Текст книги "Ступеньки к вершинам, или Неврологические сомнения"

К тому времени уже была изготовлена вакцина Маргулиса – Шубладзе, которой лечили больных с рассеянным склерозом несколько лет. Однако эффективность этой вакцины подтвердить не удалось. Во второй половине XX века больных рассеянным склерозом лечили кортикостероидами и пропермилом, витаминами. Такое лечение способствовало уменьшению симптомов обострения болезни, но не влияло на частоту новых обострений. В 1980 году мы впервые начали лечить больных в фазе обострения рассеянного склероза гемосорбцией (один раз в неделю повторяли сеансы очищения крови, делали это 2–3 раза). Получали удивительный эффект: спустя 2–4 часа после завершения сеанса гемосорбции заметно улучшалась ясность зрения (при практической слепоте на один глаз!), нарастала сила сжатия кисти в кулак на 3–5 килограммов, исчезал патологический симптом Бабинского на стопе, уменьшалась мозжечковая атаксия, удлинялось время ощущения вибрационной чувствительности на лодыжках и др. У ряда больных ремиссия болезни продолжалась по несколько лет.

Однако радикально ситуация изменилась в 1990-е годы, когда фармакологическая фирма «Шеринг» изобрела новое лекарство – бетаферон 1в, который позволяет управлять течением болезни. При регулярном введении бетаферона у большинства пациентов предотвращаются новые обострения болезни и удается на десятилетие отдалять инвализацию заболевших в молодом возрасте. Успехи в лечении бетафероном обсуждались на этом форуме в докладах немецких, итальянских, таиландских и наших, отечественных, коллег.

Седьмая ступенька
Очная аспирантура
(1965–1967)

Сибирский этап возмужания завершился к марту 1965 года. В Ленинграде меня поселили в общежитии – в профессорско-преподавательском доме, в комнате на четыре кровати, где еще обитали: Курбан Оразов – целевой аспирант нашей кафедры из Ашхабада, Анатолий Евтюхин и Семен Таск – клинические ординаторы кафедры фармакологии.

При обсуждении плана работы в аспирантуре мой научный руководитель Дмитрий Константинович Богородинский по-отечески сказал: «Давайте договоримся так. Если вы поставите задачу зарабатывать деньги и будете брать дежурства, консультации, то потратите на это много времени и в научном плане ничего путного не получится. Вы используйте время для науки, а в случае, когда понадобятся деньги, – платить буду я».

Аспиранту деньги требовались для оплаты переводов статей из иностранных журналов – с испанского, французского, немецкого, португальского, итальянского и других языков. В Публичной библиотеке им. Салтыкова-Щедрина в библиографическом зале сидели почтенные переводчицы-полиглотки – сохранившиеся во времена революционных преобразований дети, воспитанные гувернантками в буржуазных семьях, и ждали молодых научных работников, нуждавшихся в переводах. Переводили они «с листа», могли медленно диктовать текст по-русски, так как оплата шла за время: один час перевода стоил 5 рублей. Для сравнения: месячный оклад – стипендия аспиранта – составлял от 70 до 100 рублей! Дмитрий Константинович просил записывать перевод дословно, вечером сравнивали его с текстом оригинала и нередко редактировали, используя соответствующие словари. Сам Дмитрий Константинович хорошо знал немецкий, а его жена – Зинаида Владимировна Знойко, доцент-невролог Ленинградского ГИДУВа, – французский. Я называл сумму за перевод статьи и сразу же получал эти деньги от Дмитрия Константиновича. Вел учет в блокноте. Оказалось, что за время подготовки кандидатской диссертации Дмитрий Константинович выдал 2500 рублей на оплату переводов и изготовление гистологических препаратов – по 15 копеек за окрашенный поперечный срез спинного мозга. Из одного препарата спинного мозга надо было сделать не менее 1000 срезов, т. е. оплачивали по 150 рублей за гистологическую обработку одного случая смерти с поражениями спинного мозга.

Самый приятный этап аспирантуры – это сбор фактического материала. Анатомическая часть работы мною была частично выполнена во времена учебы в клинической ординатуре. Оставалось осуществить несколько образцово-показательных наливок сосудов спинного мозга, чтобы сделать качественные слайды. Эту работу я выполнял на кафедре оперативной хирургии и топографической анатомии по разрешению заведующего кафедрой профессора Михаила Андреевича Сресели. Его сотрудники и аспиранты всячески мне помогали (Олег Петрович Большаков, Паша Котряхов, Валентин Лебедев и другие). Храню сердечную благодарность за их бескорыстие и дружбу.

Больных осматривал много и всегда пытался выискивать сосудистый фактор в рассуждении о патогенезе поражения спинного мозга, если были явные клинические признаки его поражения.

Активные контакты с нейрохирургами Военно-медицинской академии им. С. М. Кирова позволили довольно быстро набрать более ста однотипных пациентов, у которых на пневмомиелограммах выявлялись грыжи нижних поясничных дисков, а клиническая картина указывала на поражение спинного мозга. Учитывая, что ниже первого поясничного позвонка спинного мозга уже нет, а возможный уровень сдавления дурального мешка и корешков конского хвоста находится значительно ниже анатомического расположения самого спинного мозга, можно было с уверенностью предполагать наличие крупной корешковой артерии или вены, при сдавлении которых развивалось поражение спинного мозга. В таком патогенезе поражения спинного мозга всегда убеждались и по наличию значительного регресса признаков поражения спинного мозга в послеоперационном периоде (после удаления грыжи нижнего поясничного диска). На таких пациентах можно было проанализировать варианты клиники ишемии нижней половины спинного мозга. Поэтому кандидатская диссертация и была обозначена так: «Клиника ишемических состояний и инфарктов в пояснично-крестцовом отделе спинного мозга».

Вместе с нами, аспирантами (мной и Курбаном Оразовым), активно занималась стабилографией Ирина Михайловна Барбас – очень трудолюбивая, умеющая общаться с техникой и фотографией. Она не успела завершить сбор материала для своей кандидатской диссертации на стабилографе, когда случилась личная трагедия – от субарахноидального кровоизлияния внезапно скончался ее возлюбленный доктор. Она впала в депрессию, стала курить и забросила стабилографию. Я ей сочувствовал, уговорил бросить курение и стал поручать печатание и редактирование выписок из историй болезни, переводить статьи с немецкого, которым она хорошо владела. Постепенно мы стали деловой парой.

Смешная история произошла однажды в субботу. Был у меня тематический пациент по фамилии Алихозин, татарин лет шестидесяти. У него внезапно развилась нижняя параплегия, произошло нарушение чувствительности с уровня линии пупка, расстроилась функция сфинктеров тазовых органов. Наблюдался выраженный атеросклероз брюшной аорты, диагностировали эмболический спинальный инсульт. В клинической картине параанестезия была диссоциированной, т. е. болевая и температурная чувствительность в ногах и нижней части живота отсутствовала, а тактильное и вибрационное чувство сохранялось. Это указывало на сохранность задних канатиков спинного мозга и наличие очага ишемии в бассейне передней спинальной артерии. В субботу больной скончался от инфаркта миокарда, и его через выжданные два часа в клинике (а вдруг оживет?!) перевезли в морг. Там был только дежурный санитар – ключник. Я позвонил домой завпрозекторской и попросил разрешения вскрыть позвоночный канал и извлечь для гистологического исследования спинной мозг. Взяв чемоданчик с нейрохирургическим набором для вскрытия позвоночного канала (он у меня всегда был готов к транспортировке), сообщил Курбану Оразовичу, что пошел в прозекторскую, и стал спокойно оперировать. Дело в том, что татар родственники обычно не разрешают вскрывать, а мне очень нужен был его спинной мозг. Послойные разрезы и скусывание дужек делал тщательно, приготовил шовный материал, чтобы создать полную иллюзию для родственников о прижизненной операции на позвоночнике. Работал сосредоточенно и не замечал времени. Ирина Михайловна, как больничный ординатор, пришла на дежурство к девяти часам вечера, увидела Курбана Оразовича, который ей сообщил, что я давно в прозекторской извлекаю спинной мозг. То ли женское любопытство, то ли желание напоить нас с Курбаном чаем подвигло Ирину Михайловну заглянуть в морг. Было уже 22.30, на улице – темень, дверь в прозекторскую закрыта на ключ, я продолжал сосредоточенно ушивать рану. Вдруг слышу громкий стук в окно. Первая мысль: «Пришли татары-родственники!» Бросился к выключателю и погасил свет. С волнением и сердцебиением подошел к окну – темнотища. Вдруг с улицы в окно засветил фонарик. У меня в кармане тоже был фонарик. Я подсветил снизу из другого окна и узнал Ирину Михайловну, которая тоже испугалась темноты в секционном зале. Когда я впустил ее в прозекторскую, мы оба гомерически хохотали, обмениваясь свежими впечатлениями. Ей тоже временами чудились приближающиеся татары.

С Ириной Михайловной сложились доверительные отношения, потому что она была прямолинейным, бесхитростным и по-мужски выдержанным человеком.

Вскоре после личной трагедии она оказалась на операционном столе с неоплазмой яичника. Навещая ее в гинекологическом институте им. Д. Отта, познакомился с ее мамой, Александрой Васильевной, научным сотрудником Института физиологии, человеком строгой морали. Когда швы зажили, а гистология оказалась доброкачественной, посоветовал Ирине Михайловне, учитывая критический возраст, родить себе «заботу и помощь в старости». Неважно, сказал я, кто станет отцом ребенка, посильную помощь буду оказывать.

Любители пообсуждать интимные вопросы имеются во всех коллективах. Кто-то из наших (скорее всего Ирина Павловна Бабчина) сообщил в партком «новость», и тогдашний секретарь парткома Юрий Сергеевич Астахов, любитель собирать «жареные» факты, пригласил меня, чтобы сообщить: «Ходят слухи, что И. М. от тебя родила». На что получил ответ: «Я слухов не распускаю. Она действительно родила славного мальчика. И волею судьбы я буду всячески помогать им, независимо от слухов». И действительно помог Ирине Михайловне завершить кандидатскую диссертацию, принял ее на должность ассистента, и длительный период она оставалась единственной женщиной в сугубо мужском коллективе кафедры. А мальчик вырос, стал математиком, стажировался во Франции, защитил там диссертацию и превратился в преуспевающего бизнесмена, отца славной дочери, хотя и в другой теперь стране. И Александра Васильевна успела выполнить свою миссию бабушки – ушла в мир иной после взросления внука.

Вообще считаю необходимым достойно заботиться о женщинах, рожающих детей.

Будучи аспирантом второго года обучения, я участвовал в конкурсе-симпозиуме молодых ученых, который проводился в Свердловске в мае-июне 1966 года под председательством академика Евгения Владимировича Шмидта и профессора Давида Григорьевича Шефера. Этот симпозиум собрал более сотни молодых ученых, которые делали сообщения по 15 минут с рассказом о собственных научных разработках. Конкурсная комиссия анализировала новизну работы, научно-методический уровень исследования, теоретическую и практическую значимость. Кроме того, каждый участник представлял список собственных научных публикаций. Я к тому времени имел уже 12 опубликованных работ и сделал доклад на тему «Клиника тромбоза артерии Адамкевича». Неожиданно моя работа на этом конкурсе-симпозиуме молодых ученых получила первую премию, которая включала следующие поощрения: первое – ходатайствовать перед ВАКом СССР о присуждении ученой степени кандидата медицинских наук без подготовки диссертации и второе – просить ЦК ВЛКСМ о включении моей кандидатуры в научно-туристическую поездку в Чехословакию. В этом конкурсе принимала участие и Ирина Михайловна Барбас с видеофильмом об эффективности блокады звездчатого узла симпатической паравертебральной цепочки у больных с ишемическими мозговыми инсультами. Ей дали поощрительную премию в виде транзисторного радиоприемника, весьма дефицитного в те времена товара. Довольные такими успехами, мы доложили об этом шефам – профессорам Дмитрию Константиновичу Богородинскому и Даниилу Григорьевичу Гольдбергу На следующий день грамоту победителя конкурса молодых ученых я передал проректору по научной работе академику АМН СССР Артуру Викторовичу Вальдману Требовалось оформить документы от Ученого совета института для получения диплома кандидата медицинских наук в ВАКе СССР. Артур Викторович быстро прочитал вслух эту грамоту и сказал: «Вы аспирант второго года? А что записано в вашем индивидуальном плане работы? Насколько я помню – написание диссертации! Так идите и выполняйте свой индивидуальный план. Очень полезно в конце своей диссертации поставить последнюю точку. У нас не было прецедента просить ВАК выписать диплом кандидата медицинских наук без защиты написанной диссертации. А эта бумага достойна мусорницы». Далее он демонстративно скомкал грамоту, напечатанную на мелованной бумаге, и выбросил в мусорную корзину под своим столом. А потом распорядился: «Идите и пишите диссертацию!»

Тарас с бабушкой Фросей и дедушкой Анисием

Первый ряд (слева направо): Тамара Сергеевна, Тарас, Мария Ивановна Скоромец (жена брата); второй ряд: я и мой брат Владимир Константинович Скоромен

Мои троюродный брат Николай Петрович Скоромец, сын Тарас и его мама Тамара Сергеевна

Я не ожидал такого результата и, огорченный, рассказал об этом своему шефу. Дмитрий Константинович также несколько расстроился, помолчал пару минут и произнес: «Ну что ж, надо писать диссертацию».

Около месяца я не мог писать ни статей, ни текста диссертации. А потом созрела мысль: «Кому будет хуже, если я не стану писать диссертацию? Я, что, не могу этого сделать? Надо себя мобилизовать на выполнение этого дела!»

Мне потребовалась пара летних месяцев на написание текста диссертации. Остов ее существовал в виде отдельных статей, которые публиковались или докладывались на научных форумах различного уровня – от внутриинститутских, городских, республиканских до всесоюзных. Делались заявки и на международные конгрессы неврологов, но Министерство здравоохранения СССР не считало возможным профинансировать поездку на такой форум больше чем одного делегата от Советского Союза. Почти всегда таким делегатом являлся директор Института неврологии АМН СССР академик Евгений Владимирович Шмидт, прекрасный специалист, главный консультант кремлевской больницы и замечательный человек.

Восьмая ступенька
Защита кандидатской диссертации
(1967)

Более 40 процентов аспирантов не успевают подготовить диссертацию к защите за три года аспирантуры. Обычно такое происходит, если тема диссертационного исследования впервые определяется уже во время обучения в аспирантуре, и тогда даже способный к самоорганизации молодой специалист не успевает за три коротких года пройти как минимум три фазы научного созревания.

1. Перечитать имеющуюся литературу, чтобы найти новое направление научного поиска.

2. Собрать собственный фактический материал по теме диссертации. Особенно трудно это сделать бывает клиницистам. Кому-то повезет: поток «нужных» больных имеется, и тогда уже все зависит от самого аспиранта, а кому-то приходится неопределенное время проявлять терпение в поисках этого самого «нужного» пациента. Опытные врачи давно заметили существование «закона парных случаев», когда пациенты с редкими болезнями поступают один за другим в течение нескольких дней (недель), а потом месяцами (годами) «не повторяется такое никогда». И можно пребывать в длительном ожидании, а срок аспирантуры в это время неумолимо финиширует.

3. Написать текст самой диссертации. Писателям хорошо ведомо так называемое творческое вдохновение. Аспиранту, который не выработал собственный стиль написания сочинений в школьные годы или научных рефератов и статей в студенческие годы, бывает трудно логично выражать свои мысли по научной теме. Поэтому зачастую ему полезно почитать методическую литературу о том, как писать диссертацию.

Справляются в трехлетний срок, как правило, аспиранты хороших (читай: способных) научных руководителей, которые предлагают тему уже с проработанной научной литературой. Например, если шеф сам определил новое научное направление, т. е. нашел «научную жилу», способную сформировать дружный поток, как говорят болгары, – «капка по капке формирует ручеек»… В этом случае аспиранту необходимо время, чтобы «освоить» литературу из диссертации своего шефа или недавно выполненной работы другого аспиранта – соискателя ученой степени. А далее идет посильная работа – днем исследовать своих пациентов или проводить эксперименты по теме диссертации, а по вечерам и ночью читать текущие новинки научной литературы, делать полезные выписки из нее и обязательно сразу же оформлять библиографические карточки на новые статьи и книги по диссертационной тематике. Откладывать оформление библиографической карточки на «потом» абсолютно неразумно, так как много времени придется потратить на поиск самого источника – журнала, сборника, книги. Во-первых, потребуется время на транспортировку себя любимого в библиотеки; во-вторых, на поиск источника; далее – на его «раскопки» сотрудником библиотеки, а, как часто случается, нужная книга непременно окажется у другого читателя дома! и т. д., и т. п.; в общем – безрезультатная трата времени. Поэтому рационально сразу же доводить всякое, даже простое, мелкое, дело до конца, в частности по всем библиографическим правилам оформлять на отдельной карточке сведения о литературном источнике. Именно на библиографической карточке, а не в виде списка источников на одном листе бумаги.

Это понимаешь, лишь начав писать обзор литературы: отдельные карточки можно легко сортировать по тематике, как колоду игральных карт по масти, а в списке авторы окажутся не по алфавиту и не в нужной хронологии. Все равно придется готовить отдельные библиографические карточки. На их обороте полезно делать записи о тематике статьи и конкретике фактического материала, оригинальных выводах автора. Большую помощь в написании оказывает то, что аспирант-клиницист делает подробные выписки из историй болезни по свежим следам и делает фотоотпечатки из оригиналов документов дополнительных исследований – рентгенограммы, томограммы, ЭЭГ, КТ и т. п., которые складываются в папку с завязками. Если же этого не делать в период «живого общения» с больным, а откладывать на период написания диссертации, то опять же много времени потратишь на поиск истории болезни по архивам, к тому же станут недоступными многие первоисточники дополнительных исследований, которые выдаются больному на руки, а он их непременно потеряет, испортит или передаст другому врачу… Уж такова правда жизни.

И мне это стало понятным не сразу. Особенно наглядным оказался опыт предшествующего аспиранта – Владимира Рудольфовича Калкуна. Хороший клиницист, трудолюбивый и способный врач-исследователь, он честно переписывал истории болезни «нужных» больных с результатами всех анализов на «простыни» – большие листы бумаги. Когда пришло время писать диссертацию, он уже был освобожден от ведения больных и обязательного прихода в клинику, сидел дома и анализировал свой материал.

Как-то его научный руководитель профессор Даниил Григорьевич Гольдберг попросил меня зайти к Владимиру Рудольфовичу домой и передать записку. Зайдя в общежитие, где Владимир Рудольфович жил в комнате один, я увидел поразившую меня картину: весь пол застлан листами склеенного ватмана, аккуратными столбиками сделаны выписки из историй болезни, а сам он ползает на четвереньках по этим бумагам и подсчитывает количество мужчин и женщин: по возрасту, диагнозу, особенностям клинического синдрома, состоянию ликвора и т. п. В такой ситуации, чтобы получить одну конкретную цифру, надо поползать по всему полу, а чтобы ответить на другой простой вопрос, опять же надо пересмотреть все эти «простыни» от начала до конца. Я предложил более простое решение: разрезать эти выписки по отдельным историям болезни и отвечать на вопросы, перетасовывая «карты»: разложить их по полу, потом по возрасту и уже после этого подсчитывать каждую стопку, заполняя цифрами таблицу.

Владимир Рудольфович удивленно упрекнул меня: «А где же ты раньше был? Я потратил уйму времени на написание этих «простыней», лежа на полу (на столе-то не помещаются!), а теперь кружится голова от поиска двух-трех десятков цифр!»

В итоге текст диссертации созрел у него через три года после окончания срока аспирантуры. Дописывать диссертацию ему пришлось, сочетая научный труд с новой работой ассистентом кафедры нервных болезней в Гродненском медицинском институте. После этого я сделал вывод, что такой вариант регистрации фактического материала попросту вреден.

В мою аспирантскую бытность началось внедрение перфорированных карт разного размера – от формата А4 до одной четверти этого листа, с двумя рядами перфораций по краям. Составлялась кодовая карточка. На каждой вертикальной паре перфораций кодировалась конкретная информация об анализируемом материале при помощи разных вариантов выреза: мелкий вырез (вскрывалась наружная перфорация), глубокий вырез (вскрывалась наружная и внутренняя перфорация) и шлиц (соединялись вырезом только обе перфорации). Таким образом на две вертикальные дырочки можно закодировать максимум четыре взаимоисключающих варианта информации. Самое лучшее – на эту пару отверстий кодировать по два варианта сведений. Например, пол больных: мелкий вырез – женщины, без выреза – мужчины.

Имея несколько сотен таких карточек с закодированными историями болезни, понадобится всего несколько секунд, чтобы собрать в стопку все карточки, вставить спицу или гвоздик в нужное отверстие, встряхнуть стопку – и из нее выпадут все «женщины». Посчитать количество выпавших карточек – минутное дело. И так, играючи со стопкой карточек и спицей, в короткий час получаем цифры для составления таблиц, графиков, диаграмм. В общем, голова на выдумки хитра…

Основное время уходит на кодирование каждой истории болезни на отдельную карту. Причем добавлять информацию можно в любое время, хоть через несколько лет, так как всегда должны оставаться резервные перфорации, которые кодируются по мере появления новых данных.

Такой вариант анализа научного материала доступен в любом месте, где нет современной компьютерной техники и Интернета.

Кстати, время кодирования перфокарт и введения информации в современный компьютер примерно одинаковое, правда, графики и диаграммы персональный компьютер выдает значительно быстрее.

С сентября 1966 года началась моя предзащитная подготовка. Вначале был брошен пробный шар в виде доклада на совместном заседании научных обществ неврологов и нейрохирургов Ленинграда. Председательствовал тогда профессор-нейрохирург Исаак Савельевич Бабчин, заведующий кафедрой нейрохирургии Ленинградского ГИДУВа. В докладе на этом заседании я показал данные своих наливок латексом аорты и сосудов спинного мозга, благодаря которым выявил магистральный и рассыпной типы строения снабжающих спинной мозг сосудов (чем подтверждена универсальность данных школы анатома профессора В. Н. Шевкуненко, который в 30-е годы XX века показал это на строении сосудов и нервов конечностей). В клиническом материале я показал возможности атеросклеротической закупорки сегментных ветвей аорты и сдавления грыжей межпозвонковых поясничных дисков нижних радикуло-медуллярных артерий.

Доклад произвел хорошее впечатление на слушателей, видимо, поэтому посыпались вопросы, на которые я легко отвечал. В заключительном слове Исаак Савельевич Бабчин со свойственным ему артистическим красноречием блестяще отметил новизну и аргументированность обсуждаемых положений. Он подчеркнул, что «замечательная диссертация уже готова».

Затем я прочел доклад на научном заседании кафедры, и все сотрудники кафедры и клиники поддержали меня неформально. Продемонстрировал иллюстративный материал: фотографии, слайды с изображением налитых сосудов спинного мозга и спинномозговых корешков, пневмоэнцефалограмм с грыжами поясничных межпозвонковых дисков и нарисованные художником таблицы кровоснабжения спинного мозга.

Когда обсуждали возможных оппонентов, мой научный руководитель Дмитрий Константинович Богородинский с сомнением отнесся к моему предложению пригласить И. С. Бабчина – нейрохирурга и одновременно мужа нашей ассистентки Ирины Павловны Бабчиной, которая в последнее время стала ревностно ко мне относиться: ее явно раздражали мои успехи и похвалы в мой адрес. Однако я убедил Дмитрия Константиновича согласиться на оппонирование И. С. Бабчина, так как он работу мою уже хорошо знал, понимал и высоко оценил на недавнем заседании обществ невропатологов и нейрохирургов. Вторым оппонентом наметили профессора Григория Залмановича Левина из Ленинградского психоневрологического научно-исследовательского института им. В. М. Бехтерева, специалиста по сосудистым заболеваниями головного мозга.

В ноябре 1966 года диссертация и все сопровождающие ее документы были переданы в Ученый совет 1-го Ленинградского медицинского института им. акад. И. П. Павлова. В декабре на очередном заседании Ученого совета диссертацию приняли, оппонентов утвердили, разрешили печатать автореферат. Спустя месяц после опубликования автореферата можно выходить на публичную защиту. Для того чтобы в повестку дня Ученого совета включили защиту диссертации, требовалось согласие оппонентов именно на этот день. Такое согласование поручали самому диссертанту.

Иногда это согласование превращается в целую эпопею. Я позвонил профессору Г. 3. Левину – он согласился на февраль 1967 года. А И. С. Бабчин сказал, что в этот день он читает лекцию своим курсантам и не может, а по поводу мартовского заседания Ученого совета пока не знает своего расписания работы. Звоню за месяц до марта – не может, уезжает на выездной цикл по усовершенствованию врачей-нейрохирургов. И так повторялось 7–8 раз, пока наконец в октябре 1967 года Исаак Савельевич согласился с датой защиты в ноябре месяце. Профессор Г. 3. Левин сразу выдал положительный отзыв. Отзыв профильного учреждения, также положительный, написали сотрудники кафедры нервных болезней Военно-медицинской академии им. С. М. Кирова.

На мой вопрос по телефону, когда можно взять отзыв, Исаак Савельевич отвечал: «Не волнуйся, отзыв положительный, звони позже». Так повторялось несколько раз. Ученый совет заседал по понедельникам, а Исаак Савельевич назначил встречу у него дома вечером в воскресенье накануне дня защиты.

Когда я пришел к нему, он, сидя в мягком кожаном кресле, сказал, что диссертация хорошая; разумеется, есть отдельные замечания, которые рекомендовал почитать дома. Отзыв занимал 13 страниц. Я сразу же поехал к Дмитрию Константиновичу и начал читать вслух. К нашему удивлению, в отзыв, как в бочку меда, были методично «налиты» сочные ложки дегтя. Например, отмечая анатомическую часть работы и нахваливая докторскую диссертацию анатома Левантовского, оппонент И. С. Бабчин указал: эта часть работы выполнена устаревшими, изжившими себя методиками наливки и фотографированием, надо бы применить прижизненную ангиографию. Говоря о клиническом материале, отметил, что достоверна только часть исследованных больных, которых оперировали, а остальные данные сомнительны и недостоверны. А в целом, заключил оппонент И. С. Бабчин, работа сделана наспех, хотя и посвящена интересной, актуальной теме, которую надо еще много изучать…

Читая эти замечания, я начал «заводиться», а Дмитрий Константинович то бледнел, то краснел и, наконец, произнес: «Я же говорил, что не надо с ним связываться, особенно учитывая характерологические черты Ирины Павловны…»

Я повторил, что Исаак Савельевич Бабчин, будучи председателем научного заседания обществ неврологов и нейрохирургов, очень компетентно охарактеризовал достоинства работы и я никогда не думал, что его мнение может изменить змеиный шепот моложавой жены под общим одеялом. Как тут не вспомнить шутку: днем женщины мало влияют на политиков, это у них хорошо получается ночью!

По дороге домой я «переваривал» замечания, удивлялся резким переменам суждений И. С. Бабчина и понимал роль в этом напевок Ирины Павловны. Дома еще раз перечитал отзыв и окончательно созрел не смиренно соглашаться с замечаниями оппонента, а бойцовски ему «врезать». Оставалось только одно сомнение, что во время свободного, артистичного выступления Исаак Бабчин может умолчать об этих «ложках дегтя» и тогда мои контраргументы окажутся непонятными членам Ученого совета, а уничтожающую работу критику начнут осознавать уже только в ВАКе. Ведь если методический уровень отживший и материал клинически недостоверен, то о какой диссертации может идти речь?!

Ночь спал хорошо. Утром, собираясь на защиту, припас два варианта поведения: если И. С. Бабчин озвучит эти замечания, я ему «врежу», а завуалирует – промолчу и соглашусь, но в своем докладе сделаю акценты на этих замечаниях.

Доложился внешне спокойно, убедительно и обоснованно – с картинками и таблицами. Первым оппонентом выступил профессор Г. З. Левин как невролог, без принципиальных замечаний по сути работы.

А вторым, более эмоционально и патетически, говорил Исаак Савельевич. К моему удовольствию, он сгустился на трех замечаниях, которые ставили под сомнение качество диссертации. Я наблюдал, что отдельные профессора с недоумением смотрели на выступающего оппонента. Заключительная его фраза звучала интригующе: «Работа соответствует требованиям ВАКа, диссертант достоин искомой степени, и ВАК в этом справедливо разберется».

Я обрадованно начал благодарить глубокоуважаемого Исаака Савельевича Бабчина – видного нейрохирурга нашей страны – за глубокий анализ диссертации. И попросил разрешения дать пояснения по нескольким очень принципиальным, можно сказать, уничтожающим диссертацию замечаниям.

Первое. Устаревшая неадекватная методика первого раздела диссертации – наливка артерий на трупе и их фотографирование. Что недостоверного можно получить при такой методике? Кстати, уважаемый Исаак Савельевич нахваливал докторскую диссертацию анатома Левантовского. Так я в своей кандидатской пользовался теми же методиками, что и Левантовский. Мне пока не известно, чтобы на кафедре нейрохирургии нашего ГИДУВа, которую возглавляет Исаак Савельевич, хотя бы одному больному выполнили селективную спинальную ангиографию, которую неврологи и в дальнейшем сами делать не будут.

Второе замечание касалось «недостоверности» части клинических наблюдений. Из 100 анализируемых больных 85 оперированы с удалением грыжи поясничных дисков. У остальных 15 грыжа люмбо-сакральных дисков подтверждена пневмомиелографией, а клиника соответствовала симптомам поражения нижнегрудных и пояснично-крестцовых сегментов спинного мозга. Такое несоответствие уровня дисковой компрессии и поражения спинного мозга достаточно убедительно можно объяснить только с учетом сосудистого фактора. Кстати, это подтверждено при аутопсии одного из неоперированных больных.