Текст книги "Зубы дракона"

3. Хищники города Петра

Как это всегда бывает в Петербурге, перед Новым годом столбик термометра поднялся до ноля и расположился там уверенно и надолго. Могучие белые сугробы поползли слякотью, под колеса хлынула грязная жижа. Даже минутная поездка по городу превращала машину в огромный шмат серой мерзости. И хотя отмывать микроавтобус каждый день было столь же эффективным делом, как и закатывать на гору сизифов камень, но и поставить в гараж замызганный «Раф» рука не поднималась.

Поэтому, подъехав к воротам каретной, я закатал рукава, набрал ведро воды, взял в руки тряпку и принялся натирать бока своему тарантасу.

– И не лень тебе дурью маяться? – задал вполне резонный вопрос невесть откуда взявшийся Гриша Капелевич.

– Привет, – проигнорировал я риторический вопрос. – Что-то тебя давно не видно было. Как дела?

– Как обычно. Жалуются все. Кому протезы десны натирают, у кого жевательная резинка к зубам липнет. Делать старым больше нечего. Рекламы «Дирола» насмотрелись, теперь зубы берегут. Вставные. Одна замухрыка семидесяти лет три раза челюсть переделывать заставила. На третий раз притащила фотографию времен сорок пятого. «Такие – говорит, – хочу, как раньше были!», и пальцем в фотку тычет. Снимок размером с паспорт, а она там третья в пятнадцатом ряду. Ну, я ей и сделал. Красно-бурые, с витыми клыками сантиметров пяти длиною. Бабка пасть закрыла, а они торчат, как бивни мамонта. Граф Дракула сдох бы от зависти. А она, карга старая, главврачихе нажаловалась. Галина Павловна говорит: «Премии я тебя лишить теперь не могу, и так не платят, но ты все равно дурак…»

– Гриша, – засмеялся я. – Теперь я понимаю, чего тебя гонят отовсюду. С твоим характером только палачем работать можно. Там клиенты жалуются крайне редко.

– Ничего, Игорек. Скоро у меня новокаин кончится, тогда я прямо здесь хорошим палачем стану. Ты смотрю, тоже на собрание не пошел?

– Какое собрание?

– Профсоюзное. Нашего директора председателем профкома выбираем.

– Как директора? Он же ворюга!

– Правильно. Вот и я не пошел. Не хочу за этого бандита голосовать.

– Ты идиот, Гриша! – взорвался я от возмущения. – Если никто из честных людей голосовать не станет, тогда нами всю жизнь ворье править станет! А ну, пошли! Где это чертово сборище?

Вломились мы на собрание весьма вовремя: наш драгоценный завхоз Терентий Палыч уже собрался подводить итоги.

– По одному голосовать будем, или сразу за всех? Кто за то, чтобы Сергея Михайловича выбрать председателем профкома, а Наталию Викторовну его заместителем прошу…

– Какое прошу! – заорал я, ломясь к столу, украшенному пустым графином и двумя стаканами. – Люди, вы что, с ума сбрендили?! Волка ставите овец сторожить!

– Ты чего хулиганишь! – вскочил со своего места директор. – Тебе никто слова не давал!

– А я и не спрашивал. Здесь профсоюзное собрание, а не производственная планерка, – отрезал я и повернулся к залу. – Братцы! Советские законы еще никто не отменял, и профком может очень много. Вам нравится месяцами лапу сосать? А ведь за нарушение трудового договора и невыплату зарплаты профком имеет право директора уволить. И вы хотите его выбрать? Думаете, он сам себя наказывать станет?!

– Так ты что, себя в председатели хочешь? – крикнула от стены Нинка из столовой второго этажа.

– Ну почему сразу меня? – действительно, и чего это я должен за всех отдуваться? Можно предложить… Я обвел зал глазами. Кого? Нянечек и медсестер, основные достоинства которых нежность, доброта и терпение? Галину Павловну, которая только плачет, когда ее обманывают? Гришу, способного утопить в стакане любую проблему? Кто здесь может стать председателем и не испугается нашего приблатненого директора? Кто? Кто… В этом зале находился только один человек, в чьей честности и способности постоять за себя я был уверен целиком и полностью: – А почему бы и нет? Давайте меня!

– Народ, – громко объявил я, обращаясь сразу ко всем. – Вы меня знаете уже давно. Предлагаю выбрать председателем профкома меня! И тогда, клянусь главбухом, если зарплату задержат еще хоть один раз, я добьюсь увольнения нашего директора.

– Чего это ты мною клянешься?! – визгнула Наталия Викторовна.

– А потому, что если директора уволить не получится, то уж ревизию из Комитета по Здравоохранению вытрясти всяко можно. Догадываетесь, чем это для вас кончится?

В первом ряду кто-то засмеялся.

– Ты не можешь сам себя выдвигать! – заволновался завхоз.

– Почему?.. – начал было возмущаться я, но тут сзади выглянул Гриша и внятно сообщил:

– Если он сам не может, тогда я его выдвигаю.

– Теперь все в порядке, Терентий Палыч, – не без злорадства улыбнулся я, и продолжил: – В качестве заместителя предлагаю нашего гравврача Серегину Галину Павловну.

– Нет, я не буду, – замахала она руками.

– Будете. Проблемы медперсонала вам известны лучше, чем кому бы то ни было, а решать вопросы с директором я стану сам. Опыт общения у нас уже есть. Правда, Сергей Михайлович?

Директор промолчал, но лицо его быстро налилось кровью.

– Так что, голосуем?

– Нет, это неправильно! – вскочил завхоз. – Вы нарушаете правила ведения собрания.

– Палыч, перестань, – махнул на него Капелевич. – Ты что, решил закрыть своей грудью директорскую задницу? Давай так: мы сейчас проголосуем, а ты потом оформишь все по правилам. Заметано? Тогда голосуем. Кто за то, чтобы председателем профкома выбрать Игоря Сомова?

И увидев, как в зале вырос целый лес рук, я, к своему собственному удивлению, испытал чувство огромнейшего восторга. Победа!

– Ты совершил очень большую ошибку, Игорь, – тихо прошипел за спиной Сергей Михайлович.

– Помнится, один раз я уже слышал эти слова… – саркастически ухмыльнулся я.

– …но ничего не понял, – многозначительно закончил мою фразу директор.

Что может означать подобное напутствие в устах Сергей Михайловича я имел возможность убедиться на своей шкуре, а потому вечером, по дороге домой, был весьма внимателен к окружающим.

В тот вечер ничего не произошло, но на протяжении последующих трех дней рядом постоянно ощущалось постороннее присутствие. Увы, Штирлиц из меня никудышный, и засечь «хвоста» не удалось, но зубы… мои милые зубки постоянно чуяли рядом враждебное дыхание. За мной следили постоянно: встречал ли я свою Ирину в метро, заходил с ней в мороженицу, гулял по парку, сидел в кино – рядом постоянно находились невидимые внимательные глаза. Спасибо, хоть жучков дома не поставили…

На работе эти три дня также оказались полны сюрпризов: принимая дела, я с большим удивлением узнал, что «Фонд социального страхования» продолжает благополучно существовать и даже выделяет деньги работягам для поправки здоровья. И даже у нас, в вечно нищем доме для престарелых, двое «хворых» получили путевки – главбух лечила заплывшие жиром внутренние органы на Мертвом море, а завхоз грел свой радикулит в Карловых Варах. Профсоюзная касса тоже исправно трудилась для людей – Сергей Михайлович получил оплаченную путевку на Канарские острова.

Кстати, директор наш садиться в мой «Раф» теперь брезговал, и стал приезжать на своей личной машине. Это был новенький «Шевроле» цвета мокрого асфальта. Вот вам и руководитель занюханного интерната!

Но у меня даже без Сергей Михайловича разъездов хватало, а потому с бумагами удалось разобраться только на третий день. К этому моменту Терентий Палыч исхитрился сесть на больничный, Наталия Викторовна взяла отпуск за свой счет, а директор постоянно оказывался невероятно занят… Удивительное единодушие!

Кончилось дело тем, что я пригрозил Сергей Михайловичу отправить документы прямо Корюкину. Поймать директора удалось во дворе, когда он в очередной раз собрался уматывать на своем клиноподобном американском авто.

– Завтра, завтра поговорим, Игорь. Прямо с утра. И еще… – он заглушил машину, вышел, открыл багажник и кивнул на большой фанерный ящик. – Сегодня сдашь его в восемь вечера на Московскую товарную. В конце концов, это твоя работа, а не моя. Забирай. Сейчас накладную принесу.

От начальника за версту разило нервозностью и страхом. Это мои зубки чуяли абсолютно точно. Похоже, он собирался сделать «ответный ход». Вот только какой? Если «боевые действия» начались (а именно так, судя по испугу Сергей Михайловича, дело и обстоит), то ящик таит в себе опасность. Какую? Либо там лежит пара килограммов динамита, либо меня рассчитывают задержать на работе и затем отловить на темной безлюдной улице. Бомба маловероятна – в конце концов Сергей Михайлович отнюдь не ирландский террорист. А вот второй вариант…

В первое мгновение появилось трусливое желание просто остаться ночевать в гараже – пересидеть в норке, радуясь своей хитрости – появилось, и пропало. Разве можно победить, прячась, как червяк под трухлявой доской? Нет, я пойду… Они хотят устроить мне сюрприз. Но вот только не знают, с кем имеют дело… и в зубах застучал привычный теплый пульс.

Но вот кому совершенно незачем попадать в эту свару, так это Иришке! А потому я заехал к ней на работу, (в сберкассе она работает, на Моховой) сказал, что задержусь, оставил ключи от квартиры и попросил подождать меня дома. Возможно, это было несколько нахально, но предложить не встречаться сегодня вообще – язык не повернулся.

– Ты только не очень поздно приходи, – попросила она, без возражений прибрав ключи, и чмокнула меня в щеку. Семейная идиллия, да и только! Под любопытными взглядами девиц за стеклянными загородками я притянул ее к себе и крепко поцеловал в губы.

– До вечера.

Затем мой путь лежал к Московскому вокзалу. Если у Сергей Михайловича внезапно прорезался талант пиротехника, то время взрыва наверняка подгадано тому времени, когда я совершенно точно буду в машине – к моменту погрузки. То есть к восьми часам. А значит, где-то от половины восьмого до половины девятого мне лучше погулять вдалеке.

На стоянку перед воротами Московской товарной я заехал примерно в шесть, запер микроавтобус и отправился изучать достопримечательности Александро-Невской лавры. Долго шлялся там между крестами, поводя ушами, как застоявшийся конь и вздрагивая от каждого стука, пока наконец терпение не кончилось. В двадцать часов восемнадцать минут я, чувствуя как под левой лопаткой разливается холодок, завел машину и въехал в ворота. А через пять минут выпорхнул как на крыльях целый и невредимый – мой небольшой ящичек закинули в вагон без очереди.

В девять часов вечера я загнал машину в каретную и закрыл ворота.

Здесь начали одолевать мысли связанные с предстоящим «свиданием». В прошлый раз меня ждало двое салажат… А кто будет на этот раз? И сколько? А зубы мои – оружие одноразовое.

Наше любимое государство относится к своим гражданам точно так же, как властители Небесного Города к рабам или как мясники к баранам. То есть, иметь оружие нам запрещено. Возможно, это и правильно: зачем баранам оружие? Вдруг они на бойню идти не захотят? Но вот мне сегодня жертвенным барашком становиться как-то не хотелось…

Потратив несколько минут, я нашел в верхнем ящике верстака нож, оставшийся еще от прежнего хозяина гаража. Грязный, короткий – в длину от силы треть ольхона – но еще острый и с лезвием достаточно толстым, чтобы не согнуться и не сломаться от первого же удара. Это, конечно, не пулемет, но уверенности в себе добавляет.

Свернув из обрывка старой рубашки жгут, я засунул его в горловину бака и вытянул уже пропитанный бензином. Тщательно смыл грязь со своей находки, потом насухо протер чистой ветошью. При этом в голову пришла мысль, что никаких отпечатков на ноже не осталось. Мысль весьма своевременная – зачем мне, если что, милиции свои «пальчики» оставлять? Она ведь не будет разбирать, кто прав, кто виноват. Посадит к себе в кузовок лет на пятнадцать – и вся справедливость. А потому нож я осторожно завернул в газетный рулон и опустил во внутренний карман куртки (рукоять доставала до ключицы, но куртку особо не оттопыривала). Потом взял из шкафа пару хирургических перчаток, натянул на руки. Выклянчил их еще летом у Гришы Капелевича, хотел при ремонте машины пользоваться – зачем руки зря пачкать? Да все жалел как-то. Вот и пригодились. Поверх резиновых перчаток одел свои обычные, кожаные.

Вроде бы готов… Внезапно зачесались пятки. Нервы… Я погасил свет и запер за собой дверь.

– Это ты, Сомов? – встрепенулась тетя Клава у входной двери. – Где ты шляешься? Директор уже два раза звонил!

«Значит, ждут» – по телу пополз легкий мандраж. Но я бодро улыбнулся и непринужденно махнул рукой.

– За посылку он боится. Будет искать: скажите, что все в порядке. Груз сдал. Ушел домой. До завтра, тетя Клава. Пока.

Ночной морозец прихватил лужи, истребив на корню всякую грязь. Сугробы высились обледенелыми глыбами. И никого. Только пара собачников у самого ТЮЗа. Это не страшно, собаки уже давно меня за версту обходят. Натужно загудел на Загородном проспекте троллейбус, послышались возмущенные сигналы и над садиком снова повисла беспокойная городская тишина. Никого. Я втянул воздух через зубы и снова убедился – никого.

На темной аллее хрустел под ногами лед, приближался ярко освещенный фонарями проспект, но никто не кидался на меня из-за сугробов, не пытался лишить молодой жизни… Ну да я и не торопился. Постепенно мандраж отпускал. Остался только легкий холодок под левой лопаткой, да сверток с ножом продолжал натирать ключицу.

Никто не пытался подкрасться ко мне в метро, никто не напал на совершенно безлюдной в десять вечера улице Ленсовета, и только во дворе своего дома я учуял знакомый запах опасности.

Сквер перед домом был пуст. Я расстегнул молнию на куртке, снял кожаные перчатки, сунул правую руку за пазуху, а левой осторожно отворил дверь парадной. Никого… Но запах опасности оставался. Я буквально видел, как таились тут двое прокуренных мужчин, как они воняли мятной жвачкой и потели от нетерпения. Витал запах Ирены, ее испуга… Она увидела их… испугалась… Потом они ушли…

Не могу ручаться за точность происходившего, но сейчас парадная была пуста. Я с облегчением застегнул куртку, стал подниматься по лестнице и… и потерял запах Ирены! Меня мгновенно закинуло на третий этаж, кнопка звонка захрустела от нажатия… Нет! Ее не было в доме!

Душу затопил холодный ужас. Нет. Только не это… Только не это!!! Ира, Ирочка моя, Иришка… Что же делать!

Я закрутился на площадке, как раненый волк.

Что делать!!!

Милиция? Да они и слушать не станут. Подружка не пришла! Ха-ха! Пахнет в парадной? Три ха-ха! Да они к тому же попавших только через три дня искать начинают! Три дня… Тхеу на третий день охотники выбросили на съедение дракону!

Нет!!! Сознание затопило отчаянием… Тхеу, Ира… Почему… За что… Каждый раз тоже самое!!! Как же жить, если над твоими любимыми, над самым дорогим каждый забавляется как хочет?! Зачем нужна такая жизнь?! И я снова увидел прямо перед собой голубые глаза с карими лучиками. Тхеу… Почему я не умер тогда? Теперь Ирена… Мне никогда не удается сохранить тех, кто мне доверяется… Кто станет третьей? И как я смогу жить с этим?..

Безумное кружение замедлялось… Решение пришло.

Я умру. Но я не буду топиться, вешаться или обливаться бензином, как безмозглый покорный баран. Нет, сперва я вырву глотку тем, кому так нравится упиваться властью над беззащитными. Пусть они меня убьют… Если смогут.

Я скатился вниз по лестнице и втянул воздух сквозь зубы. Запах. От моего дома тянулся четкий и ясный след.

Транспорта на улице почти не было. Милиции тоже. Я мчался по улице со скоростью ошпаренной собаки, не обращая внимания на цвета светофоров и сигналы редких машин. Будь это дело днем – меня наверняка бы загребли в психушку.

След привел в самый конец Ленинского проспекта, во двор на углу с улицей Доблести. Весь путь занял от силы минут сорок. Сердце колотилось в судорогах, во рту пересохло. Найдя кусочек снега, от которого не пахло собачьей мочой, я набил им полный рот, обтер лицо и потрусил к девятиэтажному панельному дому, перед которым стояла «волга» с хорошо знакомым ароматом.

Разобраться с квартирой оказалось немного труднее, нежели с домом: след оборвался у лифта, и указаний на нужный этаж в нем не было. Пришлось обнюхивать все площадки по очереди. Нужная квартира обнаружилась на четвертой. Из-за угловой двери отчетливо пахло тремя незнакомыми мужчинами, одним знакомым и… И Иреной.

Ублюдки! Что они с нею сделали?! Я уже вскинул руку к звонку, когда послышался взрыв хохота. Того гадкого смеха, который издавали охотники, глумясь над Тхеу. Ярость ударила в голову, бешенной огненной болью откликнулись зубы и этот взрыв эмоций, зажатый в тесной черепной коробке породил спокойствие… Холодное спокойствие туго взведенного арбалета.

Рука отдернулась.

Нет. Зачем делать такие подарки? Ведь им нужна не Ира, им нужен я. Нужно, чтобы я ползал на коленях, умолял – простить, пощадить, отдать… Они мне не звонили, не предупреждали… Они уверены, что о похищении еще никто ничего не знает. Они пока ничего не опасаются.

У новых домов есть одно очень большое достоинство: электросчетчики на лестничной площадке. Я аккуратно перекусил дужку замка, снял его и опустил в карман – не стоит оставлять своего прикуса. Открыл дверцу щита. Все правильно – предохранители стоят здесь.

Нож перекочевал из кармана в руку, я подпрыгнул и ударил лезвием по лампе дневного света над щитом, в последний миг отвернув в сторону лицо. Послышался хлопок, погас свет, посыпались тонкие легкие осколки. Глаза привыкли к темноте за несколько бесконечных минут. Осталось только протянуть руку и выключить предохранители. И ждать…

За дверью громко зачертыхались, послышались шаги, негромкие голоса.

– Ну, видно там чего?

– Да нет света на лестнице! Весь стояк, похоже, вырубился.

Наверное, эти ублюдки разглядывали площадку в глазок.

– Посмотри, что там. Только осторожно.

Как же, «посмотри»! Что он тут увидит со света?

Дверь скрипнула, медленно открылась. Отчаянно щурясь, на площадку ступил невысокий мужик. Пожалуй, он меня так и не заметил.

Я полосонул лезвием ему по горлу, со всей силы толкнул в грудь и шагнул в квартиру. Высокий парень с пистолетом в руке испуганно вскрикнул и передернул затвор. Воспользовавшись этой заминкой я вонзил нож ему в живот и хорошенько провернул. Парень выпучил глаза, как морской окунь, схватился за брюхо и стал медленно оседать, сипло втягивая воздух. Оставив нож на память, я вынул пистолет из его слабеющих пальцев и захлопнул за собой дверь.

Двухкомнатная квартира, короткий коридор ведет в большую комнату, на стене за открытой дверью пропечатался четкий ромб от уличного фонаря.

– Что там у вас происходит?! – в дверях появился крупный силуэт. Я направил в его сторону оружие и несколько раз нажал на спусковой крючок. Пистолет послушно задергался в руке и гулко защелкал. Силуэт исчез, донесся тяжелый грохот падающего тела. Я перевел дух и шагнул в комнату.

– Подожди! Не надо! Не стреляй! – Сергей Михайлович съежился за журнальным столиком так, что только голова торчала. – Нет. Мы ничего ей не сделали! Пальцем… Пальцем на тронули…

– Здравствуйте, дорогой директор… – мне хотелось разорвать его в клочья, затоптать, сварить живьем, но слов, нужных слов, чтобы выразить свою ненависть никак не находилось. – Какая нежданная встреча.

– Она здесь… все с ней… Комната… не тронули…

– Во сколько ты оценил жизнь моей девушки, директор? А? Сейчас ты умрешь. Так ответь мне, скажи, сколько стоит человеческая жизнь?

– Не-е-е-е-ет… – тоненько запищал он.

– Встань, директор. Когда идешь отнимать чужую жизнь, всегда нужно быть готовым отдать свою. И не надо писаться.

– Не убивай… Игорек, миленький, не надо…

– У тебя есть один шанс, директор. Иди сюда.

– Да, Игорек, да… Я все сделаю… Все… – он наконец-то смог встать и на полусогнутых заковылял в коридор.

– Видишь, валяется у двери скрюченный парень с «пером» в кишках? – парень стоял на коленях, уткнувшись лбом в пол. – Выдерни у него нож и вскрой брюхо у того, который лежит рядом.

– Да, да… – Сергей Михайлович быстро засеменил к парню, опрокинул его на бок, вырвал, не обращая внимание на стоны, нож и повернулся к мужику. Я выстрелил. Потом еще, еще, и еще, пока боек сухо не стукнул в опустевший ствол. Тогда я наклонился к парню и вложил бесполезное оружие ему в ладонь. Он опять застонал, изо рта тягуче закапала слюна.

В душе шевельнулась непрошеная жалость. Пускай это не человек, пускай это двуногий зверь, жирующий на чужом горе, но ведь даже зверь имеет право на последнюю милость… Теплом ударило в зубы, я наклонился к нему и… вовремя взял себя в руки. Сейчас здесь в наличии завершенная картина: убийца с ножом и жертва, из последних сил застрелившая убийцу. Дело можно закрывать и сдавать в архив. Не дай бог обнаружится, что в доме побывал кто-то еще! А парень? Он сам выбрал свой путь…

Я выпрямился и шагнул к закрытой двери.

Ирена сидела у окна, примотанная к стулу прямо в пальто, с заклеенным липкой лентой ртом и завязанными глазами. А у самого плеча легко колебалась от сквозняка розовая тюлевая занавеска.

Первой на пол полетела повязка. Девушка вздрогнула, вскинула на меня молящий взгляд. Теперь скотч. Чертовски болезненная процедура. Зацепив уголок пленки ногтем я собрал все мужество…

Считайте меня извращенцем, но стрелять в директора было легче.

… и рванул изо всей силы. Ира молча вздрогнула, не отрывая от меня взгляда. Я опустился на колени, перекусил веревки, помог ей встать. Она уткнулась носом в куртку и громко засопела.

– Слушай меня внимательно, девочка. Сейчас я возьму тебя на руки, ты закроешь глаза и не будешь открывать до тех пор, пока мы не выйдем на лестницу. Хорошо? – она кивнула. – Тогда пошли.

Я вынес ее на лестницу, поставил на ступеньки, повернулся к щиту, включил в разгромленной квартире свет и закрыл дверцу. Потом взял девушку за руку.

– Все, можно открывать глаза.

Ирена жалась ко мне, как котенок, впервые оказавшийся на улице, жмется к своей матери, но ни разу не сказала ни слова. Даже не плакала. Я поймал «частника» – надеюсь, он не обратил внимания на окровавленный подол куртки – привез ее к себе домой. Раздел, вымыл в ванне. Девушка не сопротивлялась, не помогала. Она вела себя как большая плюшевая кукла, и только тихое посапывание выдавало живого человека. Я перенес ее в постель, укрыл одеялом и сел рядом, тихонько гладя по голове. Любовался ее роскошными волосами, длинными ресницами, покрасневшим носом, распухшими губами… Она все равно была очень красива.

Боже мой! Неужели я мог всего этого лишиться? И она никогда не вошла бы больше в этот дом, не улыбнулась мне, не коснулась бы больше моего плеча дрожащими от страсти пальцами… Неужели вся эта красота, нежность, смех – все это могли уничтожить просто из-за денег?..

И ее больше никогда бы не было…

– Ира, выходи за меня замуж…

Она мгновенно затихла. Даже сопеть перестала. Внезапно ее рука выбралась из-под одеяла и сильно сжала мою ладонь. И тут я вспомнил, что в таких случаях положено говорить кое-что еще…

– Я люблю тебя, Ира… Я тебя очень люблю!

– Правда? – шепнула она.

В глазах неожиданно защипало, поэтому я просто молча сгреб ее в объятия и крепко прижал к себе…

…Мы ударились в мягкую преграду, стенки ногны мгновенно стали ледяными. Нас качнуло, перевернуло. Несколько секунд я лежал на Ирене, потом Горная Струя передумала, и Ирена оказалась на мне. Из-под ног послышался плеск. Эта чертова бочка текла как решето! И вдобавок становилось душно. Снова качнуло, и мы оказались вниз головой. Волосы мгновенно намокли.

– Мы утонем? – тихонько спросила девушка.

– Нет, тут мелко, – соврал я, ногну звучно грохнуло о скальный берег и завертело, как волчок. Через несколько секунд снова грохнуло, и вращение прекратилось. К этому времени мы оказались мокрыми до нитки.

– Это хорошо, что мы утонем вместе, – проникновенно сказала девушка. – Ты сможешь взять меня к своему небесному костру. Ты ведь возьмешь меня, правда?

– Хрен нам, а не Дорога Охотников, – довольно грубо сообщил я, прислушиваясь к надвигающемуся гулу. – На земле еще поживем. Готовься, сейчас загремим.

Гул перешел в оглушающий грохот и внезапно снова наступила невесомость…

Удар! Меня вжало в девушку, отчего она жалобно вякнула, потом нас подбросило, и снова ударило. На этот раз, бдя справедливость, Ира оказалась сверху и больно врезалась мне лбом в ухо. Скачки прекратились. Я схватился за ольхон и полосонул по ремням. Ногна, словно только и ждала этого момента, развалилась на две части, и мы забарахтались в ледяной воде, причем оказались в ней вниз головами. Нож едва не выскользнул из рук, но я судорожно сжал кулаки и лихорадочно (хотя и бесцельно) задвигал руками и ногами. В результате голова оказалась над поверхностью, и живительный воздух до краев наполнил легкие.

Все вокруг бурлило и пенилось, летели брызги, сверкали радуги. На мгновение я почувствовал себя маленькой-маленькой перчинкой в кипящем супе, но тут по спине заскреблись руки и Ирена ловко вскарабкалась на меня, словно мартышка на дерево. Меня, соответственно, накрыло волнами, но выныривать я на этот раз не стал. Вогнал клинок в ножны и поплыл под водой в сторону. Когда грудь стала гореть от удушья, устремился вверх, глотнул воздуха и уже достаточно спокойно огляделся. Черная диагональ лестницы отчетливо выделялась на стене Колодца. Я устремился к ней короткими, лихорадочными саженками, уже через минуту выбрался на каменную площадку и наконец-то перевел дух. Вокруг, преображая жаркое солнце в радужные обрывки, сверкала водяная пыль, а по коже бегали холодные мурашки, каждая размером с таракана.

Ирена, зажмурившись, продолжала барахтаться метрах в тридцати и ее медленно сносило к темному провалу каньона.

– Сюда, сюда давай! – закричал я, но девушка только запищала в ответ. – О-о, черт побери!

Пришлось быстро скинуть рапсаны, размотать пояс с ольхоном, дернуть через голову рапсодию и снова сигануть в воду, холодную, как «пепси-кола» из рекламного ролика.

Ирена пищала громче и громче, кружась на месте. Я подплыл сзади, резко дернул ее за волосы к себе, а другой рукой подхватил под затылок и приподнял голову повыше. Она продолжала молотить по воде руками и ногами, но теперь для меня это было совершенно безопасно. Оставалось лечь на бок и отбуксировать ее к площадке.

Потом минут десять мы отлеживались, тяжело дыша, пока я не смог произнести:

– Вот свинство! Вверх почти месяц карапкались, а вниз за десять секунд свалились. Нет справедливости в подлунном мире…

Ирена смогла только улыбнуться в ответ. Я встал, накинул рапсодию, подпоясался, перекинул рапсаны через плечо.

– Пойдем наверх. Там тепло, там солнышко.

Девушка кивнула, поднялась, и мы направились к лестнице.

Как ни странно, поселок за время моего отсутствия нисколько не изменился. Тот же каменный бордюр вокруг верхней площадки, та же ярко-оранжевая улица, те же светлые, чуть желтоватые стены, та же ярко-зеленая листва на кронах за стенами. Вот только парни вокруг площадки стояли незнакомые.

Одного я, вроде бы, видел среди охотников, остальных не знал совершенно точно. Возраст их, на глазок, колебался от пятнадцати до двадцати пяти лет. Все они были с копьями, с ольхонами, а один ухитрился повесить себе даже два. Клоуны. Пародия на охотников. Вдобавок эта публика вела себя с возбужденной заносчивостью Ривьена.

– Ха, кто тут есть! А девка ничего! Этот мокрый дурик за дракона сойдет! Побалуемся сейчас…

Эмоций они у меня не вызвали никаких – для этого я слишком устал. Но когда бугай с дебильной рожей протянул руку к Ириной груди, пришлось перехватить его кисть и резко вывернуть наружу. Естественно, эта дылда, вскрикнув от неожиданности, рухнул нам под ноги.

– Убью гада! – стоявший напротив пацаненок, на верхней губе которого только-только начал пробиваться пушок, хорошенько размахнулся, словно собирался заколоть слона, и ткнул в мою сторону копьем. Перехватить его за наконечник не составило ни малейшего труда. Я наклонился и перекусил древко.

Мгновенно – как отрезало – над нами повисла тишина.

– Вам нужен дракон? – я выбросил наконечник за спину, немного пожевал попавший в рот кусок деревяшки и сплюнул на песок. – Так мы уже здесь.

– Сегодня мы сыты, – неторопливо продолжил я, – но через три дня один из вас должен явиться к нам. Потом, еще через три дня, нам опять понадобиться еда… В общем, каждые три дня, утром, один из вас должен приходить сюда. И не заставляйте за собой бегать, хуже будет. Первым пришлете вот этого.

Я кивнул на бугая, который, хлопая глазами, так и валялся на земле, и широко улыбнулся, демонстрируя крепкие клыки.

Если бы они сейчас встали плечом к плечу, опустили копья и кинулись в атаку, то нам пришлось бы туго… Но горе-бандиты молчали, даже шелохнуться не решались.

Боже мой, неужели здешние караванщики действительно боятся этой шантрапы? Мы ведь даже не обнажали оружия, а они все так изменились в лицах, словно увидели перед собой тень отца Гамлета.

– Можете пока гулять, – я отвернулся и взял Иру за руку. – Пойдем. После наших похождений самое время устроить танцы на Поющем Мосту.

И мы спокойно ушли, ощущая спиною испуганные взгляды. Готов поставить свои резцы против любого Гришкиного протеза, что уже через полчаса эти вояки, шалея от собственного мужества, будут улепетывать через Долину Драконов, сверкая пятками как минимум неделю.

– У тебя кровь течет, – негромко сказала Иришка.

Оказывается, ухватившись за лезвие копья, я распорол кожу на ладони до самой кости. Неприятное зрелище. Морщась от боли, я свел вместе края разорванной плоти.

– Ерунда. Дракон я или нет? Заживет как на собаке. – Мысленно сосчитал до десяти и отпустил рану. Края не разошлись. – Пожалуй, даже лучше, чем на собаке.

Мост по-прежнему тянул свою грустную мелодию, паря над пролетающей внизу пеной… Да простит меня Иришка, но я мгновенно забыл обо всем окружающем. Передо мною опять закружилась Тхеу. Она опять танцевала, запрокинув голову, вскинув к небу руки, плавно изгибаясь, и ветер жадно, похотливо обнимал ее тело, обвивал тканью рапсодии, нежно касался груди, бедер, живота, спины, словно сходя с ума от страсти. А Мост пел и пел, завораживая, околдовывая в кружении танца. Я неторопливо скинул одежду, ноги сами шагнули вперед, навстречу призраку, закручивая тело по часовой стрелке, ветер обнимал теплом, ласкал лицо, гладил миллионами мельчайших песчинок. И каждая песчинка уносила с собой крохотную частицу грязи с моего тела. Миллионы песчинок, миллионы частиц. Я просто ощущал свою чистоту, девственную открытость кожи. И еще чувствовал рядом невероятнейшую из женщин, ее красоту, ее движения, ее танец. И внезапно я ощутил ее прикосновение, почувствовал ее кружение рядом, жар ее тела, страсть ее объятий… И я целовал ее губы, глаза, волосы, дышал ее смехом, обнимал ее тело, шептал слова любви, сгорал с ума от страсти, а образ Тхеу, грустно улыбаясь, растворялся в чертах родной и близкой Иришки… И я любил ее, теряя рассудок от обжигающих поцелуев, и горячие песчинки уносили аромат чувств вниз по ущелью, и прохладная ткань простыни впитывала его в себя, пел под нами мост, гудел за стеной телевизор, и все перемешалось в сознании, пока не взорвалось блаженством, и мы остались лежать, бессильные, в объятиях друг друга…