Текст книги "Вторая Ведогонь. Книга первая. Сокровенное тело"

Глава 24. Кто там за словами?

Слова мы слышим, но услышанное рассматриваем. Внешние, телесные органы чувств, исполнив свое предназначение и собрав все доступные им телесные ощущения, передают их следующему телу, у которого есть для всего этого разнообразия только один орган восприятия. И он более всего похож на глаз, почему и называется Оком души.

Что он делает в действительности, я пока сказать не в силах. Но внешне, по ощущениям, это более всего похоже на рассматривание. Очевидно, в этом ощущении повинно то, что зрение приносит нам наибольший поток воспринимаемого. Поэтому глаз становится для нас воплощением всего восприятия в целом. Но уже то, что, «рассматривая» образы, мы можем извлечь из них звучания или тактильные ощущения, запахи, показывает, что внутреннее Око гораздо сложнее, чем глаза.

Это тем очевидней, чем пристальнее мы приглядываемся к тому, как идет исследование сказанного на предмет возможного обмана. Говорение лжи – это великое орудие усложнения разума. Оно, как военная техника, все время развивается в борьбе с самим собой: чем лучшие средства нападения изобретаются людьми, тем лучшие средства защиты должны появиться. Ложь учит думать тоньше и быть внимательнее и к тому, что говоришь, и к тому, что слышишь.

При этом надо понимать, что не просто говорение не может развиваться без развития слушания, но и развитие слушания лишь вначале может быть только слушанием другого. По мере развития плутовства оно дорастает и до слушания себя. Чтобы быть убедительным, надо звучать убедительно. А это требует постоянной проверки. Тем самым, говорение лжи развивает в нас культуру самоосознавания.

Слушание же лжи учит нас видеть то, что за словами, что скрыто за явным. Если мы поймем, что так мы обучаем не просто себя, а того сокровенного человека, которому и принадлежит Око души, или внутреннее Око, то станет очевидно, что развитие разума есть вызревание бессмертного тела, то есть того тела, которое не исчезает вместе со смертью тели или тела физического.

Очень важно остановиться на этом месте и задержать бег мысли: простое наблюдение, гласящее, что действительное восприятие совершается не ушами и не глазами, способно перевернуть весь мир! Если ты философ, даже если любовь к мудрости просто приоткрыла тебе глаза.

Вдумайтесь сами: если свершившееся с помощью органов восприятия восприятие не свершилось, пока ты не вгляделся в увиденное и услышанное Оком души, значит, воспринимает тело, но иное – не физическое, не тель! А то, которому и принадлежит это Око. И то, то ты его в своем доме не знаешь, не страшно.

Страшно не обратить на это открытие внимания и снова пройти мимо!

Это неведомое тело, которое и есть настоящий Я, мы скрываем в своей глубине, и потому нет ему лучше имени, чем Сокровенное. С этого мига, как вы его осознали, ваше самопознание вступило на путь Ведогони. И теперь, что бы вы ни делали, это тело начнет обретать плотность.

А моя книга выявит образ этого тела, создав его первое анатомическое описание. Анатомическое описание того, что во мне бессмертно, хотя мне и неведомо…

Знаменитое библейское изречение про то, что верблюду (или верблюжьей веревке) легче пройти в угольное ушко, чем человеку пронести за ТУ черту земные богатства, славу и власть, в сущности, подсказывает, чем надо заниматься в рамках подлинной заботы о себе. Заботы о себе в том сократическом смысле заботы о своей душе как развития добродетелей. Сейчас бы мы «добродетели» Сократа назвали способностями и качествами души. Именно души как некоего тонкоматериального тела, способного выходить из тели и, соответственно, сохраняться после его разложения.

Очень вероятно, что не все те качества и способности, которые мы наблюдаем в своем внутреннем мире, являются свойствами именно души. Но если мы не можем со всей физиологической определенностью отнести их к телесному веществу, остается лишь видеть их чертами более тонкого тела, в котором душа пребывает точно так же, как и в теле физическом. Именно его мазыки и называли Сокровенным, или Заветным, телом.

Этому телу принадлежат свои органы восприятия, и у него есть свойства и качества, которые заслуживают исследования. К сожалению, исследователей для этой части действительности не нашлось. Пока определенно можно сказать, что внешне Сокровенное тело совпадает по очертаниям с телью, поскольку управление физическим телом идет через него, а точнее через его оболочку, обычно называемую Призраком или призрачным телом. Однако Сокровенное тело глубже и лишь условно совпадает с Призраком. Оно даже может, если верить мазыкам, сменить эту оболочку на иную, к примеру, на стихиальную оболочку Ведогонца.

Как бы там ни было, необходимо осознавать: воспитывая в себе способность вглядываться за слова, мы взращиваем не способности, а особое тело, которое однажды может подарить нам бессмертие и совсем иные возможности. Именно поэтому нужно увидеть разницу между слухом и слушанием говорения. Слушание всегда есть вглядывание в то, что услышала тель Оком Сокровенного тела.

Оно же, по большому счету, совершенно не заинтересовано ни в победах тели, ни в победах личности. Помогая им побеждать, оно преследует лишь одну цель – развить разум и вскрыть видение. Жизнь земная используется для этого как игра во время сладкого и чарующего сна.

Глава 25. Сокровенный человек

Мы живем и не сомневаемся в том, что знаем себя. Редко кому приходит блажь задуматься, как мы обретаем это знание. Знание себя как бы дано изначально, и оно, без сомнения, такое же, как и у всех людей. Мысль, что знание накапливается постепенно и что, когда я говорю о человеке, другой может понимать под этим словом нечто совсем мне незнакомое, совсем не проста… И даже то, что ученые и мыслители никак не могут договориться об одинаковом понимании самых распространенных понятий, не может поколебать мою уверенность в знании себя.

Между тем, мы даже не можем сказать, как обретали это знание. Самое большее – это что-то вроде наивной уверенности: гляжу на себя и вижу. Поскольку мы плохо понимаем даже, что такое «глядеть», то и видеть мы бы должны ноги, руки, живот с половыми органами и смутную тень носа. Способы действительного познания себя скрыты от нас за обыденностью собственных действий. И вряд ли найдется много людей, которые понимают, что зеркало дало познанию себя гораздо меньше, чем почесывания, ушибы и ссадины. Зеркало помогает создавать образы для других.

Наше знание себя зарождается как ощущение границы боли, которая отделяет меня от окружающего пространства. Однажды однородная среда, которую я составляю с пространством, вдруг разрывается вспышкой боли. И с тех пор я знаю, что я – тело.

Лишь постепенно приходит понимание, что я не просто тело, а то, что внутри границ боли. Это сложней, чем тело, потому что включает в себя и личность, и то, что чувствует, любит, надеется. Мы даже начинаем с какого-то времени осознавать себя душой. И все же это все осознается как то, что внутри телесной поверхности, которая доставляет нам бесконечное число неприятностей. Нужно накопить немалый жизненный опыт, чтобы осознать: граница боли проходит не по границе тела. Боль и неуют случаются и внутри его.

Вот тогда могут прийти и первые прозрения. Что-то вроде смещения границы боли и границы тебя: боль вдруг передвинулась куда-то внутрь тела, а ты по-прежнему за этой границей. Иначе, и эта телесная боль тоже снаружи, хотя она уже внутри и совсем близко ко мне. Тело может болеть сильно и в разных местах, но я всегда наблюдаю эту боль как бы снаружи ее. Она не моя, но моего тела.

Вот так познание себя развивается от познания тела до подозрения, что ты не тело, ты в нем, но оно твое.

А однажды боль оказывается столь сильной, что выдавливает тебя из тела и ты, может быть, в полубреду наблюдаешь свое тело слегка со стороны. После такого потрясения редкий человек не задумывается о вечном. Именно тогда появляется тяга к наблюдениям над тем, как рождаются чувства, как работает разум, как происходит восприятие. И ты впервые понимаешь, что можно не видеть при исправном зрении и не слышать при хорошем слухе.

При физиологическом исследовании восприятия безусловно прослеживаются связи органов восприятия с нервной системой и мозгом. Но в какой-то миг и эти жесткие, можно сказать, механические связи начинают вызывать сомнения. Если нерв – это, своего рода провод, передающий импульс, являющийся электрическим разрядом, а мозг – своего рода компьютер, подобные сигналы обрабатывающий, как я могу не слышать то, что говорит учитель, и не видеть страницу книги, на которую направлены мои глаза?

Механика исправна, рецептор воспринимает раздражение, провод передает перекодированный сигнал в мозг, мозг превращает его в картинку, а я не вижу!

Мозг – это не я. Мозг тоже мой. И он всего лишь машина. Когда я не осознаю воспринимаемое рецепторами, рецепторы эти не в органе восприятия. Они включают в себя и мозг. Мозг и нервная система – лишь часть рецептора. И поэтому все это великолепие можно вынести за скобку: я не тело, с его мозгом и нервами, я тот, кто может ими пользоваться, а может и не пользоваться.

Но чтобы восприятие состоялось, я должен этого захотеть. И тогда я открою следующий воспринимающий орган, который воспринимает с помощью мозга. Этот орган принадлежит внутреннему телу, которое приятней звать Сокровенным. Оно не снимает данные прямо с телесных органов восприятия. Вероятно, оно берет то, что уже обработано мозгом. Поэтому если человек видит, как Сокровенное тело обращается к мозгу, он может определенным воздействием перекрыть эту связь, и тогда, сохраняя зрение, перестает видеть, впадает в психологическую слепоту.

Многие люди занимаются развитием своих способностей. Дается это не просто, и во многом именно потому, что люди не понимают, способности какого из тел они развивают. Осознать себя сокровенным человеком, лишь воплощенным в плотное тело ради решения каких-то задач, – колоссальный прорыв в самопознании. Но осознать себя им так, чтобы начать видеть его органы и осознанно их развивать, – это, вероятно, прорыв и в науке о раскрытии способностей.

Действенно лишь то усилие, которое точно приложено. При неточных воздействиях приходится тратить слишком много сил. Но чтобы воздействия стали точными, Сокровенное тело надо не только почувствовать – его надо увидеть и описать, выявив все его органы. А это совсем не просто, потому что мы непроизвольно представляем себе любое возможное из своих тел по образу тела физического. И вряд ли кто-то отдаст себе отчет, что образ одноглазого циклопа был не придуман, а подсмотрен древними, когда они наблюдали своего сокровенного человека, у которого для всего восприятия есть лишь один глаз – Око души. Это казалось столь странным, что люди предпочли видеть его третьим глазом, лишь бы не терять связь с физическим телом. Но именно эта связь, эта пуповина и не дает нам развиваться и вскрывать подлинные способности.

Чтобы разглядеть действительные свои органы, стоит принять: все жизненные задачи нужны не для жизни, а для того, чтобы бессмертное тело сокровенного человека могло развиться. Поэтому есть смысл продолжать решать те же жизненные задачи, но наблюдать при этом за Сокровенным телом.

Заключение. Говорение Сокровенного тела

Итак, строю сцену для наблюдения. И начинается:

Речь всегда была опасным искусством – за говорение правды во все времена легко можно поплатиться даже жизнью. Но даже если не рассматривать крайние случаи, просто неспособность высказать себя, сделать себя понятным, особенно в управлении, в делах, не говоря уж про любовь, приносит огромные убытки. И мешают этому говорению дела не немощность, а как раз наоборот – постоянное желание сказать не дело, сказать лишнее, воспользовавшись любой возможностью говорить. Нечто скрытое кипит и бушует за нашей речью, заставляя извергать потоки слов, будто пар из котла.

Самый страшный враг дела – это неумение говорить точно и достаточно. Мы неточны и чрезмерны, потому что не в силах сдержать то, что рвется. При этом мы тратим все силы на сдерживание, а не на говорение, тем самым отнимая их у дела. Очевидно, что сдерживание как способ очищения деловой речи от лишнего, плохо справляется с задачей. Этот прием очевиден, и потому ему учат с самого детства. Но котел все время на грани взрыва. Поэтому детские способы однажды надо менять на взрослые. Обуздание могло бы заменить сдерживание, но для этого надо понять подлинную природу речи, надо понять, что именно в ней надо сдерживать…

Начиная с Гумбольдта языковеды пытались показать, что речь – это не то, что мы привыкли ею считать. Гумбольдт говорил о внутренней форме (inner form) речи. Последователи стали говорить красивей – о внутренней форме слова – и тем сделали все непонятным. То, что обычно считается речью, Гумбольдт назвал внешней формой речи и объяснил, что внешняя форма – это звучание.

Речь воплощена в звуки, но у нее есть внутренняя форма, которая не выражается в звуках. Пока используется латинское слово «форма», высказывание Гумбольдта обретает ненужную задуховность или мистичность, потому что у слова «форма» уже давно имеются дополнительные значения, развитые диалектикой, начиная с Гегеля. Для современного человека оно неотделимо от связки с содержанием и в силу этого чрезвычайно философично.

Но если отступить к истокам, то исходно форма – это латинская калька греческого эйдоса или русского образа. И означает эта «внутренняя форма речи» всего лишь то, что действительная речь говорится не там, где звучит и доступна слушанию, а в неком внутреннем пространстве, где она складывается из образов. Внутренние формы речи – это не ее звучание, а ее образы.

Что любопытно – даже там, в образах, она далеко не безмолвна. Человек, который тихо сам с собою ведет беседу, прекрасно слышит и себя и того, кто ему отвечает. Внутренний мир наполнен звучаниями, хотя и не для внешнего слушателя.

Как бы там ни было, но если мы хотим овладеть речью и сделать своими словами дела, нам придется не просто уйти к наблюдению речи не в звуках, а в образах, но еще и разглядеть, кто творит такие речи, поскольку очевидно, что это делает не физическое тело, не тель. Исходное говорение в образах – способность Сокровенного тела, и оно должно иметь для этого соответствующие органы. Так ли это?

Вопрос и звучащее в нем сомнение возникают потому, что с образами работает разум: он же думает, решая свои задачи, воплощая их решения в образы действия, которые и становятся порой речью. Нужен ли какой-то еще орган кроме разума, и возможен ли он? Пока очевидно одно: разум не принадлежит тели – ей принадлежит только мозг.

Древние понимали связь разума с речью, но при этом объявляли речь божественной, придавая ей весьма самостоятельное значение. Однако это могло быть плодом неразвитости их понятий об устройстве человека. Могло, но было ли?

Греки понимали под Логосом и речь и разум, однако они имели названия и для ума – Нюс, и собственно для разума – фронейн или френес. И русский язык знает лишком много имен для разных частей или способностей разума. От неотделимых от него, вроде сообразительности, до выглядящих вполне независимыми, как воображение или смекалка.

И было нечто, полностью соответствующее греческому логосу, – толк, речь-думание.

Разум огромен и сложен. В нем много орудий или органов для производства определенных действий. Сначала надо воспринятое перевести в образы, что делается воображением. Затем его надо понять пониманием. Поняв, разложить по хранилищам, то есть в память, да так, чтобы оно легко извлекалось, когда появится соответствующая задача. Но и саму задачу еще надо увидеть и построить с помощью некоего органа задачности. А потом быстро собрать подходящие для ее решения образы, что делает сообразительность. И если задача решается в слове, высказать с помощью говорения.

Где-то тут прячется толк. И именно он определяет, насколько твои решения умны и насколько верно они ведут к цели. Толк явно связан с успешностью. Когда про что-то говорят: толково сделано или толково сказано, – мы явно видим, что сделанное и сказанное легко ведет к цели. Но нигде не звучит, что толковый человек – сдержанный человек.

Скорее наоборот: мы вполне можем допустить, что человек толковый, но несдержанность портит ему всю жизнь. И это прекрасно, потому что мы видим теперь, чего надо добиваться от речи и каким органом разума. А также понимаем, работе какого органа может помешать то, что рвется из наших глубин вместе с говорением.

Обуздание говорения – это отладка и улучшение толковости в себе самом. Вот в нее определенно стоит вкладывать силы.

Как только я попытался выстроить сцену для наблюдения за тем, как говорит и воспринимает говорение Сокровенное тело, весь тысячелетний опыт моего народа, собранный в наблюдениях и хранящийся в русском языке, обрушился на меня.

Все, что записано в этом заключении, свидетельствует, что прием работает, но дает слишком большой объем сведений. Я в нем тону. Значит, надо разбить обозначившийся предмет на части и исследовать его по частям.

Пока же один очевидный вывод: я искал то, что подлежит обузданию, в надежде найти огонь, а нашел все что угодно, кроме огня. Одно очевидно: оно все предмет обуздания. До огня же еще идти и идти, как до глубинного естества…

Часть третья
Прикладная работа. Слово и дело

В предыдущей части я чисто теоретически описал то, как создать один из самых доступных инструментов самонаблюдения, позволяющий выявить то, что скрывается за речью, – сцену говорения. В старину ее назвали бы вертепом.

Однако упражнение это тут же вызвало к жизни множество понятий, каждое из которых и в отдельности способно сломать мозги вдумчивому человеку. Их все надо рассматривать отдельно. Но чтобы это созерцание состоялось, придется уделить несколько лишних глав тому, как строить этот вертеп, то есть как достичь чистоты говорения, выстраивая его относительно дела и как строгую деловую речь.

Предварительное исследование, проведенное в предыдущей части, показало, что наша речь – весьма непростое явление и еще более сложное деяние. Природа ее до сих пор покрыта мраком, поскольку человечество утратило искусство самонаблюдения, а наука не развивала способность к созерцанию внутреннего мира человека. Древние не случайно называли Речь священной, а Логос – божественным. Их корни скрываются где-то за пределами нашей телесности.

Для того чтобы их разглядеть, можно использовать простое усилие созерцания, а можно – более сложные приемы. Как ни странно, но сложные приемы окажутся проще, поскольку такого усилия созерцания, какое требуется в данном случае, мало кому удастся достичь. Поэтому проще выявить природу речи через некие вспомогательные среды, например через использование речи в деле.

Речь, как и все, что являет нам себя сквозь наше сознание, превратившись в предмет наблюдения, обретает свойство прятаться и скрываться от наблюдателя. Простое усилие прямого наблюдения приводит к тому, что все замирает и как бы исчезает совсем. Это, безусловно, связано с тем, что, исполняя созерцание, мы прикладываем усилие, чтобы удержать внимание на избранном предмете, и пресекаем любые его колебания. Пресекая колебания внимания, мы останавливаем и все, что движется в сознании.

Безусловно, это слабость школы созерцания или недостаток искусности в самонаблюдении, но такова действительность. Самонаблюдению надо учиться, и начинать надо с того, что проще дается, даже если в целом оно потребует больше труда.

Поэтому в этой части моего исследования я хочу использовать прием попутного наблюдения над речью. Основной же задачей будет исследование того, как речь используется в деловом общении, когда слово прямо и непосредственно может рассматриваться как дело.

Однако задача этой книги не обучение предпринимательству. Деловая речь – лишь самый простой способ освоить говорение истины, а через него выявить то, что является собственным внутренним составом. Этот состав гораздо шире, чем душа, или Заветное тело. Поэтому я буду обобщенно называть все то, что внутри тели, Сокровенным человеком.

Глава 1. Паррезия или говорение истины в делах

Для того, что обуздание стало возможным, нужно то, что подлежит обузданию, – нужна та внутренняя сила, тот огонь, которого можно обуздать, как дикого жеребца своей мечты. Обуздание – это крылья, на которых можно достичь бессмертия. Но как встретиться с этим чудом, если ты живешь на перегруженном вокзале, по которому мчатся толпы и поезда?

Дикого коня мечты ловят в тишине и одиночестве. Чтобы его выманить, нужно место, где можно рассыпать белояровую пшеницу и тихо посидеть за кустиком, наблюдая за тем, какие гости будут заглядывать на твою приманку. Нужна сцена, нужен вертеп, театр одного высказывания.

Когда ты говоришь только то, что говоришь, когда за твоими словами нет никаких скрытых смыслов и намеков, нечему ловить и отвлекать тебя самого. Чтобы поймать свою лебедушку или жар-птицу, нужно стать охотником. Но пока мы не умеем говорить просто то, что есть, божественная и коварная речь, улучает нас самих в расставленные нами же ловушки.

Паррезия, говорение истины – это побег из плена, из толпы в мир Логоса, где ты становишься охотником, делающим свою судьбу.

Паррезия, то есть свободная речь, говорение правды на протяжении существования всей античной философии считалась одним из важнейших искусств, которым должен владеть философ. Содержание понятия менялось, но сохранялось главное: действительная философия должна быть прикладной, а настоящий философ – не тот, кто может говорить о философии, а тот, кто живет философски. Поэтому речь философа – это род действия, а слово его есть дело.

Философия утратила свое прикладное значение в Средние века, когда стала «служанкой теологии», то есть богословия. Произошло это вполне закономерно: в религиозном государстве, где духовным упражнением стала религия, деятелем духовного упражнения может быть только человек церкви – монах или богослов. Все другие духовные упражнения становятся ересью.

Так философия стала способом говорить о философском и истории философии, что и закрепилось в так называемой школьной философии, то есть философии университетской. К настоящему времени понятие о прикладной философии утрачено как культура, и, даже когда философы пишут о философских упражнениях, как это делали, к примеру, Адо или Фуко, это всего лишь разговор о любопытном в какой-то иной философии. Не в той, которая есть у нас.

Тем не менее потребность в прикладной философии все время присутствует. Если мы вдумаемся хотя бы в понятие «философия хозяйства», созданное Сергеем Булгаковым, то станет очевидно, что эту философию нельзя говорить – ее надо делать. И делать так, чтобы рассуждения мыслителя меняли и наше отношение к хозяйству и само хозяйство.

Сейчас, когда в России стали много говорить о значении культуры для сплочения общества и усиления государства, ни один философ не может не понимать, что действительная философия хозяйства должна менять саму культуру хозяйствования. Этого не достичь, если эта философия не станет прикладной.

Прикладная философия, безусловно, возможна лишь на пограничье с прикладной психологией. Но психология сама – один из разделов философии в старом ее понимании. Поэтому ничего удивительного в том, что психология и прикладная философия – родственные науки, нет. Плохо тут лишь то, что и прикладная психология на сегодняшний день не существует. Между фундаментальной теорией естественнонаучной психологии и прикладной работой психолога непроходимая пропасть, и прикладная работа психолога из академической теории не выводится.

Это не страшно, это всего лишь знак, что естественнонаучная гипотеза в объяснении душевной жизни была неверна. Но это никак не мешает нам искать другие объясняющие принципы для той работы, которую мы хотим сделать. А сделать мы хотим простую вещь = стать успешными в делах, например в предпринимательстве и управлении предприятиями. Можно выбрать любой другой предмет приложения сил, но дело все делает ясным и упрощает понимание. На примере дела легче всего освоить паррезию.

Понятие «дело», безусловно, гораздо шире, чем понятие «предприятие». Но это искусственное сужение предмета необходимо лишь затем, чтобы упростить начало работы. При желании найденные основания всегда можно расширить до необходимого объема.

Итак, если мы хотим стать успешными в делах, а я намерен начать именно с этой задачи, мы вынуждены овладеть всем необходимым набором знаний умений и искусств. С очевидностью, нужно знать, как делать избранное дело, и даже достичь в нем определенного мастерства. Но эту часть работы над собой я опускаю в моем исследовании, предполагая, что она уже сделана и пора перейти к следующему шагу.

Если вы умеете выстроить дело и в общем и целом добиваетесь в нем успехов, вопрос переходит в плоскость мастерства и успешности. Любое дело можно сделать как-то или хорошо: его можно сделать большими затратами, а можно легко и выгодно. Как достичь последнего?

Безусловно, и этой цели служат разные средства. Но одно из них – искусство говорить точно, понятно и доходчиво – так, чтобы любой человек, вступающий с вами во взаимодействие, быстро понимал, что от него ожидается, что и как надо сделать. Это можно назвать искусством управления, и вряд ли вызовет сомнения утверждение, что овладение искусством управления чрезвычайно желательно для каждого, кто задумывает какое-то дело.

Как достигается искусность в управлении, опять же вопрос, слагающийся из множества составляющих. Безусловно, управляющему необходимы знания того дела, которое он должен сделать. Не менее важна продуманность каждого шага. Как и наличие всего необходимого для того, чтобы дело состоялось.

Но мы пока ограничиваемся тем, как использовать речь. Человек, умеющий говорить по делу, безусловно, выигрывает в этом соревновании за успешность. Что же определяет доходчивость речи?

К решению этой задачи можно идти двумя путями – снаружи и изнутри. Снаружи человек, умеющий говорить, выглядит оратором, хорошо владеющим речью и голосом. Но является ли ораторское искусство сутью успеха в делах? Жизнь показывает, что это не так. Оратор хорошо воздействует на толпу и может побеждать в краткосрочных взаимодействиях. Но в делах победу приносит нечто иное.

Таким образом, нам лучше двигаться изнутри. А изнутри суть вовсе не в речах. Она в том, что говорили древние: кто ясно мыслит, тот ясно излагает. Иными словами, успех речи начинается до того, как были изданы первые звуки. Он в продуманности, в четкости и ясности образов и в их полноценной проработке. Если этого нет, не поможет никакое ораторское искусство.

Но если есть только внутреннее, управление может не состояться. Даже самые лучшие образы необходимо уметь изложить. Иными словами, образы дела, как бы хороши они ни были, есть лишь начало, основа, но еще не само дело. Тем не менее первое – это искусство создавать и полноценно продумывать образы дела.

Второе искусство, которому необходимо научиться, – это простое изложение образов без малейших прикрас или средств воздействия. Что-то вроде психологического упражнения: написать текст, а потом просто и точно пересказать его.

Такая подача образа дела тоже может не сработать. Кто-то просто утомится по ходу слушания и отвлечется, кто-то прицепится к ошибке в речи или чему-то, что показалось ему глупым или смешным. Кто-то захочет найти собственную выгоду и попытается вмешаться в изложение. В общем, простое изложение дает много возможностей для непонимания или противодействия. И все же оно – второе искусство в овладении деловой речью.

И если мы вдумаемся, именно оно и есть паррезия, то есть говорение истины, в смысле того, что есть, истины, в передаче Флоренского.

Такое говорение, если вложить в него достаточно сил, все равно побеждает, потому что оно описывает, как действительно сделать дело. Но часто для победы истины нужно вкладывать слишком много сил. Поэтому паррезия – самое ценное, что создал человеческий разум, но одновременно и самое слабое, что мы можем противопоставить изощренному уму плута.

Поэтому на следующем шаге необходимо овладеть определенными приемами, позволяющими управлять вниманием тех, кто ненамеренно противодействует делу. Таких, чье внимание плохо управляется, рассеивается или отвлекается, очень много. И управляющий должен уметь управлять как своим, так и их вниманием, для чего существуют вполне определенные психологические приемы и навыки.

Что же касается устранения намеренно мешающих изложению, то это особое искусство, которым тоже нельзя пренебрегать. В сущности, это искусство боевое – те самые кулаки, которыми должна обладать правда, если хочет победить.

Каждая из намеченных тем позволяет развернуть себя в особое исследование и разработана человечеством на уровне достаточного набора приемов. Поэтому я ограничиваюсь пока кратким указанием на все основные части искусства деловой речи.