Текст книги "Опус номер девять ля мажор. Часть 1. Алёна"

6

В первый день Алёна изучала дорогу к себе. На нижних пяти этажах, возможно, никто и не жил: лифт пролетел их без остановки. Начиная с шестого, он постоянно тормозил; люди входили, выходили, разговаривали. На четырнадцатый этаж Алёна приехала всё-таки одна. Она вышла с лифтовой площадки в коридор и, сориентировавшись, повернула налево. Что там справа? Это она позже узнает, сейчас не время. Возможно, справа живут парни, слева девушки.

Алёна несла на плече сумку, катила чемодан по серому, гладкому каменному полу и, вся обратясь во внимание, даже не замечала усилий. Длинный коридор со стенами, кое-где подкопчёнными спичкой, напоминал бы тоннель, если бы не край большого яркого окна впереди. Двери с номерами и кнопками звонков, покрашенные в одинаковый пластмассовый цвет. Откуда-то на излёте доносилась музыка – что-то разболтанное, негритянское; слабо пахло жареной картошкой и сигаретами. По пути Алёна встретила трёх девушек в спортивных костюмах: одна из них чтото говорила вполголоса, а затем они рассмеялись, и эхо пролетело по коридору довольно звучно. Интересно, не мешает ли жильцам такая акустика? Или они привыкли? Наверное, привыкли…

Алёна разглядывала таблички на дверях. Первое число везде было одинаковым, оно обозначало этаж. Вторые числа росли: тридцать пять, тридцать семь, тридцать девять… Её номер был четырнадцать – пятьдесят один.

Алёна дошла до окна, но любоваться городом не стала: на подоконнике сидели, покачивая ногами в джинсах, длинноволосый парень и стриженная короче девушка. Между ними вился дымок над кофейной банкой, куда они по очереди стряхивали пепел. «Здравствуйте», – вежливо сказала Алёна и свернула направо. Коридор окончился прямоугольным вестибюлем, в котором, при желании, можно было даже танцевать. Её дверь была первой от окна – значит, у Алёны угловой номер. Наверное, это было хорошо: больше света.

Дверь была закрыта. Чуть помедлив, Алёна поднесла к замочной скважине большой плоский ключ, но оказалось, что нужен маленький. Да ведь комендант говорил, что и куда! Эх ты, всё забыла от волнения. Открыв, наконец, номер, она вошла и огляделась. Действительно, это была прихожая квартиры: бежевые обои, линолеум с тёплым паркетным рисунком. В углу за выступающей балкой прятались холодильник, кухонный стол с электроплиткой и полка с тарелками, блюдцами, чашками – за всё это Алёна не расписывалась у коменданта.

Были здесь и туалет, и ванная: обшарпанные, но чистые. Молодцы девчонки, следят за порядком, – решила Алёна. – Тут можно жить.

…Можно жить, только вот где? Теперь, почти дойдя до цели, Алёна стояла перед тремя закрытыми комнатами. Которую из них расколдует её ключ? «Подожду пять минут, – решила она, – если никто не придёт, расколдую методом тыка…» Тут в коридоре застучали шаги, скрипнула дверь, и появилась недавняя джинсовая девушка с подоконника: глазастая, с маленькими ушами без серёжек и с рубиновым камушком в крыле носа.

– Ты новенькая? Первый курс? – спросила она. Алёна кивнула.

– Саня. – Девушка протянула руку, Алёна пожала её и назвала себя. – Я уже на втором курсе, – быстро, чуть заикаясь, проговорила Саня, – вот здесь живу. Одна. Здесь Таня, тоже одна. А вы в большой комнате, втроём. Твои соседки уже вещи оставили. Скоро, наверное, придут.

– Спасибо. – Алёна улыбнулась, вынула из сумки уложенные сверху тапочки и, переобуваясь, спросила: – Ты откуда?

– Недалеко отсюда, Великий Новгород. А ты?

– Из Караганды, – почти в рифму ответила Алёна и поспешно добавила: – Правда-правда, не шучу. Центральный Казахстан.

– Это сколько же тебе добираться?

– Самолётом четыре с половиной часа. Поездом почти трое суток.

– А автостопом?

– Не знаю, – Алёна пожала плечами, и обе засмеялись. – С моим опытом к сессии бы доехала… К летней.

– Люблю путешествовать, – сказала Саня и потянулась, обнажив чёткий, будто циркулем нарисованный пупок. – Эх… Ну, ладно, располагайся. Успеем поговорить.

Она вышла, и Алёна открыла свою – на ближайшие пять лет – свою, свою комнату.

7

В голове до сих пор не могло уложиться: «Когда я отсюда уйду, мне будет больше двадцати». Больше двадцати… Двадцать лет – это вообще что такое? Когда-то Алёна подарила этот возраст гордой чёрной королеве Ваниных шахмат, а прекрасной и нежной белой – вечные шестнадцать, крайний срок, за которым всё труднее жить и радоваться жизни. Так Алёна думала тогда, а теперь она сама старше – и ничего, жива. И до королевы ей, как и прежде, несравненно дальше, чем до маленького пажа, и самое главное, самое интересное только намечается… Но двадцать лет до сих пор казались невероятной, недостижимой гранью.

Алена поставила на пол вещи. Здесь уже поселились чужие сумки, чемоданы; разглядывать их было ни к чему. Придут хозяйки – сами покажут, если захотят.

Комната была светлая и гораздо больше, чем у Алёны дома, но и предназначена для троих. Кровати с блестящими пружинными сетками стояли буквой Г: одна у короткой стены с окном, и две – у длинной. Их разделяла простая, какая-то совершенно казарменная тумбочка, над ней нависало громоздкое бра с воткнутым в розетку шнуром. Возле каждой кровати пасся, как бычок, толстоногий деревянный табурет. Именно так: для женского рода этим предметам не хватало изящества.

Алёна покачала сетку – тугая, едва не звенит. И полированные спинки не шатаются. На кроватях лежали свёртки: матрас, одеяло, подушка, – словно в поезде, но теплее на взгляд и мягче, уютнее на ощупь.

Напротив кроватей – три небольших стола; из каждого вырастала лампа на гибком стебле. И три лёгких, не сравнить с табуретами, пластиковых стула. Ту стену, где была дверь, подпирал здоровенный четырёхстворчатый шкаф. Алёна пока не стала открывать его и смотреть, есть ли что внутри.

При всём беспорядке новоселья, в комнате было просторно – хватит места, чтобы даже пройтись колесом. Тут можно, можно жить!.. Только с кем? Не хотела бы Алёна делить ближайшие годы с заядлыми курильщицами – раз, немытыми хиппарками – два, безумными меломанками – три… Табаком от вещей не пахло, одной тревогой меньше. Но стервозы могут быть и некурящими. Всяких же историй она наслышалась. Знакомая, вместе с Алёной занимавшаяся фламенко, два с половиной года назад рассказала по пути домой, что однажды, доведённая соседкой до отчаяния, проглотила много снотворных таблеток, едва успели спасти. «А вы могли бы просто разъехаться? – спросила Алёна, – разве это трудно?» Настя покачала головой: «Я уже ничего не соображала. Только бы от неё отделаться, здесь и сейчас». Инженер с маминой работы, уверенная в себе, красивая, сильная девушка с потрясающим грудным голосом: что она должна была перетерпеть, чтобы решиться на такое, и чтобы через десять лет этот голос задрожал от воспоминаний? Неизвестно. Алёна испугалась и устыдилась внезапного любопытства, придавила его сочувствием и не один месяц потом воображала себя спасительницей: возникала в последнее мгновение, отнимала поднесённые ко рту таблетки, уводила её жить к себе – ненадолго, пока найдётся комната, мама с папой поймут… Но и любопытство время от времени просыпалось – и тогда, переодеваясь после занятия, Алёна украдкой глядела, как она вытягивает подъём, скатывая с ноги вязаную гетру, или заводит за спину тонкую руку с полотенцем, или, пролезая в свитер, с голой талией повторяет недавно выученное движение. Чем-то и вправду беззащитным, трогательным обдавало Алёну в эти секунды, и хотелось глубоко вздохнуть. А иной раз – даже сказать грубость, толкнуть её или посмотреть, как бы это сделал кто-нибудь другой. Или самой превратиться на время в ту соседку, надеть рыжий парик, накраситься поярче – никто и не поймёт… И, разумеется, Настя чувствовала эти мысли: неспроста ведь больше не заговаривала с Алёной и на занятиях становилась в другом углу зала. И так продолжалось до мартовского вечера, когда, толпой возвращаясь с занятия, они вместе с другой студией, кажется, туристической, устроили на пустыре возле гаражей игру в снежки – команда на команду, девушки против ребят. Опытная Алёна не ввязывалась в перестрелку, пока не налепила в стороне полдюжины снарядов, а потом встала, держа один наготове и прижимая к себе остальные, огляделась – и тут на неё почти налетела хохочущая Настя в обсыпанной снегом расстёгнутой шубке и с белыми коленями. Кто сумел так её растерзать, кто бежал за ней и где потерялся, Алёна не увидела и, прежде чем успела что-то подумать, запустила в неё снежком. Настя, не ожидавшая такого вероломства, неловкая на каблуках, присела, чтобы слепить ответ, и Алёна, пользуясь её безнадёжным положением и уже ничего не боясь, кинула другой, третий… последний швырнула в спину убегающей Насте, в три прыжка настигла её; в азарте едва слыша смех и визг, обхватила одной рукой под шубкой, другой сверху, – и тут же кувырком полетела в сугроб. Насте оказалось достаточно слегка повернуться, чтобы сбросить с себя обнаглевшую малявку и вытряхнуть всё лишнее из её головы.

Да уж, на недостаток воображения Алёна никогда не жаловалась. Из одной услышанной фразы могла вырастить целое приключение, порой даже выходящее в реальный мир. Но знала она и другие истории: о том, как бывшие соседи по общаге дружат многие годы, уже семьями, детьми.

Хорошо бы у неё получилось так! до сих пор ведь удача не подводила… И вот пришли соседки, Алёнины ровесницы; она взглянула на них и сразу успокоилась. Одна – с чуть восточным очерком лица, каштановая, кареглазая девчонка ростом с Алёну, в джинсах и белой футболке с красно-чёрной угловатой надписью «Rammstein», из которой били такие же молнии.

– Наташа Петрова, – представилась она. Рука Наташи, мягкая, но живая, с тёплыми энергичными пальцами, оказалась весёлой. Минуту назад Алёна представить не могла весёлую руку, но едва прикоснулась, как тут же выдумала такое определение.

Вторая девочка – высокая, в бирюзовом сарафане на тонких бретельках, с чудесными стройными ножками и волосами такими же тёмными, как у Алёны, но гораздо длиннее, почти до пояса.

– Галя Штоппель, – назвалась она, блеснув ровными зубами, и пояснила: – Немецкая фамилия.

Галя выглядела разом и утончённой, и ещё пухленькой по-детски. Немного сутулилась, будто стесняясь пышной груди. А Галину ладонь Алёна просто не ощутила, настолько та оказалась узкой и тоненькой.

Наташа с Галей были из российского далека – обе омички, приехавшие в Питер в одном купе. Здесь у них не было родственников, знакомых – вообще никого, и девушки жили в общаге, пока сдавали экзамены: вдвоём в одноместной комнате на десятом этаже, куда втиснули ещё одну кровать.

На взгляд Алёны, они совершили почти что подвиг. О ней-то всё это время заботилась мама: не ходила вместе с Алёной на экзамены, не держала за руку под дверью, но охраняла от бытовых забот – только поступай. Алёна возвращалась из Университета, ложилась на диван и выключалась от нервного напряжения, едва успев продеть руку под подушку, а когда открывала глаза, её уже ждал готовый обед… или ужин, с этими белыми ночами трудно было понять. И если на Алёну вдруг нападало неверие: «Я не готова, всё забыла, кому я вообще нужна!» – опять же, мама умела привести её в чувство одним только словом. «Спокойно!..» – говорила она с невозможной интонацией, вроде Папанова в «Бриллиантовой руке», но ещё выразительнее. «…Козлодоев!» – заканчивала Алёна и, подпрыгивая, доставала пальцами люстру.

Спокойнее всего ей было на самом экзамене, когда подходила очередь. Алёна переступала порог аудитории и видела обыкновенных людей с усталыми лицами, сидящих возле окна. На столе между ними и Алёной были разложены билеты, не начинённые ни ядом, ни взрывчаткой. Чего боялась?… Она без дрожи и суеты брала тот билет, что и наметила за мгновение перед тем, как вытянуть руку. Читала вопросы и понимала, что всё это знает, знает даже с запасом! Если надо, может рассказать больше, чем требуется. Но её останавливали на середине.

И всё-таки до экзамена каждый раз надо было дойти, а потом дождаться следующего. Удалось бы это так легко, не будь рядом мамы? В этом Алёна сомневалась, а вот Наташа и Галя – молодцы, управились сами. Теперь, сменив десятый этаж на четырнадцатый, они, как и Алёна, тревожились, кто же будет соседкой.

Тревогам пришёл конец, девушки стали обживаться. Кому спать на той кровати, что у окна? Алёна хотела вызваться, но подумала: не поставит ли этим себя выше других? Когда она четыре года назад ездила в детский лагерь, место возле окна считалось у них самым «зачётным». Ейто, честно говоря, плевать на эти условности, а вот девочкам? Кто же знает…

Пока она колебалась, Галя спокойно сказала:

– Ну, давайте я.

И вопрос отпал легко, словно в детстве молочный зуб. Алёне с Наташей достались две кровати у длинной стены. Нужна ли между ними эта страшная тумбочка? – задумалась Алёна; и Наташа, судя по взгляду, размышляла о том же. Затем она посмотрела наверх:

– На головы нам не свалится эта фигня, как думаешь?

Алёна осторожно коснулась бра:

– Да вроде, крепко висит, – но трогать тумбочку расхотела: пускай уж лучше на неё свалится.

Галя, тем временем, открыла шкаф:

– Слушайте, чего тут только нет! Обогреватель, и приёмник какой-то старый. Тетради, книги!.. Даже пылесос…

8

Через несколько дней Алёне казалось, что она знает Наталью всегда. Сама эта фразочка, неправильная с точки зрения грамматики, была вполне в Наташином стиле. Несколько вечеров Алёна заглядывала в прошлое – пробовала найти там место, где они с Наташей могли бы познакомиться. В школе?… Алёна, стоя под душем, вспенила на голове шампунь и в раздумье пришлёпнула лужицу на дне ванны… Почему бы и нет? Когда им говорили, что последнего урока не будет, и весь класс на цыпочках, чтобы не спугнуть удачу, пробирался к выходу, – кто, как не Наталья, шептал на ухо: ведь рада же? Не притворяйся, сделай лицо проще… Или на занятиях испанским танцем, когда Нина Валентиновна, изгибая ученицу в нужную сторону, ворчала: «Что это за барыня у тебя, что за казачок?» – снова Наталья подбивала Алёну сложить руки кренделем и отставить в сторону каблук. И сама Алёна, читая незадолго до выпускного «Троих в лодке», в некоторых местах смеялась совсем по-Наташиному. Когда герои садятся на яичницу или запихивают масло в чайник, например…

Да, она убедила себя, что Наташа всегда была рядом, но лишь теперь, по воле судьбы и коменданта общаги, материализовалась. Подружилась Алёна и с Галей, но не так близко. Галя со всеми держала дистанцию: с кем-то больше, с соседками – маленькую, не шире её ладони, но твёрдую. Она даже намёком не дала понять, например, есть ли у неё в Омске мальчик. Ну, Алёна и не любопытничала, раз человек не хочет говорить.

Галя до сих пор переживала, что не смогла поступить на бюджетное отделение: не хватило одного балла, по математике. Узнав об этом, она хотела сразу ехать домой, чтобы вернуться через год во всеоружии, но родители по телефону и Наташа с глазу на глаз убедили, что терять год незачем. Есть возможность остаться – надо использовать. А на бюджет можно и перевестись, если отлично учиться.

Алёна последнему утверждению не очень верила. Она-то сдала все экзамены на отлично – и что? Но может быть, может быть… Кто же знает, как всё сложится?

А Наталья – та была рада, что получилось хотя бы так. И, кстати, она же первая обмолвилась: «Идёмте домой», – разумея комнату на четырнадцатом этаже, где успели появиться тюлевые занавески, электрический чайник и новенький проигрыватель для компакт-дисков.

– Наташа, – сказала Алёна в тот вечер, – давай я тебя научу танцевать фламенко.

– Меня? Ты что! Я тут всё посшибаю.

– Ну, давай попробуем, это ведь не трудно!.. Руки в позицию, пальцами пощёлкаем ритмично. Смотри, это называется pitos… Сейчас музыку поставлю.

Музыка у Алёны была – восемь дисков, привезённых из дома, и два, купленные здесь. Наталья слушала их с удовольствием, но едва начала двигаться, как на неё напал беспричинный и неодолимый смех: раз, другой и третий… В конце концов, она махнула рукой:

– Это защитная эта, реакция, не обижайся. У меня так всегда, если что-то новое… Давай потом попробуем.

– Да я не обижаюсь совсем. Как захочешь, предлагай сама, договорились, – ответила Алёна.

Прошла ещё пара дней – и у подруг, с недельным опозданием, родилась идея отметить новоселье. Наташа вознамерилась испечь торт.

– А ты сумеешь на плитке? – спросила Алёна.

– Да чего там уметь. Элементарно Ватсон. – Наташа не выделила обращение, отчего расхожая фраза прозвучала непривычно, будто имя и фамилия. – Хочешь, тебя научу.

– Может, проще купить?

– Не-е. Покупать – это как-то… ну, короче…

– Мой папа говорит: неспортивно, – подсказала Алёна.

– Вот, оно самое. Всё получится, не парься.

Они купили в ближайшем магазине муку, яйца, масло, две банки сгущёнки; испекли коржи, намазали кремом, истёрли шоколадную плитку и обсыпали изделие крошками. Всё действительно получилось – кривобоко слегка, но вкусно. Позвали соседок, и Наташа, прищурив глаз, удивительно точно разрезала торт большим ножом на пять частей. Свои доли Алёна с Наташей приговорили в минуту, и Алёна, как всегда после сладостей, собралась качать пресс. Наташа села рядом с ней на пол и так же засунула ноги под кровать, потом вскочила, запустила на проигрывателе диск «Раммштайна» и вновь изготовилась. «Начинаем? – спросила Алёна. – Раз, два, три!» Сцепив руки на затылке, она стала откидываться назад и подниматься, каждый раз доставая локтями колени. По ходу дела она отодвигалась от кровати, прорабатывая нижние мышцы, подтягивала себя к ней, чтобы нагрузить верхние, и совмещала наклоны с поворотами: влево – вправо, раз – два, сено – солома… Наташа вскоре отстала от неё, затем от музыки, а потом вовсе улеглась на пол, раскинув руки.

– Всё, бобик сдох…

– Сколько сделала? – поинтересовалась Алёна.

– Пятьдесят восемь. А ты?

– Чуть больше, – сказала Алёна. Она насчитала себе сто пятьдесят, и если вдруг ошиблась, то в меньшую сторону. Но огорчать подругу не хотелось.

– Ага, «чуть больше», – передразнила Наташа. – Фигачит, как эта, швейная машинка. Но животик у тебя классный, я тоже такой хочу. Продолжаем, поехали!

Она со стоном поднялась, сделала громче звук, попробовала ещё раз и расхохоталась:

– Нет, всё, больше не могу!

Алёна, приглушив музыку, сказала:

– Я и отжиматься умею.

– Да это я уже видела.

– Так, девочки, отжиматься в сад! Все в сад! – обернулась к ним Галя. Она сидела за столом перед двумя конспектами, чашкой кофе и блюдцем, на котором ещё оставалась половина куска торта. – Сами ничего не делаете, так не мешайте другим.

Алёна с Наташей поднялись, вынули из шкафа полотенца, чистое бельё – и отправились не в сад, а в ванную. Галя права, хватит валять дурака. Вчера Марина Викторовна с места в карьер задала составить своё будущее резюме на английском. Надо учиться.

9

…Учиться оказалось интересно и на первых порах не так трудно, как Алёна ожидала. Очень нравилось то, что корпуса Университета разбежались по городу и подруги в разные дни ходили пешком на Владимирский проспект, ездили на метро к Петроградской и на трамвае – к Московским воротам. Алёна, привыкшая рано вставать, каждое утро идти в класс и садиться за парту, первую неделю и не видела большой разницы со школой, кроме этих расстояний. Не видела – пока тёплым сентябрьским днём не встретила Учителя, о котором не могла и мечтать.

Он вошёл в аудиторию, где сидело три десятка первокурсников: почти двухметровый, черноволосый с малой сединой, в тёмно-синем костюме, сшитом по фигуре, – это авторитетно сказала Галя. Придавали внушительности ему очки с золотой оправой на римском носу и свободно завязанный, шёлковый, в косую полоску галстук.

– Здравствуйте, коллеги, – сказал преподаватель мягким басом, в котором слышались ум, и сила, и лёгкая смешинка. – Меня зовут Виктор Александрович Рунин, я кандидат физико-математических наук, доцент. Заместитель заведующего кафедрой менеджмента организации. Это, как вы понимаете, наша профильная специальность. Сегодня у нас финансы и кредит, но будет ещё много всего интересного. Мы в одной лодке до последнего курса. Некоторые, если очень постараются, будут и диплом защищать у меня. Так что готовьтесь заранее.

«Я буду!» – Алёна едва не вскочила, как школьница, с поднятой рукой.

– А сколько вам лет? – спросила Наталья, соседка не только по комнате в общаге, но и по парте.

– Сорок пять, ещё молодой. Будем взрослеть вместе.

Итак, пристёгиваемся, открываем тетради…

Главными его словами оказались вот эти: «будем взрослеть». Алёна впервые так чётко осознала их, приложила к себе и мысленно ахнула. Вот она, разница между школой и Универом! Разница – в будущем. Учась в школе, ты знаешь, что впереди у тебя ещё пять беззаботных лет, а что после них – о, это скрыто в таком тумане, что ни один фонарь не поможет разглядеть.

Но теперь-то этого времени нет. Всё, каких-то четыре с половиной года – и наступит самостоятельная жизнь, которая вчера ещё казалось далёкой, почти невозможной. Вот он – посланник из будущего, а, может быть, и оно само, – изучающе глядит на притихший первый курс. Сколько их он уже повидал? Алёна была уверена, что сколько бы ни было – он каждого помнит; ну, а то, что его никто не забыл – само собой разумеется.

– Все готовы? – спросил Рунин. – Тогда вперёд!

На первой лекции Виктор Александрович завалил студентов формулами, задачами, примерами из жизни, вопросами на засыпку, где ответ был вовсе не так очевиден, как казалось на первый взгляд, и простыми вопросами, в которых ребята с огнём и песнями искали второе дно. Алёна удивилась, что её не утомило такое количество знаний, и более того – назавтра они остались в памяти живыми. Наверное, дело было в том, что Рунин искусно менял ритм лекций, умел переключить внимание с одной работы на другую, мог и повеселить группу в нужное мгновение, когда Алёне казалось, что вот-вот распухнет голова.

Дочка Виктора Александровича, Марина, сама немногим старше первокурсников, с первого дня вела у них деловой английский язык – столь же плотно и нескучно, как и отец. «Это у них наследственное», – решила Алёна; так и написала домой.