Текст книги "Забавы деда Матвея. Сборник рассказов, повесть"

3

Эту ночь, после первого рабочего дня в медчасти, я проспал как убитый и едва не опоздал на приём. Только забежал к себе, и зашла начальница, капитанша.

– Доброе утро, Игорёк! – певучим голосом поприветствовала она и дала мне задание: – Сейчас же сходи в столовку, посмотри санитарное состояние, ожидается проверка, после этого ко мне.

– Хорошо, Маргарита Ивановна.

– Вчера посылочку тебе передали?

– Спасибо, передали, Маргарита Ивановна. Густо покраснев, я старался не смотреть ей в глаза, торопливо натягивал кирзовые сапоги.

– Ну и что ты скажешь? – не отставала она.

– Самыми любимыми конфетами были на воле…

Мельком взглянув на лицо начальницы, я понял, что ответ ей понравился. Теперь мне хотелось как можно скорее уйти. Маргарита Ивановна, намеренно задев меня мощными грудями, ничего больше не сказав, отправилась к себе, я же бросился выполнять приказание. Заведующий зоновской столовой, видно заранее предупреждённый, уже поджидал меня на крыльце.

– Проходи, дорогой, – с ярко выраженным кавказским акцентом пригласил он. – Сначала кушать, туда-сюда, а потом разговаривать будем.

Мы прошли по узкому коридору, зав Саркисов толкнул слева дверь и я какбудто бы оказался в небольшом уютном баре. Здесь ничто не напоминало о заключении, и даже воздух тут мне показался, особенным, вольным.

– Что будешь кушать: отбивные, пельмени, шашлык – башлык? – спросил Саркисов, на что я скромно, вместо ответа, пожал плечами. – Давай салат из свежих помидор и пельмешки, а потом посмотрим, – решил за меня заведующий и надавил на кнопку звонка. Спустя минуту к нам уже явился повар, а ещё через несколько еда была передо мной на столе.

Признаюсь, я с жадностью накинулся на салат, одновременно заедая его жирными пельменями. Зная, что даром кормить в тюрьме не принято никого, я, однако, поступал так, ни чем не рискуя, понимая, каким образом рассчитаюсь.

– Водочки выпьешь, дорогой? Вкрадчиво поинтересовался заведующий, наблюдая за мной сбоку снисходительно.

– М-м-м, – помотал я головой.

– Дело твоё, дорогой! Захочешь – вечерком заходи, компания хорошая будет, шашлык будет…

Наконец я съел всё, выпил компот из сухофруктов и встал из-за стола.

– Надо бы на кухню взглянуть…

– Эй, зачем тебе кухня слушай, там порядок, сам туда не хожу! – возмутился Саркисов. – Давай дружить будем, вот журнал, пиши – всё чисто тут.

Не раздумывая, я сделал запись о проверке в журнале, и он тотчас же выпроводил меня.

«Неплохо устроился! – подумал я по дороге в медчасть. – Отмотает червонец за „мокруху“, и даже срока не почувствует». Как у меня, как и у всех в зоне, у Саркисова было написано на бирке, за что осуждён, то есть номер статьи уголовного кодекса. Ишь, заладил: дорогой да дорогой! Мужчин, что ли любит, на всякий случай надо держаться от него подальше…

Мне предстояло зайти к капитанше, но я решил повременить. На приём больных в коридоре сидело много, надо было скорее браться за работу. Занявшись перевязками, вскрытием фурункулов и выдачей таблеток, не заметил, как время ушло далеко за обеденное.

– Сёмин, жду тебя немедленно! – открыв двери, сухо сказала капитанша и, не закрыв, ушла.

Выпроводив из медчасти оставшихся троих зеков, я постучал к начальнице. На удивление она встретила меня весьма дружелюбно и даже ласково.

– Проходи, Игорь! Ты заставляешь меня волноваться, я чем-то обидела тебя?

– Что вы, Маргарита Ивановна, уж извините, из столовой сразу к вам не зашёл, подумал – заняты.

Капитанша поднялась из-за стола и вплотную подошла ко мне. Я ощутил её внушительного размера груди и распустившийся от постоянной обильной еды живот.

– Я тут думаю, Игорёчек, и только одна я! Тебе не нужно о чём-либо думать, запомни это на будущее, – горячо дыша, сказала начальница. От неё шёл тяжёлый запах, и меня воротило. Нетрудно было определить, что это была гремучая смесь пота с индийскими сладкими духами.

– Маргарита Ивановна, вдруг кто-нибудь? Из столовой шёл, опера видел, ходил тут неподалёку, – попробовал выкрутиться я, чем только раззадорил капитаншу. Одной рукой схватив ширинку на моих брюках, она другой уже поворачивала ключ в двери, закрывая её на замок.

– Давай, дорогой, сними брюки, я очень тебя хочу, неужели ты сразу не понял? Мы никого не впустим, нет нас, мы с тобой ушли в свой мир. Не бойся никого, милый, даю гарантию, всё будет прекрасно…

Страсти накалялись с каждой секундой. Видя, что я не возражаю, но и ничего не собираюсь делать сам, капитанша начала расстёгивать мои брюки, и скоро я осознал, что меня сейчас просто изнасилуют, а это уж было против моих правил. Нет, ну, конечно, я не ханжа какой-нибудь, и в жизни случалось всякое, однако мне не семнадцать лет, когда всё работает, кроме собственной головы, а уже далеко за тридцать, и я просчитал ещё два дня назад все возможные последствия. Кроме всего прочего, эта отвратительная женщина, с её морщинами и отвратительным запахом, мне решительно не нравилась. В условиях тюрьмы я бы согласился на такую любовь разве что в обмен на освобождение, дабы избежать тяжёлых последствий.

– Постой, милый, я сейчас разденусь и разложу диван, – тяжело дыша, произнесла она. Я стоял по её милости уже без трусов и лихорадочно обдумывал свои действия. К сожалению, в полной боевой готовности, кроме желания.

– М-м-м, – застонал я сквозь сжатые зубы, грохнулся на пол и заколотился в припадке, имитируя приступ эпилепсии. Это был единственный выход из создавшегося положения, нагло отвергнуть я капитаншу не мог. Никакая женщина бы того не простила, а тем более она, располагая надо мной неограниченной властью.

– Что, что с тобой случилось, милый?! – приглушённо вскрикнула капитанша и бросилась ко мне, по пути что-то зацепив и грохнувшись на пол. Я услышал достойный мат, некоторые выражения оказались мне незнакомыми.

Играть нужно было до конца, и я, конечно же, не обращая, внимания на её падение, сколько мог выпускал из себя слюну.

– Сейчас, сейчас, я сейчас! – приговаривала Маргарита Ивановна, оправившись от падения. Скоро она сквозь зубы протиснула мне ложку и перевернула на бок, через неплотно сомкнутые ресницы я видел болтающуюся грудь. Та временами касалась моего лица, и приходилось это безобразие терпеть, пока наконец капитанша не отошла.

– Слава те, Господи! – взмолился я про себя и, продолжая всё ещё трястись, стал наблюдать, как моя мучительница быстро одевается. Мне показалось в тот момент, что она потеряла ко мне всякий интерес…

4

Свой спектакль я доиграл до конца. Дождался того момента, когда она поднесёт к моему носу нашатырь, и, как бы с трудом открыв глаза, повёл вокруг медленным, не понимающим взглядом.

– Быстро вставай, одевайся и марш отсюда! – громко сказала Маргарита Ивановна. Я быстро исполнил её приказание. С опущенной головой направился к двери и уже хотел повернуть ключ, как она меня остановила вопросом: – Давно это у тебя?

– С-с-с малолетства, – нарочно заикаясь, ответил я и окончательно развеял все сомнения капитанши, поняв по выражению лица, что она верит.

– Что ж, постоянно лечиться надо, поддерживать себя, но у нас таких условий нет, до освобождения терпи. Возбудился, наверное, слишком, а Сёмин?

– Да, Маргарита Ивановна, простите, со мной такое бывает.

– Ладно, шагай уже, да язык держи за зубами, а то можешь его лишиться…

Я, как было мне приказано, ушёл сначала в свой кабинет, убрался там немного, и уж потом подался в отряд, где с ходу завалился на свою койку и незаметно для себя уснул. Времени оставалось совсем немного до вечерней проверки, вернулся с работы нарядчик, растолкал меня.

– Списали тебя в бригаду, завтра идёшь на биржу с сороковой, не проспи на развод, – сообщил он и, помолчав, добавил: – Сходишь несколько смен, потом в котельную пристрою.

В котельной работать можно было не напрягаясь, я от души поблагодарил нарядчика, пообещав три пачки чая. Примерно через час после отбоя подошёл Примат, посочувствовал. У меня чесался язык рассказать ему всё, но я сдержался, и очень правильно сделал.

– Вечером начальницу нашу встретил, припозднилась она. Говорит, чтоб я передал, если кто поедет к тебе на свиданку, так чтоб конфет привезли «Кара-Кум». Ты что-нибудь понял?

– Да понял, Примат. Спасибо, что передал…

* * *

Я честно отсидел свой второй срок. Жаль, что так и не вернул Маргарите Ивановне конфеты по уважительной причине: ко мне на свидание никто не приезжал. Вскоре началась перестройка, статью за спекуляцию, по которой мне пришлось отбывать наказание, из уголовного кодекса исключили. Имея хороший опыт в золотое для расцвета полукриминального бизнеса время, я стал нелегально приторговывать водкой, благо наступил огромный дефицит спиртного везде. Сколотил небольшой капиталец, скупил ваучеры, вложил их в доходное дело, и теперь заслуженно, безбедно здравствую.

Окунь

– Ма-а-а-мка-а-а, пусти на рыбалку-у-у… Пусти-и-и… – второй час, повторяя одно и то же, вопил Санька у матери за спиной, а она, занимаясь стиркой, сердито отмахивалась:

– Отстань! Не проси! Не пущу-у… леший!..

Пот градом струился с ее распаренного, утомленного лица. По локоть в густой мыльной пене, набухшие и покрасневшие от горячей воды руки ловко управлялись с грязным бельем в огромном, темном корыте. Санькино нытье ей мешало:

– Куда тебя леший несет? Опять Степка подбил? Ох, и доберусь я до него, – с притворной угрозой пообещала мать, надеясь, что сын отстанет.

А Санька и не думал сдаваться. Он прибавил голосу и пустил из глаз слезы, украдкой поглядывая на мать. Получилось здорово, и испытанный прием сработал: мать бросила майку в таз, убрала с рук пену, заправила пряди волос и подошла к сыну. Ласково погладила его вихрастую голову:

– Ну ладно, ну не плачь уж. Пойдешь ты на свою рыбалку…

Санька умолк, шмыгнул пару раз носом-пуговкой, с минуту простоял смирно и бросился к выходу. На улице томились на жаре двое его друзей. Мать едва успела ухватить сына за рубаху:

– Постой, успеешь еще! Смотри у меня! Табачище в рот не бери, завтра к вечеру дома будь, а не то искать пойдем, попадет тогда по заднице! – стараясь быть строгой, сказала она. Затем отпустила рукав пестренькой рубашонки сынишки и легонько шлепнула его по мягкому месту.

– Отпустила-а-а! – радостно объявил Санька двум братанам-близнецам – Вовке и Славику. Те, вскочив, наперебой начали перечислять, что следует Саньке положить в рюкзак:

– Ты, главное, побольше жратвы бери. Консервов не забудь. Мы для тебя удочку хорошую возьмем, крючки у нас мировые есть…

Очумевший от долгого нытья и свалившейся на его голову потом радости, Санька молча кивал в ответ. Братаны, высказав пожелания, успокоились и помчались по улице. Санька, заскочив домой, лихорадочно стал набивать продуктами старый рюкзак. Надо было побыстрее смыться, пока мать не передумала, в начале лета такое однажды случилось…

Вовка со Славиком, переговариваясь на ходу, бежали по дороге, высоко закидывая назад голые черные пятки.

– Хорошо, что Сана пойдет, будет пожрать, – сказал с передыхом Славка.

– Мамка евонная завмагом работает, сумками колбасу и конфеты таскает. Сам видел! – с завистью сообщил Вовка.

– Этого у них добра до отвала, не то что у нас, – добавил Славка. – Нашим-то бате с маманей чё с завода приволочь?..

Во второй половине дня трое друзей резво шагали в конец улицы. Зашли по пути за Степкой и Толиком, и через несколько минут все пятеро были за околицей. Степке, старшему из компании, исполнилось шестнадцать. Высокий, крепкий телом, он шагал чуть впереди, заметно выделяясь среди пацанов. Толька, ровесник братьев-близнецов, наоборот – немного поотстал от всех, бережно неся связку настоящих бамбуковых удилищ.

Погода была жаркая. Пыль толстым слоем покрывала проселочную дорогу. Последние капли дождя упали на нее еще по весне. За два месяца лета ни грамма влаги не послало небо на затвердевшую, потрескавшуюся от зноя землю. Не росла трава, не росла прославляемая в этом году кукуруза.

По полю шли молча, стараясь далеко не отставать от Степана. Лямки тяжелого рюкзака, набитого продуктами, нещадно давили худые, мальчишечьи Санькины плечи. Вскоре лица юных рыбаков покрылись налетом пыли. Капли пота оставляли на них грязные полосы. Только после трех километров пути дорога наконец втянулась в лесок, и сразу дышать стало легче. Степан подождал ребят, подбодрил их с помощью матерщины и начал рассказывать, как он таскал из Камы лещей за хвост и ловил в реке Чусовой щук голыми руками… Врать про рыбалку Степка умел, ребятня всегда его слушала с интересом. Пацаны заметно прибавили шагу и скоро подошли к месту, откуда была видна широкая лента реки, и, не сговариваясь, побежали на берег. У самой воды, побросав барахлишко, на минуту замерли…

Чусовая тихо несла воду. Лишь изредка нарушали тишину всплески крупной рыбы. За спиной ребят на круче стояла деревенька. Окна деревенских домов с затейливыми разноцветными резными наличниками отражали солнечных «зайчиков». Пестрые коровы под присмотром здоровенного быка паслись у реки, беспрестанно щелкая хвостами, отгоняя слепней. Облупившийся местами купол церквушки, возвышаясь над домами, хотя и потемневшими от времени, но как на подбор большими, добротными, с железными крышами, венчал живописную картину вокруг. Долго, не произнося ни слова, смотрели ребята на воду, на лес вблизи, оборачиваясь на деревню, пока в Саньке, первом из ребят, не проснулся азарт. Следом за ним и другие бросились разматывать удочки. Славка с Вовкой сразу же отошли вниз по реке и уселись рядом на бревнышке. Насадили жирных червей на крючки, сделали заброс около берега. Здесь, как правило, клевали ерши.

– Опять «сопливых» уселись ловить, – ехидно заметил Толик.

– Помолчи, стиляга! – буркнул Степан. – Не трогай братанов. Им все сгодится, семьища-то здоровая, а пойдет ли другая рыба – бес его знает.

Саркастическая улыбка сошла с лица Толика. Степан, покосившись на него, добавил:

– Будто не знаешь, что мать их домой без улова не пустит? Еще и отлупить может. Прошлый раз орала на всю улицу, кричит: хлеба сожрали больше, чем рыбы поймали…

Со временем ребята разбрелись кто куда вдоль берега. Изредка подергивались самодельные, из гусиных перьев, поплавки. На крючок шла в основном мелочь: ерши, окуньки, плотва. Так незаметно надвинулись сумерки, и Степка забеспокоился:

– Эй, пацаны, а кто дрова на ночь заготовит? Давай, сматывай удочки! Еще пожрать надо сварить успеть да постель изготовить.

Ребята послушно взялись за работу. Дров наломали дружно и поэтому быстро. Санька пошел к реке чистить картошку, Степан с Толиком начали рубить еловые ветки на шалаш. Общий улов у ребят получился небогат, даже на одну приличную уху. Решили сварить суп из рыбных консервов. Санька повесил над костром котелок с нарезанной картошкой, достал из рюкзака всю свою снедь и разложил ее на расстеленном Степкой брезентовом плаще.

Похлебка поспела быстро. Все сели вокруг костра. Сначала дружно навалились на колбасу и хлеб с маслом, а уж затем принялись за рыбный суп. Котелок опустел удивительно скоро. Вовка его помыл и набрал воды, повесив котелок снова над костром. В закипевшую воду набросали смородиновых и малиновых листьев. Запах разнесся вокруг ароматный, вкусный. Смешиваясь с ароматом зрелой черемухи и хвои, он был неповторим.

В полночь совсем стемнело. За рекой четким прямоугольником ярко светились огни.

– Чё там так здорово освещают? На деревню вроде не похоже, – нарушив молчание друзей, заговорил Санька.

– Ты чё, Санька? Который раз тут рыбачишь, и не знаешь? – откликнулся Толик. – Это же зона, политики какие-то сидят.

– Не какие-то, а те, что мешают коммунизм строить, – пояснил Вовка. – Училка наша по литературе, Калерия Даниловна, в классе рассказывала. Она со спецами в колонии работала. Всю дорогу перед нами этим хвастается, Каля противная. Даже грозилась туда отправить нас со Славкой для перевоспитания.

– Дядю Гришу, соседа моего, знаете? – поддержал разговор Степан. – Он в такой зоне охранником работал. По пьяни всякое болтал. Собрали, говорит, там всех вместе: изменников родины, болтунов, сектантов и шпионов разных…

Познания его на этом закончились. Замявшись, он прошел к костру и прикурил папиросу, после него закурили и остальные.

– А что такое коммунизм? – обращаясь ко всем сразу, громко спросил Славка.

– Это когда всё бесплатно и жратвы навалом в магазинах будет. Продавцов всех уволят, а Санькину мать первую попрут из завмагов, – зло хохотнув, ответил Толик.

– Ух, уж я колбаски от пуза наемся и конфет шоколадных наберу! – обрадовался Славик.

– А я полуботиночки с самым узким носком прихвачу, – поддержал Толик. – Да брючата поуже!..

Степан, цикнув на мелюзгу, солидно дополнил их список своими пожеланиями.

– По мне бы – «Зубровка» да «Перцовка» даром были. Мы бы с дядей Гришей поддали тогда. Ну и закусить, конечно, мяском можно бы было. Но мы, пацаны, чует моя жопа, ни хрена этого не дождемся. С бабкой как-то радио слушали. Наш самый главный – Хрущёв – через двадцать лет обещал такую точно жизнь построить. Но ждать-то еще до фига, сдохнем – покуда дождемся. У вас хоть предки есть! А мы с бабаней? На ее пятнадцатирублевую пенсию как хошь крутись. Батя-то с мамкой после войны сразу померли. Не от хорошей жизни я три раза в неделю вкалываю на базе овощной, пузо трещит от ящиков с помидорами за пятерку в день. Вот сейчас бы, а не через двадцать лет, хоть немного пожить хорошо, досыта наесться…

Выбросив потухшую папиросу, Степан пошел спать в шалаш и Вовка следом за ним. Славка облюбовал местечко между бревнами около костра. Все укладывались спать молча, говорить после Степки про коммунизм никому не хотелось.

На рассвете Степан, поднявшись первым, разбудил Саньку, а он уже поднял остальных. Спустя несколько минут все ребята собрались возле тлевших головешек. Разогрели и допили остатки чая с хлебом. Разобрали на берегу удилища и потянулись к реке.

Степка далеко закинул лесу с грузом в реку на дно, насадив на крючки выловленных накануне вечером Санькиных пескарей. На обычные удочки опять ловилась ребятами мелюзга. Ее бросали на песок в общую кучу. Весь улов забирали себе близнецы. Время незаметно шло. В полдень солнце стало здорово припекать, и клев закончился. Решили ребята искупаться. Долго плавали, ныряли, понарошку «топили» друг друга. Потом, уставшие, задремали на горячем песке. Проспали бы до позднего вечера, но всех поднял резкий перезвон колокольчика. Ребята поняли, в чем дело, и бросились к воде. Степка резко потянул донную удочку, остальные стояли у него за спиной и с азартом наблюдали за умелыми действиями вожака. Степан то отпускал немного, то снова резко подтягивал леску. Рыбина металась, билась, но тщетно. Постепенно Степан подтащил ее к берегу.

– Во, бля! Окунь! Окунь здоровый! – закричал Славка.

– Подсачник давай! Уйдет! – гаркнул Степан.

Санька сбегал к костру, принес подсачник Степану вовремя. Тот ловко поддел окуня и выкинул его далеко на берег. Полосатого красавца с ярко-красными плавниками долго не решались взять в руки. Окунь прыгал, жутко раздувал рот и жабры, распускал на хребте здоровенные плавники-иглы.

Толик осторожно заметил:

– Килограмма на два будет…

– Да не, меньше, – дрожащим от волнения голосом возразил Степан. – Где-то кило с немногим.

Он взял в руку ослабевшую рыбину и закинул под бревна, в тень.

Пацаны, каждый с надеждой поймать что-нибудь большое, позабрасывали в реку удочки, но попадаться им стали все те же ерши, окуньки. И еще по-прежнему одолевали пескари.

Незаметно подошло время идти домой. Собрали посуду, пожевали оставшийся хлеб с луком, и тогда Степка отправился за своим окунем. Заглянув под бревна, он вдруг засуетился, обошел все кусты поблизости, перевернул несколько коряг, а потом матерно заорал. Ребятня тоже кинулась искать его окуня. Больше всех старался Славка. Тот аж ползал на животе, стараясь заглянуть в недоступные глазу места.

– Всё! Хватит! – скомандовал Степка. – Распрягайте свои мешки и высыпайте барахло!

Пацаны беспрекословно подчинились. Степка перебрал и перетряхнул всё, но окуня не нашел.

Перекурив, ребята уныло двинулись домой. Возвращались той же пыльной дорогой. На обратном пути они всегда останавливались у ручья, впадавшего в Чусовую, передохнуть, попить прохладной, чистой воды.

Степка сбросил рюкзак, подождал и неожиданно для ребят в этот раз спокойно предложил:

– А ну-ка, давайте еще ваши мешки потрясем!

Спорить было бесполезно. Санька стоял ближе всех к вожаку, чуть дальше – близнецы. Обойдя Саньку, Степан шагнул к Толику и тот, отскочив в сторону, побежал в лес, Степка за ним. До пацанов донесся вой, ругань, крики о помощи. Слышались смачные пощечины. Степан бил Тольку безжалостно, наотмашь.

– Стиляга! Ворюга проклятый! – приговаривал он между ударами. – Тебе-то чего не хватало? Ладно бы братаны стянули, а тебе, козлу вонючему, мать почти каждый день пирожки печет… В братца ты, падла, пошел. Тот уже законченный бандюга, не зря в тюряге сидит…

– Не я это, не я! – с ревом оправдывался Толька. – Я тебе счас скажу, только бить перестань… Ой! Больно мне! По носу ведь лупишь…

– Ну-ну, давай, послушаю твою брехню, – шумно дыша, сказал, соглашаясь, Степка. Шлепки прекратились, и теперь слышались одни всхлипывания. – Ну?! – грозно понукнул Степан.

– У Саньки он. Я видел, как Санька твоего окуня в лес понес прятать, – выдавил из себя Толька.

– А ты не врешь? Че же ты от меня поскакал, если не ты рыбину спер?

– Я забоялся, вот и побежал. Подумал, счас ты мне хорошо вдаришь, я ниче и сказать не успею. Так, блин, и вышло, отмудохал меня ни за что…

– А ну-ка, давай к Саньке пойдем. Ему в лоб скажешь.

Санька все слышал. Втянул голову в плечи, съежившись в комок: он ждал неминуемой расправы.

– Ну и гад ты, оказывается, Санек-горбунок. Уж тебе-то, тебе-то… – Степка, не находя слов, картинно развел руки. – Тебе уж за падло тырить рыбу, совсем тебе она ни к чему… На, получай, сука, за рыбу и за колбасу, какую кажный день жрешь.

Удар за ударом наносил Степка по тщедушному телу Саньки, и тот – жалкий, растрепанный весь, горем убитый, но, однако терпеливый, молчком сносил побои.

– Всё, – заключил Степка пресытившись. – Ну его, пойдем, мужики, домой.

– А окунь-то, – засуетился Толька. – Окуня, пущай говорит, куда девал. Степан презрительно сплюнул и помолчал:

– Да, он уже, небось, издох на жаре. Пущай себе забирает, ворюга!

Закинув свой рюкзак на плечи, вожак быстро пошел от ручья, не оглядываясь на пацанов. Толька припустил следом. Вовка со Славиком, огорченные, будто бы угнетенные чем-то очень, выждав немного и потом далеко обойдя стороной сидящего на пути Саньку, споро пошли обратно к реке…

Больше на рыбалку в том году не ходили. Компания распалась. Степка зарабатывал на базе. Толик бегал к ребятам на соседнюю улицу. Близнецы ночами стояли в очереди за хлебом, а днем отсыпались. Тогда в любую погоду у хлебных магазинов собирались очереди. Хлеб продавался наполовину испеченный из кукурузной муки.

* * *

Я вырос. Стал взрослым. И уже убелена моя голова сединой, а я до сих пор со стыдом вспоминаю того окуня, которого украл у Степки. Хотя и украл я его не для себя, а по просьбе братанов-близнецов Вовки и Славика… И уж давно сомневаюсь я, был ли тот окунь тогда, в босоногом детстве, на самом деле большой, да и река Чусовая широкой? Может, просто нам казались большими дома, деревья, речка и, конечно, вся рыба, та, что немного крупнее ерша, потому что маленькими были мы?..