Текст книги "Записки о способностях"

Между тем, именно Рубинштейн от лица Института философии Академии наук СССР открывал работу секции, посвященной психологии способностей, на первом съезде Общества психологов в 1959 году. А значит, и задавал некие основания для обсуждения и дальнейшего поиска.

В качестве исторической справки надо сказать, что 1959 год был еще одним непростым годом для нашей психологии. С 1947 года психология преподавалась в общеобразовательной школе, что было явным и огромным успехом сообщества. А в 1959-м этот предмет закрыли, что было явным поражением.

Зато за два года до этого в Психологическом институте Академии педагогических наук было создано Общество психологов СССР. В действительности, это скорее было воссоздано Московское психологическое общество, учрежденное еще в 1885 году Троицким и Гротом, но это мало существенно, поскольку никакой преемственности, естественно, не было.

Первым президентом Общества был избран А.А.Смирнов. Считается, что при нем Общество достигло своих высот и стало оазисом психологической мысли. Главной задачей Общества было проведение съездов и конференций, обеспечивавших обмен мыслями. К этому времени все основные школы нашей психологии уже сложились, и между ними идет борьба.

Именно она и проявилась в выступлениях докладчиков. Как считают биографы, в своем выступлении Рубинштейн ведет скрытую полемику с Леонтьевым и Тепловым. Соответственно, ведет спор и Леонтьев, и выступавший вслед за ним Мясищев.

Тезисы опубликованы слишком кратко, и уловить по ним, в чем суть этих споров, весьма не просто. К счастью, выступавшие впоследствии опубликовали свои выступления не в виде кратких тезисов, а развернутыми статьями. И там суть разногласий становится видней. Но начну с краткого пересказа выступления Рубинштейна. Оно начиналось, как и сам шестой раздел «Тезисов», излюбленным у психологов словечком «проблема» – «Проблема способностей и принципиальные вопросы психологической теории».

Что-то будило это невнятное слово в душах наших психологов и будит по сей день…

Начиналось выступление строго в ключе «Павловской сессии»:

«Связь психологической науки с практикой закладывается в психологической теории самим определением природы психического посредством его места и роли в жизни. Лишь в рамках психологической теории, идущей в этом направлении, можно построить учение о способностях, могущее указать действенные средства для их формирования и служить руководством для воспитания людей» (Рубинштейн, 1959, с.138).

В сороковом и сорок шестом это называлось «особенностями нервно-мозгового аппарата – в анатомо-физиологических, функциональных его особенностях».

Давал ли Рубинштейн в том выступлении определение способностей, понять из тезисов невозможно, но подозреваю, что он просто не мог себе этого позволить, чтобы не унизить собравшихся на съезд мэтров нашей психологии. Ну, не дело это начинать на таком уровне разговор с определения предмета науки, которая кормит всех собравшихся! Поэтому речь сразу шла о том, как использовать способности для воспитания советского человека.

Правда, неким намеком на определение того, о чем же предполагалось говорить, может быть четвертый тезис второй части выступления:

««Состав» и «структура» способностей: качество процессов анализа, синтеза и генерализации и отработанность операций, на них основывающихся. Ядро способности – не автоматизированная операция (навык), а психический процесс или деятельность, осуществляющая ее регуляцию» (т.ж.с.139).

Вероятно, это был пример «скрытой полемики», то есть спора, в котором не назван прямо тот, с кем спорят. Способность, нет! – ядро способности – это не навык, а деятельность, ее регулирующая! Круто! А что, кстати, эта деятельность деит с навыком, когда его регулирует? Как вообще можно регулировать навык? Я этого не понимаю, но это не значит, что не понимал Рубинштейн и его слушатели.

Кстати, пятый тезис той же части утверждал, что способность – это «свойство и соответствующий процесс или психическая «деятельность»» (т.ж.). Свойство чего, не уточнялось, но в Заключении встречалась фраза: «…правильное решение вопроса о детерминации их развития: для того, чтобы успешно формировать свойства людей… надо знать, чем они детерминируются» (т.ж.с.140).

Рубинштейн любил красивые слова «проблема», «момент» и «детерминация». Очевидно, для него они были чем-то вроде музыки, навевающей философическое настроение… Однако, все, что можно понять из этих строк – детерминация была как-то особенно важна для него.

В остальной части выступления Рубинштейн переходил к «проблеме способностей и психологической теории мышления», продолжая скрытую полемику, вероятно, с Гальпериным, которая, видимо, имела отношение и к способностям.

Уже в следующем 1960-м году статью Рубинштейна с таким же названием, как и его выступление на Съезде, посмертно публикуют в «Вопросах психологии». В ней он гораздо понятней, а его поиск вызывает уважение. Об этом стоит рассказать особо.

Итак, в 1959 году Рубинштейн закончил свое выступление на Съезде Общества психологов словами:

«Первое условие для построения учения о способностях, которое может определить пути их формирования, – это правильное решение вопроса о детерминации их развития: для того, чтобы успешно формировать свойства людей… надо знать, чем они детерминируются» (Рубинштейн, 1959, с.140).

Статья с названием «Проблема способностей и вопросы психологической теории» начиналась с уведомления, что речь пойдет об умственных способностях, точнее, об их развитии, и тут же переходила к сути:

«Решающим для учения о способностях является вопрос о детерминации их развития – основной вопрос теории любых явлений» (Рубинштейн, 1960, страницы не указаны).

Что такое детерминация, становится совершенно понятно из следующих пояснений:

«Взаимосвязь внешних и внутренних условий развития способностей – отправной пункт и теоретическая основа для решения коренных дискуссионных вопросов теории способностей. Не случайно с этим вопросом о детерминации связана вся дискуссия по вопросу о способностях» (т.ж.).

Под именем детерминации, оказывается, скрывался старый спор, в сущности, начатый еще Локком против Декарта: возможны ли врожденные идеи, а значит, и способности!

«Теория врожденности способностей переносит их детерминацию целиком вовнутрь индивида и выносит её вовне его развития. Этой теории противостоят, как известно, теории, которые выносят детерминацию развития целиком вовне индивида» (т. ж).

Очевидно, что Рубинштейна не удовлетворяют оба подхода. Если способности врожденные, они уже есть и не могут развиваться. Почему? Вероятно, потому, что они могут только раскрываться, поскольку они, как полагается идеям, уже идеальны, то есть, полны в своих качествах.

Подход сам по себе идеалистический или математический: раз идея идеальна, то она уже развита до предела. Но почему, собственно говоря, надо понимать способности как идеи? Почему они не могут развиваться, даже если уже имеются у нас от рождения? Ответа не будет, потому что он недопустим. Тут властвует идеология и диалектический материализм.

Поэтому Рубинштейн даже не рассматривает первый путь. Сначала он разбирается со вторым, а затем переходит к изложению собственного, то есть третьего решения задачи, хотя и называет его вторым. Спор ведется с Гальпериным и Леонтьевым.

Таковы различные варианты теорий, относящих детерминацию способностей и их развития целиком за счет внешних условий – внешней среды и внешних воздействий.

«Теории второго типа получили значительное распространение и у нас. Это понятно: они, очевидно, носят материалистический характер и имеют прогрессивный смысл, поскольку открывают принципиальную возможность изменением внешних условий развивать способности. Однако механический характер этих концепций, разрывающих взаимосвязь и взаимообусловленность внешних и внутренних условий, делает и теоретически и практически несостоятельными и подрывает значение вышеуказанных их преимуществ» (т.ж.).

Рубинштейн нисколько не сомневается в «преимуществах» и прогрессивном смысле теорий, которые объясняют развитие способностей внешним воздействием. Ему не нравится лишь то, что они делают это грубо. В частности, это теория «интериоризации» Гальперина:

«Неверно думать как то, что всякое умственное «действие» имеет свой прототип в материальном действии, так и то, что обязательным условием возникновения умственного действия является обращение к «соответствующему» материальному действию, которое оно в умственном плане «воспроизводит» или из которого оно исходит. Теория интериоризации, несомненно, является наиболее утонченным вариантом теорий, утверждающих внешнюю детерминацию развития человека» (т.ж.).

Именно на этой теории Рубинштейн и сосредотачивает свою критику. Но меня занимают не слабости Гальперина. Все эти споры внутри научного сообщества были кровавы и по-настоящему опасны, но скучны…

А то, что сам Рубинштейн хотел сказать о способностях, он не смог высказать в официальных изданиях сообщества. Настоящее осталось в недописанных работах. К счастью, они теперь опубликованы.

Читать собственные труды Рубинштейна не так просто, как рассказы о нем. Он и сам не был так уж прост и ясен, да и способность говорить эзоповским языком даром не давалась. Поэтому вычитать в «Бытии и сознании», что психика – это среда, подобная жидкости или газу, без помощи любящей его музы почти невозможно.

О способностях он говорит в четвертой главе, в части 2 – «О психических свойствах и способностях человека». Следовательно, способности – это нечто психическое, а психика… Вот что принял бы любой неподготовленный читатель за исходное понятие Рубишнтейновской психологии:

«Психические явления, как и любые другие, связаны со всеми явлениями жизни, со всеми сторонами и свойствами материального мира. В различных связях они выступают в разном качестве: то как рефлекторная высшая нервная деятельность, то как идеальное в противоположность материальному или как субъективное в противоположность объективному….

Психические явления выступают прежде всего в связи с мозгом. Они связаны с мозгом по самому своему происхождению. Психические явления возникают и существуют лишь как функция или деятельность мозга. Существование в качестве процесса, в качестве деятельности, и именно деятельности мозга, – таков первичный способ существования всего психического» (Рубинштейн, 2003, с. 44–5).

Психическое – это функция мозга. И существует оно лишь как процесс, деятельность. Иначе говоря, никакого существования сознания в то время, когда мозг бездействует, нет и быть не может. А будь психическое средой, оно жило бы и в то время, когда нет процессов. Как живет сознание психоанализа – храня в себе содержания.

Это принципиально. Если бы Рубинштейн действительно видел сознание средой, хоть в чем-то подобной жидкости или газу, он видел бы возможность иного объяснения памяти, чем мозговое. Эта утомившая всех психологов и физиологов докучливая сказочка про инграмму, то есть отпечаток в веществе, который необходим, чтобы память существовала, так и не завершена. Памяти нет ни в клетках мозга, ни в межклеточной жидкости, ни в нейронных связях, как бы ни увеличивало их количество воображение нейрофизиологов.

Но пока сознание не среда, а процесс, оно тоже не может хранить в себе ни память, ни образы, ни содержания. Значит, их должен хранить мозг. В виде чего? Может быть, рефлексов?

«На вопрос о том, какова связь психического с мозгом, ответ гласит: психическое – это рефлекторная деятельность мозга…» (т.ж.с.47).

Не знаю, как усмотреть в этом то новое, что хотел сказать Рубинштейн о сознании. Но, может быть, все меняется, когда заходит разговор о способностях?

«Рефлекторное понимание психического относится не только к психическим процессам; оно распространяется и на психические свойства. Психическое свойство – это способность индивида на определенные объективные воздействия закономерно отвечать определенными психическими деятельностями» (т.ж.с.254).

Он очень старался, чтобы его не поняли и не раскусили. Он хотел говорить свое, а выглядеть своим. Возможно, марксисты и не зря его травили…

Тем не менее, очевидно: свое новое Рубинштейн пытался вывести из правящего мнения научного сообщества. А правящим было физиологическое мнение, мнение рефлекторное, как завещал нам великий Павлов. Поэтому просто следую за мыслью Рубинштейна.

«Нейрологическим субстратом чувствительности является сплав безусловных и условных связей. При этом всякая сколько-нибудь сложная чувственная деятельность – скажем, зрительное восприятие пространственных свойств и отношений предметов – функционирует как целое, включающее как врожденные безусловно-рефлекторные, так и прижизненно, в процессе данной деятельности формирующиеся условно-рефлекторные компоненты.

Формирование соответствующей деятельности необходимо совершается вместе с формированием соответствующего «функционального органа» (Ухтомский) – функциональной системы, приспособленной к выполнению данной функции….

Такой «функциональный орган» и образует нейрологическую основу психического свойства; это и есть свойство или способность в ее физиологическом выражении» (т.ж.с.255).

Вот и ответ, что было «инграммой способности», то есть ее вещественным воплощением. Это – функциональный орган, как его понимал физиолог Алексей Алексеевич Ухтомский. Я плохо знаю физиологию, поэтому я не могу определенно сказать, в какой именно работе Ухтомский дает определение функциональных органов. Зинченко приводит его в «Большом психологическом словаре» без ссылок на источник:

«Он (Ухтомский – АШ) выдвинул идею функционального органа… и дал его строгое определение: «С именем «органа» мы привыкли связывать представление о морфологически сложившемся, статически постоянном образовании. Это совершенно не обязательно. Органом может быть всякое временное сочетание сил, способное осуществить определенное достижение».

Ухтомский называл функциональный орган динамическим подвижным деятелем, рабочим сочетанием сил и относил к числу функциональных органов интегральный образ, доминанту, воспоминание, парабиоз, желание, даже личность, подчеркивая, что функциональный орган – это новообразование, возникающее в активности индивида, взаимодействующего со средой.

Значит, функциональный орган – это не морфологическое, а энергийное образование («сочетание сил», «вихревое движение Декарта»)».

Прямо должен сказать: у меня такое «строгое» определение вызывает изрядные сомнения. Кто-то из нас плохо понимает, что такое строгое рассуждение. Для меня такое определение, скорее, как раз является вольным, поскольку позволяет включить в себя чуть не все, что угодно психологу. Даже личность. Это не значит, что Ухтомский не прав, но это значит, что определение еще не доведено до определенности, пределы понятия не наложены, они лишь угадываются.

Тем более сомнительна строгость используемого Зинченко понятия «энергийное образование». Означает ли оно энергию в физическом смысле? Или же речь идет о способности производить работу? А может, это нечто вроде полевых структур, с помощью которых Зинченко и Мамардашвили определяли сознание?

Но есть одна «вещь», которую обязательно надо отметить: «интегральный образ» Ухтомского и «энергийное образование» Зинченко – это отнюдь не «морфологическое образование». Иными словами, они оба хотят показать, что «функциональный орган» не вещественен, и он может быть образом. Образом или, точнее, сложнейшим набором образов является и личность, не говоря уж про воспоминание. А вот желание образом не является, хотя и может вызвать их.

Желание и образы – явления разного порядка. Их нельзя смешивать в одну кучу. Это «строгое определение» либо плохое, либо незавершенное. В нем не хватает определенности. Вероятно, именно поэтому оно и прижилось в современной психологии так широко.

Зинченко пишет:

«Функциональный образ двулик: действие творимое и действие творящее, образ творимый и образ творящий, слово творимое и слово творящее. Они проецируются в мир и на самого индивида. Они субъективны и объективны одновременно. Ухтомский называл их виртуальными механизмами, которые осуществляются последовательно, так сказать, по мере надобности, и, соответственно, целиком не даны внешнему наблюдателю. Они видны лишь в исполнении.

При осуществлении каждого отдельного механизма срочно тормозятся все другие возможные механизмы».

И опять речь идет об образах. И прямо, и тогда, когда говорится о действиях – ни одно действие не может быть исполнено человеком, если нет соответствующего образа действия. Тело, конечно, может подергиваться под ударами тока, но это не есть действия, это лишь движения.

Очевидно: Ухтомский вышел за рамки физиологии. Он говорит о работе сознания и описывает «духовный организм», как он это называл. Осознавал ли он это сам, я не знаю. Но я определенно вижу, что это психология, зачем-то прикрывающаяся физиологическими словечками.

И я понимаю, почему ее использовал Рубинштейн – с помощью таких словечек можно было спрятаться под брюхом Физиологии! Можно было выглядеть почти физиологом, а делать психологию!

Прикрывшись таким образом, он переходит к способностям:

«Под способностью в собственном смысле слова, как выше отмечалось, разумеют сложное образование, комплекс психических свойств, делающих человека пригодным к определенному, исторически сложившемуся виду общественно-полезной профессиональной деятельности. Всякая специальная способность есть способность к чему-то» (Рубинштейн, 2003, с.256).

Это очень важное определение. Не потому, что оно верное, а потому, что оно делает понятным, о чем будет говорить Рубинштейн. Если отбросить идеологический бред про общественно-полезную профессиональную деятельность, то мы имеем как определение способности некое сложное образование в психике или сознании, которое делает человека пригодным к чему-то.

Он может быть пригоден к определенному виду труда, искусства, творчества, может уметь летать или двигать предметы взглядом. Не важно. Важно лишь одно: способность, определяемая здесь, не есть данность человека, а есть способ оценки его свойств или качеств со стороны общества.

Рубинштейн не говорит о тех способностях, которые мы подозреваем в себе. Он говорит о том, что способным люди называют того, у кого получается что-то, что у других не получается.

Человек начинает что-то делать, это у него как-то получается. Но он учится и начинает делать это все лучше. Эта «деятельность» становится «психический процессом», который «переходит в способность, по мере того, как связи, определяющие протекание, «стереотипизируются». В результате этой стереотипизации психический процесс как таковой перестает выступать видимым образом, уходит из сознания; на месте его остается, с одной стороны, новая «природная способность»…» (т.ж.с.258).

Очевидно, Рубинштейн говорит о том, как рождаются обобщающие понятия. Делал-делал что-то, и вдруг понял! Родилось понятие. А можно сказать – способность!

«Когда человек приступает к определенному виду конкретной профессиональной деятельности или начинает готовиться к ней, происходит прежде всего отбор или подбор тех «психических деятельностей» (или сложившихся элементарных способностей), которых объективно требует данный вид деятельности.

Для формирования соответствующей способности нужно, чтобы психические деятельности генерализовались и стали, таким образом, доступными переносу с одного материала на другой. Благодаря этому конкретный вид деятельности переходит в отвлеченный от ряда частных условий генерализированный способ действия, включающийся по генерализированным сигналам» (т.ж.).

Способность рождается в итоге усилий и повторений вместе с опытом. Она плод обобщения – генерализации – но это значит, что она отнюдь не вид деятельности. А если и вид, то как раз в том классическом философском смысле, в каком словом «вид» на русский переводится греческий эйдос, он же идея или образ. Это значит, что способности Рубинштейна – это знания и умения, обретенные по мере обучения в действии. И уж точно не что-то врожденное.

«Способность – это закрепленная в индивиде система обобщенных психических деятельностей…» (т.ж.).

Но способности – это не навыки, это Рубинштейн особо оговаривает:

«В отличие от навыков способности – результаты закрепления не способов действия, а психических процессов («деятельностей»), посредством которых действия и деятельности регулируются» (т.ж.).

В общем, навык – это способ действия, а способность – это то, что такими способами действия управляет. Но родиться она может, очевидно, лишь с помощью обобщения подобных способов действия. А закрепиться – в рефлексах:

«Одним и тем же рефлекторным механизмом закрепляется как и самая чудесная, так и самая убогая способность. Рефлекторный механизм закрепляет как природную способность то, что добывается человеком в его общении с миром. Решающее значение в формировании способности имеет общение с миром – этот живой неиссякаемый источник всех способностей» (т.ж.с.259).

Далее Рубинштейн постарается доказать свои построения примерами творчества великих русских музыкантов. И эти примеры будут сопротивляться уготованному им прокрустову ложу… Ему придется вводить новое понятие – «природные данные», которое он не станет уточнять. Но сказанное им в заключение прекрасно:

«Результаты человеческой деятельности, обобщаясь и закрепляясь в человеке, входят как «строительный материал» в построение его способностей. Эти последние образуют собой сплав исходных природных данных человека и результатов его деятельности.

Подлинные достижения человека откладываются не только вне его, в тех или иных порожденных им объектах, но и в нем самом; создавая что-либо значительное, человек и сам растет; в творческих, доблестных делах человека – важнейший источник его роста. Способности человека – это снаряжение, которое выковывается не без его участия» (т.ж.с.268).

Он был философом, и был поэтом. Живи он в другое время, вероятней всего, он не ощущал бы запрета думать и о том, что люди приходят сразу с разными способностями, с разными «природными данными». Но об этом думать было нельзя, потому что это означало, что душа есть, и она не умирает, а уходя, сохраняет то, что было выковано человеком в творческих битвах и доблестных делах…

Ну и бог с этим, он сказал то, что мог: человек – творец своих способностей. А о том, как они сохраняются, скажут те, кому это будет позволено.