Текст книги "Клубок 31"

– … они несказанно мучаются, когда я рядом с ними. Мне, в принципе-то, всегда приходится видеть только лица, опустошенные, отчаявшиеся, без эмоций, выжженные бездельем. А к кому я еще могу придти? Только к таким вот пустым типам… Ну, слава богу, я надолго с ними не задерживаюсь – как к ним заявлюсь, так все как один, кидаются чем-нибудь заниматься, лишь бы я ушла. Мне этот момент больше всего нравится. Ты бы видел, как люди только ни изгаляются… – засмеялась Мила-скука.

– И как?

– Что как? – не поняла она моего вопроса.

– Я, говорю, как люди изгаляются? – уточнил я.

– Да, по-всякому… Лишь бы схватить что-нибудь, что расшевелит, что двигаться заставит. Чаще всего за бутылку хватаются…

– Чего это?

– Что значит – чего? Это ты должен знать – чего. Кто из нас психотерапевт… – пристыдила она меня, – Тяпнул по маленькой, и мир сразу в яркие цвета окрасился. Самый простой способ, и делать ничего не надо – наливай, да пей. И пока в организме алкоголь, будь «споки», я не приду…

– Блин, интересно! – вырвалось у меня.

Она с явным энтузиазмом просвещала меня, неопытного, но тут недовольно поморщилась:

– Эй, ты с выражениями будь поаккуратнее, если конечно хочешь со мной еще поболтать. Хошь-не хошь, а скучать придется, иначе я того, тю-тю отсюда.

– Извини, постараюсь скучать! – искренне пообещал я, и сам не знаю почему, повторил, обратив лицо вверх, то же самое для кого-то на потолке, – Да-да! Мне о-очень скучно! Честное слово, скучнее не бывает!

Затем опять повернулся к Миле:

– А еще как «изгаляются»? – спросил я, сделав ударение на так понравившемся мне слове.

– Ой, всего и не перечислишь… Ну-у, наверное, на втором месте по популярности «любови» всякие.

– ???

– Что ж, тебе опять не понятно? – спросила он голосом учительницы, недавно получившей диплом и не скрывающей своего удовольствия от преподавания. – Это же просто и понятно. Представь, что ты живешь постоянно рядом со мной. Ну, то есть наоборот, я твоя преданная спутница.

– Да уж, не позавидуешь мне.

– Именно! Тебе скучно, ведь ничего стоящего в жизни нет. Есть, конечно, и семья, и работа, и друзья, но все это тебе не приносит должного удовольствия. А человек без интереса к жизни жить не может. Вот и находит себе какой-нибудь объект, который вполне подходит для того, чтобы в него влюбиться…

Я внимательно и с интересом слушал увлеченную рассказом девушку и периодически кивал в знак того, что все понимаю.

– …И, естественно, он или она в найденный объект влюбляются. Да не просто, а сильно, страстно, что говорится «без памяти». И сразу же жить становится интересно, сердце полно чувств и мелодий. Причем, есть одна маленькая особенность… – она сделала ораторскую паузу, а я ей немножко подыграл, выразив свое нетерпение, открытым ртом и выпученными глазами, – Чем несчастливее и безответнее этот маленький спектакль, тем лучше!

Тут она торжествующе задрала носик.

– Это как? – я категорически отказывался самостоятельно думать и догадываться, пускай все делает сама.

– А очень даже так! – выпалила она совершенно бессмысленную фразу, – Если влюбленность остается без ответа, это ж сколько слез будет пролито, сколько трагедий будет пережито лунными ночами, в конце концов, СКОЛЬКО ЧУВСТВ!!! А человек – как известно, существо чувственное, и без эмоций жить, увы, не может. Ему без них никак нельзя, иначе я наведываюсь. А я, к твоему сведению, могу человека за очень короткий срок «выжрать», раковой опухолью, изнутри. А так, влюбился, не спи себе спокойненько ночами, страдай, худей на здоровье и, самое главное, не скучай…

– Может, и мне кого-нибудь, того… полюбить, а? – решил пошутить я, да как выяснилось неудачно.

Мила сразу же напряглась, недо-о-обро так прищурилась:

– Ты, – говорит. – Хочешь, валяй! Но уже без меня… Как бы мне приятно с тобой болтать ни было, но от этой фигни меня всегда тошнит… Не могу я смотреть на этих соплежуев. И не полюбить, а влюбиться. Я, если ты заметил, ни разу эти дурацкие отношения любовью не назвала.

Я задумался. И на самом деле, получается, что она постоянно говорила «влюбиться», «влюбленность», «влюбился»,

– А знаешь, почему я так разграничивала – влюбленность и любовь? А потому… что я лично с НЕЙ знакома…

– Подожди, – перебил я ее, – с «ней», это с любовью, что ли???

– «Таки да-а», как говорят у нас в Одессе. Мы с НЕЙ даже пиво пили.

Я никак не мог привыкнуть к ее манере прыгать с серьезного на шутку и обратно:

– Пиво? Какое еще пиво?! – я в конец разозлился, от того что она спокойно говорила о совершенно сумасшедших вещах.

– Какое это имеет значение? «Миллер», если тебе интересно. Больше ничего стоящего в том ларьке не было.

Я окончательно перестал что-либо понимать.

– И с влюбленностью я пару раз пересекалась. Так вот, с любовью они ничего общего не имеют. Даже ничуть не похожи. Я тоже поначалу думала, что они хотя бы, как сестры, должны иметь что-то общее. А когда разобралась, что к чему, так с первого взгляда теперь их различаю. Любовь элегантная, красивая, но при этом от нее силищей за метр тянет, мнение свое имеет, а как остроумна-а-а, уж и не говорю – я за полчаса, пока пиво с ней тянули, чуть живот себе не надорвала. А влюбленность… так, пустышка – даже поговорить с ней не о чем. И сиськи у нее силиконовые, – зловеще прошептала она.

Я ничего не понимал.

– А я, думаешь, хоть что-нибудь в этой жизни понимаю? Ни черта… Может даже меньше, чем ты. Вот, например, что до меня никак не может дойти, что меня больше всего удивляет, это то, что они еще как-то умудряются дружить. Нет, ну ты представляешь?

Я, как зачарованный болванчик, покачал головой, соглашаясь заранее со всем, что она сказала, скажет или не скажет. Мне стало не по себе. Честно говоря, то, что я себя вел, как умственно отсталый, меня немного напрягало, но… ничего с собой поделать не мог. Все эти рассуждения и существа, о которых милая скука так спокойно рассказывала мне, вызывали внутри бурю эмоций и кучу вопросов, на которые, скорей всего, я так и не получу ответов. Все эти бестелесные явления и чувства, вдруг суженные до вполне конкретной физиологии и психики, действовали на меня удручающе. Приобретая четкие черты характера и внешности, любови-влюбленности-скуки превращались для меня во что-то непонятное, мистическое, а мне это совсем ни к чему. Я так быстро свыкся с физическим образом своей смерти, потому что чего-то такого можно было ожидать – не старуха в балахоне и с косой, но что-то подобное. Образ смерти, физический и конкретный, у меня в голове был собран с самого детства, в отличие от чувств. Максимум, как я мог представить себе любовь до этой встречи – это пузатого карапуза, с блондинистыми кучеряшками, да с маленьким луком в пухлых ручонках. Когда же оказалось, что влюбленность – это грудастая деваха, на публике любящая демонстрировать свою эффектность и носящая преимущественно белую одежду и подписывающаяся на «Космополитен», мое представление о мире резко поменялось в неизвестном направлении. А я, по складу своего скучного характера, не люблю сюрпризов.

Тем временем, совершенно не обращая внимания на то, что я ее временно не слушаю, Мила продолжала тараторить:

– …и конечно же такая дружба просто противоречит самой природе. Это все равно, что дружба «Запорожца» и «Феррари» – и смех, и грех. «Феррари», конечно же, Любка.

– Какая еще Любка? – все-таки не оставляя попытки хоть что-нибудь понять, уточнил я.

– Ну, Любка, Любаша, Любовь… ее кто как называет. Ах-х… – тяжко вздохнула с мечтательным видом моя разговорчивая знакомая, – Ты бы видел, какая она красивая!

Ощущение, что я – абориген, оказавшийся в магазине бытовой техники никак не хотело меня покидать.

– И все равно, не понимаю я вас, людей, – она укоризненно на меня посмотрела, сразу стало видно, кому сейчас придется отдуваться за все человечество, – Уже какое тысячелетие эта дура, набитая опилками и воздухом, является более востребованной. Почему? – спросила она у кого-то неопределенного. – Нет, я конечно, понимаю, что по началу, когда два человека только сближаются, влюбленность необходима, чтобы пара могла простить друг другу обоюдное несовершенство, для этого она и была создана. Но ведь чаще всего отношения так и не перерастают во что-то большее, значащее, и большинство людей до конца своих дней или перебиваются попутными страстишками, жадно выбирая присутствие этой пустышки, или вообще, перестают верить в существование Любаши, не понимая в полной мере от чего, точнее, ОТ КОГО они отказываются…

Остановившись, скука коротко усмехнулась, успев смешать в этом жесте, как мне показалось, немного презрения с непониманием, и еще толику сожаления.

Мы молчали. Точнее, я уже давно не произнес ни звука, давая девушке, обутой в белые кроссовки «Асикс» возможность наговориться в полной мере.

Тут Мила будто вспомнила, что все, только что произнесенное, предназначалось мне. До сих пор ее взгляд был устремлен куда-то в стену, чуть повыше моего левого плеча, но сейчас, он остановился на моем лице.

– Тяжко дается вся эта белиберда? – виновато спросила она.

– Если честно, то да! – искренне признался я, – Я, конечно, пытался, но… то, что ты говоришь, как-то… – я задумался, как получше выразиться, чтоб она поняла, – …как-то уж сильно ПО-ДРУГОМУ, чем я привык.

Ее взгляд упал в пол.

– Однако, мне на самом деле было очень интересно. Честно… – поспешил я исправиться.

Мила улыбнулась:

– Мне тоже. Я и не думала, что ты все сможешь понять, мы ведь из разных пространств… И еще… Спасибо, что умеешь слушать. Мне так было важно с кем-нибудь языком почесать, ты даже не представляешь. А тут ты попался! Мне на самом деле с тобой повезло.

Тут уже улыбнулся я – мне было приятно.

– Ну, пойду я, пора! – бодро вскочив с кресла, подвела она черту.

– Эй-эй, ты куда собралась! – запротестовал было я. – Не уходи, мне еще скучно!

– Не ври, – засмеялась Мила и игриво толкнула в плечо, – Мне тоже с тобой было интересно. Надеюсь, больше не увидимся… – сказала она, как бы негласно продолжая «…хоть и хочу этого».

– Может, все-таки задержишься, а? Я кофе вкусный сделаю? – попытался я еще раз.

– Нет, серьезно никак! Я на службе, пора лететь по следующему адресу. Уж что-что, а работой я не обделена.

– А может, как-нибудь, во внерабочее время?

Мила пронзительно засмеялось:

– А ты настойчивый. Ладно, коль назначаешь мне свидание, – я почувствовал, как мои щеки покраснели от хлынувшего в них смущения, – Завтра в восемь на фонтане возле цирка. Устраивает?

Я согласно закивал.

– Только есть одно «но»…

– ???

– Ты должен меня узнать!

Весь мой вид выражал непонимание.

– Есть кое-какие правила. Не знаю, кем и когда они были придуманы, но подчиняются им все беспрекословно, – я решил ее не перебивать и не спрашивать, а кто это – «все», еще успею узнать, – Долго объяснять, но если вкратце, то они будут звучать так: как только я выйду из твоего поля зрения, ты меня забудешь. Абсолютно ничего не останется у тебя в памяти, ни мой образ, ни голос, ни запах… Ни-че-го! Все уйдет. Так уж заложено.

– А как же…

Но она опередила мой вопрос:

– Напиши на листе, что тебе завтра нужно быть там-то, во столько-то и повесь на видное место. Только не пиши никаких упоминаний обо мне, а то… сам понимаешь.

– Так и все же, как я узнаю, что я вообще забыл на фонтане?

– Я сама тебя найду. От тебя требуется только прийти вовремя и сесть, немного посидеть. А за это я одену для тебя свое лучшее тело.

Я тяжело вздохнул.

– Да не переживай ты так, – подбодрила она меня и кокетливо подмигнула. – Все будет замечательно! Ведь ты первый, кто спросил мое имя…

* * *

Скорей всего в каждом городе есть «территория молодости» – место сбора молодежи всего города. Просто когда-то, кем-то, конечно же, городскими управленцами, ставится памятник кому-нибудь, какой-то известной личности, общенационального или конкретно локального масштаба, или же это может быть небольшой скучный скверик, где-нибудь в центре города. В общем, это должна быть чем-то выделяющаяся территория, чтоб ее нельзя было ни с чем спутать, где можно шумно посидеть и обязательно в центре города.

Поначалу это самое место наводняют все кому не лень, но затем, оно начинает набирать баллы среди молодежи. И вот по вечерам уже все близлежащие скамейки и парапеты оккупированы молодыми людьми, от пионерского до комсомольского возраста. Проходит еще немного времени, и данное место переходит из разряда обычного «места встреч с друзьями» во что-то большее – в символ. В символ свободы, раскованной молодости, опьянения и неумелых сексуальных игрищ. В общем, всего, что так важно и дорого для людей с ветром в голове, шилом в заднице и вечно стоящей пиписькой.

Скорей всего, в каждом городе есть «территория молодости». Мой город не исключение, такое место-символ все называли коротко и просто – фонтан.

– Ты идешь сегодня на «фантик»? – можно услышать слова, произнесенные разукрашенным подростком, буквально в любой точке города.

Почему именно фонтан стал местом дислокации людей в попугаеподобных одежках, понять не сложно. Во-первых «фантик» находится в центре города, с одной стороны упираясь в овальное здание цирка, похожее, на созданную воображением бесталанного фантаста летающую тарелку, и торчащую над всем городом худую телерадиовышку, а с другой – в так называемый танк-памятник, воздвигнутый на здоровенном куске бетона и служащий напоминанием о событиях далекой войны. Присутствие человека в центре такого нагромождения важных для города объектов-символов действует на него чарующе. По крайней мере, на меня так точно.

Во-вторых, сам фонтан представляет собой зрелище впечатляющее, особенно для непривыкших к спецэффектам и качеству русских людей. Молодость и нужна для того, чтобы удивлять. Ведь чем старше человек становится, тем меньше диковин способно вызвать у него это чувство. Вот фонтан и привлекал молодых удивляя – пляска, кружащейся в хороводе воды и разнообразие ярких цветов, окрашивающих тяжелые капли, порождали интерес. А если к этому добавить шум падающей воды, вводящий окружающих в транс спокойствия, то становится вполне возможным понять еще одну причину выбора молодежью именно этого места.

Красный… и уверенные струи стремятся к небу, забывая о силе тяжести и, в наказание за это, с грохотом обрушиваются в плотные ткани воды, наполняющие большой прямоугольный бассейн.

Зеленый… и танец, напоминающий о новогодней елке, пошел кружить вальсом, перекрещивая, как шпаги, тонкие нити воды.

Желтый… и пик праздника обрывается тишиной, которой здесь явно не должно быть. Все замирают. Все ждут. Вот оно!

И оркестр одной из стихий вновь заиграл в полную мощь, разрушив ненужное молчанье всеми цветами сразу. Удивительная игра красок сразу же оживляет шум веселья. Веселья, порождения молодости.

Так надо, за этим каждый сюда и пришел.

* * *

Осень никогда не приходит сразу. Не бывает так, что ты засыпаешь летним вечером, а наутро, проснувшись, обнаруживаешь за окном осень. Всегда видна борьба – когда сезоны, непримиримыми врагами вцепившись друг в друга, желают жить. Битва между ними может продолжаться целый месяц, а может, всего лишь неделю. Только зачем все это? Ведь все равно побеждает тот, которому суждено победить.

Осень благородна…

Она каждый раз, из года в год, сохраняет традицию – предупреждать, намекая людям, живущим с надеждой, что лето еще хоть чуть-чуть продержится, о своей окончательной победе. Она раскидывает кругом предзнаменования, которые должны означать, что лето выбилось из сил, оно ослабло и готово проиграть, пасть смертью храбрых.

Чтобы увидеть эти знаки, достаточно открыть глаза, прислушаться, втянуть обновленный воздух и сразу становится ясно – пора готовить свитер и шарф.

Идя на фонтан, я напялил на себя побольше вещей. Под кожаной курткой, доставшейся мне от отца, потрепанной, но вполне еще пригодной, мое тело защищал теплый, связанный мамой, свитер, а шею укутывал, не давая вероятному ветру добраться до нее, шелковый шарф. Оделся я специально потеплее – не зная, зачем мне нужно быть на фонтане в восемь, но слушая внутренний голос, шептавший, что это ОЧЕНЬ ВАЖНО, я решил сделать все возможное, чтобы уйти оттуда только по собственному желанию.

До фонтана остается идти всего пару минут.

В ушах играло именно то, что максимально подходило к выбранному месту, времени и ощущениям. Кажется, это был Софикс.

Я глубоко вздохнул, набрав тяжелый, мокрый воздух в грудь, будто затянувшись сигаретным дымом. Воздух пах осенью.

Через дорогу стояли четырехэтажные «сталинки» – громоздкие, с высокими окнами – тонущие в облаках с третьего этажа. Куда ни посмотри, над городом белесой шапкой завис то ли дождь, то ли туман. Весь воздух состоял из воды, из-за этого дышать становилось тяжело и свежо одновременно. Тяжелая свежесть заполонила все. Красные огни телевышки тонули в тумане.

Влага, собираясь на волосах и одежде в холодные капли, говорила, что она – знамение, символ побежденного лета.

Почему именно такой день стал спутником той встречи, мне было непонятно. Хотя… когда еще со мной может произойти что-то важное, кроме как в день падения лета, в день абсолютного торжества осени?

Пройдя, наконец, здание цирка, я достиг цели – мне открылся вид на фонтан. Не властный над собой я замер. Яркая кровь вместо воды била со дна каменного бассейна. Как же это красиво…

Несмотря на прохладу, почти перешедшую в холод, народа, кучковавшегося возле фонтана, было много. Видимо еще не поняв или не желая видеть, что пришла осень, а вместе с ней и пора работы-учебы, люди моего города продолжали жить летом.

Скоро выключат фонтан и накроют опустевший кратер тяжелыми досками, готовя его к зиме, тогда до них и дойдет, что что-то важное ушло.

Опустеет фонтан…

* * *

Я не без труда нашел свободный кусочек парапета – буквально все кишмя кишело людьми. В этом маленьком оазисе, среди уставшего за день города, царила фиеста – богиня праздника и веселья. Все, буквально все, на этом островке, совершенно не вписывающемся в общую картину окутанного туманом города, жили. Или только начинали жить… Я чувствовал, как войдя на эту территорию «неконтролируемой радости и вечной молодости», вся моя сущность – тело и душа, мысли и желания – противятся, не желают находиться здесь. Не знаю даже почему. Но интуиция, или какая-то глубинная память, подсказывала мне, что на этом самом месть, есть что-то важное и я должен ЭТО найти. Конечно, глупо – «пойди туда – не знаю куда, найди то – не знаю что».

Как когда-то сказал брат, когда я не смог купить вовремя билеты на концерт моей любимой группы и, сидя в квартире, мучился, не зная, как поступить: «Если ты останешься дома, то тогда, сто процентов, на концерт не попадешь…». Тот урок мне запомнился надолго, наверное потому, что концерт был обалденный, особенно когда я смог на него попасть даже без билета, всего лишь оторвав жопу от насиженного дивана.

Усевшись, я первым делом достал из пачки сигарету и, прикурив, начал, от нечего делать, смотреть на шевелящийся внизу муравейник людей. Мои глаза обшаривали, перепрыгивая с одного лица на другое, в поисках… м-м-м… в поисках чувств – я просто был уверен, что найдя то, что ищу, сразу же это почувствую.

Так, проведя в безуспешных поисках какое-то время, я решил положиться на судьбу и больше не прикладывать никаких усилий, и чтоб закрепить свое решение, залез в пакет с провизией, предусмотрительно захваченный с собой. Пачка чипсов, три банки «Туборга» и интересная книжка – вот все, что мне нужно, с таким запасом я могу пережить хоть потоп. Нащупав прохладную банку, я достал ее и вскрыл, с удовольствием отхлебнув пива. «Все одно, с пивом время течет быстрее», – поймал я себя на мысли.

Не знаю, сколько прошло времени, пока переводя взгляд на очередное, по идее ничего не значащее для меня лицо, я не наткнулся на глаза, упорно меня изучающие. Взгляд принадлежал молоденькой девушке. Вокруг нее гудела очередная шумная компания, но она тихонько сидела на ступеньках сцены, обняв колени руками. Смотрела и улыбалась… мне.

Рыжие волосы, скрывающие плечи, синие, потертые джинсы, рюкзак по левую сторону и улыбка, как неотъемлемые черты ее имиджа.

Я встал, подобрав пакет, и направился к ней. По пути, пока я приближался, к ее образу добавлялись все новые и новые черты: румяные, будто накачанные алкогольным весельем, щеки, усыпанное веснушками лицо и глаза, то ли зеленые, то ли карие. А еще улыбка… оказалась с чувственностью юношеской наивности и верой в хорошее.

Я бы даже сказал, что девушка была красива.

– Привет, – приблизившись к ней, поздоровался я.

– Привет, – улыбнулась она мне сияющей улыбкой, смешно прищурив глаза.

И я, как дурачок, стоял и улыбался ей в ответ, наверное, потому что был счастлив. Ведь я все-таки нашел…

Так начался в моей жизни год «разума и сердца» – осознания и чувств. И в этот год я совсем забыл о красном клубке, закинув его под кровать.

Я погрузился в настоящее и начал неосознанно искать себя в НАС.

Даже спустя целый год, а затем и всю жизнь, я так и не разобрался, какого цвета у нее глаза. Видимо, все зависит от настроения. Когда ей хорошо, они становятся зелеными, а когда плохо – карими.

Наверное, так…

* * *

Когда тебе человек дорог, всегда хочется сделать для него или нее что-нибудь ВАЖНОЕ, что-то ЦЕННОЕ, а может быть, даже ГЕРОИЧЕСКОЕ. В общем, сделать что-то такое, что сблизит и укрепит вас еще сильней.

И это что-то ни в коем случае не должно отдавать ни каплей банальщины, иначе все будет испорчено.

Но чтоб без банальности – мало, нужно что-то… м-м-м… что-то… ЧТО-ТО ПО-НАСТОЯЩЕМУ ВАЖНОЕ!

Не в том смысле, что оно должно существовать на самом деле, в реальности… нет. Оно может быть и в воображении, оно даже может быть абсолютно невыполнимо. Причем, невыполнимо никогда, ни при каких обстоятельствах, ни из каких соображений. Не это главное. В принципе, можно всего лишь мечтать, думая, как бы было здорово совершить ВАЖНОЕ для нее – просто так, не для чего-то, только лишь потому, что я ее очень люблю. Когда об этом мечтаешь, сердце окутывает теплая пелена и приходит чувство, что она для тебя становится еще ближе.

Вот только надо для себя решить, что же это такое будет – НАСТОЯЩЕЕ И ВАЖНОЕ.

Внутри есть ощущение, насколько же она для тебя дорога и любима, но ощущение это внутри, оно абстрактно и метафизично. Его нельзя просто так выразить. Ведь оно ВНУТРИ…

Можно, конечно, попробовать словами или движениями, прикосновением, жестом, или рисунком. Только это – не то, бесполезно. Все равно, как ни пытайся, то, внутреннее чувство к ней, то, какая она для меня, как я ее вижу и себя рядом с ней, будет искажено ограниченностью моего физического тела.

Жаль…

Ведь так хочется показать, какая она для меня там, в глубине мыслей и чувств. А как это можно сделать? Только поступком… Только дела никогда не умирают. Только совершив что-то ВАЖНОЕ, я действительно смогу выразить свою любовь…

Не знаю сам, как я нашел, буквально наткнулся на ТО, ВАЖНОЕ, свершив которое, смог бы всецело отразить тот ОБРАЗ НАС, ЖИВУЩИЙ ВО МНЕ.

ВАЖНОЕ, было заложено в песне. Сама песня рассказала мне, не произнеся ни слова о моем мужестве и безрассудстве, равном ее любви.

Песня шептала мне, проникая внутрь и превращаясь в образы. Музыка, будто только что произнесенные слова, несла смысл, кинопленкой прокручивая в голове цветные картинки. Мне лишь оставалось закрыть глаза и смаковать ощущения, мурашками расползающиеся по телу.

Веки сомкнулись, и мое сознание окутала тьма, но это оказалось ненадолго. Вдалеке загорелся маленький огонек, скорее даже, лучик. Где-то очень-очень далеко. Музыка играла, управляя им, заставляя приблизиться, чтобы я мог разглядеть то, что было в нем скрыто – самое ВАЖНОЕ, которое полностью смогло бы отразить нас, было заложено в композиции Babylon группы Gregorian.

И вот, наконец, свет поразил мои глаза, они ослепли, ни видя ничего кроме безупречной, божественной белизны.

Музыка играет…

Постепенно, не спеша, словно властвуя над временем, на белом фоне моих ослепших глаз начали прорисовываться тени, невнятные очертания человеческих фигур. Поначалу размытых, но с переливами вступительных аккордов, все более четких и осязаемых.

И вот, я увидел просторную комнату…

Хотя я был еще совсем молод и многие, вроде бы совершенно обычные, вещи могли меня поразить, такому явлению как говорящая музыка, я совершенно не удивился. Все-таки, какой-никакой, жизненный опыт у меня был и с этим я уже сталкивался.

В мой город приехал известный питерский арт-терапевт. Ну, арт-терапия – это когда с помощью различных элементов искусства – живописи, музыки, танца и тому подобного – человек латает свои душевные дыры.

Проходя воздействие музыки на психику, нам, психотерапевтам, необходимо было опробовать одно упражнение на себе – мы закрывали глаза, включалась музыка и образы, всплывающие в голове в процессе звучания, потом переносились на бумагу и исследовались. Идея мне понравилась сразу, заинтриговала и родила желание ринуться в бой.

В звучавшей из маленького бумбокса музыке, которую выбрал для упражнения питерец, было что-то восточное, может даже цыганское – она медленно рождалась из скрипки, постепенно набирая уверенность, сливаясь с гитарой, а ближе к середине уже во всю мощь взрывалась карнавалом, и в конце снова превращалась в скрипку, резко оборвавшись и забрав с собой всю яркость разбушевавшейся феерии.

Мне привиделись сидящий в позе лотоса узкоглазый мужичок и танцующая перед ним грудастая девица, с кокетливо-эротично прикрывающей лицо шелковой полупрозрачной паранджой. Бо́льшей фантазией, на тот момент, я, видимо, не обладал, поэтому и пришлось ограничиться таким простым образом.

В группе, состоящей из двадцати пяти психологов и психотерапевтов, каждый нарисовал неповторимый «шедевр», от ярких красочных тяп-ляпов до вполне профессионально изображенных сочных полянок, залитых солнечным светом. Хотя все рисунки и были сделаны на скорую руку, минут за пятнадцать, зато выглядели вполне сносно.

Дорисовав, все выставили свои произведения напоказ.

Петербуржец, идя по кругу, внимательно всматривался в каждый рисунок, неопределенно кивая и «дакая». Осмотрев все, он подошел к одной девушке, работающей, как она представилась вначале, в какой-то сельской школе, и наверно, поэтому имевшей специфический говорок. Взяв ее работу, маэстро спрятал рисунок за спину, так, чтоб никому не было видно. Затем показал, приложив указательный палец к губам, знак молчать. Этот жест предназначался девушке – автору рисунка.

В следующую секунду он, прочистив горло, громко спросил: «Как вы думаете, какое название у этой песни?».

Я сразу же пожалел, что не обратил внимание на рисунок девушки, ибо именно там, видимо, скрывалась разгадка названия композиции.

Посыпались догадки: «Рождение и смерть», «Бренность», «Рассвет», «Песнь души» и так далее. В принципе, все эти названия подходили звучавшей мелодии, но мужчина с заложенной за спину рукой, стоявший посреди просторного класса, только неумолимо качал головой. И, кажется, я начал понимать, почему…

Закрыв глаза и вспомнив недавно звучавшие ноты, почувствовал, что из них рождается что-то совершенно неожиданное.

Скрипка. Спокойная, безмятежная, но в то же время настойчивая, неотступно идущая к цели, прохладе, лень и долгая, почти бесконечная дорога. Вот гитара и барабан отстукивают ритм шагов… Точно! Пустыня!!!

В этот самый момент, когда я увидел то, что раньше не замечал, пытливые голоса иссякли. Послышалось шуршание бумаги и вслед за этим голос маэстро: «Что вы видите на рисунке?».

Я открыл глаза и посмотрел на листок, висевший на вытянутой руке над головой питерца.

Вот оно!

Вот то, что ускользало от меня, но исходило духом из колонок бумбокса. Как же я сразу не увидел?!

Пустыня. Песчаные барханы. Утреннее солнце и казенно выстроенные в ряд, бредущие с ленивой небрежностью, верблюды.

КАРАВАН!!!

– Караван! – нетерпеливо выкрикнул кто-то заветные слова.

– Вот именно, – довольно, скорей даже победоносно, закивал мужчина, – Группа называется «Израиль», композиция – «Караван».

Только одна, самая простая и открытая, смогла услышать музыку. Только она на тот момент была свободна для нее.

Чуть позже я повторил упражнение у себя на работе, с моими маленькими пациентами, где-то от семи до одиннадцати лет. Дети с удовольствием, закрыв глаза, слушали музыку, а затем превращали услышанное в образы на бумаге. (Я их заранее рассадил так, чтоб не могли подсматривать друг у друга).

У детей на рисунки ушло около получаса. Затем ко мне на стол легло тринадцать листков, на одиннадцати из которых неумело, размыто, детскими ручонками были изображены чудаковатые, выстроенные в ряд животные, лишь немногим походившие на верблюдов.

Большинство детей даже не знали такого слова «караван», зато, они прекрасно умели слышать ЖИВУЮ музыку и понимать ее. В отличие от нас, ограниченных условностями, закупоренных в собственные бочонки опыта и мозгов, людей, гордо называющих себя ВЗРОСЛЫЕ.

И вот, я увидел просторную комнату…

И вот, я увидел просторную комнату, посреди которой сидит на коленях мужчина. Я его вижу со спины: длинные светлые волосы, завиваясь на концах, спадают на широкие, обнаженные, как и спина, плечи.

Он настораживается, будто чувствуя, что в комнате присутствует кто-то еще, что я наблюдаю за ним. Это видно по тому как он медленно, не пропуская и сантиметра, обводит комнату взглядом, но, ничего не заметив, возвращается к прежнему занятию.

Как бы витая в воздухе, я двигаюсь, а вместе со мной меняется и угол обзора.

Теперь я вижу, что мужчина играет с ребенком, совсем еще маленьким – год или около того. Они оба смеются, увлеченно наслаждаясь игрой. Я понимаю, что малыш – сын мужчины.

В своем веселье они не замечают, как в дверном проеме, скорей всего ведущем в соседнюю комнату, появилась женщина. На вид ей не больше двадцати пяти, ее тело обременено большим круглым животом. Она застывает между комнатами, и, прислонившись к косяку, смотрит, улыбаясь, на счастливых сына и мужа. Полюбовавшись их весельем еще немного, она присоединяется к ним, и уже втроем они продолжают наслаждаться друг другом.

Я начинаю осматриваться. Грубые на вид, пылающие холодом, стены из отесанного камня. Вместо стекол – кое-как скрепленные бечевкой засохшие стебли, способные защитить, разве что, от палящего солнца. Под окном стол и пара стульев, таких же диких, как и все вокруг, такие я видел в голливудских фильмах про варваров.

Тут-то до меня и доходит, что я явно попал в очень далекое время, задолго до моего рождения. Варвары?