Текст книги "Государственная Дума Российской империи 1906-1917 гг"

Согласно Учреждению Думы, ее председатель всеподданнейше повергает на высочайшее благовоззрение отчет о занятиях Думы. Но из этого правила сделано исключение в угоду власти. Смысл этого исключения в различии статуса председателей двух палат. Если председатель Думы избирается последней (ст. 9), то председатель Госсовета назначается государем, и притом обязательно из членов «по назначению», то есть из среды экс-министров и прочих представителей высших звеньев бюрократии и придворных чинов, осевших в Совете. Разумеется, такой председатель защитит своего, «не выдаст Ивашку головой». Надо иметь в виду, что в высших эшелонах управления было много лиц, связанных узами давней дружбы, спаянных узами университетского, лицейского братства, полкового товарищества, соединенных родством, общностью служебных интересов. К примеру, Родзянко – председатель двух Дум, был в близком родстве с князьями Голицыными, Юсуповыми, и через последних – с императорской фамилией. Столыпин был в близком родстве с графами Толстыми, через них с князьями Волконскими, Гончаровыми… Боярский род Пушкиных имел общего предка с Романовыми и многими аристократическими родами. Эти родственные, житейские связи тоже сыграли свою роль в создании особых гарантий, защитных барьеров высшей бюрократии, сановников, от покушений на честь и достоинство со стороны «народных избранников». Цезарь выше ученых голов.

Н.И. Лазаревский был совершенно прав, заявляя, что для всей нашей государственной жизни при засилии, всевластии Угрюм-Бурчеевых «практическая значимость народного представительства заключается не только в том участии, которое оно будет принимать в законодательстве, а прежде всего в том, что народное представительство является единственной силой, на деле могущей уничтожить всевластие администрации и понудить ее к исполнению законов». Ограничения, так и хочется сказать – «уздечка», наложенные на Думу, и акты 20 февраля фактически не позволяли Думе выполнять эту свою функцию надзора за администрацией.

Какова же цена законотворчества Думы, если она бессильна в предотвращении нарушения законов, и какова цена ее решений, если их можно высшим должностным лицам нарушать, не страшась последствий. Словом, проблема «ответственности министерства» – это нечто большее, чем парламентские принципы формирования правительства, запросы. Это – основа правопорядка, законности, правового строя.

Если высшие должностные лица могут быть свободными от ответственности за должностные преступления, за попрание закона, то что же требовать от простого обывателя? Примером уважения законов является отношение к ним главы государства, монарха, его императорского кабинета, двора его, министров. И рыба гниет с головы. Недаром возник принцип: «Плох закон, но он закон». Без уважения к существующим законам, правовым нормам, актам нельзя их совершенствовать. Была разработана система сдержек Думы, но не было таковой в отношении «исторической» власти, оставшейся авторитарной. Ахиллесовой пятой Конституции 20 февраля было отсутствие законом освещенного механизма, обеспечивающего строгое соблюдение законов, сурового наказания должностных лиц за их нарушения. И дело тут не только в ответственности министров, но в общем принципе содержания и обеспечения законности. Однако и с законодательными правами во втором Учреждении о Государственной Думе положение было не лучше, чем в сфере ответственности. Этот документ не создал механизма, обеспечивающего эффективный процесс законотворчества. Установленный механизм за десятилетие не был изменен, часто работал вхолостую, пробуксовывал, ломался, ремонтировался, что отражалось на конечной продукции. Изначально в проекте «конституции» были допущены погрешности, перекосы, одних деталей вообще не оказалось, другие были с брачком. Положение 20 февраля 1906 г. декларировало, что ни один проект закона не получает дальнейшего движения, не восходит через Госсовет к императору на утверждение, если он отвергнут Думой. Но сразу же встает вопрос, что понималось под законом авторами Манифеста от 20 февраля, и как это понимание могло отразиться на деятельности Думы. Это важно отметить, ибо в практике дооктябрьского периода имело место отождествление закона со всеми актами (указами, рескриптами и прочими волеизъявлениями) верховной власти.

Естественно, что юридически отождествлять «закон» с высочайше утвержденным постановлением (мнением) Госсовета невозможно. Специальная статья 53 Основных законов перечисляла те акты, которые приобретали силу закона по утверждении императором. «Законы издаются в виде уложений, уставов, учреждений, грамот, положений, наказов (инструкций), манифестов, мнений Государственного Совета, его докладов, удостоенных Высочайшего утверждения»⁷.

Новации второго Учреждения Госдумы как-то могли способствовать укреплению законности, прекращению практики размывания самого понятия «закон», его произвольного отождествления с административными распоряжениями, решениями исполнительных структур, принятых по управлению. Теперь все акты: и те, что проходили к престолу через Госсовет, и те, что шли к царю иными (часто «кривыми») путями, отныне, после Конституции 20 февраля, должны были проходить непременно через Думу и получать ее одобрение.

Таков, казалось, был смысл закона, но практика, в том числе и думская, весьма часто шла иными, «неправедными» путями. Таким образом, оставалось различать законы, утвержденные государем после одобрения их Думой и Советом, и акты, не прошедшие через Думу и Совет, хотя и утвержденные высочайшей властью.

Подзаконные акты (высочайше одобренные без «единения» с представительными органами) должны быть полностью согласными с подлинными законами, прошедшими через Думу и Совет. Но это теория, а практика показала иное. Размывание законов продолжалось и после Конституции 20 февраля. Размывание законов (этот термин восходит к трудам Н.М. Коркунова) связано с отсутствием действительной гарантии верховенства закона над подзаконными (незаконодательными) актами власти, даже верховной (монарх, президент).

Как показала российская практика, глава государства не всегда может быть действительным гарантом верховенства закона. И Государственная Дума не смогла стать надежным стражем и гарантом законности, ибо изначально была лишена возможности им стать. Отсутствие этих гарантий ставит всю первую «конституцию» в полную зависимость от воли верховной власти. В актах 20 февраля (в апреле того же года уже и подкрепленных новой редакцией Основных законов) не было гарантии непременного согласия власти и с законами (актами, утвержденными Думой). Не предусматривалось ни ответственности министров, ни думского, ни судебного контроля («надзора») над законностью актов верховной власти. Можно сказать, что конституционные принципы, начала были декларированы, но конституция осталась только на словах, и сохранение титула императора «самодержавный» соответствовало фактическому положению. Верховная власть сохраняла (и по закону) полную возможность нарушать даже и те принципы, которые ею же были провозглашены.

Участие Думы в законодательстве, законотворчестве начинается с обеспечения ее права на законодательную инициативу. Если «вето» Думы, ее право на отклонение закона – это предохранитель от законов неправедных, направленных не на всеобщее благо народное, а во вред оному, то право на законодательную инициативу создает возможность улучшать законы, совершенствовать законодательство во имя общего блага. Это уже не предохранительный, отрицающий, а созидательный, позитивный аспект законотворчества.

Учреждение Думы 6 августа предоставляло дело разработки законопроектов всецело в руки министров. Думе же была уготована участь бесправной говорильни о желательности или нежелательности правовых актов. Строго говоря, ей предоставляли право не законодательной инициативы, а лишь право возбуждения ходатайств по делам законодательным. Причем и эта желательность была весьма относительной, ибо первое Учреждение гласило, что министр дает делу ход, «если разделяет соображения Госдумы о желательности отмены или изменения закона» (ст. 56). Ну а если не разделяет?..

Представим ситуацию: в Думе солидарно сошлись тридцать депутатов, подготовили проект закона, уговорили большинство Думы их поддержать, вынесли решение, направили министру и резолюцию, одобряющую и сам проект закона, а министр эти «соображения о желательности» не принял, и вся работа ушла в архив⁸. Только в случае министерского одобрения «соображений о желательности» он, министр, давал «делу движение в законодательном порядке» (ст. 56), то есть вносил бы этот проект, из Думы полученный, на рассмотрение в ту же Думу (ст. 46). Не очень, конечно, эффективная процедура, но закон есть закон, солидарность министра с мнением большинства Думы (ее решением) открывала думской инициативе реальную возможность провести закон через министерство, Госсовет к верховной власти, за которой оставалось последнее слово. Вполне допустимая процедура, ведь законы, принятые полноправным парламентом, получают силу закона по утверждении главой государства.

Второе Учреждение Думы, как это ни парадоксально, урезало и уже данное право Думы на ее законодательную инициативу, сделало шаг назад. Этот юридический трюк заслуживает специального внимания. По второму Учреждению, даже одобренный министром проект закона не подлежит обсуждению, шлифовке, принятию и дальнейшему восхождению в верховной власти. От всей уже проделанной работы остается лишь «соображение о желательности», своего рода импульс, челобитная, ибо подготовка проекта закона с чистого листа возлагается на министра, одобрившего «желательность» соответствующего законодательного предположения Думы: «Соответствующий проект вырабатывается подлежащим министром» (ст. 57). Проект закона готовит министр, его аппарат, его эксперты, а Думе остается выразить затем согласие. Конечно, при подготовке министерского проекта референты министра могут использовать среди других материалов и думский проект, но могут и не посчитаться с депутатскими разработками. Вольному – воля, но депутатам воли в этом деле не предоставлено. В той же статье 57 второго Учреждения Думы говорится, что в случае отказа министра от думского законодательного предположения Дума получает право создавать комиссию и готовить свой проект закона. Вроде бы Думе открывают путь – пробуй, твори. Но только «вроде бы». Это мираж, а не живительный источник. Ведь министр, беря в свои руки подготовку закона, может придать своему проекту даже антидумскую направленность, или просто растянуть, отложить подготовку проекта до «греческих календ». А Дума и в этом случае лишена реальной возможности воздействовать на министра. Во всяком случае, Учреждение таких прав для Думы не предусматривало.

Резюмируя сопоставление двух Учреждений, можно сказать, что второе лишало Думу права на законодательную инициативу даже в тех весьма скромных размерах, кои нарезались Думе по первому Учреждению (Булыгинскому).

Видные юристы⁹ еще весной 1906 г. указывали, что, пока Дума не получит вполне реально поставленного права законодательной инициативы, реформ не будет. К сожалению, это опасение оправдалось.

Но и вышеперечисленные урезанные права Думы в области законодательства были еще более умалены полным изъятием из этой инициативы Основных законов, почин на изменение которых всецело был оставлен за монархом. Это было сделано в целях сохранения верховных прав державного вождя от покушений со стороны весьма ненадежных избранников от земли Русской. Творцы Конституции 20 февраля исходили из того, чтобы выработать механизм сочетания авторитарных и народопредставительных принципов, обеспечить историческую преемственность власти и, на этой основе традиционности, совершенствовать государственную систему. Но на практике такого сочетания не получилось. Политический компромисс между сторонниками и противниками конституционной монархии не состоялся.

Еще до созыва Думы 1906 г. политические враги монархии заявляли о недостаточности Конституции 20 февраля: «Недостатки этих законов столь несомненны, столь очевидны, что коренной пересмотр этих законов есть только вопрос времени»¹⁰. Так вещало прокадетское «Право». Приговор вынесли в 1906 г., исполнили через десятилетие. 10 лет в камере смертников – так можно назвать «самодержавие с Думой», думскую монархию. Погибли и жертвы, и безжалостные судьи – и Дума, и монархия.

Примечания

¹ Текст Манифеста 20 февраля «Учреждение Государственной Думы» приведен по Сборнику законоположений и постановлений, относящихся к деятельности Государственной Думы. СПб., 1910. С. 68–83.

² Право. 1906. № 8. 26 февраля. Редакционная статья шла за текстом Указа. С. 650–662.

³ Это мнение высказывалось В.М. Нечаевым в статье «Манифест 17 октября и форма правления» // Полярная звезда. 1906. № 4. С. 291; Право. 1906. № 7. 19 февраля. С. 574.

Высказывалось мнение, что самодержавие – это выражение суверенности, независимости верховной власти, гарантия целостности, единства всех частей державы Российской. Но «Право» не принимало такое определение «исторической» власти.

⁴ Право. 1906. № 7. 19 февраля. С. 573.

⁵ Там же. № 8. С. 659.

⁶ Там же. С. 666.

⁷ После Учреждений Госсовета в 1810 г. указы издавались с непременным императорским вступлением: «Вняв мнению Государственного Совета». Но в 1841 г. Николай I это вступление отменил, оно не вписывалось в его практику, и в последующих Учреждениях Госсовета оно уже не значилось.

⁸ Право. 1905. № 34. С. 2705.

⁹Лазаревский Н.И. Второе Учреждение Государственной Думы // Право. 1906. № 9. С. 770.

¹⁰ Там же. С. 70.

Перед открытием Думы

Россия вступила в новый год с надеждой на скорое обновление, уповая на то, что скорый созыв Государственной Думы положит конец Смуте, что народные избранники, собравшись в царских чертогах, выведут наконец Россию на светлый путь.

Эти надежды были омрачены трагическими событиями на Пресне. Рабочие дружины, требовавшие народовластия (в форме Учредительного собрания или Земского собора), были сметены орудийными залпами.

Кровавые события на Пресне обросли огромной литературой (хотя не все до конца выяснено и по сей день)¹.

Вооруженное восстание в Москве оказало роковое влияние и на ход революции, и на весь ход реформ. Его разгром не трудно было предвидеть: революционеры не обладали техническими ресурсами, которые дали бы им надежду на успех в борьбе против армии. После провала восстания правые силы в правительстве и при дворе усилились. Правительство осознало, что при необходимости в борьбе против революции допустимо использовать насилие. Влиянию общественного мнения также был нанесен серьезный ущерб, но главное заключалось в том, что обреченное на неудачу московское восстание ударило по самой системе народного представительства.

Чтобы окончательно обезопасить себя, правительство еще до созыва Думы предприняло меры финансового характера. Под покровительством правительства Франции были выпущены новые международные облигации. 3/16 апреля 1906 г. был размещен заем на громадную сумму свыше двух миллиардов франков. Так был завязан узел, предопределивший участие России в мировой войне (выплата долгов сжигала более трети годового бюджета). А в сфере внутренней политики французский заем дал правительству свободу в обращении с Думой.

Разгром Московского восстания, разумеется, отразился на судьбах демократического движения. Социал-демократы были вынуждены заново искать твердую почву под ногами. Наиболее видные лидеры перешли на полулегальное положение. Некоторые из них (включая Ленина) уехали в Финляндию, которая, хотя и входила в Российскую империю, имела особое устройство, и ее полиция не была зависима от Департамента полиции в Петербурге. Прекратился выход легальных демократических листков. Радикальная агитация проводилась впредь в нелегальных воззваниях, листовках и полулегальных брошюрах. Неудача восстания тяжело подействовала и на рабочих, доверившихся партии. Уцелевшие отряды боевиков превратились в анархистские группы, занимавшиеся грабежом.

По всей стране прокатилась волна так называемых «партизанских выступлений», политических убийств и «экспроприаций»: ограблений почтовых отделений и банков. В отношении к «терактам» общественное мнение раскололось. На собраниях кадеты аплодисментами встречали вести о гибели «прислужников царизма». И не случайно этот вопрос оказался вскоре в центре работы Государственной Думы.

Но первой проблемой, стоявшей перед всеми политическими силами страны к исходу 1906 г. и требовавшей решения и в теории, и на практике, оказались выборы в Государственную Думу. Как раз в разгар Московского восстания был опубликован указ от 11/24 декабря 1905 г., предписывающий Сенату изменение и расширение избирательного закона от 6/19 августа 1905 г. Теперь избирательный закон был дополнен. Круг избирателей существенно расширили. Избирательным правом могли пользоваться все жители городов, уплачивающие налог за жилище, а также все рабочие предприятий, где насчитывалось не менее пятидесяти рабочих. Рабочие мелких предприятий – «отходники», не потерявшие связи с деревней, сохраняли свои избирательные права как члены сельских обществ. Избирательное право стало практически общим, но для крестьян и рабочих оно реализовывалось не прямо, а через выборщиков.

В феврале установили дату созыва Государственной Думы – 27 апреля/10 мая 1906 г. 20 февраля (по старому стилю) были опубликованы положения об организации Государственной Думы. Несомненно, новые положения Учреждения Думы имели целью не дальнейшее развитие, а ограничение влияния Думы. Роль Государственной Думы признавалась вредной. Провал революции (свидетельством чему была неудача Московского восстания) позволил правительству ограничить права народных представителей еще до созыва Думы.

17 марта были опубликованы Временные правила, регламентирующие проведение собраний, деятельность обществ и союзов. Две группировки начали интенсивно готовиться к кампании – умеренные консерваторы, сформировавшие Союз 17 октября по юлианскому календарю, обычно их называли октябристами, и умеренные либералы, создавшие конституционно-демократическую партию (обычно их называли кадетами), и примыкающие к кадетам более мелкие: партию мирного обновления и партию демократических реформ. Скоро стало ясно, что ни крайне правые, ни крайние радикалы не примут какого-либо активного участия в выборах.

Правые из Союза русского народа и Русского собрания (аристократического) бойкотировали Думу, поскольку не признавали ограничения самодержавной власти. Радикалы также объявили Думе бойкот: с их точки зрения, уступка со стороны самодержавия была явно недостаточной. И эсеры, и социал-демократы одобряли такую позицию.

В.И. Ленин стал одним из наиболее энергичных сторонников полного бойкота. Он считал, что революционное движение даже после кровавой Пресни скорее находится на стадии подъема, нежели упадка. Ленин надеялся на новую вспышку восстания, которая в конечном счете сметет Думу и приведет к реализации программы большевиков. Через пятнадцать лет (в 1920 г.) Ленин сам признал, что тактика бойкота Первой Думы была ошибочной, хотя, добавлял он, это была «не такая уж большая ошибка». Эта ошибка, пожалуй, была менее фатальной, чем та, которая привела к Декабрьскому восстанию, – но то, что произошло в декабре, похоже, Ленин никогда не признавал за ошибку.

Тем не менее оплошность была допущена, и в результате правительство могло считать Думу неправоспособной. Дума, прежде выглядевшая завоеванием общего народного движения, включавшего и либералов, и радикалов, теперь теряла цену и для самих революционеров и была брошена ими на произвол судьбы. Правительство получило доказательство, что Дума уже до начала работы не имеет поддержки со стороны тех радикальных сил, которые, собственно, и заставили его пойти на созыв народных представителей. Это имело фатальные последствия.

Голосование по выборам в Думу еще не завершилось (хотя результаты его уже были очевидны), когда социал-демократы сумели наконец собраться в Стокгольме на свой «объединительный» IV съезд. Меньшевики имели преимущество с перевесом в голосах. В Центральный комитет было избрано 7 меньшевиков и 3 большевика. Решающий перевес эволюционистов после «кровавой Пресни» понятен.

Главным вопросом съезда стало отношение к Государственной Думе. Резолюция гласила, что необходимо «извлекать пользу из всех конфликтов, возникающих между правительством и Думой и внутри самой Думы, в интересах расширения и углубления революционного движения». Были сформулированы стоящие перед партией задачи:

1. Объяснять массам несостоятельность буржуазных партий средних классов, претендующих на выражение воли народа в Думе.

2. Подводить широкие массы пролетариата, крестьянства и простого населения городов к убеждению об абсолютной несостоятельности Думы как представительного института и необходимости собрать Конституционное собрание, представляющее весь народ, на основе всеобщего, равного, прямого и тайного избирательного права.

Установление подлинного народовластия возможно только после свержения царизма, разъясняли народу прокламации «Летучие листки» радикалов.

Главная политическая борьба на выборах развернулась между октябристами и кадетами, выборщики в большинстве случаев оказались кадетами. Из сельской местности было избрано много беспартийных крестьян, мало интересовавшихся политическими вопросами; их занимал только один предмет – земля. Крестьяне шли за теми, кто обещал им удовлетворение их нужд, защиту их интересов. Такой партией в крестьянском представлении являлись кадеты, сулившие передачу помещичьих земель.

Кадеты считали необходимым использовать в борьбе за власть революционный фактор для давления на правительство. Большевики заявляли в те дни, что народ сражается, а кадеты крадутся к власти. Столыпин эту истину выразил еще крепче, заявив Милюкову, лидеру партии: «Кадет под столом жмет ножку террористке». В своих легальных органах («Речь», «Право») кадеты, по существу, призывали к свержению правительства.

Перед созывом Государственной Думы (27 апреля 1906 г.) в стране сложилась ситуация еще более тревожная, чем в октябре истекшего года. Тогда было на новых основаниях, впервые в русской истории, создано объединенное правительство, назначен премьер как координатор деятельности всех министерств и ведомств. Ранее роль первого лица в правительстве играл министр внутренних дел (управляющий делами империи), но не официально, а по объему работы, по доверию императора. Теперь страна имела официального премьера. Таков был первый крупный шаг в реальном преобразовании высших структур власти. Весной надлежало сделать второй, еще более ответственный и крупный, а именно: историческая власть впервые в истории должна была встретиться лицом к лицу с органом народного представительства, созданного на выборных началах.

Оба этих высших органа власти – Совет министров во главе с премьером (за которым стоял царь) и Государственная Дума – формировались на совершенно разных принципах. А именно: за министрами стояла воля императора, за Думой стояла воля избирателей, их интересы и упования, надежды. Как сложатся в жизни, в ходе повседневной работы взаимоотношения этих двух во многом противостоящих друг другу органов? Их компетенции были искусственно разведены. Дума замышлялась как чисто законодательный орган, лишенный права формирования правительства и контроля за работой исполнительской власти.

Фактически Дума имела законосовещательное право, хотя именовалась законодательной, скажут, что Дума была соучастницей и важной частью всей законодательной работы, осуществляя последнюю в «единении» с монархом и Государственным Советом. Да, это было ее законное право. Но последнее слово в принятии законов оставалось за монархом. Его воля вводила думские предложения, проекты, в жизнь.

Механизма преодоления царского вето не было. И это, конечно, не было случайным. К этому следует добавить и особые, законом строго оговоренные, права министров в подготовке законопроектов. Все сказанное и в предшествующих главах описанное дает основание считать Государственную Думу образца 1906 г. законосовещательным органом. Фактически все ее права сводились к формуле: «Дума дает согласие…» Но царь этого согласия мог и не запрашивать. В этом тайный смысл «конституции императора».

Но даже это, жестко ограниченное, право могло стать действенным орудием контроля за властью, ибо включило в себя «согласие» с государственной росписью доходов и расходов. Дума могла контролировать государственный бюджет (точнее, 60 %, ибо были «забронированы статьи»; платы по иностранным займам, съедавшие и тогда более 30 % от всех поступлений в бюджет). Дума могла рублем контролировать работу государственного аппарата и особенно введение новых штатных единиц. Не только любой новый департамент не мог быть создан без согласия Думы, но и каждый новый урядник, земский исправник или личный телохранитель не мог быть назначен, ибо Дума могла не выделить средств на его содержание. По-видимому, подобное «согласие» является единственной преградой на пути беспредельных разбуханий штатов министров, департаментов, ведомств и силовых структур (бюджет полиции тоже тогда утверждался Думой).

А еще, согласно закону, депутаты имели право обращаться к министрам с запросами и вопросами.

Все перечисленное весной 1906 г. оставалось декларацией намерений. А как все это сложится в жизни? От состава Думы, Государственного Совета и Совета министров зависело весьма многое в реализации подобных законоустановлений. Перспективы определялись тем, как встретятся, как поведут по отношению друг к другу народные избранники, «объединенный» Совет министров и государь император. Но еще до этой исторической встречи с Думой страна получила новое правительство. Это было неожиданно для общества, но не для царя. Последний император нанес упреждающий удар, рассчитывая направить весь ход событий по собственному сценарию.

Открытие заседаний Государственной Думы было намечено волею императора на 27 апреля 1906 г., 23 апреля император подписал Основные законы². Это дата официального вступления их в жизнь, но публика, похоже, ознакомилась с документами только после публикации в прессе 27 апреля. Оппозиционная печать негодовала, что в последний день старая власть успела сделать последнюю ошибку, и заявляла, что открытие Думы станет концом правительства.

Николай II дал добро на издание последних конституционных актов во время аудиенции графа Сольского 21 апреля 1906 г. Председатель Совета и руководитель всей работы по пересмотру законов был принят одновременно с Горемыкиным, занимавшим в этом вопросе, как выше отмечалось, особую позицию. Одновременно был принят Д.Н. Шипов, которого царь считал главным выразителем оппозиции. В тот же вечер был принят Коковцов, а наутро генерал Д. Трепов. На этих встречах император мог еще раз выслушать все доводы из уст главных действующих лиц и принять окончательное решение.

Нельзя не отметить следующее обстоятельство. Еще 20 февраля в Манифесте императора был объявлен переход к новому конституционному строю, а именно, что царь осуществляет законодательную власть «в единении» с Государственным Советом и Государственной Думой.

Однако 20 февраля одновременно с Манифестом было опубликовано только Учреждение Госдумы. Публикация Учреждения Госсовета произошла только 24 апреля, после утверждения новой редакции Основных законов. Таким образом, согласование трех главных правовых актов заняло два месяца. И еще. Основные законы получили царское одобрение 12 апреля с завершением Особого совещания. За две недели до их появления в прессе произошли весьма важные события, которые и объясняют эти задержки, по сути царское двухмесячное промедление с выполнением обещаний.

Как указывалось выше, Витте на Совещании удалось добиться своего в решении важнейших вопросов. Премьер чувствовал себя триумфатором, решил немедленно развить успех и подал 14 апреля прошение об отставке, мотивируя это отсутствием единомыслия в кабинете. Витте был убежден, что царь не только не примет отставки, но и предоставит ему дополнительные полномочия, позволит обновить кабинет, убрать Дурново и других оппонентов. Но царь думал иначе. Уже 15 апреля царь записал в дневнике: «Принял отставку Витте». Что же случилось? Почему, казалось бы, полный триумф обернулся пирровой победой? Витте не учел, что царь не был доволен итогами Особого совещания, не посчитавшегося с главным в позиции царя. Николая II не удовлетворила и принятая его сановниками «советская» редакция царского титула. Его могло бы удовлетворить только подтверждение неограниченных прав самодержца, а именно этого не произошло.

Редакционная работа над Основными законами, порученная Сольскому (с участием министра юстиции Акимова и премьера Витте), заняла около десяти дней.

Эта декада насыщена важными событиями, оказавшими огромное воздействие на всю последующую работу Думы. Здесь мы наконец видим развязку, конец интриги (используем терминологию графа Витте), которая осложнила всю работу над проектами конституционных реформ.

Напомним, что Особое совещание одобрило Основные законы в редакции Витте, созданной им во время работы над документами (начало марта), а потом проведенной через Совет министров («советский» проект)³.

Однако опубликованный в печати текст Основных законов существенно отличается от графской «стряпни» (сохраним словечко премьера). В опубликованном акте есть декларация о правах человека (глава 8 – о правах российских подданных, глава 9 – о законах). Председатель Государственного Совета не только восстановил отброшенную Витте декларацию, но с помощью профессора Муромцева дал ей более четкие правовые формулы. Витте узнал о случившемся из текста опубликованных Основных законов (1906 г.). Спасая свой престиж, он свел все дело к интриге, проискам всесильного «полудиктатора» Д. Трепова. Происками последнего он объяснял и свою отставку. Влияние Трепова, конечно же, сказалось. Позиции Сольского и генерала в этом пункте совпали. Царь специально беседовал с Треповым после встречи с Сольским, решаясь на подписание Основных законов. Позиции этих двух государственных деятелей исходили из того определяющего фактора, что на выборах в Думу победила кадетская партия и, следовательно, ее позиция должна учитываться при доработке, шлифовке Основных законов, что Сольский и сделал. Позиция, занятая графом Сольским, была неизменной на всем протяжении реформ. Его роль в создании Конституции Николая II напоминает деятельность другого председателя Государственного Совета, а именно великого князя Константина Николаевича во время Великих реформ Александра II. Волею царя возглавив Особое совещание, при Государственном Совете учрежденное, он уже на первом его заседании положил перед собравшимися (16 министров во главе с премьером и 8 членов Госсовета во главе с председателем) заранее подготовленный им документ: схему основных положений конституционной реформы в качестве руководства, основы всей работы, которая и была одобрена без существенных поправок и получила название «Мемория Государственного Совета». Именно этот документ и был фундаментом всей последующей работы. В Мемории содержались такие положения, как исключительные права царя в пересмотре Основных законов. Там было и право императора прибегать к чрезвычайно-указному законодательству⁴.