быстро станем жертвами.

– Кто запретил? Я спрашиваю: кто запретил? – выкрикнул Бешенцев. – Во всех регионах аналогичная ситуация. Кто не согласен с нашей технологией предпринимательства, убирайтесь в Ниццу. Оставляйте бизнес в наших руках и ищите себя на Лазурном берегу. Я уверен: в России нет места тщедушным типам. Поэтому сюда валят эшелоны дерзких, а эмигрируют десятки тысяч женоподобных. Здесь и кулак, и курок всегда должны быть наготове. Так повелось с самых седых времен, так останется во все времена. Я готов к войне. Птицын, Нестеров, Синельников, третий, десятый – необходимо дотянуться до каждого, мешающего нам жить. Ведь путепровод артезианской воды в Китай – это не только деньги, доходы, кадры, ноу хау, это моя жизнь! А за нее я хочу, я стану бороться. И не просто словом и кулаками, но и оружием. А как иначе? Капитализм пришел в Россию не для того, чтобы нам переезжать в Америку. А чтобы через муки, борьбу, террор поднять экономику, чтобы мне, моим детям, вам, всей стране разбогатеть. Хватит! Мы две трети века завидовали иностранцам. Теперь пришло наше время. Пусть удивляются моему мужеству, жестокости, смекалке, радикализму, капиталу. Я хочу быть сильным, хочу вас видеть сильными, чтобы России стала великой. А эти пацифистские разговорчики, пораженческое настроение, «ой-ай, как это можно», не трогают мое сердце. В отсутствие судебной системы повсеместно должен царить самосуд. Я за него голосую, я его приверженец. А мои дети или внуки пусть укорят меня и нынешнее поколение вообще. Но страна, кланы, отрасли уже состоятся. И мы опять станем впереди планеты всей! Разве не эта великая цель оправдывает нашу алчную агрессивность? Да, я терпелив, но, когда терпение лопается, не опускаю руки, не иду в церковь за подаянием, не кляну свою судьбу, а поднимаюсь на борьбу и прощаю себе и моим боевым друзьям буквально все мерзости. Бутов не желает проявлять жестокость – езжай в Ниццу, Бутов, в Канны, голубчик, обогащайся на фондовом рынке. Снимай телок на Английской набережной или выписывай их по каталогу господина Понсена. Сегодня российскому бизнесу нужны не просто предприниматели, но бизнесмены-бойцы, деловые люди-камикадзе, фирмачи сорви голова. Ведь бизнес – это ничто иное как самая настоящая агрессия, беспощадность, тотальная ненависть к конкурентам, к чиновникам и бандитам, мешающим развитию твоего дела. А как ты хочешь подняться сам? Поднять друга? Поднять семью? Поднять Россию? Без стрельбы тут не обойтись! В этом деле нет и не может быть никакой честной игры, никакой законодательной или нравственной базы. Я нравственен только перед своими партнерами, друзьями, но другие для меня – это волки, шакалы. Поэтому я всегда готов открывать по ним стрельбу, взрывать их логово, травить их выводки, пускать петуха на их норы, размазывая по стенке ваши христианские и общечеловеческие ценности. Что они мне, если я го-ло-ден? Если мне хо-ло-дно? Если я нес-час-тен? Так что, Бутов, ты упал в моих глазах. Я тебе не верю, и это чувство никогда меня не покинет. Он желает купить порты К—кии? Ах-ах, какое благородное дело! Чтобы три из четырех портов закрыть, пять тысяч рабочих уволить, лишить их куска хлеба, пенсий медицинской страховки? Ах-ах, как милосердно! Какое богоугодное дело! У тебя в кармане тот же свод законов, что и у нас. Из пяти тысяч безработных по твоей милости сколько решатся на самоубийство? А сколько пойдут грабить и убивать других? В твоих намерениях больше зла, больше ненависти, чем в наших поступках. Господа, я, Бешенцев, предлагаю общаком оплатить работу нашей санитарной бригады, которой поручается вычистить площадку для свободного бизнеса в К-кии. Пусть не удивляются некоторые, у нас тоже есть ростки демократии: кто платить не желает, тот в этой чудесной жизни остается один на один с приключениями. Итак, господа, голосуем: кто платит – молчит, кто отказывается от общака, подает голос! Пое-ха-ли! Странная тишина. Где же протестанты? Что, их нет? Одумались? О, кей! Борис Борисович, вызывай людей. Срочно. Пусть заказывают самолет и в полном снаряжении прямо в К—кию. Информацию о лицах, нам неугодных передаст им референт главы области. Зачем мы ему платим тридцать тысяч долларов в месяц? Чтобы он лежал на дне? Да и ты Трепов! Если и дальше будешь таким мямлей, сам попадешь под заказ. С такой силой за спиной ведешь себя как ягненок, как последний трус. Хотя твой счет на Соломоновых островах ежемесячно растет на миллион долларов. От этого у тебя никакого испуга, миллионы не вызывают у тебя презрения или опасности, – Бешенцев окинул губернатора таким уничтожающим взглядом, что тот затрясся.

– Я готов к смерти, я ожидаю ее каждую секунду и потому разучился бояться. Ведь смерть и безволие в российском бизнеса идут рука об руку. А ты? Ты-то? Готов кресло главы субъекта федерации поменять на сосновые доски гроба? Как, а? Ты же не загнанный метрдотель, не забитый сирота или оплеванный призывниками прапорщик, ты первое лицо области, губернатор! Боишься? Конечно, боишься! Если уже сейчас дрожишь! А коли боишься, то ничего другого не остается: действуй! Смело и решительно!

Тут от невыносимого стыда нервный кризис губернатора усугубился. Глава К-кии заплакал. Первый всхлип сменился горьким рыданием.

Господин Гусятников наблюдал за происходящим без удивления: «Устал я, смертельно устал. Надоела мне вся эта мелкотравчатая суета. Конца ей не видно! Целые дни одно и то же! Словно замедленный марш по пустыне! Почему я согласился совещаться с ними? Что подсказало мне такой бред? Подсознание? Или совесть? Ведь я был инициатором сбора средств, ушедших на назначение Трепова. Поручил бы это довольно скучное дело Лапскому. Деньги мне больше не нужны. Я о них уже давно перестал думать. Куда их столько? Чужая кровь тоже не вызывает восторгов. По какой причине все это мне наскучило? Старею или поумнел? Раньше было иначе. Порой даже восторг испытывал. А сейчас? Послушаешь, у каждого своя правда, и вроде бы настоящая, но подумаешь – все это бестолковая, непреходящая муть. Тысячелетия живет с этим багажом человек. Бежать от него совершенно некуда! Но что еще другое можно найти в этой бессмысленной жизни?» Презрительная усмешка застыла на лице Иван Степановича.

– Позвольте узнать, господа, а кто же мешает нам скупить порты? – воспользовавшись короткой паузой, влез Бутов.

– Кого спрашиваешь? Видишь, губернатор печалится! И по делу печалится! – рявкнул Крапивин. – Надо заканчивать. А то начинаем повторяться. Леонид Захарыч даст поручение своему высокооплачиваемому референту, тот составит списки, а люди Бориса Борисовича займутся неугодными. Я вас правильно понял, Трепов? К такому выводу вы пришли?

– Да, кх-кх, да, я все сделаю, кх-кх, по вашей рекомендации.

– Прошу тебя не называть этих людей моими! – бросил Пустынь. – Они сами по себе – выполняют поручения за наши деньги.

– Понял, понял. Ты уверен, что их не перекупят? Такая публика слишком меркантильна! Об этом тоже надо подумать. Здесь ставки столичные, за десятку никого не купишь.

– Их семьи под нашим контролем! Это аргумент первый. Второй – мы прекрасно платим. Третий – они подотчетны еще более мощной питерской структуре. Так что такое никогда не произойдет.

– Отлично! Теперь хочу напомнить губернатору о другом. Думаю, он не забыл: мы определили ровно неделю на то, чтобы взять все финансы области под свой контроль, – настойчиво продолжал Крапивин. – Буду ежедневно напоминать ему об этом. Практика нашего так называемого сотрудничества подсказывает, что без подсказки ничего не произойдет.

– Господа, с надеждой на ваши мудрые решения и согласованность я выключаюсь, – приятельским тоном заметил Гусятников. – Прощайте! Ждут срочные дела. Надо торопиться. Буду рад нашим общим успехам. Трепов, торопись выпрямить ситуацию в регионе, дай насладиться спонсорам бурным потоком капитала, тогда будем думать о кресле федерального министра. В столицу переводят сильных, проверенных людей. Всем пока!

Он щелкнул курсором по красному кружку и вышел из программы «Скайп». Для других участников конференция продолжалась.

Выключив компьютер, Иван Степанович вольготно разместился на широченном диване, укрылся верблюжьим пледом, приглушил свет, бросил на язык мятную конфетку и, уставившись на огонь камина, загрустил. «В последнее время я почти всем недоволен, – думал он. И собственной персоной, и окружением. Вроде без человека рядом иногда даже тошно, только надо, чтобы он непременно молчал. Немая дама у Пустыня? Видимо, и он к этой идее пришел. Рядом с сильный человеком должны быть молчуны. Ведь что бы они ни говорили, все как-то совсем не то, все меня раздражает, настораживает, возмущает. Если без них грустно, а с ними гадко, то существует один выход – они должны постоянно молчать. Никогда не открывать рот. Да и мне с ними совершенно не о чем говорить. Я всегда говорю с ними через силу, по какой-то обязанности, а не по своей воле. Я же никогда ничего нейтрального, простого, человеческого не скажу. Ну, допустим: «Как дела, Лукич?» Или: «Сегодня неплохая погода!» Или: «Хорошо играл „Локомотив!“ Или: „Наш президент непонятный малый!“ Или: „А эта девица ничего…“ Если я и общаюсь с ними, то, как правило, чтобы поиздеваться, поиронизировать, насмеяться, съязвить. Другое-то в голову совершенно ничего не лезет, разве что техническое: «Лапский, сделай то или пойди туда… принеси… приготовь… покажи…». Ведь я живу лишь сам в себе, никто не представляет, что происходит в моей голове. Что же они знают обо мне? Каждый что-то сам придумывает! Бессовестный предприниматель! Коррумпированный злодей! Олигарх, душегуб, вероломный спрут, опаснейший шизоид, мафиози, отъявленный капиталист, живодер, насильник! Что из этого перечня правда? Я могу только развести руками: и все, и ничего! Не знаю! Я сам себя еще не понял! Знаю лишь, что если раньше я сам себе вполне нравился, то теперь это единственное удовольствие – наблюдать за собственной персоной – тоже исчезает. И не по капле, не по чуть-чуть, а быстро, энергично, с напором. Вон давеча в «Римушкине» зеркало оплевал с такой злостью, что без пескоструйной машины «Кархер» его не очистить. Но почему же я его с невероятным гнусным рвением загадил? Все просто! Физиономия не кого-нибудь, а своя, собственная, вызвала жесточайшее неприятие. Тут неизвестно почему мне на ум пришел отставной офицер, растерзанный Григорием Ильичем. Впрочем, я сразу вспомнил, что этот вопрос не раз себе задавал: а смог бы я так убить? Или вообще прибить кого-то? Конечно, убийство – простое деяние, и прежде всего чисто человеческое. Зверь убивает по инстинкту, а человек сознательно, значит, убийство весьма характерно для человеческой природы. Так вот, этот вопрос опять начал занимать меня. Смогу ли я вообще убить? В этом вопросе скрывается что-то таинственное, сокровенное. Если многие могут, если даже известные и талантливые люди совершают убийства? А я? Смогу ли? Но не просто убить из-за угла, а смотря жертве в глаза? Убить с холодностью хорошо воспитанного мужчины, с чувством, восторженно, как Григорий Ильич? Но кого? Женщину? Ребенка? Мужика? Без какой бы то ни было причины? Подойти, улыбнуться, посмотреть в глаза, сказать: «Прощай, друг!» – и дать камнем в висок? Или даже поговорить, спросить, не желает ли он быть убитым? Может, он сам мечтает об этом? Такие случаи широко известны. В Германии один тип даже в Интернете страничку повесил, что, дескать, мечтаю быть по частям убитым и съеденным! И ведь без труда нашел охотника. Который стал-таки частями его поедать! Но если решаться на такое, то надо совершать убийство вопреки желанию жертвы. Чтобы она рыдала, ползала в ногах, просила оставить ее в живых, а внутри меня борьба бы шла: убить или нет? Это-то увлекательно! Об этом не только я, видимо, раздумываю. Не просто дать по голове, а сопереживать с жертвой ее муки, отзываться на рыдания, мольбу. Самому брызнуть слезой и именно в этот момент дать камнем прямо в висок, чтобы сразу или даже лучше не сразу… Чтобы она помучилась, бессвязно просила о пощаде, о помощи, о карете скорой. А я стою над ней и решаю: добить или нет? Такой момент должен вызывать божественные чувства. Мы оба плачем, но его плач полон унижения и горечи, а мой – торжества и величия: он просит оставить его в живых, а я отказываю с полным убеждением, что мной получено такое сакральное право. Чем больше жертва просит о пощаде, тем холодней становится мое сердце, крепче дух. Что напишут газеты? Насильник убил слабую женщину! Видимо, больной! Ребенка? Ну, кто возьмет на себя смелость утверждать, что он не вырастет в Чикатило? Может, все же ребенка? Ведь все будущие пороки человека как раз в нем и сидят, глубоко коренятся. Они – бесы под маской невинности, под личиной ангелов. А что вырастает из этих ангелов, известно: проводники всей человеческой мерзости. Что, Чикатило не был ребенком? Или тот немец, уплетавший свою жертву? Но, может, все же найти крепкого мужика, атлета? Тогда в хрониках отметят, что жалкий мужичок прибил громилу камнем в висок. Помнится, в Питере двухметровый боксер дал по морде жалкому старикашке-гардеробщику, так тот просто чудом не окочурился. А почему нельзя наоборот? Мне самому дать камнем боксеру в висок? Ну не обязательно боксеру, а крупному мужчине. Именно в висок! Чтобы пена на губах выступила! Да, здорово! Все же интересно, что во мне победит: инстинкт или разум. По быстроте реакции инстинкт превосходит разум, но как поведет он себя в момент убийства? Что даст зеленый свет, а что красный? Что станет останавливать, а что подталкивать? Надо быстрее выскочить в город и найти жертву. Чтобы прежде всего как следует узнать самого себя! И только потом основательно подумать, как жить дальше». После этих раздумий Иван Степанович буквально спрыгнул с дивана и начал спешно одеваться.

Тверская утопала в огнях. Приезжие щеголи и провинциальные красотки сновали по тротуарам. Столичные пижоны на сверкающих автомобилях медленно тащились кто вверх к Белорусскому вокзалу, кто вниз, к Телеграфу, высматривая среди пешеходов подружек на вечер. «Подвезти?» «Садись, покатаю! Куда ты, пешком?» «Поедем в коктейль-бар „Адриано!“ „Я тебе всю Москву покажу, девушка! Залезай! Быстрее!“ Такие призывы доносились из автомобилей. На Ивана Степановича ничто, кроме крупных человеческих особей мужского пола, не интересовало. Как только он замечал в толпе фигуру выше среднего роста, тут же ускорял шаг и уже осматривал предполагаемую жертву более внимательно. Вот один – высокий, сутулый блондин, но голова какая-то маленькая, волосы свисают до плеч. „Можно не промахнуться, – испуганно подумал Иван Степанович. – Надо же бить в висок, а не просто в голову. Но как попасть? Да еще подпрыгнуть придется. В нем под два метра“. Гримаса разочарования пробежала по его лицу. „А этот? – переключил он мысли на другого кандидата на тот свет. – Этот мощнее в теле, но ниже ростом. Около метра девяносто. Голова бритая, в огнях блестит, как столовое серебро, крупная. Можно так треснуть, что развалится“. Тут он поймал себя на мысли, что бить-то ему совершенно нечем. В руках пусто. Надо срочно найти подходящий камень. Но где? На Тверской? Перед гостиницей „Мэриотт“? Немыслимо. Здесь каждый метр прощупан милицией. Он решил свернуть налево, на стройплощадку снесенной гостиницы „Минск“. Стали попадаться строительные камни, кирпичи, арматура, однако нужного предмета не находилось. Нервы Ивана Степановича напряглись до предела. „Хочется именно камнем! – шептал он себе под нос. – Камнем в висок. Чтобы на губах пена выступила! А он еще в сознании, спрашивает: „За что?“ А я отвечаю: „Как за что? Проверяю себя на отсутствие человечности!“ И второй раз бац! Бац! – Кривя физиономию, словно полоумный, невменяемый, воспалял он себя жуткой картиной. Тут Иван Степанович наткнулся на камень и обрадовался. Однако когда попробовал взять его, то увидел, что булыжник не только в одну руку не умещается, но и обеими его трудно охватить. „Вот сволочь!“ – выругался Гусятников. Наконец он нашел что-то подходящее. Это оказался обрубок базальта, которым мостят улицы. Камень с острыми краями. Как ни держи его, острый конец выпирал. «Ничего не поделаешь, надо бить сверху вниз, – мелькало у Гусятникова в голове, – да и нельзя по-другому. Только сверху вниз. Прямо в висок! А если застрянет? Ведь острый, сволочь! А жертва с камнем в виске побежит просить о помощи? За ним мне не угнаться! И никакого ожидаемого эффекта я не достигну. Мне-то необходимо себя проверить. Поэтому надо сгладить острый угол. Да-да, срочно сделать его тупым. Чтобы он не застрял в голове! А то скандал да и только! Бегущий мужик с камнем в виске?“