Текст книги "Отцова ноша"

Вася с Сардааной, сидя рядышком, только улыбались происходящему и между собой толковали о своем сокровенном.

Тракторист с приглашенного трактора с завистью поглядывал назад и старался уловить взгляд Сергея и дать знать, чтобы ему тоже налили. Наконец ему это удалось, и он выставил растопыренные большой палец и мизинец. Сергей понимающе кивнул и, минуя чью-то очередь, налил ему хорошую порцию, затем крикнул сквозь шум мотора Юрке:

– Отнеси трактористу.

Трактор немного замедлил ход. Воспользовавшись этим, Юрка соскочил с волокуши и, подбежав к трактору, сунул в кабину кружку.

На прицепе вновь зазвучали песни. Настроение становилось все лучше. У пацанов губы были растянуты в глупой улыбке. Ведь выпили даже те, кто раньше избегал этого.

После первой остановки общее настроение еще пуще пошло в гору. Уже никто никого не слушал, все желали выговориться, а некоторые от полноты чувств пытались сами петь песни и даже вскрикивали. Приглашенный тракторист, отпустив рычаги управления на прямой дороге, время от времени выскакивал из кабины и, подбегая к волокуше, требовал свою очередную порцию. Передний трактор уже давно скрылся за поворотами, после него даже пыль улеглась. Василий, немного пригубивший водки на остановке, уже не сидел в обнимку со своей любимой, так как Сардаана, надувшись на него, отвернулась и не желала с ним общаться. Раньше Вася никогда не видел Сардаану сердитой, поэтому ему это казалось смешным: для него эта первая размолвка была очень даже мила, и он шутками пытался смягчить сердитость супруги, но безуспешно. Ньукуус на это смотрел с определенной долей иронии, понимая, что для каждого из новобрачных сейчас начинает определяться его место в семейной иерархии.

Солнце уже перевалило за полдень, трактора друг от друга оторвались на приличное расстояние. Захотев искупаться и охладиться в такую жару, молодежь решила остановиться недалеко от летней фермы, но оказалось, что прокопанный между озерами ров практически пуст, а в тех местах, где было глубоко, вода зацвела и заросла тиной. Это обстоятельство смутило не всех, и купание состоялось. Не зря говорят: пьяному и море по колено.

Веселье продолжалось. Но, конечно, то, что вытворяли сенокосчики, весельем многие назвали бы с натяжкой. Оказывается, пьянству и разгулу человека учить не надо. Они сами из нутра человеческого лезут и завладевают людьми. И ты хоть в первый раз напейся или десятый, последствия получаются одинаковые.

Весь остаток пути до угодий Василий с Сардааной даже не обмолвились словом. Вася, несколько раз попытавшись успокоить супругу, оставил ее в покое и разговорился с Ньукуусом.

Ньукуус рассказывал разные истории, случившиеся с ним и с деревенскими мужиками на этой дороге. Он, оказывается, был рассказчик хоть куда. Помнил многие подробности, и рассказ его был очень даже живой, сопровождаемый жестикуляцией, телодвижениями и разными интонациями в голосе. Вася даже подумал: «Какой энергичный и живой, оказывается, Ньукуус, многие из его поколения давно уже в ином мире, а он до сих пор людей радует».

Решили второй трактор не ждать, а доехать до места и там готовить домик к приезду бригады.

Доехали уже вечером. Ньукуус сразу кинулся наводить порядок на кострище, пилить дрова, – слава богу, совхоз хотя бы бензопилу выделил. Ему помогал Санек, а Вася с женой и трактористом Мэхээлэ стали наводить порядок в доме. Позже Вася поставил палатку, в которой должен был сам жить с женой. Все это время Сардаана молчала, выказывая свою обиженность, хотя принятая Васей доза давным-давно испарилась, не оставив даже запаха. Все это неприятно удивило Васю, и он с интересом посматривал на жену: а что будет дальше? Позже удивление и неприятие ее обиды перешло в досаду: как же так, он и не пьян вовсе, немного пригубил, и вот такое к нему отношение. И тут уже он сам обиделся. Наверное, потерпеть надо было, совсем немного. Сардаана начала отходить и уже мягко стала посматривать на него, готовая простить. Но, увы. Судьба распорядилась иначе.

Второй трактор прибыл к месту уже поздно ночью. Шум мотора был слышен издалека, но все, умаявшись за день, спали, кроме Васи, у которого обида на жену все еще кипела и не давала заснуть. Он решил дождаться ребят и крепко выпить, дабы она не сердились на него не по делу. Он не пошел в палатку, остался сидеть возле костра и непрестанно курил, с нетерпением вслушиваясь в шум мотора.

После остановки трактора все стали сползать с волокуши. Кого сразу стошнило, кто, пошатываясь, добрел до костра, а Миитээ вообще остался спать на ворохе вещей. Тракторист по имени Куолаппый, переиначенный с русского имени Коля, бодро выскочил из кабины, но, когда подошел к костру, от него резануло запахом перегара, так что Василий невольно отклонился.

– Не нравится? Зато довез всех без приключений. Сергей, надо бы добавить немного и спать ложиться. Мне завтра возвращаться, – в речи чувствовалась закалка опытного тракториста.

– Б-без п-проблем, – Сергея качало из стороны в сторону.

Видя все это безобразие, Вася понял, что ему даже расхотелось пить. Как-то даже обида почти что сошла на нет. Но людей накормить и спать уложить все равно нужно.

Вытащив из костра ведро с супом, Вася пошел под навес:

– Ребята, идите суп похлебайте. Миски прихватите.

– Я без посуды. Найдется мне что-нибудь? – Куолаппый, держа в руках непочатую бутылку водки, направился под навес.

– Будет. Тут есть посуда.

Из всех приехавших у костра Васю ждали только Сергей и тракторист.

Сергей, немного похлебав супа, пошатываясь, направился в дом и на вопрос Васи только отмахнулся.

Остались вдвоем. Куолаппый распечатал бутылку и спросил у Васи:

– Ты что такой хмурый? Веселый должен быть. Первый день на угодьях, как-никак.

– Да с женой поссорился.

– О-о, из-за этого расстроился? Ты знаешь, еще сколько таких ссор будет? Да каждый день жизни с женщиной – это война. Так что успокойся и приготовься к длительной осаде. На всю жизнь. И из-за таких мелочей не надо портить себе настроение. Давай лучше налью и поговорим по душам.

– Не хочу я пить.

– Давай, давай. Сразу полегчает. Водка – вещь универсальная: пьется и на радостях, и в горести. Сразу душу правит. На тебе вот. Я тебе еще штрафную налью. Не пил же совсем.

– Ну ладно. Что так много? Я сразу упаду.

– Это нормальная мужская доза. От полкружки не упадешь. Душа запоет, и еще захочешь. Ну, давай. Был я на вашей свадьбе. Очень хорошо все прошло. Еще раз за вас, молодых. Не ссорьтесь по мелочам больше.

Кто сидел в ночной тиши и вел беседу с близким человеком или с хорошим знакомым и при этом согревался не только горячим чаем и разговорами, тот знает, как раскрывается душа навстречу собеседнику.

Куолаппый рассказывал Васе про свою жизнь, про жизнь с женой, про ссоры по мелочам и про примирения, про детей, про дом и про остальное хорошее и приятное, что было у него. А Васе и рассказывать-то было нечего: армейская жизнь и студенчество. И ему показалась обида на жену столь мелочной и пустяковой, что тут же захотелось ее обнять и прижать к себе, прошептать про то, как он ее любит, попросить прощения и сказать, что жить без нее он не сможет.

Разошлись уже перед восходом солнца. Туман стелился по всему лугу, и запахи трав и цветов стали столь насыщенны, что казалось, хоть откусывай их и кушай. На озере закрякали утки, слышались всплески воды.

– Эх, было бы ружье. Домой бы пару штук взял, – обронил Куолаппый, потягиваясь от полноты чувств и разминаясь после долгого сидения.

В затуманенном мозгу Василия засели эти слова тракториста. Хороший человек этот Куолаппый, надо бы его угостить. Пусть с собой пару уток возьмет, родных угостит. Ружье ведь есть, патронов не жалко, а утки – вот они, бери – не хочу.

Пошатываясь и давно уже забыв про обиду на жену, Вася с пьяной улыбкой вошел в палатку. Сардаана, оказывается, не спала и встретила его напряженным взглядом.

– Сардаанчик, я так тебя люблю, я не могу без тебя жить. Ты моя, ты моя единственная. Не сердись на меня, я знаю, что я глупо поступил, что сержусь на тебя. Это такая мелочь, не стоит на эти мелкие обиды обращать внимания. Давай помиримся, – Вася, опустившись на колени рядом с раскладушкой жены и обняв ее, стал ей нашептывать сокровенные слова нежности.

Сардаана обняла Василия и сквозь слезы и всхлипы проговорила:

– И ты меня прости, Вася. Я так глупа и из-за мелочи сержусь. Я так больше не буду.

– А я пить больше не буду, – от радости Васе захотелось сделать что-то очень хорошее для своей любимой. – Никогда в жизни. Слышишь меня?

– Слышу, Вася, слышу, любимый.

Вздохи, придыхания, всхлипы, поцелуи и стоны молодых слились воедино. В этом старом заброшенном якутском стойбище вновь сотворилось то вечное и всегда молодое, что рождает новую жизнь, то, что молодую жизнь делает опытней и мужественней, а старую бодрит и добавляет жизни.

Все знают, что с любимыми даже на узеньком топчане можно уместиться, не то что на советской крепкой раскладушке. Лежа в обнимку и обсуждая свои обиды, Вася с Сардааной тихонько посмеивались, и от любовного счастья и радости примирения оба с улыбкой только вздыхали.

– Вася, а Куолаппый-то хороший мужик, кажется. Рассуждает очень обстоятельно, любит свою жену и детей. Я не знала, что он такой. Даже не предполагала. Он же всегда такой грубоватый, от водки никогда не откажется. И вечно от него солярой несет.

– С чего ты так решила?

– А я весь ваш разговор слышала. Тишина ведь. Только вы вдвоем разговаривали.

– Да. Он мне тоже понравился. Оказывается, я наших деревенских совсем не знаю. И Ньукууса тоже. Видела, как он разошелся во время рассказов? Очень живой и энергичный, оказывается. Слушай, а Куолаппый ведь хотел уток домой взять, своих угостить, а ружья у него нету. У меня же есть ружье. Может, пару штук стрельнуть ему. Они тут совсем рядом, на нашем озере.

– Сейчас, что ли? Нет, не стоит, Вася. Людей разбудишь. Не стоит.

– Да я быстро. Утки сейчас все возле берега кормятся. Я быстро. А завтра выходной все равно. Выспятся.

Окрыленный желанием сделать человеку хорошее, Вася быстро соскочил с раскладушки и, одевшись, кинулся к вороху вещей, где находились ружье и патроны. Его все еще пошатывало. Сардаана тоже соскочила и бросилась одеваться, желая пойти вместе с мужем на озеро. Вася, стоя на коленях, собрал двустволку, кинул несколько патронов в карман, вложил в патронник два патрона и, разворачиваясь в сторону выхода, сложил надломленное ружье.

В этот момент раздался выстрел.

Ньукуус, как всегда, спал чутко. Старческий сон, он всегда чуток, а тут еще переезд на сенокос, суета, молодые неопытные ребята, пьянка эта, будь она неладна. Он услышал звук выстрела сквозь сон, но сразу сообразил, что выстрел произошел совсем рядом. Резко проснувшись, он повернул голову, высвобождая второе ухо и ожидая следующий выстрел. Ничего слышно не было, но тут тишину разрезал отчаянный крик человека. Откинув одеяло и навес от комаров, Ньукуус в одних трусах, вдев ноги в резиновые сапоги, кинулся к дверям. Следом за ним выскочили из домика Мэхээлэ и Санек.

Крики и плач раздавались из палатки. Откинув полог, Ньукуус отшатнулся. Прямо на земляном полу палатки в луже крови лежала Сардаана. То, что раньше было ее головой, сейчас представляло нечто неописуемое. Кусок окровавленного мяса и костей. Весь полог палатки был забрызган кровью и ошметками плоти. На полу Василий, весь измазанный кровью, стоя на коленях, не переставая плакать обнимал тело жены и придерживал руками остатки ее головы. Смерть ее была мгновенной.

Оцепенев от увиденного и пытаясь сообразить, что предпринять, Ньукуус стал оглядывать палатку. Увидев лежащее на полу ружье, он кинулся к нему и первым делом проверил содержимое патронника. Увидев один неотстрелянный патрон, он сразу его вытащил и поставил ружье в угол. Мэхээлэ принялся откидывать и закреплять полог палатки, а Санек, увидев изувеченное тело Сардааны и почуяв запах горячей плоти и крови, отбежал в сторону, его стало выворачивать.

Постояв немного над телом Сардааны и над плачущим Василием, Ньукуус и Мэхээлэ отошли в сторону и присели на скамейку. Мэхээлэ своим густым басом, искоса поглядывая на Василия, проговорил:

– Они же вчера поссорились. Кто бы знал, что так обернется. Что делать, бригадир?

– Сообщать надо. И руководству, и милиции. Рацию надо настраивать, – вздыхая, тяжело проговорил Ньукуус. – Надо же. С войны такого не видел. Как жалко и девчонку, и Василия. Не верю, что из-за такой мелкой ссоры такое могло произойти.

– Но тем не менее. Да ладно, пусть менты в этом разбираются. Нам бы девочку довезти до родителей как-нибудь. Надо остальных разбудить.

– Не надо. Пусть пока спят. Еще не протрезвели, наверное, блин. Водка во всем виновата! Сколько всего из-за этой пакости случилось! Все, к черту, больше никому пить в бригаде не позволю! Иди, принеси рацию и аккумулятор. Сообщать будем.

Мэхээлэ окликнул Санька и направился в дом. Ньукуус тяжелым взглядом уставился на плачущего и измазанного в крови Василия, затем тяжело поднялся, как будто груз прожитых лет разом навалился на плечи. Тяжело переставляя ноги, подошел к Василию и, присев рядом, тронул его за плечо:

– Вася, давай положим Сардаану на раскладушку. Негоже ей лежать на земле.

От этих слов Вася встрепенулся:

– Да, да. На раскладушку, на раскладушку. Холодно ей, наверное.

Подняв легонькое тельце девушки, они положили его на постель и накрыли с головой покрывалом. Только после этого Вася отошел от тела и уселся на землю возле кострища, уткнувшись головой в колени.

Мэхээлэ с Саньком наконец настроили рацию и позвали бригадира. Только подойдя к рации, Ньукуус вспомнил, что еще слишком рано для связи с руководством и, в сердцах сплюнув на землю, сказал:

– Что, не могли сообразить, что рано еще?! Спят еще конторские. Рано. Понятно вам?! – накипевшее вдруг разом вылилось на Мэхээлэ с Саньком. – Позже свяжемся. После девяти. Будь они неладны. Санька, разведи костер и разогрей чай.

Пока все суетились, Василий сидел и пытался представить себе радостную и смеющуюся Сардаану. Но ее образ постоянно куда-то ускользал, вместо этого всплывало изуродованное лицо любимой. Постанывая и мыча, он сжимал голову ладонями, но это не помогало. Все, враз ставшее темным и мрачным, заполонило его сознание и душу. Владевшее им буквально несколько минут назад чувство счастья сменилось глубокой скорбью и подавленностью. Все те мелкие радости, да и вообще все, что окружает обычного человека и что обычно замечает счастливый человек, вдруг разом перестало существовать для Василия. Все его внимание теперь заострилось на том, чтобы восстановить ее образ, вспомнить самые последние минуты общения и секунды перед ее смертью. Все бы отдал, душу бы выложил дьяволу, лишь бы предотвратить случившееся, лишь бы Сардаана была жива и была с ним рядом. Но, увы. Реалии представали перед ним, как только он открывал глаза и поворачивал голову в сторону палатки.

Вдруг он осознал, что Ньукуус с Мэхээлэ собираются сообщить о случившемся в милицию, и из обрывков их разговоров понял, что они полагают, будто он убил свою любимую из-за пустяковой ссоры. Волна негодования заставила его вскочить на ноги. Вперив взгляд в Ньукууса и пригнув голову, с угрожающим видом он сделал в его направлении несколько шагов:

– Слушай, ты! Если ты думаешь, что я убил Сардаану из-за ссоры, то ты дурак и идиот старый! Я люблю ее, она моя жена. Я все равно буду с ней, я скоро с ней все равно встречусь!

Ньукуус и Мэхээлэ, сидевшие за столом, разом переглянулись. Пока они раздумывали, Вася быстрым шагом вошел в палатку, на ходу вытаскивая из кармана патроны. На секунду остановил взгляд на теле жены и схватил ружье, а пока мужики сообразили, что надо остановить его, он уже вложил два патрона в стволы. Все это произошло за нескольких секунд.

Выскочив из палатки и стоя с ружьем наперевес, Василий выкрикнул:

– Мужики, это было совершенно случайно! Я бы в жизни человека не убил, не то что Сардаану! Дайте мне спокойно уйти! Незачем мне с ментами встречаться. Не судьи они мне! Да, я виноват, но судьей в этом деле буду я сам и моя совесть!

– Не дури, Василий. Отдай ружье и дождись милиции. Так будет правильно. Не стоит усугублять вину. Будет только хуже. Помни о родных.

Не отвечая на слова Ньукууса, Василий, закинув ружье на плечо и постоянно оглядываясь, направился к опушке. Остановившись там ненадолго, в последний раз посмотрел на палатку и скрылся в гуще леса.

– О-о, натворит этот сопляк еще дел. Надо срочно связаться с правлением. Вдруг кто есть у рации, давай попробуем, Ньукуус?

– Давай, пробуй, Мэхээлэ, хотя это вряд ли поможет, – не присущее ранее Ньукуусу уныние, прозвучавшее в его голосе, неприятно зацепило Мэхээлэ.

– Держись, Ньукуус. Все наладится.

– Какое там наладится? Уже разладилось. Дальше уже некуда. Уходить мне надо на пенсию. Стар я стал для такой работы.

– Правление, правление! Ответь третьей бригаде, – непривычный к общению по рации, Мэхээлэ своим густым и громким басом вспугнул стайку воробьев.

– Правление на связи, – неожиданно встрепенулась рация голосом управляющего, отчего Ньукуус резко подскочил и, подбежав к Мэхээлэ, выхватил микрофон.

– Правление? Это бригадир третьей – Николай Степанов. Владимир Федорович, у нас ЧП. Прием.

– Что случилось, Николай Егорович? Прием.

– Вася Михайлов застрелил свою жену и с ружьем убежал в лес. Прием.

– Что-о-о?! Как это?! Когда произошло? – сквозь треск в эфире было слышно, как прокашлялся от неожиданности Владимир Федорович.

– Совсем недавно, около часа назад. Убежал в лес вот сейчас только. Прием.

– Понял. Рацию не отключайте. Я свяжусь с милицией. Пока все.

– Что случилось? Что за суета? – в дверях дома стоял Сергей.

– Вот такие дела, Мавра. Милиция сразу приехала, благо, райцентр недалеко, – положив руку на плечо Мавре, Владимир Федорович пытался успокаивающим голосом как-то поддержать ее. – Сейчас мы выезжаем в бригаду, ждем прокуратуру, а двое милиционеров останутся у вас. Говорят, засаду надо устраивать.

Голос Владимира Федоровича звучал, как в бочке, смысл Мавра улавливала с трудом, уткнувшись головой в ладони. В голове стучало, а в глазах плыли какие-то круги. Руки-ноги не хотели слушаться, даже заплакать не было сил. С трудом переведя дыхание, Мавра попросила:

– Владимир Федорович, там мои лекарства в кухонном комоде. Пусть старый принесет мне их. Он знает.

– Сейчас, сейчас, Мавра, я быстро.

Милиционеры, протопав сапогами по ухоженной зеленой траве, расселись на скамеечке и с интересом поглядывали на хозяйку. Из-за их присутствия двор стал очень неуютным, и ей чудилось, что они смотрят на нее, как на преступника. Да и сама себе она казалась такой: ведь это она родила сына, убившего человека. Пусть он и любимый, ласковый, пусть он лучший из всех сыновей на свете, но он же убил свою жену. Как с этим быть? Что будет дальше? А еще с ружьем в лесу прячется. Как такое с ним могло случиться? В одночасье стал преступником и изгоем.

Семен наконец вынес лекарство, и по его виду было ясно, что ему все рассказал Владимир Федорович. Он молча уселся рядом с ней, подал таблетку и стакан воды, затем закурил. Нервное дрожание рук выдавало его напряжение.

– Старый, это ты виноват. Только ты, – голос Мавры срывался на всхлипы, – это ты выбрал эту усадьбу, это вон то проклятое дерево постоянно над нами виснет, и это оно прокляло нашего Васеньку с Сардааной. Не надо было свадьбу тут проводить, на виду у этого дерева.

Старик, молча уставившись в землю, ни словом не обмолвился. Казалось, что он полностью соглашается со сказанным. Один только Владимир Федорович от нетерпения поерзал, хотя и до конца выслушал Мавру. Затем осторожно, чтобы не задеть и так уже обостренные чувства старушки, выговорил:

– Это дерево издавна считалось покровителем нашей деревни. Еще старики сказывали, что раньше перед дальней дорогой или перед уходом на войну наши предки обязательно ходили к дереву. Негоже так говорить. А что касается местоположения дома, я согласен. Нехорошее тут место. Раньше никто рядом с озером не брал усадьбы. Боялись. А сейчас время неверующих, поэтому где ни попадя дома строят, лишь бы удобно было. Мне дед рассказывал. На месте, где ваш дом стоит, была раньше кузница моего прадеда, но и он не выдержал и переставил ее в другое место. Говорил, что тут как раз дорога нечисти проходит. Говорил, что сам слышал, как скрипели сани по снегу, как кто-то топал ногами, голоса недовольные были слышны. Кузница им дорогу перегородила, а сейчас ваш дом тут стоит.

– О-ох, кто бы знал все это. И где вы все были, когда усадьбу выделяли? – Мавра уронила голову на руки и вновь заплакала.

– Да-а, кто бы знал, что так все сложится, – управляющий, комкая в руках картузик, продолжил, – мы мечтаем, а судьба, она рулит и никого не спрашивает. Да и в этом ли беда? Мы это так, себя оправдываем. Скорей всего.

Вскоре милицейское начальство заторопилось и вместе с управляющим выехало в бригаду, оставив в доме сотрудников для засады, на случай если Василий появится в деревне.

Оставшись одни, Мавра и Семен помолчали, каждый думая о своем. Затем старый не выдержал:

– Может, не он все-таки? Хотя Ньукуус не мог неправду сказать, – голос Семена дрожал, и он, не докурив папиросу, смял ее в руках.

– Перестань, старый. Не нам теперь это решать. Хоть бы жив остался, хоть бы увидеть его снова! – заплакала Мавра, немного отошедшая после лекарства от первого шока. – Старый, ты бы пустил телят к коровам. Нету сил сегодня их доить. Вечером попробую.

– Ладно, пойду. А ты сможешь в дом-то зайти?

– Иди, иди. Зайду. Да и этим, наверное, чай надо налить.

Внезапно навалившаяся старость с трудом позволила подняться и зайти в дом. Утренней бодрости как не бывало. Набрав в чайник воду и всунув в него кипятильник, она вдруг осознала, что сейчас будет кормить и потчевать людей, пришедших убить ее сына. От неожиданного осознания предстоящего она охнула и вновь без сил опустилась на стул.

Василий, пройдя подальше в лес, уселся на упавшее дерево, затем повалился ничком на мягкий мох. Тяжесть в сердце отняла все силы. Хотелось прямо здесь лечь и умереть. Пропади оно все пропадом. И почему это случилось именно с ним? Ведь так все было хорошо. Слезы постоянно наворачивались на глаза. Навзрыд заплакать и криком кричать не мог. Нельзя. Горе свое нельзя выпускать наружу, напоказ. Размазывая слезы по лицу, Василий только тихонько всхлипывал. Незаметно для себя он уснул. Прошло немало времени, прежде чем Василий проснулся и осознал, где он находится и что с ним случилось. Лежа на земле, он вновь вернулся к случившемуся и вновь стал переживать все произошедшее. Он вдруг понял, что впереди теперь у него только безысходность, пустота и неизвестность. Ох, как не хотелось отвечать на вопросы следователя и чужому рассказывать свое горе. Как бы хотелось сейчас обнять свою любимую, увидеть ее улыбку, прижаться к ее груди и услышать биение ее сердца. Не будет теперь этого никогда! Никогда! Разве только в другой жизни. Если есть такая. Горесть вновь подкатила к горлу, слезы застилали глаза. Василий уселся на ствол дерева и, судорожно схватив ружье, приставил ствол к груди. Рука до спускового крючка не дотягивалась. Плохо соображая, что делает, Василий стал оглядываться вокруг, ища какой-нибудь сучок, и в это время услышал голоса. Со стороны стойбища шли люди и перекликались между собой. Василий встрепенулся и, схватив ружье в руки, кинулся вглубь леса. Он бежал и бежал, плохо понимая, куда и зачем он бежит. Бежал долго, затем пошел шагом. Даже не оглядываясь по сторонам. Солнце стало клониться к закату, когда он остановился. Находился он в совсем неизвестной ему местности посреди леса. Но ему было совершенно наплевать, где он находится и что с ним будет. Привалившись к дереву, Василий сполз по стволу и, усевшись на землю, попытался сориентироваться. Оказывается, он все время шел на юг, в сторону деревни.

Сидя под деревом, Василий вспоминал, как у них начинались отношения с Сардааной, какие письма она ему писала, как свадьбу справили. Затем вспомнилась мама. Наверное, она уже все знает. Как она там? И так вся больная, состарилась очень за последнее время. Что она о нем думает? Совсем слегла, наверное. Жалко ее очень. Повидать бы ее напоследок.

Поднявшись на ноги, Василий потоптался на месте. Куда пойти? Оставалась только деревня. Но ведь там его все равно ждут и могут поймать. Но идти было больше некуда. Тяжело переступая ногами, Василий вновь направился на юг.

Мавра все-таки накормила милиционеров. Расставила на столе снедь, разлила по чашкам чай и Семену сказала позвать их, а сама ушла в комнату. Сидя там, она слышала, как старый пытается их разговорить, желая разузнать, что они предпримут, если придет Вася. Но милиционеры как воды в рот набрали. Отвечали на вопросы Семена только кивками и двусмысленным мычанием. После чаепития старший сказал, что они будут находиться внутри дома и что незачем членам семьи без особой нужды выходить на улицу. Потянулись тягостные минуты ожидания неизвестно чего. В доме была тишина, даже телевизор никто не включал. Время от времени то милиционеры, то Семен садились к печке и, приоткрыв дверцу, потихоньку потягивали папиросу. Мавра, лежа на постели, беззвучно плакала. Незаметно подошло время вечерней дойки и она, собрав остатки сил, поднялась с кровати и, выйдя на веранду, загремела ведрами. Семен вышел за ней следом:

– Погоди, Мавра, я помогу тебе.

Она только молча на него посмотрела и, взяв ведро, направилась в сторону хотона. Из дома следом вышел старший милиционер и направился за ними. Кое-как надоив полведра молока, Мавра спустила телят. Казалось, что коровы тоже чувствуют подавленное настроение хозяйки. Искоса поглядывали на нее, даже не брыкались. Вернувшись домой, Мавра вновь без сил рухнула на кровать. Дочка уже приготовила ужин, но кроме милиционеров никто не притронулся к еде.

Наступила ночь. Все спали.

Как всегда в последние дни, Мавра проснулась рано. Вроде была отдохнувшая. Лежа в постели, она вновь пережила весь вчерашний день. Тягость душевная снова вернулась. Как-то он там? Жив ли, куда ушел, увидятся ли еще хоть раз? А как родители Сардааны? Старого отправить бы надо к ним. Наверное, Сардаану уже привезли. Как его примут – неизвестно. Еле сдержав слезы, Мавра постаралась переключиться на домашние хлопоты. Надо все-таки идти к коровам. Как всегда тихо поднявшись с кровати, она постаралась, чтобы даже кровать не скрипнула, и тихо прошла в кухню. Милиционеры спали вповалку на диване. Осторожно открыв входную дверь, она вышла на улицу. День, как и вчера, начинался жаркий. Но сегодня яркое солнце и чириканье воробьев раздражало. Сосед уже был в загоне и, чтобы ему не попасться на глаза, Мавра, как могла, быстро прошла к своему хотону. Она запустила коров в загон, привязала каждую к своему стойлу. Подойдя к старшей корове, уткнулась головой в ее бок и вновь заплакала. Рядом никого не было, поэтому она могла спокойно выплакать свое горе.

Вдруг коровы встрепенулись, а старшая, к которой приникла Мавра, задрожав всем телом и выпучив глаза, вскинула голову. От неожиданности хозяйка тоже встрепенулась и стала оглядываться. Оставшееся прошлогоднее сено, застогованное в загоне, зашевелилось, и оттуда что-то начало вылезать. Мавра, испугавшись, стала отходить к калитке, когда из-под сена выпростался ее сын, Вася. От неожиданности у Мавры захолонуло сердце. Хватая ртом воздух, она кинулась к сыну. Встав на колени рядом с ним, она прижала его голову к груди и вновь заплакала. Василий молчал и только прижимался к матери, а она, всхлипывая, поглаживала его по голове и еще крепче к себе прижимала.

Посидев таким образом некоторое время, она отстранила его от себя и, держа за голову, постаралась вглядеться ему в глаза, которые Василий все время пытался отвести в сторону.

– Васенька, что случилось? Как так? Ты же ее так любил.

– Мама, не задавай больше вопросов. Я сам ничего не понимаю. Нечаянно получилось. Я бы никогда в жизни, слышишь, мама. Никогда на нее руку бы не поднял! Я хотел уток стрельнуть, ружье зарядил, а оно само стрельнуло. Неожиданно.

– Я верю. Верю тебе, сынок. Но люди не верят. В доме полно милиционеров. С автоматами. Они могут пристрелить тебя. Тебе надо сдаться. Выйти к ним без ружья.

– Нет, мама. Не могу. Нельзя мне сдаваться. Нельзя мне в этой жизни без Сардааны. Уйду я. Вот пришел еще раз с тобой повидаться, чтобы все тебе объяснить, чтобы ты меня не считала убийцей и преступником.

– О-ой, сынок, как же так. Жить ведь надо. Дальше жить. Пусть суд будет. Но ведь жизнь продолжится и восстановится.

– Мама, я очень проголодался. Хочу твои оладьи поесть со сметаной, чай с молоком попить. Сможешь сделать?

– Да, да, конечно. Я быстро. Никуда не уходи.

Взметнувшись с непонятно откуда взявшейся силой, Мавра кинулась к дому. Понимая, что своими хлопотами она разбудит милиционеров, решила все приготовить в летнем дощатом домике, где в жаркие дни затапливали печь. Хлопоча возле плитки, она время от времени поглядывала на входную дверь и на хотон. Очень торопилась, отчего все валилось из рук. Оладьи приготовились быстро. Она тихонько зашла в дом и беззвучно, откуда только силы взялись, взяла кастрюльку со сметаной и сразу пошла к хотону.

Василий, оставшись один, посидел некоторое время с закрытыми глазами, пытаясь представить себе Сардаану. Вспомнил ее смеющуюся и радостную в день свадьбы, вспомнил эту самую счастливую и длинную-длинную ночь, как она прижималась своим горячим телом к нему, как она шептала самые сокровенные слова и как они не могли уснуть до самого утра.

Слезы сами против воли набегали на глаза, застилали взор. Василий, ничего вокруг не замечая, плача, разул правую ногу, вытащил ружье из-под сена и приставил ствол к груди, затем большим пальцем ноги нащупал спусковой крючок и остановился. Стерев с глаз слезы, он оглянулся. Коровы мирно стояли и жевали свою вечную жвачку, чирикали воробьи, а небо было бездонно-голубым. И тут он услышал шаги матери.

Нога судорожно дернулась, и большой палец нажал на спусковой крючок. Тело откинуло назад. Василий опрокинулся на спину, но так и остался лежать с открытыми глазами, из которых продолжали бежать слезы.

Мавра, подходя к загону, услышала выстрел. Дико вскрикнув и опрокинув содержимое посуды, она бросилась к загону. Увидев распластанное окровавленное тело сына, она, отчаянно крича и зовя его по имени, навалилась на калитку, которая никак не поддавалась и не хотела открываться. В глазах помутнело, перехватило дыхание, но Мавра продолжала попытки открыть калитку. Ее возгласы превратились в шепот, но она думала, что кричит и что сын услышит ее и поднимется. С каждым разом ее попытки слабели и слабели, воздуха уже не хватало, но не это было главным сейчас: нужно было добраться до сына и поднять его.