Текст книги "Зубы дракона"

3. Улыбайся, идиот

Разбудил меня холод. Тело болело так, словно его прогнали сквозь строй. Здорово ломило ребра – камешки импровизированного ложа впились в спину, но сон разогнала все же не боль, а холод. Сперва, не открывая глаз, я попытался повернуться на бок и скрутиться калачиком, но тут выяснилось, что вертеться негде. Постель напоминала школьный пенал – жесткий, тесный и неудобный. Тогда я недовольно зарычал и открыл глаза.

В воздухе висел туман. Да такой, что его впору резать ножом на куски и продавать как пудинг: в белой пелене невозможно различить даже собственных ног, не говоря уж о склоне горы. Липкая влажная вата вяло ползла от реки через нас куда-то дальше, и при каждом прикосновении к камням мгновенно обращалась в тонкие струйки воды. Сырость заполняла нос, уши, рот, заползала под рапсодию, чавкала в рапсанах, парила на руках. Чегай, сопящий рядом со мной, вымок так, словно купался в одежде.

Первой мыслью было вскочить и быстро бежать куда глаза глядят – лишь бы согреться. Второй – что пробежка по мокрым камням на такой высоте будет дуростью даже при наличии парашюта. Третья – как хорошо бывает дома, в теплой ванне, с баночкой холодного пива в руке…

– Добавьте горячей воды, – сонно буркнул я, и снова закемарил.

Второй раз меня разбудила холодная дрожь. Мало того, что я трясся сам, так еще и Чегай вибрировал под боком, как отбойный молоток в руках пьяного дорожника. Тумана не было уже, а солнца не было еще: хотя небо и сверкало утренним восторгом, но светило застряло где-то за склоном. Камни оставались мокрыми, мы – тоже.

– Х-холодно, – простучал зубами Чегай.

– Н-не может быть, – язвительности в ответе добиться не удалось. Холодно – не холодно, но оставаться здесь еще хоть на одну ночь желания не появлялось. – С-слушай, дитя Небесного Города, к-как пройти к-к твоим п-пенатам?

– Вот-т-т-т-тут еще под-дняться, – он показал вверх, – там м-мост разрушен-н-н-н-ный н-на т-тот б-берег.

Я поднял глаза к небу. Отвесный склон поднимался на высоту раза в два выше, чем тот обрыв, который с таким трудом удалось одолеть. Не полезу.

– Д-думал легк-ко, – словно услышав мои мысли, сказал Чегай.

– Надо обойти, – не очень вразумительно предложил я. – Пройдем немного вдоль склона, может, найдем более легкий подъем. Или спуск.

– Ага, – сразу согласился промерзший парень и вскочил.

– Сиди, – остановил его я. – Пусть сперва камни высохнут, а то убьемся.

– Есть хочется, – сообщил Чегай, усевшись обратно.

– С собой надо было брать, – не очень любезно сообщил я. – Здесь только воды навалом.

Чегай некоторое время обдумывал мои слова, а потом полез к реке. Заливать желудок водой.

Камни высохли примерно в то самое время, когда солнце, наконец, высунулось из-за вершины. И мы, мокрые и дрожащие, тронулись в путь. Первые два часа двигаться приходилось с трудом, старательно цепляясь за камни, чтобы не сорваться вниз. Но вскоре каменистая поверхность несколько выровнялась, и мы более-менее легко пошли по террасе шириной метров двадцать.

Гора, на мой взгляд, походила на инкскую пирамиду: стена – терраса, стена – терраса. Обрыв над головой, казалось, уходил прямо в небо, но при взгляде вперед можно было увидеть, что он не меняет наклон, а резко обрывается, и следующая стена отстоит от верхнего края на некотором расстоянии. Вот только изготовлена гора не очень аккуратно: постоянно меняется ширина террасы, по которой мы идем, меняется высота стены. Это давало хороший шанс на то, что в одном прекрасном месте высота снизится до преодолимых размеров.

Больше всего доставалось ступням – ровной дороги тут не построили, мы шли по камням разной формы и размеров, причем некоторые оказывались «свободными», как горные орлы, и выскальзывали из-под ног. Я вывихнул каждую ногу раз по пять, и скоро смотрел не по сторонам, а только куда ступаю. Именно поэтому и прозевал момент, после которого склон круто пошел вниз. Выяснилось это, когда в очередной раз подвернулась нога. Я остановился, покрутил головой: терраса разошлась в стороны метров на сто, и казалась поверхностью бурной реки, мгновенно окаменевшей по приказу могучего колдуна. А верхний край кручи снизился метров до ста, и продолжал понижаться! Мало того, впереди зеленели кроны деревьев!

Позабыв про боль и усталость, мы бегом преодолели расстояние до «оазиса», и тут Чегай испуганно схватил меня за руку.

– Смотри! Шери! Хозяин гор! – и он вытянул вперед руку.

– Ну и что? – честно говоря, хозяин гор не произвел на меня особого впечатления. Метрах в десяти от нас стоял облезлый, коричневый, полосатый, помоечный кот, выросшый до размеров чау-чау. Шерсть лезла с него, как пух с гуся в сезон линьки, дышал он с трудом, глаза слезились. Этот васька-переросток пьяно покачивался на месте и угрюмо смотрел исподлобья с таким видом, будто собирался сражаться за свою лужайку с десятком редких деревьев до последней капли крови.

– Говорят, раньше шери жили вместе с людьми. Они были гордыми, но глупыми. Больше всего на свете они любили путешествовать и торговать. Но их все всегда обманывали, неудачи постоянно преследовали их, никакие товары не давали им богатства. Товары и драгоценности выскальзывали из их рук, как из дырявых кувшинов. Там, где все богатели, они становились нищими. Гордые шери не хотели признать своей глупости. Они поднялись сюда, в горные сады, и попросили богов сделать их руки такими, чтобы из них ничего не могло вырваться. И боги выполнили их просьбу, дав длинные загнутые когти, из которых не может вырваться никто и ничто. А потом оказалось, что с такими длинными когтями можно ходить только по мягкой земле или лазить по деревьям, но невозможно ходить по камням. Гордые шери опять не захотели признать своей глупости и попросить богов забрать когти обратно. Они навсегда остались жить в Горных Садах. А во всем обвиняют коварство людей. Поэтому они убивают любого человека, ступившего на мягкую землю. Давай поднимемся по стене наверх? Зачем идти дальше? Мы и здесь можем подняться…

– Или разбиться, – добавил я. Высота обрыва составляла еще метров семьдесят. Тридцатиэтажный дом. Лезть на такую высоту из-за какой-то облезлой кошки?

Я сделал шаг вперед. Шери поднял лапу, и мое уважение к котяре резко возросло – лапку украшали четыре толстых когтя, каждый длиною в два моих указательных пальца. Но неужели этот васька всерьез полагает, что при борьбе с «Homo sapiens» длина когтей имеет хоть какое-то значение? Особенно, когда вокруг такое количество камней.

Первый камень попал хозяину гор в заднюю лапу, второй – в бок. Шери недоуменно закрутил головой. Третий булыжник угодил в точно в лоб. В мозгах животного произошел резкий сдвиг – он повернулся и побежал в сторону. Из-под ног взлетали к небу комья земли; оставалось только подивиться изобретательности природы – этот когтистый зверь постоянно рыхлит землю, и она хорошо пропитывается влагой каждую туманную ночь. А потому зеленеет на каменном карнизе зеленый оазис от стены и до обрыва. Трава по колено, деревья – как в райском саду. И это в местности, где никто ни разу не упоминал про такое явление, как дождь.

– Чегай, что такое дождь?

– Что?

– Ничего, пошли.

– Он все равно на нас кинется!

– Думаешь, у него совсем мозгов нет?

– Нет.

– Ну, тогда, – пожал я плечами, – тогда я его загрызу.

Этот аргумент подействовал безотказно. Чегай смело пошел через оазис, прячась у меня за спиной и подобрав пару камней. Шери, вопреки уверениям потомка рода властителей, на нас не кинулся, а только тихонько рычал от обрыва. Земля мягко пружинила под ногами. Она была нежной, как пуховая перина. Будь дело ближе к вечеру – выгнал бы я «хозяина гор» к чертовой матери, и завалился спать на этой кроватке размером со стадион…

– Смотри! Дикая магола! – подпрыгивая от радости, Чегай кинулся вперед, к небольшому пятачку земли, заросшему лопухами. – Магола, магола!

Надергав несколько клубней, Чегай принялся чистить их ольхоном, потом впился зубами. Первый корень он проглотил, на мой взгляд, вообще не прожевывая. Слопав не меньше килограмма овощей, Чегай снова запрыгал на месте, тыкая пальцем мне за спину.

– Смотри, смотри!

На этом его веселье кончилось: после очередного восторженного прыжка ноги соскользнули с камня, он пронзительно визгнул, с размаху ухнулся головой вниз, хрюкнул, судорожно дернулся и затих.

– Чегай! Не-ет!!!

Испугался я здорово. К счастью, у парня оказалась крепкая голова – не убился. Сердце стучало нормально. Слегка отдышавшись от испуга, я нашел невдалеке небольшую ровную площадку, отнес бедолагу туда. К этому времени половина его лица заплыла от синяка, а левую ступню раздуло до размеров головы. Застопорилась, в общем, наша одиссея. И чего он заскакал, как горный козел?

Я поднял голову и посмотрел в ту же сторону, куда таращился перед падением Чегай: невидимая с того направления, откуда мы пришли, вверх, на следующую террасу, уходила самая настоящая узкая горная тропа. Но сейчас это уже не имело особого значения. Я размотал рапсан с левой ноги парнишки, сложил и подсунул ему под голову. Он тихонько застонал, не приходя в себя. Засранец, нашел когда калечиться. Застряли мы, похоже, надолго.

Наверное мне, как честному-благородному-воспитанному человеку, нужно было сидеть рядом с Чегаем и вытирать пот с его лба, но свидетелей вокруг не было, а потому я плюнул на мораль и решил посмотреть, куда же ведет сия тропинка.

Самым интересным было не то, куда там она убегает на следующей «ступеньке» горы, а то, что она делает здесь. Ведь тропинка не ручей, она не может появляться под кустом и убегать вдаль, она ведет откуда-то и куда-то. И ее начало и конец обычно представляет интерес для людей, тропу проложивших. Именно поэтому я не полез наверх, а пошел вдоль стены по узенькой извилистой дорожке, вытоптанной в твердом камне. Местами она была полностью засыпана булыжниками, местами чистая, как Невский проспект перед выборами, но никуда не исчезала, уверенно петляя и не удаляясь далеко от обрыва.

Терраса постепенно сужалась. Стало понятно, что это всего лишь широкий карниз на теле горы, а основной скальный массив уходит дальше, плавно закругляясь и ограничивая долину охотничьего поселка со стороны Голодного Поля. Снизу доносился легкий, тепловатый запах болотной сырости, который только колыхался от слабого ветерка. Солнце перевалило зенит, и под его лучами ярко поблескивали искрами острые грани на камнях вдоль тропинки. Вдруг я понял, что эти грани, эта заточка – рукотворные…

И тут прямо передо мной вырос дракон.

В детском доме на Новоизмайловском проспекте меня ждали. Мужчина лет сорока в драповом пальто примерно такого же возраста, с баяном под мышкой, и шестеро ребятишек в разноцветных болониевых куртках. Я не торопясь подрулил к дому, раскачиваясь на ямах дворового проезда, как ботик Петра первого на волнах Финского залива.

– Вы из одиннадцатого интерната? – поинтересовался баянист, приоткрыв салонную дверь.

Я кивнул.

– Садимся! – скомандовал он, обернувшись к детям, и первым развалился на переднем сидении.

Детишкам оказались примерно лет по десять, и на вид они были… Не знаю, насколько можно применять слово «дебильные» по отношению к больным детям. Уж слишком привычно оно стало в качестве ругательства. Всю поездку они сидели тихо, как мышки, втянув голову в плечи, слегка пригнувшись и только испуганно водили глазами по сторонам. Такую позу я видел только раз в жизни – у соседского кастрированного кота, когда его первый раз в жизни вынесли на улицу. Чувствовал я себя в одной машине с ними чертовски неуютно. Вдобавок ко всему, сломался омыватель, а без него на осенних питерских дорогах лобовое стекло замызгивается в течении пяти минут. Пришлось несколько раз останавливаться у крупных луж и мыть стекло вручную. Поэтому, сдав детишек на руки Галине Павловне, я тут же полез под капот.

Дело оказалось с одной стороны в сущем пустяке – перетерлась пластиковая трубочка от бачка к распылителю, с другой стороны – где новую взять? Сдернув трубку, я сунул ее в карман и потрусил к Грише Капелевичу.

Этот гений зубного мастерства сидел в своем кабинете за столом и читал «Агату Кристи».

– Привет, Григорий! Чего делаешь?

– Пытаюсь использовать духовную пищу в качестве закуски, – вдумчиво ответил он, извлек из ящика стола открытую банку водки, сделал большой глоток и перелистнул страницу.

– И как получается?

– Водка воспринимается хуже, а Агата Кристи – лучше. Хочешь попробовать?

– Я за рулем. У тебя не найдется такой вот трубочки?

Гриша вдумчиво осмотрел порыв, понюхал его, а потом брезгливо отстранил.

– Сколько угодно. Только не у меня.

– А где?

– Галину Павловну знаешь? Главврача нашего?

– Знаю.

– Подойди к ней, попроси старую капельницу. Она сейчас в третьем отделении. В смысле – Галина Павловна. Там концерт в холле.

Найти концертную площадку труда не составило – именно оттуда доносился вой баяна. Не хочу сказать ничего плохого о баянисте, но инструмент его совершенно утратил всякие музыкальные способности, и позволял почувствовать только ритм мелодии. Ритм оказался русского народного танца. И под него на площадке посреди холла кружились детишки. Без курток они выглядели намного пухлее, чем в автобусе, вдобавок на них напялили цветастые сарафанчики и платки. По-поросячьи блестя глазами и оскалившись в улыбках, они слегка подпрыгивали, двигаясь по кругу, одну руку поставив на пояс, а другую, с ярко-оранжевым носовым платком, задрав над головой. А вокруг сидели на стульях или стояли наши старички и бабульки, в бесцветных поношенных халатах, кое-кто в облезлых кофтах, в драных шерстяных носках. Они смотрели, склонив с интересом головы, тихонько хлопали в ладоши, покачивались на месте…

В горле зародился комок – все это напоминало один из дурных фильмов Фелини, активно разбавленный отечественной чернухой.

– Улыбайся… – донесся тихий шепот. Я обернулся. Галина Павловна придвинулась поближе и злобно прошипела: – Да улыбайся же, идиот!

– Извините, что я вас так… обругала, – положила Галина Павловна руку мне на плечо, как только мы высадили детишек у их интерната.

– Да ладно, – попытался отмахнуться я.

– Нет не ладно, – тут же возмутилась Галина Павловна. – Вы просто не понимаете! Это же праздник! У них такое бывает раз в месяц! А вы стоите с таким видом, словно лягушку поглотили.

– Зрелище было, надо вам сказать, как на рисунках Франциско Гойи, – попытался защититься я.

– Вы не понимаете! – еще больше разгорячилась главврачиха. – Вы хоть можете себе представить, каких трудов стоило научить этих детей танцевать!? Это радость для них громадная, что смотрят их выступление, что хвалят. А наши старички? Они же вечно в четырех стенах, один телевизор на отделение. Да и не все, буду честной, уже способны понять, что показывают по телевизору. Они же старики! У них у всех процессы необратимые в мозгу…

– У всех? – ужаснули, к стыду моему, не чужие страдания, а перспектива стать таким же с возрастом.

– Нормальные дома спокойно живут, а к нам попадают те, кто сам прожить не может. Во всей больнице у меня только одна бабулька с ясным, живым умом. Обидно за нее – такой интеллект, и полный паралич тела. Единственная отдушина – это такой вот концерт. Хоть какое-то разнообразие в жизни, отдохновение. Может это и не лучшие артисты были, но ведь они были! А других к нам не заманишь. Всем миллионы подавай. В нашей стране кроме Кобзона и Розенбаума ни один артист бесплатно не выступает. Так ведь и они в нашу дыру не поедут, им аудитория нужна. А пригласить пусть самого захудалого певца – денег стоит. Чего там говорить, меня из отпуска вызвали, пришлось деньги вернуть в кассу. Да еще с доплатой.

– Как это?

– Когда я уходила, мне отпускные начислили по старым тарифам, а за время отпуска тариф подняли. Пришлось возвращать отпускные по новому окладу.

– Что за бред?!

– Ты это главбуху докажи. Она считает, что все правильно.

– Скандалить надо было!

– А ты много скандалишь? Всему интернату три месяца не платили. Так что, бросить старых людей, и уйти в ларьки торговать? Кто с ними останется? – Галина Павловна вздохнула. – У нас святые люди работают. Святые.

– Но нельзя же молчать, когда обворовывают в наглую!?

– Другим всегда легко советовать. Ты сам сходи в бухгалтерию, и потребуй свою зарплату. А потом уже мне советовать будешь.

– И схожу. Сегодня же, – ляпнул я, как всегда, не подумавши. Ведь мне, в отличие от прочего, «святого» коллектива, помимо зарплаты доставались еще и деньги от «халтуры». Машина, она всегда водителя прокормит. Так что бунтовать мне, честно говоря, смысла не имело. Только приключения на одно место искать. Но к главбуху я все же пошел. Из принципа.

Деньгами нашего дома престарелых распоряжалась Наталия Викторовна, дородная тетка, испытывающая странную любовь к махровым свитерам. Носила их даже летом. Когда я вошел, она занималась расчетами на калькуляторе. Край столешницы тонул глубоко в рыхлом животе, а необъятные груди покоились на столе. Ко мне она даже не повернулась.

– Когда зарплату будут давать, Наталия Викторовна?

– Когда мэрия деньги переведет, – сухо ответила она.

Все. Разговаривать больше не о чем. И тогда я поступил так, как всегда поступают люди, не зная, что им делать – стал орать:

– Какого черта! Три месяца денег не дают! Мне что, обои дома жрать?! Еще машину ремонтируй! Когда деньги отдадите?!

– Да нету денег, ты понимаешь?! – соизволила она оторваться от калькулятора. – Никому не дают! И нечего тут орать! Пошел вон отсюда!

– Сама пошла! – еще громче заорал я. – Мне твоими криками брюхо не набить! Я жрать хочу! У самой серьги золотые по килограмму, а мы с голоду пухнем!

– Ты сперва мужа заведи! Который подарки такие дарит! Потом чужие разглядывай! – она тоже перешла на крик, но получалось у нее плохо, с одышкой. Вот когда он сказывается – сидячий образ жизни.

– Ты мне басни не трави! Деньги давай!

Тут дверь отворилась, и в кабинет главбуха заглянул Сергей Михайлович.

– Что у вас за вопли?

– Дома жрать нечего, а получки не дают! – еще громче от неожиданности заорал я. Директор аж шарахнулся назад за дверь, и оттуда спросил:

– А тебе разве гуманитарную помощь не давали?

– Так я с теткой из мэрии ездил, пока вы тут ее делили.

– Понятно. Пошли со мной.

Он привел меня в холодную кладовку на первом этаже, до потолка заставленную картонными коробками. Несколько коробок, на полу, оказались открыты. Сергей Михайлович наклонился над одной, вытащил несколько пакетов ананасового сока, потом быстрыми движениями покидал в нее десяток консервных банок, головку сыра, пару палок сервелата, пару бутылок шампанского и протянул мне.

– Вот, держи. Объяснять надо толком. А то орешь, как мартовский кот.

– Спасибо… – неуверено пробормотал я. Директор не обратил на мои слова ни малейшего внимания. Тогда я развернулся и побрел в гараж.

Там уже выписывал круги Капелевич с бутылкой в руках.

– Ну где ты там бродишь? Водка греется! – он остановился, с интересом уставился на коробку. – А это что?

– Можешь считать, что это кляп. – Я поставил коробку в машину, на сиденье. Никак не удавалось отделаться от ощущения, что из меня сделали дурака. Поэтому я достал стакан, протянул его Грише – Капелевич с готовностью налил водки – и выпил.

Высота дракона составляла метров пять в холке, если подобное понятие применимо к этим существам. Он наклонил голову почти к самой земле, и широко раскрыл пасть. Частокол клыков – каждый в рост человека – предварялся банальным крылечком из четырех ступенек. Правда, без перил. Хотя первый испуг, выкинувший меня из этого мира, прошел, и я полностью понимал, что зверюга эта – произведение рук человеческих, но через зубы перешагнуть не решался. Жутковато все-таки – самому шагнуть в пасть дракона.

В этот миг дракон дохнул гнилостным желудочным запахом и тихо зарычал. Животный нутряной ужас полоснул по нервам, ноги сами собой скребнули по камням и в долю секунды отнесли меня на добрых двадцать метров. Только тут я остановился, отер холодный пот со лба и перевел дух.

Тьфу ты, черт… И чего испугался? Дракон-то каменный!

Словно откликнувшись на мою мысль, дракон снова зарычал на очень низкой, угрожающей ноте. Аж мурашки по коже побежали.

Ветер. Это всего лишь ветер. Неизвестный ваятель вырубил фигуру пустынного монстра так, что проходящий через пасть ветер начинает звучать на очень низкой ноте. А запах – от болота в долине.

Я подошел к краю терассы, взглянул вниз. Под густым зеленым ковром Голодного Поля влажно поблескивали мелкие окна воды, высилась у начала дороги Говорящая Скала, узкая оранжевая лента убегала к далекому поселку, за ним поднимались клубы пара над водопадом, к гулу которого я настолько успел привыкнуть, что даже не замечал.

Пожалуй только теперь я понял глубину трагедии, обрушившейся на долину:

Ведь здесь был не просто маленький поселок. Здесь жил даже не город. Целая страна. Где-то там, на высоте, стоял Небесный Город Повелителя Вселенной, шумели горные сады, в которых навеки остались, если верить легенде, глупые жадные шери. Трудились великолепные мастера, чеканившие бронзовые чаши и кувшины удивительной красоты, ковавшие крепкие клинки ольхонов, создававшие прекрасные скульптуры, вырубавшие храмы на террасах и в долине. Шумел густо населенный поселок. Уходили в пустыню драконов охотники и приносили драгоценную плоть, уникальное лекарство от всех болезней. Со всех концов мира стекались сюда караваны купцов за этим лекарством. Долина никак не могла прокормить такую массу народа, а значит купцы привозили в обмен на плоть драконов продукты, вина, ткани… И за все это нужно было платить. Охотники уходили в пустыню за драгоценной плотью, а менее ценную кость просто бросали в песках, как современные браконьеры бросают туши носорогов, взяв только маленький рог, или туши слонов, забрав только бивни. И никто не подумал – а что же будет потом?

А потом погиб под ударами копий последний дракон. А потом перестали приходить в долину караваны купцов. А потом началась голодная бойня всех против всех; сосед против соседа, Небесный Город против поселка охотников. И так до тех пор, пока в долине не осталось лишь несколько десятков человек. Да и в Небесном Городе, наверное, не больше… Интересно, существовала ли в этой стране партия «зеленых»? Даже если существовала, то проиграла. А в итоге о прошлом кипении жизни напоминают только огромные храмы, над созданием которых трудилось, наверное, больше мастеров, чем сейчас наберется жителей на горе и в долине вместе взятых.

Я снова взглянул на дракона. Он лишь на треть выступал из скалы: тяжелые чешуйчатые лапы с широкими перепонками меж когтей, острые высокие шипы вдоль хребта, низко опущенная голова, сверкающие изумрудами фасеточные глаза. В распахнутую пасть можно въехать на микроавтобусе.

Дракон снова утробно зарычал. Но меня это уже не испугало. Ведь самое страшное, что только есть в нашем мире – это человеческая глупость.

За клыками, в пасти чудовища, оказалось точно такое же крылечко, как и снаружи. В моих зубах немедленно застучал теплый пульс. Учуяли родственное место. Посреди пасти вздыбился язык, изрядно обугленный в верхней части. Похоже, его использовали в качестве алтаря. Дальше, в самом горле, лежала груда трухи и рухляди. Нечто, бывшее когда-то тканями и шкафчиком. Труха лежала совершенно сухая, а потому не вызывала чувства брезгливости. В кривом и потрескавшемся шкафчике нашлись три кувшина великолепной чеканки (на всех – рисунки драконов в разных позах), большая золотая, судя по весу, сковородка (а может и нет, зачем на поверхности сковороды нужен глубокий рельефный рисунок фасеточного глаза?) и, самое ценное, отлично сохранившейся ольхон. Что не говори, а сталь ковать здешние мастера умели.

После некоторого колебания – палица, она ведь просто хорошая дубинка, а клинковое оружие уже требует умения в обращении – я подпоясался ольхоном, а золотую чушку (стоимостью в моем мире в полтора бронетранспортера) бросил у алтаря. Потом выбрал из трех кувшинов самый маленький (когда что-то нужно таскать на своем горбу, я становлюсь очень скромным) и отправился обратно к Чегаю.

Парень уже пришел в себя и тихонько скулил. Лицо его наполовину почернело, нога поступила точно так же. Я потрогал пальцы на распухшей ноге. Теплые. Хоть и пришлось мне отработать три года на «скорой помощи», но познания в медицине остались на уровне среднего экстрасенса; поэтому не могу точно сказать, то ли теплые пальцы – признак сохранения кровообращения, то ли – начала воспалительного процесса. Главное – сохранилась чувствительность (Чегай выпучил глаза и заорал). Лица я трогать не стал. Даже в самом худшем варианте ампутация головы – на самый эффективный способ лечения.

– Значит так, жертва обстоятельств. Я сейчас схожу за водой, а ты… – что ему посоветовать? Чтобы никуда не уходил? – а ты не беспокойся, скоро вернусь.

Чегай кивнул. Я накинул кувшин на плечо, благо большая изящно выгнутая ручка это позволяла, и повернулся к парнишке спиной. Облезлый «хозяин гор» стоял на самом краю оазиса и жадно смотрел на Чегая. Изо рта его капала густая слюна. Время от времени шери переступал на места и облизывался.

При таких длинных когтях, какими наделила этого ваську природа, на камнях он должен чувствовать себя не лучше, чем конькобежец на сухом асфальте. Но Чегай нынче тоже не скороход. Я вздохнул, опустил кувшин и повернулся к мальчишке.

– Ты кажется хотел доказать свое мужество, потомок рода Че?

Он кивнул, и даже попытался выпятить грудь.

– Ну так готовься. Сейчас тебе предстоит немалое испытание. Мы перейдем для отдыха в другое место.

Парень даже не вздрогнул, хотя я на его месте, пожалуй, предпочел бы дальнейшему путешествию когти шери. Будь я Шварценегер, то просто взял бы мальчишку на руки и перенес, но увы – мог предложить только свое плечо для опоры, а уж прыгать по тропке Чегаю пришлось самому. До храма дракона мы добрались только с заходом солнца. С трудом перевалившись через клыки каменной пасти, Чегай прошептал:

– Ты принес свое оружие в жертву дракону. Это хорошо… – и потерял сознание.

Я закинул ненужную палицу в груду трухи, расположил тело паренька на полу рядом с алтарем, присел у крыльца, испытывая чувство изрядного облегчения и мгновенно провалился в сон.

С самого утра меня отправили с завхозом на овощную базу. На целый день. Приятным моментом оказалось то, что пока Терентий Палыч бродил по кабинетам с толстой пачкой накладных, я имел возможность покрутиться по городу с «халтурой». То есть, фактически, получил свою зарплату. И даже купил с «получки» бутылку «русской». И ведь как чувствовал! Вернулся на Звенигородскую в пять вечера, смазал машину, переоделся, и тут заваливается в гараж Гриша Капелевич, злой, как холерный вибрион после дезинфекции.

– Григорий, ты сегодня похож на муху цеце. Тебе кто-то наступил на любимую мозоль?

– Ты представляешь, целый день пашу как вол, и ни одна… – он запнулся, явно пытаясь перевести свою мысль с матерного языка на человеческий, потом протянул мне руку. – Здравствуй, Игорек, мы сегодня не виделись.

– Привет.

– Нет, ты представляешь, за целый день ни одна… падшая женщина… даже ма-аленькой баночки водки не принесла! Каково тебе работать в такой конторе?

– Не хнычь. В сумке за задним сидением плещется небольшой пузырь. Для поднятия твоего настроения.

– Правда? – Гриша юркнул в машину, вернулся с «Русской», сковырнул пробку, понюхал и расцвел. – Игрек, ты мой спаситель! Хочешь, я тебе пару зубов вылечу?

– Нет. Я не такой мазохист, чтобы сидеть под бормашиной без общего наркоза. Ты лучше объясни, как на ноге отличить вывих от перелома.

– Элементарно! – он еще раз нюхнул горлышко бутылки, поставил ее на пол, сел на диван, вытянул ногу перед собой и отчаянно закрутил ступней. – Видишь?

– Что?

– Это нормальное положение ноги. Если она торчит иначе, как-нибудь в сторону, под углом… ну, неестественно значит: тогда перелом.

– А вывих?

– То же самое, но когда неестественно торчит в суставе.

– А как вправлять, если вывих?

– Вот так вот берешь, – он вытянул руки перед собой, сделал зверское выражение лица внезапно заорал: – Я-а-а! – и изобразил такое движение, словно хотел разбить воображаемый кирпич.

– Это как?

– Как-как, что ты ко мне пристал? Я зубной техник, а не патологоанатом. Давай лучше по стакану?

– Ну, давай, – покорно согласился я.

Холодный утренний туман колыхался по грани каменных зубов, почему-то не затекая вовнутрь. В пасти сырости почти не было, отчего утро казалось не таким холодным, как обычно. Чегай лежал рядом с алтарем и тихонько стонал во сне. Я присел рядом, внимательно осмотрел распухшую и почерневшую ногу. Выглядела она «естественно». Дотронулся до большого пальца – Чегай застонал – теплый. Хотелось пить. А больному пареньку, наверное, вдвойне.

Осторожно, стараясь не шуметь, я извлек из груды рухляди большой кувшин и отправился на выход.

Легкий, почти невесомый ветерок легко раскидывал хлопья тумана по карнизу. Влажные, плотные как вата белые комья вяло скатывались к краю обрыва и обречено рушились вниз. В сером сумраке тропинка угадывалась с трудом, и была скользкой, как ступени дома престарелых после уборки. К тому моменту, когда мне удалось дойти до оазиса, первые солнечные лучи упали на ледник по ту сторону долины, отразились и ярко осветили террасу. Последние нити тумана растаяли за считанные минуты.

Маленький кувшин валялся там, где его вчера бросили, а шери уже занял свое место на границе зеленой травы, нетерпеливо перебирая лапами.

«Будет приставать – тресну графином в лоб», – решил я и наклонился за оставленным кувшином. Мысль эта, видимо, очень явственно проступила на моем лице, поскольку драный горный кот только раз, мельком, заглянул мне в глаза, тут же развернулся и потрусил к краю обрыва.

Интересно, чем он здесь питается? Не яблоками же с деревьев? Птиц в здешних небесах не видно, хотя помет на камнях имеется, люди тоже вряд ли забредают. Может сусликов ловит? Меж камней травинки редкие, а на оазисе зелень изумрудная, сочная… а голод не тетка… Вот и попадают в когти облезлого хищника.

При мыслях о теплых, упитанных тушках сусликов в зубах застучал горячий голодный пульс, но я не дал ему разыграться. Дошел до реки, ополоснул кувшины от пыли веков, набрал в них воды и вернулся к храму.

Чегай уже проснулся и сидел, прислонившись спиной к стене. Он слабо улыбнулся, увидев кувшины, и тут же жадно припал к самому большому. Блестящие струйки влаги потекли по щекам, по горлу… Зубы немедленно откликнулись горячим голодным пульсом. Я развернулся и вышел на воздух. Втянул в себя ароматы террасы. Еда. Тут много еды. Настала пора показать горному коту, кто здесь хозяин.