Текст книги "Сила"

Глава 13. Опора знания. Топоров

Наш знаменитый мифолог Владимир Николаевич Топоров, исследуя ритуал как основу мифологического мышления, посвятил жертвенному алтарю, вокруг которого и творился ведийский ритуал, статью, которая неожиданно связала силу со знанием. Дело в том, что алтарь на санскрите – это vedi-, что почти совпадает с veda-, то есть знание.

Конечно, тут возможны домыслы о прямом соответствии того и другого, но Топоров относится к этой прямой связи весьма скептически:

«Нельзя, впрочем, поручиться за то, что в софистицированном воображении риши не маячила и возможность связи veda– и vedi-, главный ведийский текст, содержащий священное знание, и главный объект жертвоприносительного ритуала – алтарь, жертвенник» (Топоров, Др. – инд. Vedi-, с.115).

Нет, в данном случае связь была более глубокой. Она коренилась на уровне понятия о порождении и увеличении жизненной силы народа. Для того чтобы понять это, необходимо принять то отношение к ритуалу, которое разделял Топоров. Во многом оно было сформулировано Мирча Элиаде как понятие о постоянном Возвращении к Истокам, ко времени Начал, когда в определенный миг пришедший в упадок мир должен быть уничтожен в огне обряда и возрожден, не как новый мир, а как тот Изначальный и утраченный.

«Чтобы воспроизвести акт творения в ритуале, необходимо уметь найти центр мира и тот момент, когда профаническая длительность бездуховного и безблагодатного времени разрывается, время останавливается и возникает то, что было „в начале“, в творящий „первый раз“» (Топоров, О ритуале, с.16).

Как найти этот центр мира?

Его надо просто создать, утвердив его в сердце своем, как средоточие чувств, мыслей и сил. Мы можем обратиться за описанием такого средоточия к Ригведе.

«В любом случае, даже оставляя временно в стороне некоторые дополнительные детали, не приходится сомневаться что vedi– здесь обозначает некий важный, в известном смысле центральный, ритуальный объект, на котором совершается священноотмеченное жертвоприношение, из чего уже с большей долей вероятности можно заключить, что речь идет о жертвеннике, алтаре, предполагающем в основном ровную, гладкую верхнюю горизонтальную поверхность» (Топоров, Др. – инд. Vedi-, с.109).

В действительности, в центре этой поверхности было углубление пальца на три, которое застилалось особой, пропитанной жиром соломой, которая и становилась главным связующим звеном между людьми и богами, поскольку именно она была ложем для бога, соединяющего миры с помощью огня:

«Сидящему на алтаре, любящему (свое) место, прекрасно сверкающему Агни принеси (его) лоно, как расплавленную массу (жира)» (т. ж., с. 110).

Жир, к тому же плавящийся, уже встречался нам ранее в качестве вещества жизненной силы в греческой и славянских мифологиях. Но мифология ведическая позволяет нам пройти глубже в то понятие, которое лежало в основе этого странного словоупотребления. Этот жертвенник оказывается местом, где с помощью огня происходит соединение жира в виде жертвенной соломы, называвшейся barhis, со знаниями и силой.

«В другом месте было показано, что barhis и brahman, обычно и справедливо трактуемый как молитвенная формула или универсальный принцип… этимологически родственны…, обозначая некую функционально важную конструкцию – опору, основание, соединение, что подтверждается и соответствующими данными других индоевропейских языков, восходящими к индоевропейскому *bhel-/*bher-(g» h)„набухать“, „надуваться“, „увеличиваться в объеме“, „возрастать“, „усиливаться“, „укрепляться“.

Пара barhis: brahman задает две основные космогонические координаты (горизонталь и вертикаль и два соответствующих вида движения – распространять, расстилать, рассыпать, с одной стороны, и возвышаться, возноситься, возрастать, усиливаться – с другой) и соответствующие их отражения на ритуальном уровне (жертвенная солома, подстилка и „брахман“ в двух его вариантах с доминирующей идеей вертикальности, точнее – движения по вертикали вверх, сравни: brahman как вознесение духа, одушевление, сила восходящего духа, но и brahman– как жрец, персонифицированный носитель этого возносящегося духа)» (т. ж., с. 113–4).

Далее Топоров подробно освещает связь со знанием, но я бы хотел сначала уделить внимание самому понятию опоры, которым оказывается соединение жира и молитвы, дающее набухание и усиление, противостоящие высыханию и старению. Для этого придется заглянуть в этимологию русского слова «опора».

Это слово производно от «пора» – о пору, так сказать, опирающееся. Пора же нами воспринимается сейчас как некое обозначение времени. Уже одно это странно, однако, еще более странным оказывается то, что исходно слово «пора» означало силу.

Краткий этимологический словарь Шанского, Иванова, Шанской:

Пора. Очевидно, общеславянское производное посредством перегласовки и темы – а от переть – «давить, нажимать» (сравни напор, отпор, диалектное порить – «становиться жирным, толстеть», порый – «сильный, здоровый» и т. д.).

Общеизвестное русское «входить в пору», «достигать поры» – это не входить в возраст, а созревать, достигать зрелости, то есть обретать силу, входить в силу.

Преображенский:

Пора… время, благоприятное время, срок; сила, зрелый возраст; … пореть – входить в силу; сиб. порнjй возмужалый. Сюда же… пораться – трудиться, возиться над чем-либо… Может быть оправиться, поправиться, восстановить силы из *опоравиться, *попоравиться, вследствие контаминации с оправить – отделать, исправить – сделать правильным.

Последнее сомнительно, поскольку во всех русских деревнях детей не только бабили при рождении, но и ладили и правили, действительно выправляя то, что оказывалось кривым. Но это не важно, поскольку существенным является лишь то, что корневая основа нашей поры-опоры обнаруживается во всех индоевропейских языках именно с тем значением, которым обозначается определенный вид силы.

Что это за сила, не так уж легко понять из примеров, которые приводят языковеды, но некая картина все же складывается. Вот, к примеру, словарь Черныха:

Переть, пру – «грубо, с применением физической силы продвигаться, невзирая на препятствия»; «нести, тащить что-либо тяжелое». Сравни с приставками: подпереть, запереть, напирать и др…

Древнерусское (с в.) перети, перу – «жать», «выжимать», позже «напирать на что-либо», «настаивать» на чем-либо (Срезневский)… На русской почве родственными образованиями являются: подпорка, запор, упор и т. п.

Индоевропейский корень *(s)per-: *(s)por-…

«Переть» оказывается преодолением препятствий с помощью силы или же поддержанием и переносом, вознесением чего-то с помощью этой силы. Все это остается не совсем однозначным как понятие, пока мы видим эту опору вещественно, и совсем сомнительным, если мы говорим о ней, как о «брахмане», возносящем духовно. Эти столь разные значения надо как-то соединить, и это не просто.

«Учитывая, что в других индоевропейских языках, прежде всего, в балтийских и славянских, слова, родственные вед. brahman-, обозначают вполне конкретные материальные объекты со значениями„стропило“, „перекладина“, „грядиль“, „подставка“ и „подушка“, „матрац“, „подстилка“, реализующими общую идею опоры, основания, соединения связки-связи, есть основания полагать, что и вед. brahman– с той же внутренней формой могло обозначать некую конструкцию, которой принадлежала важная роль как в космогонии, так и в ритуале, и не только идею конструкции, функционирующей как опора, основание, соединение-связь, но и реальную материально-вещественную конструкцию типа, например, жертвенных столбов…, а также других символов центра типа ашваттхи (Ficus religiosa), мирового древа, столпа, тотемного столба, горы, axis mundi…» (Топоров, с.114).

Все это явно возможно, и все же это примеры либо чисто духовной опоры, за которой сохраняется подозрение в ее воображаемости, либо вещи, сделанной из вещества, а потому не могущей нести в себе очевидную силу.

Однако есть одна вещь, которой могла принадлежать и важная роль в ритуале, и которая исходно рассматривалась как центр мироздания и одновременно как само мироздание – микрокосмос. Это человеческое тело.

И в нем мы с очевидностью обнаруживаем не только способность переть, силой преодолевая препятствия, и переть, неся на себе, подобно алтарю, то, что должно вознестись, но и сами опоры, состоящие из чистой силы. Опоры эти, или, как их называли русские мазыки, мостоши – это не кости и даже не собственно мышцы. Это те жгуты напряжений, в которые мышцы скручиваются, чтобы передавать усилия и обслуживать движения.

Эти напряжения текут по телу и никогда не находятся в одном определенном месте. Эти напряжения, происходящие от того же корня, что и «переть», «преть», родственны пруге – скрытой внутренней силе, взрывающейся из живота. Они неуловимы, их даже нельзя рассмотреть сами по себе, потому что только кажется, что человек может сохранять их в неподвижности.

На самом деле эти напряжения существуют только в движении, и даже самый напряженный культурист постоянно качается и движется. Это сама сила, текущая сквозь вещество тела, чтобы преодолеть земное притяжение и позволить душе, пойманной в клетку воплощения, хоть немножко парить над землей, возносясь хотя бы на высоту жертвенника…

Глава 14. Сила знания

Итак, Ригведа, задавая обряды, необходимые для поддержания и обновления мира, говорит о том, что на алтаре, звавшемся vedi-, жир и молитва, именуемая брахманом, соединяются в огне, так что рождается опора, позволяющая набухать, прибывать и усиливаться жизни. При этом сама эта молитвенная формула, именуемая брахманом, оказывается воплощением знания, ведания, поскольку Веды и есть воплощениезнания подобных заклинаний.

«Здесь нет необходимости подробнее говорить о том, что брахман (Брахман) был выражением не только высшего объективного начала Вселенной, но и самой объективации его в знании, в слове, это знание реализующем и закрепляющем. То же относится к тому, кого называют „господином (повелителем) Брахмана“, – к Брахманаспати (Брихаспати), творцу Вселенной, воплощенной вселенской мудрости, знания.

Именно это „яркое сокровище“ просят люди у повелителя Брахмана: „О Брихаспати, то, что ценнее, чем у врага, (что) ярко сверкает среди людей, наделенное силой духа, / Что мощно светит, о рожденный (вселенским) законом, – дай нам это яркое сокровище!“

Создав все эти миры, Брахманаспати объял их и, следовательно, познал-понял их» (т. ж., с. 114).

Это весьма необычное определение знания: познание как охватывание существования – объял-понял:

«Тот же мотив – в связи с Праджапати, господином потомства, творения: „О Праджапати! Никто, кроме тебя, не охватил все эти существа“» (т. ж.).

И все это рождается как сила восходящего духа на жертвенном алтаре, когда огонь возносит дух горящего жира к небесам, создавая «опору, основание, соединение-связь» между мирами людей и богов. Но мы уже обнаружили, что опоры живут в огне алтаря лишь краткий миг жертвоприношения, зато они непрестанно полыхают, словно языки пламени, в теле живого человека, который движется и борется с тяжестью, чтобы его душа возносилась вверх.

Пока душа парит, она порождает движение, и человек живет! Игра опор – это не только борьба с земным притяжением, но и разновидность бессмертия!

«Важно напомнить, что многое из намеченного и еще не вполне ясно выраженного в „Ригведе“ получает свое адекватное выражение в Упанишадах. Здесь стоит отметить лишь два мотива – „конструктивность“ brahmanʼа и знание, дарующее бессмертие: бессмертен brahman, но бессмертен и тот, кто познал его.

„Наверху [ее, ашваттхи] корень, внизу – ветви, это вечная ашваттха. Это чистое, это Брахман, это зовется бессмертным … Кто знает это, те становятся бессмертными (Катха-упанишада)» (т. ж., с. 115).

Понимание знания как охватывания существования, как способности объять сущее, дополняется пониманием, что знание – это не информация, то есть не количество форм, эйдосов или образов, зовущихся эрудицией, а нечто, подобное состоянию, дающему бессмертие…

Бессмертие – это вечная жизнь. Истинное знание оказывается способом обретения жизни. Но биология знает лишь один путь к такому бессмертию – это порождение новых существ. Как ни странно, но это совсем не новая мысль, и ведическое знание прямо связано с порождением. Даже этимологически.

Топоров приводит множество примеров из ведийских текстов, где знание оказывается ведением рождения или порождения. Как ни странно, но те же требования к обладанию знанием переходят и на проводящего обряды жертвоприношения и даже на сам огонь – Агни, который оказывается знающим. Но огонь не может знать в том смысле, в каком мы стали понимать это. Он должен иметь это знание растворенным в самой своей природе, что делает знание родственным стихиям, вроде огня.

«Знание рождения, рода, родственников, своего происхождения, знание жертвоприношения, жертвы, обряда, знание мира в его главных ценностях – это и есть состав ведийского сакральногознания, не замыкающегося в самом себе, но открывающего перспективу и предполагающего востребование его.

Узнал-познал → понял → сделал – такова цепь, описывающая стратегию человека в ведийском мире и мирах, ему подобных, своего рода операцию, с помощью которой преодолевается кризис. Мысль-слово-дело слиты в едином синкретическом комплексе, ориентирующемся на некие практические цели, но где-то рядом начинает формироваться рефлексия о мире, о человеке, о высших силах» (т. ж., с. 118).

Узнал-познал – понял – сделал – это не цель, это суть магии. Маг – это не жрец и не тот, кто творит обряды. Маг – это тот, кто мог и может. Но не случайно это рассуждение приводит мифолога к упоминанию высших сил, это они цель ведийской стратегии, а не само по себе познание-делание. Познать высшие силы – значит переродиться бессмертным, поскольку бессмертие дается лишь знанием божественного состояния.

Понятое на такой глубине познание становится деянием, родственным порождению!

«Некоторые типологические аналогии и параллели – от структуры и символики шаманских ровдужных ковриков, сопоставимых с бархисом, до смысла и цели ритуала – бросают луч света и на ведийскую обрядовую практику, в частности, и на особые связи между идеями знания и рождения.

Высшему рождению, как бы преодолевающему энтропическое направление кризиса, соответствует и „высшее“ знание – знание брахмана, открывающее путь к вечному блаженству. Такое же высшее знание приобрел Один в скандинавской мифологии, вися на дереве Иггдрасиле, варианте мирового древа» (т. ж.).

Устройство жертвенного алтаря, того самого веди, воспроизводит соитие («познание» – зачатие) мужчины и женщины, где женщине соответствует веди, алтарь, а мужчине – огонь.

«Соитие и есть первый союз „познающего“ и „познаваемой“, и это именно тот локус, в котором возникающая тема познания теснее и органичнее всего связывается с темой зачатия-рождения, зачатия как зарождения, „первого“ рождения» (т. ж., с. 120–1).

Индоевропейский корень *gʼen, присутствующий и в нашем «знании», оказывается корнем множества слов, означающих как познание, так и порождение. Но пока мне гораздо интереснее то, что в слове «веда» совмещаются знание и сила:

«Так, по поводу связи между veda– „знание“ и veda– „пучок сильной травы“ можно строить ряд догадок…» (т. ж., с. 121).

Я не собираюсь строить языковедческие догадки. Я предпочту исходить из очевидностей: ведическое жертвоприношение, во время которого «сильная трава», политая жиром, сжигалась на алтаре с чтением заклинаний, должно было дать человеку знание Брахмана, то есть бессмертной природы божества. Для этого должны были быть созданы условия, устройство алтаря предполагало опору, то есть силу, вкладывающуюся в то, чтобы вознести жертву в мир богов, таков был путь, порождающий жизнь. И в этом он был подобен соитию и зачатию новой жизни.

Зачатие без жизненной силы не происходит. Так же и перерождение человека возможно, лишь в том случае, если он научится видеть эту божественную силу в самом себе, тем самым охватывая познанием собственное естество. Древние называли это взращиванием золотого или бессмертного зародыша, который и становится сутью второго рождения обладающего Ведением человека силы.

Глава 15. Сила брахмана. Мосс

Топоров не был первым, кто рассмотрел глубину лежавшего в основании всей ведической культуры понятия брахмана. Возможно, одно из самых интересных наблюдений было сделано в 1904 году Марселем Моссом в работе «Набросок общей теории магии». Это исследование, написанное в соавторстве с Юбером, ввело в научный обиход понятие магической силы – маны, поэтому мысли Мосса относительно брахмана обретают особую ценность.

Брахман – многозначное слово, в котором сплелось множество смыслов. То, что оно стало обозначать верховное божество индуистского пантеона, явление довольно позднее. Но чтобы понять его исходное значение, стоит чуточку отступить к истокам индийской культуры.

Как представитель французской социологической школы и ученик виднейшего социолога Эмиля Дюркгейма, Мосс не мог не отдавать должного общественным отношениям, которые, чаще всего, и творят магов и колдунов, оценивая некоторых людей как выдающиеся личности, чем и создается ощущение их могущества. В основе такой магии, безусловно, лежит некий общественный договор о том, как вести себя по отношению к человеку, признанному могущим.

Но если нас интересует действительная сила, лежащая в основе магии, надо идти за культуру и за все общественные договоры.

«Обрядовые действия, наоборот, по существу своему способны устанавливать не договор, а нечто иное: будучи в высшей степени результативными и творческими, они созидают. В этом и состоит особенность магических обрядов.

Иногда уже название обряда носит характер, производный от этого эффективного свойства: в Индии понятию или слову „обряд“ лучше всего соответствует слово karman, „действие“; колдовство же – прежде всего действие (factum – лат.); деяние krtya; немецкое слово Zauber имеет тот же этимологический смысл; подобным образом во многих других языках для определения магии используются слова, корень которых имеет значение „делать“» (Мосс, с. 114).

Однако это «делать» отличается от обычного, бытового делания, поскольку оно дает гораздо больший выход, чем обычный труд. Это происходит потому, что «делать» магически – это делать не руками, а той силой, которую и ищет человечество, начиная с глубокой первобытности.

«Подлинный результат магического действия не равен механическому эффекту вызывавшего этот результат жеста. Настоящий результат обряда всегда превосходит непосредственный эффект жеста и обычно является событием совсем другого порядка; вызывая дождь, например, палкой помешивают воду в источнике. Именно в этом состоит особая природа обрядов, которые можно назвать традиционными действиями, обладающими особого рода эффективностью» (т. ж., с. 115).

Вот чем отличало ведические обряды присутствие в них когда-то найденного и подчиненного брахмана. Однажды он был понят и познан как особая сила, которую можно назвать магической. Это знание было сделано тайным, и за тысячелетия использования утратилось во всех древних культурах, где сила была превращена жрецами в род науки вместо действия.

«Тем не менее мы там еще находим ее следы. Она продолжает существовать в Индии фрагментарно в представлениях о громе, славе, физической мощи, разрушении, судьбе, целительном средстве, свойствах растений.

И, наконец, фундаментальное понятие индуистского пантеизма, понятие брахман, как мы полагаем, глубоко связано с понятием магической силы, даже продолжает его, если допустить, что в Ведах, Упанишадах и индуистской философии понятие брахман идентично» (т. ж., с. 202–3).

Это немаловажное замечание, потому что те же греки или римляне в поздней античности говорят, к примеру, о том же логосе, совсем не то, что говорилось ранними греческими философами. Логос как речь и слово – это совсем не то же самое, что Сын божий Христос-Логос в Христианстве, заимствовавшем это понятие у греческой философии.

Понятия не просто меняются, и далеко не всегда обогащаются смыслами с ходом времени. Очень часто они подменяются или утрачиваются совсем. Так психология сегодня – совсем не наука о психе, несмотря на кажущуюся преемственность. Вот и брахман индуистской философии – это весьма умозрительная вещь, в отличие от брахмана Атхарваведы.

«Короче говоря, кажется, что проявляется метемпсихоз идей, начало и конец которого мы видим, но не знаем промежуточных фаз. От самых древних до самых поздних ведических текстов слово брахман среднего рода означает молитву, формулу, заговор, обряд, магическую или религиозную силу ритуала. Более того, маги жрецы носят имя брахман, мужского рода.

Между этими двумя словами существует лишь одно различие, безусловно, достаточное, чтобы отметить расхождение функций, но недостаточное, чтобы показать противоположность понятий. Брахманская каста – это каста брахманов, которые обладают Брахманом. Люди и боги совершают действия с помощью брахмана, который в более узком смысле, является голосом.

Кроме того, найдено несколько текстов, где говорится, что он является некоей субстанцией, сердцем вещей (pratyantam), тем, что существует наиболее глубоко внутри: это атхарванические тексты, то есть тексты Веды заклинаний. Но это понятие уже путают с идеей бога Брахмы – имя мужского рода, идущее от грамматической основы слова „брахман“» (т. ж., с. 203).

Величайший деятель греческой мистики – логос, на поверку оказывается лишь речью, объявляющей некое соответствие току вселенских сил. Сделанное в соответствии с логосом, оказывается деянием. Величайший деятель индийской мистики – брахман, оказывается лишь голосом, произносящим заклинания и тем придающим обычным жестам высочайшую эффективность.

Философия, даже в самых зачаточных своих формах, имеет свойство отрывать понятия от действий, давая им имена. Так и брахман был превращен в главное понятие индуизма, которое должно было пониматься метафизически, и тем самым «выдавил» его суть и содержание в побочные для культа учения, вроде йоги.

«Начиная с теософских текстов, брахман как часть ритуала исчезает и остается лишь метафизический Брахман. Брахман становится активной, отчетливой и имманентной основой всего мира. Брахман – это реальность, а все остальное представляет собой не более чем иллюзию.

Из этого следует, что всякий, кто перенесется в лоно Брахмана мистическим способом (йога; – „единение“), становится йогином, йогишвара, сиддха, то есть обретает магическую силу (siddhi: – „получение“) и тем самым оказывается способным создавать миры» (т. ж.).

Именно так йога вытеснила древний тапас и стала еще одной религиозной системой Индии, поклоняющейся Брахману в виде Ишвары. Обретение сил – сиддхов – оказалось тем соблазном, который заставлял аскетов уходить в религиозное поклонение божествам, которые были созданы исключительно для обслуживания йоги, что очевидно в рамках «Йога-сутр» Патанджали.

Собственно брахман, как исходная магическая сила, в итоге был утрачен в качестве действенного понятия.

«В Индии сохранилась лишь мистическая основа данного понятия. В Греции мы находим не более чем его научный каркас. Так, мы обнаруживаем его в понимании фюзис, первоосновы, которой достигает анализ алхимиков, а также дюнамис, принципе, лежащем в основе астрологии, физики и магии. Дюнамис – это воздействие фюзис, в свою очередь фюзис является проявлением действия дюнамис.

Можно определить фюзис как некую материальную, безличную душу, которую можно передавать, некий бессознательный разум вещей. В конечном счете, это понятие очень близко к идее маны» (т. ж.).

Ведический брахман среднего рода, как и греческие фюзис-динамис, – понятия очень близкие к магической силе, которую в двадцатом веке усилиями антропологов стало принято называть маной.