Текст книги "Ступеньки к вершинам, или Неврологические сомнения"

Эту статью опубликовали в «Журнале неврологии…» в 1963 году. Как выяснилось позже, Дмитрий Константинович устраивал проверку моих возможностей и отношение к творческой деятельности. Тогда я об этом не думал! Просто с любопытством переделывал статью с учетом его советов.

В марте 1962 года Дмитрий Константинович пригласил к себе в кабинет и спросил: «Какие у вас планы на будущее?» Я ответил, что обязан ехать на работу, куда пошлет Третий главк, который выплачивает мне стипендию, регулярно высылая из Москвы по почте 90 рублей.

– А если бы вам предложили аспирантуру?

Я повторил, что обязан ехать на отработку по распределению.

Через несколько дней мой ассистент Р. П. Баранцевич спросил:

– Почему ты отказываешься от аспирантуры?

Объяснил ему, что Дмитрий Константинович выяснял мои планы на будущее, упоминал об аспирантуре, но прямым текстом ее не предлагал.

Роберт Петрович посоветовал: соглашайся на аспирантуру, пусть Ученый совет рекомендует тебя и ходатайствует перед Минздравом. После двух-трехлетней отработки на периферии это тебе поможет, если захочешь вернуться на учебу.

Дмитрий Константинович провел рекомендацию моей кандидатуры в аспирантуру через Ученый совет института, съездил в Москву на прием к начальнику Третьего главка профессору Аветику Игнатьевичу Бурназяну, с которым он служил в одном полку на Дальнем Востоке. Однако Аветик Игнатьевич отказал:

– Что же получается? Молодой человек учился 10 лет в школе, 6 лет – в институте, 2 года – в клинической ординатуре. Это уже 18 лет! Вы просите еще 3 года, тогда будет 21 год учебы! А когда же он начнет работать врачом? Если он хороший специалист, пусть поработает пару-тройку лет в нашем Главке – нам нужны только хорошие специалисты, – а потом сам решит, что делать дальше.

Отказ отпустить меня в аспирантуру Дмитрия Константиновича огорчил, а я предполагал такой сценарий, поэтому не настраивался на учебу. Однако тему научной работы мы определили: сосудистые заболевания спинного мозга.

Мне хотелось устроиться на работу поближе к Ленинграду, чтобы чаще бывать на кафедре, на научных заседаниях Общества неврологов. Образовалась и подходящая вакансия в ближайшей медсанчасти Третьего главка в Эстонии (Силламяэ): там от инъекции антибиотика по поводу острой пневмонии от анафилактического шока скоропостижно скончалась невропатолог. При распределении в Москве эту мою просьбу категорически отмели и предложили Читу, а через три дня, отведенные на раздумье, приблизились к Ленинграду на пару тысяч километров и остановились на Красноярске-45, в 190 километрах от Красноярска с его знаменитыми столбами.

Так мы оказались в МСЧ-42 вблизи поселка Заозерного, на берегу реки Кан, в закрытом «социалистическом» городе, который потом назвали Зеленогорском.

На втором году обучения в клинической ординатуре меня по возрасту отчислили из комсомола и выдали рекомендацию вступить в ряды Коммунистической партии. Вторую рекомендацию в партию дала бывший декан курса профессор биохимии Евгения Константиновна Четверикова. Год кандидатского стажа в партию разделился на две части: одна прошла в клинической ординатуре, а вторая – на работе в Сибири.

Шестая, сибирская, ступенька
Практическая работа неврологом в МСЧ-42
(1962–1964)

Получив в Москве путевку-направление на работу в МСЧ-42 и подъемные, мы выкупили купе в поезде «Ленинград – Владивосток» вместе с однокурсниками Весниными. Анатолий Григорьевич обучался на кафедре рентгенологии, а Алла Николаевна – на кафедре офтальмологии. С ними мы почти два года жили в общежитии в одной комнате, перегородив эту комнату платяными шкафами и занавеской из белой простыни. Кровати стояли очень близко и, ворочаясь ночью в постели, Толя часто срывал эту символическую перегородку, что утром весело комментировалось. Спустя четверо суток дороги в одном купе мы высадились в Красноярске и пересели на местный поезд, чтобы доехать до поселка Заозерный, а друзья Веснины продолжили путь до Ангарска.

От Заозерного до соцгородка – с официальным названием Красноярск-45 (или Зеленогорск) ехали рейсовым автобусом примерно 25 километров. Строгий пропускной пункт, после преодоления которого открылась панорама красивого оазиса – вокруг густая тайга со смешанным лесом, в ложбинке горы (почти Кавказ) спокойно течет река Кан, под горой – улица с красивыми двухэтажными особняками-коттеджами, в которых живут «отцы» города – первые организаторы и руководители нового производственного предприятия во главе с директором Иваном Николаевичем Бортниковым. Он оказался настоящим хозяином города. Вдоль правого берега реки Кан активно строились современные блочные и кирпичные дома высотой от пяти до девяти этажей. Имелась вся инфраструктура: клуб, кинотеатр, детские садики, кафе, поликлиника, стационар МСЧ. Жителей – около 50 тысяч человек, производственная площадка – в 18 километрах от города, в основном в подземелье. Сохранились бараки от заключенных и стройбата солдат. Забавная ситуация сложилась: написал родителям первое письмо с сообщением почтового адреса, а от них получил информацию, что по такому же адресу служит в стройбате мой сосед по Анастасьевке Белошниченко Василий Иванович. Написал ему письмо, и вскоре встретились в Сибири, он служил водителем самосвала «КрАЗ». Убедились, что планета маленькая, везде можно встретить земляка.

Приехав в город, первым делом разыскал начальника МСЧ, им оказалась женщина лет пятидесяти, по фамилии Скурида. Прочитав наше направление, Антонида Сергеевна скривила физиономию и вынесла вердикт: «Вакансий невропатолога нет. Могу предложить вам ставку эндокринолога. А врач-лаборант нам нужен, принимаем на работу».

Я попросил написать в путевке, что не нужен здесь как невропатолог, и ничего другого мне не предлагать, разве что психиатрию.

После беседы с начальницей – она обещала звонить в Главк и просить ставку невропатолога – сразу направился на почту, на переговорный пункт, чтобы объясниться с отделом кадров Главка и получить разрешение вернуться в Москву на перераспределение. Однако с меня потребовали на почте разрешение Первого отдела на право междугородных переговоров и объяснили, что отдел режима таких разрешений вновь прибывшим специалистам не выдает.

Огорченные, отправились на ознакомительную прогулку по городу и неожиданно встретили своих сокурсников Борю и Галю Мурзиных, которые работали здесь уже два года – сразу после окончания института и без обучения в клинической ординатуре. У них родился сын Саша, недавно они получили двухкомнатную квартиру на первом этаже. Галя и Боря настояли, чтобы мы пожили у них до получения собственной квартиры. В стационаре взяли пару матрасов, положили на пол и так определились с временным жильем. Познакомившись со спокойной жизнью города, мы пришли к выводу, что здесь полезно только размножаться. От слов-мыслей быстро перешли к делу. Нам предлагали комнату в одном из деревянных бараков. Друзья Мурзины предостерегли, что в бараке застрянем на несколько лет.

Нас поставили на очередь на квартиру в строящемся новом доме, который готовился к сдаче через два-три месяца. Однако, когда сдавали дом и обсуждали, кому выделить квартиры, из Желтых Вод на Днепропетровщине прислали нового начальника МСЧ-42 Ядринцева Вениамина Александровича. Он захотел квартиру в старом фонде, а для этого потребовалось расселить две семьи и предоставить им две квартиры в новом сдающемся доме. Профком во главе с председателем – дамой Гавриленко – проинформировал меня, что в этом сдающемся доме нам квартиры не будет, так как исполком не утверждает нам двухкомнатную квартиру на двоих. На самом деле в путевой лист у нас была вписана и теща, а Тамара уже была беременна.

Я решил сам выяснить в исполкоме мотивы отказа в предоставлении мне квартиры как молодому специалисту. Секретарь председателя горисполкома сообщила, что списки на получение жилья из МСЧ еще не поступали, поэтому никакого отказа никому не было. Пока беседовал с секретаршей, прибыл председатель – Владимир Кныш, который пригласил меня в кабинет. Я изложил ему мотивы своего визита, и он заключил, что «это администрация МСЧ начинает крутить с квартирами, не первый раз!» Обещал ситуацию контролировать, тем более что оказался моим земляком – родом из Сум.

Возмущенный ложью председателя профкома МСЧ Гавриленко, я пошел в детский сад, где она работала заведующей, и стал допекать ее вопросами: «Кто и когда в горисполкоме отказывал в выделении нам квартиры? Где список на предоставление жилья?..» и т. п. Она пыталась отговориться, что не обязана передо мной отчитываться. Тогда я сообщил о своем визите в горисполком, о беседе с председателем В. Кнышом и высказал свое отношение, пообещав сообщить об этом заводскому комитету профсоюзов как вышестоящей организации:

– Меня удивляет вранье руководителя профсоюза МСЧ.

Гавриленко расплакалась и стала причитать, что ее сыну в Свердловске долго не давали квартиру как молодому специалисту. Я парировал репликой: «Так вы решили за своего сына отыграться на мне? Где же ваша профсоюзная и человеческая совесть? Гнать в шею нужно таких руководителей и защитников членов профсоюза».

Я рассказал об этом эпизоде всем врачам МСЧ. Вскоре состоялось плановое отчетно-выборное собрание членов профсоюза МСЧ. Администрация и партком были настроены переизбрать Гавриленко на новый срок. После двух-трех выступлений в ее поддержку я произнес несколько фраз по имевшему место инциденту со мной и заключил, что таким вруньям и мстительным дамам не место в руководстве месткома. Присутствующие члены профсоюза аплодисментами поддержали меня. А при выдвижении кандидатур в состав нового месткома МСЧ-42 ее единодушно отвели, но… включили мою кандидатуру. На первом заседании месткома я отказался от портфеля председателя с мотивировкой: «Пока не получу квартиру как молодой специалист, иначе люди закономерно будут говорить: стал председателем и сразу выделил себе квартиру». А нуждающихся в жилье было много! Прошла еще пара месяцев, дом сдали, и мы получили хорошую квартиру. Только после этого я принял полномочия председателя месткома МСЧ-42. Для меня это стало хорошей школой жизни: изучал трудовое законодательство, выслушивал жалобы членов профсоюза по всем аспектам бытия в Сибири, обсуждал с администрацией и парткомом производственные дела, согласовывал решения «тройкой» в МСЧ и с вышестоящими организациями – завкомом и горкомом КПСС.

Наиболее серьезной оказалась ситуация с врачами МСЧ: за один сезон приехало почти 120 молодых специалистов после клинической ординатуры, полностью укомплектовали штатное расписание МСЧ, и у людей не было возможности заработать больше одной ставки, которая равнялась 90 рублям со всеми сибирскими и ведомственными надбавками к общесоюзному окладу врача в 75 рублей. А фактическая нагрузка врачей намного превышала одну ставку, потому что требовалось проводить много медосмотров практически всего населения города: при поступлении и увольнении с работы, работающих на основном предприятии и школьников специалистам приходилось осматривать по два раза в год. Так как денег в МСЧ для оплаты сверхурочной работы врачей не было, приняли такое решение: врачи составляли графики ежедневной переработки времени, на заседании месткома эти графики утверждали, а когда наступал очередной отпуск с отъездом из Сибири в Европу, то приплюсовывали к отпуску всю переработку, а начальник оплачивал график как бы работающего члена профсоюза. Так удавалось пролонгировать отпуск врачам для пребывания в Европейской части СССР вместо трех недель до двух-трех месяцев. Все были довольны.

Из производственных жалоб запомнился рапорт главного врача СЭС города Петра Ивановича на начальника МСЧ В. А. Ядринцева, который распорядился срочно посеять на дизентерийную группу кал всех жителей города – около 50 тысяч человек, – чтобы локализовать вспышку дизентерии в одном детском саду. А штат в СЭС составлял всего полторы ставки врача и полторы – лаборанта, т. е. нет ни штата, ни помещений для такой массы экскрементов и анализов.

На заседании месткома приняли решение приостановить действие приказа начальника МСЧ по этому вопросу. В процессе подготовки постановлений месткома, которые касались неправильных действий администрации МСЧ, как председатель я всегда советовался с председателем вышестоящей профсоюзной организации – фабкома и с секретарем горкома КПСС Ниной Яковлевной Фарафонтовой, мудрой женщиной и моей бывшей пациенткой. Я получал их одобрение и смело реализовывал наши решения, благо мнение членов месткома, как правило, было единогласным.

В сентябре 1964 года получил письмо от профессора Дмитрия Константиновича Богородинского, который сообщил, что получил из Минздрава место в аспирантуру на кафедру нервных болезней. Мол, если я не передумал, то надо выслать документы и готовиться к вступительным экзаменам.

Когда я пришел к начальнику МСЧ за производственной характеристикой, он сказал: «Я тебя не отпущу из МСЧ и через пять лет работы, подниму и горком партии. Пришел приказ из Главка, и тебе как главному специалисту постановили персональный оклад в 270 рублей в месяц. Что тебе еще надо? Выбрось из головы свою аспирантуру…»

После такого заявления я стал чаще принимать на месткоме решения, которые вносили коррективы в действия администрации: оплачивать графики переработки, отменять приказы в связи с решениями товарищеского суда. Например, одна врач-педиатр проводила медосмотры школьников и в гардеробе школы воровала у учителей кошельки с деньгами и шарфики. Она была поймана с поличным и предстала перед товарищеским судом под моим председательством. Коллеги приняли решение уволить ее из МСЧ и выселить за пределы нашего «закрытого» города, где вся инфраструктура и снабжение были оптимальными, а за чертой города – хлеб на 50 процентов с кукурузной мукой, нет масла, колбасы, сыра и фруктов. Подготовленный приказ, утвержденный на товарищеском суде и заседании месткома, начальник не стал выполнять, так как срывался план 100-процентного медосмотра школьников к определенному времени, когда надо было отрапортовать в Главк Министерства здравоохранения в Москву. Тогда я поставил вопрос «ребром»: или выполняй решение товарищеского суда – увольняй (в городе все знали о враче-воровке, позорившей всех медработников), или собирай новое заседание товарищеского суда, предлагай на обсуждение «новые» обстоятельства дела и выноси новое решение суда (все врачи были категоричны и солидарны с первым решением). И завком профсоюза, и горком КПСС поддержали мою принципиальную позицию и обещали «подправить действия администрации МСЧ».

Ситуацию с противостоянием администрации и профсоюза МСЧ вынужден был обсудить пленум горкома партии. На пленум пригласили всех заведующих отделениями и службами МСЧ, членов месткома. Секретарь горкома Н. Я. Фарафонтова во вступлении рассказала о сложности производственных задач и интенсивной работе медиков по поддержанию здоровья жителей города, о важности профилактических мероприятий и качества лечения заболевших, о возникающих конфликтных ситуациях в руководстве МСЧ, которые ухудшают микроклимат в коллективе. Каждому предстояло четко высказаться о том, что мешает работе коллективов и какие видятся пути улучшения работы в ближайшее время. До меня высказалось шесть-семь человек. Слушая их, я искренне удивлялся метаморфозе, происходившей с выступавшими. Те, кто яростно возмущались деятельностью начальника МСЧ В. А. Ядринцева, писали жалобы на него в местком, стали говорить совсем противоположное: мол, Вениамин Александрович с нас мало спрашивает, надо больше, он очень хорошо руководит всеми делами МСЧ… При таком выступлении главврача СЭС я достал его же жалобу на В. А. Ядринцева и подал реплику: «А что же вы писали в своей жалобе месткому с просьбой разобраться?» На это он замахал руками, открещиваясь от своего письма как от назойливой мухи, и быстро проговорил: «Это мы уже утрясли и решили»… С одинаковыми претензиями в адрес руководства МСЧ и месткома выступили только двое – завтерапевтическим отделением Геннадий Иванович Коровкин и завхирургическим отделением Геннадий Алексеевич Жаров. Когда подошла моя очередь выступать, сказал коротко: «Слушая выступления уважаемых руководителей подразделений с хвалебными словами в адрес начальника МСЧ, я искренне удивлен их абсолютно противоположным высказываниям в месткоме. Если их удовлетворяет стиль работы начальника МСЧ, зачем писали жалобы и рапорты в местком? Я не имею никаких личных или профессиональных претензий к В. А. Ядринцеву Но такая метаморфоза мнений моих коллег, высказывавшихся в месткоме и здесь, на пленуме горкома партии, меня очень удивила и поразила».

Нина Яковлевна дипломатично, по-деловому, пожелала дальнейшей плодотворной работы МСЧ, которая имеет квалифицированных врачей, способных справляться с поставленными задачами. Закрыв заседание, она попросила В. А. Ядринцева и меня остаться. Выдержав минутную паузу после ухода всех присутствовавших на пленуме, обращаясь к В. А. Ядринцеву, она сказала: «Вы видите, как запуганы вами коллеги по МСЧ. Они боятся слово честно сказать в вашем присутствии. Мы много раз делали вам замечания, однако выводов не видно. Вы думаете о своей незаменимости на посту начальника МСЧ и зависимости только от Москвы? Напрасно. Александр Анисимович вполне может вас заменить на этой должности и лучше справится с работой».

Дружеский обед в семье врачей Ростовцевых (слева направо): Рэма Григорьевна – офтальмолог, ее муж Борис Николаевич – патологоанатом, их дочь Елена, жена Тамара Сергеевна – зав. клинической лабораторией снимает пробу приготовленного борща, Тарасик терпеливо ждет своей порции. 1963

Киев. Мы с Тарасиком и мой дядя Григорий Терентьевич Панасейко

Мои племянники Леня и Коля Носыко и Алла Бардаш позируют. А Тарасик решил пожурить их палкой за то, что его не пригласили в эту фотокомпанию

Сельский вариант украинской бани

На такую высоту может поднять только крепкий председатель колхоза И. И. Скоромец

Самый любимый вид транспорта – и носильщику удобно

С Полтавщины приехали познакомиться с Тарасиком прадедушка Терентий Федорович Панасейко (первый слева, прожил 96 лет) со своей младшей дочерью Марией, зятем Василием Зинченко (первая и второй справа) и их дочками (в первом ряду слева вторая и третья)

Папа предпочитает гужтранспорт

Могу спокойно посидеть на руках у тети Дины и сокурсника – друга родителей Жоры Олисевича из с. Беловодского

Готовлюсь в пасечники

С мамой можно легко дотянуться до зрелых абрикос

Первый ряд (слева направо): жена Тамара Сергеевна, сын Тарасик, папа Анисий Иванович; второй ряд: я и племянник Леня Носыко

Будущий вертолетчик Володя Скоромец (племянник) изучает устройство летательного аппарата курицы, а Тарасик проявляет любопытство

Первое знакомство с Александрой Петровной Олисевич (мамой Жоры) и ее внучкой Жанной (дочь Жоры и Дины)

От неожиданности такой перспективы я тут же поднял руки и сказал, что никаких претензий на должность начальника МСЧ у меня и в мыслях не было, категорически отказываюсь. На это Н. Я. Фарафонтова быстро парировала: «Партия прикажет – будешь руководить медсанчастью! А пока идите отдыхайте».

В. А. Ядринцев взял внеочередной отпуск, на работе не появлялся.

Через неделю после этого пленума я получил телеграмму от профессора Д. К. Богородинского с уточнением срока приезда в Ленинград на вступительные экзамены в аспирантуру. Вечером позвонил домой Вениамину Александровичу и прочитал содержание телеграммы. Он обрадовался и говорит: «Конечно, надо тебе помочь! Пиши заявление на дополнительный оплачиваемый отпуск на месяц, что по закону полагается для поступления в аспирантуру, подпишу завтра – и поезжай».

Действительно подписал, и бухгалтерия выдала месячный оклад в новом исчислении: вместо 90 рублей – аж 270! Авиабилет от Красноярска до Ленинграда стоил 96 рублей, так что этих денег мне хватило на дорогу в оба конца.

В Ленинграде, на кафедре, меня ждали, вступительные экзамены по специальности и философии сдал на «отлично», по-английскому – хуже. Других четырех конкурентов в аспирантуру отсеяли на экзамене по специальности – им поставили «двойки». Ректорат мою кандидатуру принял охотно: вспомнил решение Ученого совета в 1962 году с рекомендацией в аспирантуру сразу после обучения в клинической ординатуре. Партком также с удовлетворением одобрил мою персону, как поработавшего на периферии (даже в Сибири) и проверившего деловые качества на выборной профсоюзной должности – председателя месткома. Короче, поступление в аспирантуру оказалось беспрепятственным и легким.

Получив приказ о зачислении в аспирантуру с 1 января 1965 года, улетел в Сибирь оформить расчет и переехать с семьей в Ленинград. Написал заявление отчислить меня из МСЧ-42 в связи с поступлением в очную аспирантуру, а жена – отчислить в связи с переездом мужа на другое место жительства. Тамара Сергеевна передала эти заявления на подпись В. А. Ядринцеву, но он ее вызвал и сообщил: «Ему подпишу увольнение с 1 августа 1965 года (дескать, он обязан отработать полные три года), а вам вообще не подпишу, так как он заверял, что вы останетесь работать в своей же должности заведующей клинической лабораторией». Тамара Сергеевна домой пришла злая и с порога заявила: «Что же ты мной торгуешь? Сказал Ядринцеву, что оставляешь меня в Сибири до завершения аспирантуры?» Я объяснил, что на эту тему с В. А. Ядринцевым вообще не разговаривал. Она не поверила.

Сразу же пошел в горком КПСС и снялся с партийного учета, имея на руках приказ о зачислении в аспирантуру 1-го ЛМИ им. акад. И. П. Павлова с 1 января 1965 года, затем в завком профсоюза, где снялся с учета и снял с себя полномочия председателя месткома МСЧ-42. Заглянул к председателю горисполкома земляку В. Кнышу, доложил об отъезде и попрощался.

После этого пошел к Ядринцеву. Выразил недовольство по поводу его реплик Тамаре Сергеевне и напомнил, что о ней мы ничего не проговаривали и что само собой разумеющееся дело – ей «следовать за мужем». Однако он, не моргнув глазом, повторил, что и меня не уволит до августа месяца, так как по закону, как молодой специалист, я должен отработать три года по месту распределения. Я напомнил, что имеется и другой закон, который позволяет молодому специалисту через два года работы поступать в очную аспирантуру. В нашей пикировке схлестнулись два закона: обязанность отработать три года и право поступать в аспирантуру. Ядринцев придерживался закона об обязанности. Тогда я вынужден был послать телеграмму в Третье главное управление при Минздраве СССР следующего содержания: «15 ноября 1964 года начальник МСЧ-42 Ядринцев предоставил мне дополнительный оплаченный месячный отпуск для сдачи экзаменов в аспирантуру в 1-й ЛМИ им. И. П. Павлова, приказом МЗ СССР зачислен в очную аспирантуру кафедры нервных болезней 01.01.1965. Прошу Вашей санкции на увольнение меня и жены из МСЧ-42».

Спустя два дня получил ответ: «В связи с зачислением очную аспирантуру Скоромца А. А. уволить. Вопрос с женой решить на месте. Начальник отдела кадров Тулин».

Имея на руках все документы и телеграмму из Главка, зашел попрощаться с Ниной Яковлевной Фарафонтовой и рассказал о поведении В. А. Ядринцева. Она сразу же набрала его телефон и сказала: «Я бы его никогда не отпустила из города. Когда издавали приказ и оплатили поездку для сдачи экзаменов в аспирантуру, вы что, рассчитывали, что он не поступит? Он поступил, с сожалением я вынуждена снять его с партийного учета, а вы должны поблагодарить его за хорошую работу в МСЧ и как специалиста-невропатолога, и как председателя месткома. Где же ваша совесть, коль мешаете ему достойно уехать в Ленинград? Немедленно издайте приказ об увольнении, иначе я оформлю вам выговор с занесением в партийную карточку и поставлю вопрос перед Главком Москвы об увольнении вас с должности начальника МСЧ».

Только тогда Ядринцев оформил приказ о моем увольнении…

Вспоминается серьезный воспитательный акт во время встречи Нового, 1964, года. Будучи профсоюзным лидером, организовал коллективную встречу Нового года в городском Доме культуры. За столиками сидели по четыре человека. Мы расположились вместе с друзьями Ростовцевыми (Борей и Рэмой). Когда дело дошло до танцев, то первый танец исполнил вместе с женой Тамарой. А на второй танец пригласил Рэму Григорьевну. Борис Николаевич страдал посттравматическим артрозом голеностопного сустава и не танцевал. Тамару никто на танец не пригласил, она подбежала к нам и со сверкающими от ревнивой злости глазами потребовала выдать номерок от гардероба, поскольку решила уйти домой. Я номерка ей не выдал, сказал: «Посиди с Борей». Однако она без пальто быстро вышла на улицу (мороз был 25 градусов!) и направилась в сторону дома. Испытывая чувство стыда за ее такое неразумное поведение, я бегом ее догнал, схватил за плечи, встряхнул и рявкнул: «Сейчас же возвращайся на банкет, иначе растерзаю!» От моих эмоций мобилизовалась такая сила, что Тамара испугалась и промолвила: «Ты с ума сошел?» и как миленькая вернулась в зал. Но праздничное настроение было испорчено. Категорически заявил, что, если такое повторится, – «набью морду!». (Вспомнилась реплика одного мужа, прожившего с женой 40 лет. Когда его спросили: «Вам когда-нибудь за эти 40 лет хотелось развестись с женой?», он ответил: «Развестись – никогда, а убить – много раз!»)

В последующие годы совместной жизни накопилось много отрицательных моментов, которые привели к формальному сохранению семьи на протяжении 40 лет. Формализованные отношения в семье позволяли сохранять независимость в принятии решений: где и как проводить время, которое я не «тратил», а «использовал» – в читальном зале библиотек города, в экспериментальных лабораториях, при консультировании больных в клиниках, стационарах и на дому – как в Ленинграде, так и в любом уголке Советского Союза, – куда приглашали.

Если бы оказался сильно зависимым от жены, или, наоборот, ревновал бы красавицу-жену, боясь оставить ее дома одну, или ехал бы за ней на берег Черного моря в летние каникулы, я наверняка не состоялся бы профессионально таким, каким стал. Нередко профессиональный и социальный статус помогает приобретать протекция родича с «лохматой лапой» или «мешком» денег. Реже такой рост возможен «сам по себе». Однако это всегда возможно только при постоянном интенсивном самосовершенствовании и отсутствии стремления «захватить власть» (чтобы не вызывать негативизма у окружающих из-за открытой демонстрации карьеризма).

Учитывая, что Тамара родила хорошего сына Тараса, и несмотря на упомянутое выше и другие огорчения, считаю, что первый брачный союз был успешным (не стоит говорить о счастье!). Умение сохранять человеческие отношения со всеми позволяет мне и дальше, как многоженцам-арабам, помогать Тамаре по жизни (доставлять еду, оплачивать жилье и т. п.).

Так завершилась моя сибирская эпоха неврологической деятельности. Недовольны моим отъездом были все: жена, некоторые коллеги и теща, причитавшая: «Что тебе еще надо? У тебя же всё есть: квартира, зарплата, авторитет, снабжение!»

Сына Тараса перевез к бабушке на Украину, в село Анастасьевку, где он приобщался к крестьянской жизни. Особым его воспитанием никто не занимался. Поэтому никто и не насиловал его волю, душу, не мордовал требованиями подчиняться чужой воле. Так закладывался фундамент будущего характера молодого человека. Моя мама была очень трудолюбива, доброжелательна и оптимистична. Эти качества передались и Тарасу.

По прибытии в Ленинград я поставил задачу прописать жену к ее родичам или в общежитие, заполучил ходатайство ректора института в паспортный отдел КГБ СССР. Пооббивал разные пороги и получил разъяснение, что к аспиранту жену не прописывают. А она-то в Сибири все-таки уволилась, освободила там квартиру и приехала в Ленинград. А здесь не прописывают. Через месяц мытарств она решила вернуться в Сибирь, где ей выделили однокомнатную квартиру и восстановили в должности заведующей клинической лабораторией.

А я начал осваивать очередную ступеньку моей жизненной лестницы.

Забегая на несколько десятилетий вперед, можно упомянуть, что в 2006 году мне удалось свозить Тараса в город, где он был зачат и родился 17 мая 1963 года.

Недавно, в конце 2006 года, побывал также и в Таиланде («свободная страна», так как никогда не была протекторатом!). В Бангкоке три рабочих дня председательствовал на научной конференции по рассеянному склерозу. Организаторами конференции мне было поручено подготовить доклад по эволюции диагностики и лечебной тактики по десятилетиям, начиная с 1960-го года. Такое сообщение основано на личном опыте практикующего невролога. Рассуждая об этиологии и патогенезе рассеянного склероза, вспомнил гипотезу своего учителя – профессора Д. К. Богородинского об интеграционно-вирусной природе болезни: вирус в ядре нейрона нарушает структуру генома, который ответственен за процессы миелинизации, и наступает процесс разрушения миелиновой оболочки. В те времена проводились активные поиски такого вируса.

Аудиторию неврологов и нейрорадиологов развеселил своим воспоминанием одного забавного эпизода той поры. Работая в Красноярске-45, выполнял диспансерный вызов на дом к больной рассеянным склерозом. В малоухоженной квартире находилась прикованная болезнью к постели женщина 46 лет. Она не могла ходить из-за выраженной шаткости и слабости конечностей, с трудом принимала только нежидкую пищу. Обслуживала пациентку ее 15-летняя дочь. Завершая неврологический осмотр больной, я вдруг заметил, что ко мне из кухни приближается серый кот. Его походка – с выраженной атаксией: передние и задние лапы некоординированно, беспорядочно выбрасываются в стороны, и кот сильно качается из стороны в сторону. Я внимательно осмотрел котика. Хозяйка сказала, что котик живет у них около пяти лет, был нормальным, а около трех месяцев назад без внешней видимой причины стал шататься. «По-видимому, насмотрелся на мою походку», – заметила пациентка. Вначале было подумал, что, может, действительно котик стал подражать хозяйке по типу истерической реакции. Но вскоре вспомнил о поиске гипотетического вируса, вызывающего рассеянный склероз. Мой научный интерес был так высок, что решил судьбу кота. Срочно по телефону связался с Дмитрием Константиновичем Богородинским в Ленинграде, который дал координаты московской лаборатории, где в Институте вирусологии работала профессор А. К. Шубладзе. Вскоре с оказией передал этого котика в лабораторию. Там никакого вируса не обнаружили, однако в стволе мозга и в мозжечке оказались участки, сходные с бляшками при рассеянном склерозе у человека.