Текст книги "Забавы деда Матвея. Сборник рассказов, повесть"

Илюшка

1

Нынче весна пришла рано. Илюшка, сидя у окна на табуретке, смотрел на улицу и думал о том, как бы ему забраться на крышу да сбросить оттуда мокрый тяжелый снег. Крыша, с незапамятных времен крытая горбылем, давно прохудилась, и если снег не сбросить, то талая вода нынешней весной непременно хлынет в дом. – Э-хе-хе-хе-хе, тьфу зараза! – с надрывом покашлял он, ругаясь и сплевывая на железо к печке.

– Илюшка, – хриплым похмельным голосом окликнула жена с кровати. После вчерашней пирушки у соседей Валентина встать вместе с ним не смогла.

– Я давно уже поднялся, надось как-то на крышу забраться. Вот сижу, кумекаю, как половчее залезть, – отозвался Илюшка и, недовольно засопев заложенным носом, ворчливо добавил: – Могла бы и мне малость винца принести…

– Малость, надось, – подразнила Валентина. – Бери лестницу да полезай с Богом, «гундос»! Когда уж носопырку вылечишь? Вечно она у тебя заложенная.

– Крыша худая – не подступиться, того и гляди провалишься на чердак, поспешишь – курей насмешишь, – со значением сказал он и пошарил в карманах штанов. Достав пачку махорочных сигарет, закурил. Неспешно, одну за другой вытянул пару, а между тем на улице рассвело.

Солнце показалось из-за горизонта, и первые его лучи уже растекались по земле. Однако было еще довольно холодно. Морозные утренники весной заставляли идущих на работу сельчан прятать шеи в воротники курток, втягивая головы в плечи. Илюшка с интересом наблюдал за тропкой, ведущей к сельмагу, куда тоже с утра потянулся народ, алкаши из местных, деревенских трутней.

– Похмеляться идут! – позавидовал он. Голова у него почитай каждый день страдала от частого пьянства, и сегодня, конечно, не прочь был бы он поправить голову, – получку дали на ферме, кого-то бы встренуть на обратном пути, может дадут хлебануть из горлышка, – прикинул умом Илюшка и дернулся к вешалке за телогрейкой, но остановился. Надо было скидывать с крыши снег, а лезть туда выпившему рискованно, это он хорошо усвоил, проломив однажды под собой крышу и оказавшись полуживым на чердаке. Одумавшись, вернулся на табурет, решив с одеждой повременить и похмелку оставить на потом.

Вскоре поднялась с кровати Валя, зевая, прошла на кухню, загремела крышкой ведра, зачерпнула ковш воды. Пила жадно, с шумом глотая ледяную воду, в горле её хрипело и гукало.

– Печь затопи, мороз в хате! – приказала она мимоходом, возвращаясь на кровать. Жалобно взвизгнули старые пружины, в ту же минуту до Илюшкиных ушей донёсся храп.

Посидев еще у окна, он сходил за дровами, затопил печь. Объятые пламенем сухие поленья затрещали. Плита быстро нагрелась, покраснела, и от нее пошло по дому тепло. Илья погрел над нею руки, накинул телогрейку и вышел во двор.

2

Лестница была старая, прелая и потому ненадежная. Илья, осторожно приставив ее к козырьку, полез вверх. С собой на всякий случай прихватил веревку, чтобы привязаться к трубе. Так он делал каждый год, зная, что снег местами к весне превратился в лед и можно поскользнуться, упасть на землю и разбиться.

– Ишь как катко, того и гляди вниз загудишь! – вслух сказал он себе. – Не подохнешь сразу, так напорешься на что-нибудь, калекой станешь.

Снег со своего двора Илюшка убирал регулярно. Как только начинался снегопад, доставал из сарая деревянную лопату и до стылой земли с утра до вечера грёб. Работы зимой, акромя той, чтобы в избе было натоплено, у него больше не было. Двор очищался от снега, а вот до железяк руки не доходили, они валялись повсюду.

– Ну вот, к трубе добрался, теперь пояс обвяжу да за неё закреплюсь, – решил он.

Однако задуманное Илюшке удалось не сразу. Он долго возился с веревкой, обвязывая себя, та оказалась сырой, местами обледеневшей. После ему пришлось сделать несколько попыток, прежде чем удалось привязать другой конец веревки к трубе, все время ноги опасно скользили по льду, скрытому под снегом.

– Ну, справился, блин, – сделав глубокий вздох, проговорил он вслух, – смотри, упрел-то как. – Илюшка сел на снег, снял шапку и ею вытер лоб. Посидев несколько минут, заставил себя подняться и принялся сбрасывать снег, со знанием дела орудуя лопатой. Снег был уже мокрым, тяжелым, и скоро он уморился, однако на снег садиться не стал, решил передохнуть стоя.

Опершись на черенок лопаты, поразмышлял над тем, как бы ему поскорее сделать работу да перехватить мужиков, возвращающихся из магазина; хождение туда за водкой иногда не прекращалось до вечера. Потом Илья снова взялся за дело. Успел кинуть три-четыре раза с конька на сторону огорода, как тут почувствовал, что ноги заскользили по льду и он уже падает.

– Чёрт меня задери, – мелькнуло в голове, – скачусь и трахнусь об землю… хотя хрен, не бывать тому, зря, что ли, веревкой-то я обвязался, она ведь не даст… – прикинув этак, Илюшка не стал противиться и покатился к краю крыши, а когда до конца ее оставалось совсем немного, искрой пронеслась другая, паническая мысль: «Веревка-то длинна, черт ее задери, как же я об этом не подумал-то, мать честная?!.»

3

Он повис в двух метрах над стылой землёй. Верёвка, как оказалось, к большому несчастью, выдержала его. Теперь он беспомощно висел, болтая в воздухе ногами, потому что опереться было не на что. Приложив усилия, попытался было подняться на руках по веревке до карниза, чтобы снова забраться на крышу, но тщетно, силенок на это не хватало. Жизнь Илюшкина висела на волоске, ему с каждой секундой дышалось всё труднее. Веревка сдавливала живот, а развязать узел он не мог, тот оказался затянутым напрочь.

«Я умираю», – подумал он. Тело судорожно встрепенулось, с невероятным усилием вобрав в себя воздух, выдохнуть его Илья уже в этот раз не смог и потерял сознание. Вытянутое в струнку тело безжизненно закачалось на слабом ветру.

То, что в последующем с ним начало происходить, нисколько его не смутило, Илья вел себя так, словно не было прошлого, а есть только настоящее. Снизу на него струился ослепительный свет, однако это нисколько ему не мешало, скорее наоборот – какими-то неведомыми доселе ощущениями действовало благостно. Окружающее воспринималось им как должное, и в первую очередь, конечно, сам он, своим присутствием здесь, а также аллея из тысячелетних дубов и дорожка, уходящая вдаль по ней, в конце которой виднелись причудливые ворота. Единственное, пожалуй, что ему было сначала непонятно, и от чего он даже как-будто смутился, так это полное отсутствие на нём какой-либо одежды. Впрочем, неудобство быстро прошло. Ничем не прикрытое естество сделалось, наоборот, комфортным, и в штанах, или хотя бы в трусах, он уже не нуждался.

Илюшка не представлял, сколько всего прошло времени, как он оказался в новом качестве. На него вдруг, словно бы ниоткуда, из воздуха, вышло трое бородатых мужчин, одетых в необычные одежды. Такое одеяние, или нечто подобное, Илья уже где-то видел, но где и когда это было, вспомнить не успел. Неожиданно один из них, тот, что шел посередине, обратился к Илюшке на незнакомом языке, однако слова незнакомца он понял, хотя, надо признать, смысл сказанного до него всё-таки не дошёл. У приятной наружности незнакомца речь была стихотворной, к тому же довольно загадочной для восприятия скудным умом:

 
Погублена душа и тело бездыханно,
Вином аспид взял смертного в полон,
Сразиться предстоит тебе с поганым,
Суд над тобой пока не завершен.
 
 
Твоя душа да возвернется в тело,
С надеждою проснется в нем,
Страх, в прошлом за содеянное дело,
И жгущих пыток адовых огнем.
 

После сказанного таинственная троица растворилась, следов их пребывания на дорожке не осталось. Сияющие золотом ворота в конце аллеи открылись и закрылись, но они туда не входили, Илюшка смотрел как раз на ворота и заметил бы.

– Пропали, – подумал он озираясь. Заметив невдалеке скамейку, решил присесть. Соприкосновения с ней нисколько не ощутил, тело было лёгким, воздушным, казалось бы, оттолкнись от дорожки – и он тут же взлетит. От чего сделалось как-то особенно, хорошо. За всю жизнь даже приблизительно не испытав подобного, в полном благодушии Илья наслаждался необычным состоянием. У него теперь ничего не болело, постоянно преследовавшие его в последние годы головные боли и колики в правом боку куда-то исчезли. Тело у Илюшки стало бесчувственным, словно плоть уже не существовала, хотя он по-прежнему с удовольствием созерцал себя голого. Неожиданно зазвучала органная музыка, ненавязчивая и очень приятная слуху, затем послышалось песнопение, убаюкивающее и ласковое. Илья радовался аллее из сказочных дубов, пышной растительности под ними и ярким солнечным кругам, оставленным лучами, пробившимися сквозь ветви. И надо же было такому тут случиться: когда Илья посмотрел прямо перед собой вниз, дорожка под ним вдруг разверзлась, и это разрушило то совершенство, в котором он только что пребывал…

4

– Ой, да что же это такое творится?! Господи, помоги! – вскрикнул Илюшка, увидев себя распростертым на земле и бегающую возле него с кухонным ножом Вальку. К ним во двор бежали деревенские. Валька, увидев их, завопила:

– Илюха задавился, Илюха задавился!

Примерно с десяток мужиков и баб успели уже забежать в Илюхин двор, и двое мужиков с ходу бросились к телу Ильи, а в это время тот открыл глаза.

– Он глядит, он живой! – снова завопила Валька.– Смотри-ка, гляделками лупает!

– Водочки дайте ему хлебнуть, – сказал Ромка, давний Валюхин приятель. – От водки сразу дыханье пробьет. У нас случай был в лесу, в прошлом году деревья валили, так Митьку придавило елкой, думали каюк ему, хорошо водка с собой была, дали хлебнуть, задышал.

– Не хочу, – четко и довольно громко произнес Илья и закрыл глаза.

– Чего это ты не хочешь? – удивилась Валька, – Водку, что ли, не хочешь, дурак?

– Сюда не хочу, к вам не хочу, – еще громче сказал Илья, чем привёл в дикий восторг собравшихся возле него деревенских. Они разом загалдели и засмеялись, даже на несколько минут забыли про Илью, помочь ему подняться с земли никто из них не догадался.

– Ха-ха-ох! – широко открыв рот, хохотнула Валька. – Допился, видать, совсем уже! Зря я тебя спасала, что ли? Сама-то чуть на том свете не оказалась! Выскочила – он, зараза, висит, а если бы спала? Вовремя очнулась да к окну сразу прильнула да увидала. Развернулась, в дом за ножом, растерялась, сразу-то не сообразила взять. С лестницы едва не слетела, трещит подо мной, горе прямо!

Нож ведь еще такой же тупой, как Илья, еле перепилила верёвку на пузе, а поддержать уж сил не хватило, здорово он шмякнулся на задницу свою костлявую, аж земелька гукнула. Ладно, минуты две всего провисел, а то бы тю-тю Илюшка на небо! – Валька посмеялась словам, а больше от удовольствия, что было во дворе происшествие, но счастливо закончилось. – Вставай уже, испростынешь весь на земле! – прикрикнула она на Илью и ткнула в бок носком валенка.

– А ну давай, хватай его за руки да за ноги, мужики, и волоком в избу, раз самому не хочется, – предложил Ромка. Дружно подхватив, Илюшку, мужики торопливо занесли его в избу и там, по Валькиному наущению, положили спасенного на кровать.

Справившись с делами, с чувством удачно выполненной работы, гости вместе с хозяйкой сели за стол бражничать. Благо водки хватало на всех. Сначала Ромка налил каждому, кто был за столом, а после, подумав, плеснул ещё в одну кружку для хозяина. На тару, не мытую с прошлого вечера, никто внимания не обратил.

– Илья иди уже к нам, похмелись, да заодно обмой чудесное спасение, – смеясь позвала мужа Валька. Илюшка промолчал, и она, не чокаясь ни с кем, выпила свою порцию. За ней последовали другие, тоже не чокаясь, как на поминках. Илья продолжал хранить молчание, и про него вскоре совсем забыли. Мужики слегка опьянели, один пытался затянуть песню, но его никто не поддержал, и он, помычав умолк. Поднялся невероятно, громкий галдеж, и больше всех говорила хозяйка, раскрасневшаяся и добрая к гостям.

«Когда уж они уберутся отсюда?» – с неудовольствием подумал Илья, может быть впервые за многие годы. В этом доме почти всегда присутствовало беспробудное пьянство.

Выпивать не хотелось, мало того, до него доносился с кухни ставший почему-то отвратительным запах спиртного, и от него тошнило. Илья сдерживал подступавшую рвоту и думал, размышляя о том, как чуть не погиб, и о том странном видении, в котором он чувствовал себя так хорошо. Что-то невероятное произошло после того, как он повис на веревке. Эта красивая аллея и эти старцы вдруг… То ли сон такой был, пока не дышал, то ли ум у него помутился…

«А может, я ненадолго помер, да попал на тот свет?» – подумалось ему, и от такой мысли стало жарко, Илью бросило в пот. Ведь он запомнил все, до мелких подробностей, даже смог бы воспроизвести песнопение. Так же ясно ему представлялась и дорожка, уходящая вдаль, и ворота. – «Все же что там за ворота, куда они ведут? – забеспокоился Илюшка и даже сел, но, увидев пьяную компанию, опять лёг. – Кто-то ведь там живет, если, конечно, все это не „белочка“? Попей с мое, так и небо с овчинку покажется…»

Илья пустился в безрадостные воспоминания. Вспомнил детство, свою первую выпивку, ему было тогда лет десять от роду и все произошло, как и должно произойти в таком случае. Оказался в компании годами намного старше себя парней, и те чуть ли не силком заставили пить водку, а потом долго потешались над ним, наблюдая как он окосевший, шатается и при этом громко, по-мужицки матерится. Потом еще и еще были выпивки, и если бы не армия, то уже в молодости неизвестно чем бы закончилось. Может, оказался бы в тюряге или зарезали бы его в пьяной драке, как некоторых закадычных дружков… Илюшка поёжился и с минуту прислушивался, пытаясь понять слова, а скорее отрывки слов, похожих больше на бормотание, доносившееся из кухни. Это ему не удалось, и он опять стал вспоминать прошлое, радуясь тому, что о нём забыли и никто к нему не пристает с разговорами. С трудом воспроизведя в памяти картину прихода из армии, с сожалением глубоко вздохнул. В те годы, пожалуй, были последние счастливые моменты в жизни. Пил неохотно и мало, настраивался на учебу, к девчонкам наладился бегать в соседний богатый поселок, где проживали семьи нефтяников, вспомнил свою первую любовь. «Зря я тогда на Татьяне не женился, вот была бы семья так семья. Непьющая, хозяйственная из Татьяны жена бы вышла, – с горечью подумалось ему, – и я при ней: сытый, чистый, обстиранный. Э-э да что говорить, нашел пьянь на свою голову! Баба, а больше меня, мужика, заливает в рот, чтоб ей, Вальке, пусто было, спились оба, дальше уж некуда…

Илье сильно захотелось курить, но еще больше того не хотелось вставать и идти за куревом на кухню, где сидела компания. Бурчание, доносившееся оттуда, уже было совсем глухим и не постоянным, и поэтому Илюшка решил для себя, что как только бражники вовсе утихнут, тогда он сходит за сигаретами. Необъяснимое, подсознательное чувство, словно издалека, ненавязчиво, а в то же время настойчиво возвращало его раз за разом в те события, произошедшие с ним час или полтора назад. Нет, он, конечно, способен был размышлять и о другом, но предсмертные картинки оказались намного ярче, сочнее в сознании, и расставаться с ними не хотелось. В конце концов Илья, совершенно забыв про курево, всецело поглотился приятными видениями. Мелькнули только несколько раз еще мысли о ничтожном существовании, и все! Ада Илья не боялся, потому что не знал его, он боялся продолжения беспробудной пьянки с Валюхой, да и не только с ней, мало ли еще с кем. Илья за это короткое время, с момента своего чудесного спасения, успел возненавидеть все, что его окружало: водку, людей, их бесконечные разговоры про ту же водку, и мучительное похмелье. Такая жизнь ему теперь казалась страшнее любого ада. Он не ходил в церковь, упоминание старцев о пытках огнем в аду нисколько не страшило. Мысленно настроив и подчинив организм, все, что находилось в нем своим мыслям, своему единственному желанию, Илья в предвкушении лучшей доли перестал существовать на Земле, остановив собственное, хоть и пропитое, но еще доброе к людям, да и ко всему живому сердце.

Они приходили в более-менее нормальное состояние с трудом, вся компания заночевала в Илюшкиной избе. Заснули сидя, уронив головы на стол. Валюхе очень захотелось пить. Она, шатаясь, рискуя запнуться о валявшееся на полу барахло, сходила к ведру, где должна была быть вода, но там ее не оказалось, и тогда, по заведённому с давних пор правилу, позвала Илью. Муж не отозвался, что показалось странным. Илья обычно всегда по первому зову вставал и старательно исполнял ее прихоти. Валька проковыляла к нему, толкнула в бок, тело Ильи было безжизненно неподатливым и очень холодным. До нее не сразу дошло, что он умер. Она сначала негромко вскрикнула, выждала минуту, а потом высоко, по-бабьи, завыла, как принято выть в деревнях по покойнику.

Кара небесная

Дома тихо, неуютно и пыльно, на полу перед кроватью брошены два окурка. Мила, хозяйка квартиры, давно не прибиралась. Муж уже больше недели пил в удовольствие горькую, наводить порядок было просто бессмысленно – пьяный, он, будто назло ей, норовил, как говорится, перевернуть вещи вверх дном, и кроме повсюду разбросанных окурков, на полу можно было увидеть все что угодно, даже немытую посуду.

Мила выглянула в окно, посмотрела на стену, на «ходики», скоро должен возвратиться из школы сын, нужно приготовить ему что-то поесть. Выбор, когда почти все деньги мужем были пропиты, оставался невелик, она могла только сварить картошку, хлеба – и того в доме на этот раз не оказалось. Заглянув в хлебницу, Мила горестно вздохнула, решила позже за хлебом послать сынишку. Стараясь не шуметь, достала из холодильника последний запас картошки и принялась чистить, часто оглядываясь на спящего хозяина.

– Хоть бы не проснулся, хоть бы, – молила она, беззвучно шевеля губами. Она знала что, проснувшись, пропойца опять станет клянчить на выпивку. А у нее оставались деньги на школьные обеды сыну, да еще немного на хлеб, чтоб как-то дотянуть на картошке с хлебом до следующей получки, и тогда можно будет сделать небольшой запас подсолнечного масла, различных круп, чая и тому подобной бесхитростной, повседневной еды. Она принялась тонко очищать картофелины от кожуры, и уже вскоре эмалированная, с отбитыми краями кастрюлька наполнилась. Поставив вариться картошку на газ, Мила выглянула в окно. С четвертого этажа ей хорошо было видно игровую площадку за гаражами, где местные пацаны часто играли в футбол. Страсти иногда разгорались на площадке нешуточные, игроки спорили, дрались и громко при этом матерились, щеголяя друг перед другом знанием тюремной матерщины. В это время ребята тоже играли, но почему-то вяло, без азарта. «Витьки моёго там не хватает, игра у них сегодня не ладится», – подумала Мила и немного понаблюдала за игроками, пока не потревожил муж.

– Милка! – откинув одеяло, хрипло позвал он и сматерился. – А ну дай воды ковш скорее, в горле пересохло, пить охота.

Мила метнулась к крану, схватила попавшийся под руку полуторалитровый ковш и, наполнив его доверху, поднесла мужу. Тот, громко гукая, быстро его опустошил.

– Похмелиться бы, нету ничего у нас? Пошарь, Милка, поищи, голова трещит.

– Да что ты, Коль, откудова? Вчерась всё, что было, вылакал, куда в тебя только влезла целая литра!

– А я почем знаю, влезла да и все! Давай, шевели мозгой, а то могу сдохнуть. Сбегай в магазин, ком в горле стоит, не похмелюсь – задавит.

– Черти тебе его туда запихнули! – в сердцах ругнулась Мила. – Остановись, Коля, дай нам с сыном передохнуть, денег нет на похмелку, на обеды в школу Витьку́, да на хлеб, вот и всё, невелики денежки.

– К соседям сходишь, на хлеб займут и на обеды сынку, а то, что в кармане есть пока, на водочку потрать, не то помру, вам ведь хуже будет.

– Хуже чем есть, не будет, – тихо огрызнулась Мила – так, чтобы он, может быть, не расслышал.

– Ну-ну, поговори у меня ещё! – пригрозил Колька. – Давно мой кулак не пробовала! Забыла, так живо напомню…

На несколько минут в доме установилась тишина. Николай, накрывшись одеялом, притих. Миле показалось, что муж заснул. Она бесшумно прошла на кухню, приоткрыла крышку кастрюли. Вода начала закипать, запахло варевом. Мила невольно сглотнула слюну, со вчерашнего дня ничего не евши.

– Эй, Милка! Я долго буду опохмелку ждать? – грубо окрикнул из комнаты муж, и она от неожиданности вздрогнула. – Я сейчас поднимусь, плохо будет, лучше по-хорошему давай!

Кровать заскрипела, Колька, кряхтя и матерясь, встал. Мила, готовая ко всему, оцепенела у газовой плиты, с ложкой в руке. Мысли в этот момент были уже не о себе, а о сыне.

– Ну, дождалась всё-таки?! – взревел Николай. Он занес над ее головой руку, но ударить отчего-то не решился, кулак повис в воздухе.

Готовые вырваться наружу слёзы сдавили горло, и с трудом то и дело глотая их, Мила произнесла:

– Убьешь – твой сын останется голодным, у него даже картошки вареной на обед не будет.

То ли эти слова подействовали, то ли муж решил отложить пока расправу, кулак его разжался, и рука опустилась.

– Ладно, давай «бабки», сам схожу, да быстрей вытряхивай!

Колька ушел, забрав на бутылку последние деньги. Мила плакала, глядя из окна на его шаткую походку и на неопрятную одежду, выдававшую в нем пьяницу. Горе ее становилось уже невыносимым, терпение кончалось, и казалось, вот-вот пропадет последняя капля. Через несколько минут она, закончив варить картошку, прошла в комнату. Там взгляд ее задержался на отражении в зеркале, и, может быть впервые за последний год, Мила со страхом вгляделась в свое лицо, поразительно изменившееся и постаревшее из-за множества мелких морщин у глаз и скорбных, глубоких складок у рта. На неё смотрели печальные, потухшие глаза. Не осталось и следа от их былой лучезарной привлекательности, некогда сводившей мужчин с ума. Впервые к ней пришла нехорошая мысль. Она, пытаясь ее прогнать, отошла от зеркала, взяла веник и стала мести. Впрочем, скоро поставила веник к стенке, и опять думы, думы…

«Пойду сегодня в полицию, – решила Мила, и это на несколько минут принесло ей слабое утешение, а потом она вспомнила, как месяца два назад уже ходила и от этого не было никакого толку. Колька еще сильнее разошелся, начал больше пить, уверовав в свою безнаказанность. – Нет, в полицию лучше не ходить, там ничего не сделают, поговорят и отпустят, а он, изверг, отомстит нам с сыном».

Мила подошла к окну и выглянула на улицу. Ребята, Витькины ровесники, все так же без азарта пинали мяч. Неожиданно из глаз ее хлынули слезы, она не пыталась сдержать их, остро чувствуя в тот момент, что жизнью загнана в угол, из которого выхода для нее нет. Беззвучно рыдая, Мила в этот момент твердо решила одним махом наболевшее немедленно, сейчас, не оттягивая больше время на поиски чего-то другого. И ее волновало лишь одно обстоятельство: с кем останется любимый Витька. Если предположить, что она сегодня убьет изверга, то ее непременно арестуют и посадят в тюрьму, тогда Витьку определят в детдом. Ну а сама себя, так сына опять же в детдом, не оставят в квартире с алкашом. И так и эдак с Витькой одинаково поступят, вот только, став убийцей, она запятнает невинного парня, и пятно такое, от которого никогда не отмоешься. Выходит, что лучше самой…. Остановившись на таком страшном решении, сразу перестала плакать, нашла глазами каким-то чудом уцелевшую иконку, в переднем углу под потолком, прошептала несколько слов, прося прощения у Господа, и поспешила на балкон, боясь уже того, как бы ей никто не помешал совершить задуманное.

Вот уж неоспоримая истина: действительно говорят, что пути Господа Бога неисповедимы. Мила подошла к перилам балкона, посмотрела вниз, и у нее неожиданно закружило голову, ей сделалось страшно. Она и раньше всегда боялась высоты, а тут предстояло прыгнуть. Минуту-две ещё постояла в раздумье, а затем отважилась, выжидать она не могла, вот-вот должен был прибежать из школы сын. Чтоб не было страшно, Мила забралась сначала на стул, а потом, повернувшись спиной к улице, одну за другой перекинула ноги через перила. Не чувствуя больше под собой опоры, несколько секунд еще повисела, и наконец отпустившись, полетела вниз с четвертого этажа с крепко зажмуренными глазами. Она находилась всего лишь секунду между реальным миром и вечностью, до нее не сразу дошло, что же с ней случилось, почему она жива и почему вместо того, чтобы удариться обо что-то твёрдое, она мягко приземлилась на нечто, как будто внизу ей успели подсунуть под зад подушку. Поначалу охвативший ужас сковал все ее члены, а потом, когда Мила, отважилась наконец взглянуть под себя, то на некоторое время даже потеряла сознание.

– Ё-моё, – услышала Мила над собой ребяческий голос. Это привело её в чувство, и она поднялась. У ее ног с мертвенно-бледным лицом лежал не кто иной, как собственный муж, мучитель. По его вине она только что чуть не рассталась с жизнью, а сын Витька едва не стал сиротой. Тем временем, как по волшебству, вдруг появился участковый, молодой еще парень с лейтенантскими погонами. Он деловито попросил всех отойти, расстегнул на Кольке рубаху и приложил свой палец к Колькиной шее. Потом бегло осмотрел, потыкав пальцем грудную клетку, и, не скрывая удивления, присвистнул:

– Да у него позвоночник сложился в поленницу, железно труп, причем смерть мгновенная! Кто его так бедолагу, не знаете?

– Я… – дрожащим голосом ответила Мила, что произвело на полицейского удивление, отразившееся на его лице вскинутыми бровями и складками на лбу.

– Но как, каким образом, гражданочка? – спросил он, морща лоб под форменной кепкой и пожимая плечами. Достав телефон, набрал короткий номер, и доложил кому-то: – Товарищ капитан, у меня на участке труп криминальный, мужского пола, обстоятельства смерти очевидные. На мой взгляд, несчастный случай, а по другой версии – убит по неосторожности. Если так, то подозреваемая рядом со мной. Хорошо, я жду, запишите адрес… – Мила поняла, что к участковому скоро прибудет помощь. Она прислонилась к стене, готовая безропотно дожидаться своей участи. Где-то глубоко-глубоко внутри своей исстрадавшейся души она уже была довольна случившимся, и только об одном молила сейчас: чтоб Витька задержался в школе.

– Я не хотела, – всхлипнув, тихо проговорила она.

– А я ведь вас помню, гражданочка. Вы у меня как-то на приёме были с жалобой, – сказал лейтенант, внимательно смотря на Милу. – Вы, что же это, сверху на него сиганули что ли, чтобы прикончить?

– Нет, случайно вышло. Я хотела сама убиться, он за бутылкой как раз ходил, ну и возвращался, видно, а я ведь задом перелезла, не заметила его.

– Так вы прямо на плечи ему и сели? Ну и ну, хорошо хоть сама живой осталась, Бога благодари! Сын же, по-моему, есть?

При упоминании о сыне Мила слабо улыбнулась и кивнула.

– Вот уж случай так случай! Такое расскажи мне кто-нибудь, я ни за что не поверил бы, а тут никуда не денешься, факт налицо. Лично, можно сказать, свидетелем был, – участковый покачал головой и успокоил Милу. – Здорово не переживай, туда ему и дорога. В крайнем случае условно год-два получишь, не больше. Видать, Господь Бог тебя услышал, так решил поступить.