Текст книги "Государственная Дума Российской империи 1906-1917 гг"

Рекомендации Мемории, составленные по согласованию с императором, имели, несомненно, рамочный характер. Ход реформы определялся не только растущим нажимом общественных оппозиционных сил, но преемственностью преобразований, осуществляемых верховной властью. Это переломное время в истории страны. Завершена наконец великая крестьянская реформа, пала круговая порука, прекращены выкупные платежи, введен подоходный налог вместо ненавистной подушной, крепостнической подати и т. д., крестьянин тем самым обретал общегражданские права – все это и явилось исходным пунктом реформ Николая II, выступившего в роли вольного-невольного продолжателя великих реформ деда.

В этом плане личность Сольского как генератора николаевских реформ глубоко символична. Перед нами выступает воспитанник Александровского (Пушкинского) лицея, начавший служебное поприще в годы Великих реформ. Он, подобно Семенову-Тян-Шанскому, Бунге, Муромцеву, живое олицетворение преемственности реформаторских начинаний.

Витте выдает себя с головой, признав, что Сольский внес в его «советский» проект царем принятые какие-то «незначительные» изменения⁵.

Выше отмечалось, что Сольский восстановил главу восьмую о правах человека, чему граф-премьер был решительным оппонентом. Эта глава и отнесена им к «несущественным» поправкам. Это не удивляет, ведь заявлял же Витте на Особом совещании, что права человека не имеют практического значения.

Витте в мемуарах необоснованно обвиняет Сольского в искажении (под влиянием императрицы и православных иерархов) статей о веротерпимости. Делам вероисповедальным посвящена седьмая глава, которая определяет первенствующее положение православной веры и царя, как верховного защитника, хранителя и блюстителя правоверия. В статье вместе с тем указывалось, что все народы, в России живущие и временно пребывающие, как то: христиане иностранных вероисповеданий, евреи, магометане и язычники, пользуются свободным отправлением своей веры и богослужения по обрядам оной. «Все народы, в России пребывающие, славят Бога Всемогущего разными языками по закону и вероисповеданию праотцев своих»⁶. Дело же, конечно, не в этих определениях, а в том, что Витте пытался подменить вопрос о правах человека, о политических свободах статьей о равноправии всех вероисповеданий.

Премьер-мемуарист проехал мимо главного, умолчал о том, что его «советский» проект вызвал в прессе бурю негодований. Все это свершилось за несколько дней до открытия Думы и поразительно сказалось на всей ее работе, по сути дела предопределив ее роспуск. Обратимся к «упрямым» фактам.

На публикацию Основных законов немедленно через три дня ответило «Право». Еженедельник прежде всего напомнил, что совсем недавно проект законов был «жестоко осмеян почти всей печатью», поставив в прямую связь с этим разносом падение кабинета Витте и задержку с опубликованием законов. Эти вынужденные меры властей, по мнению редакции еженедельника, внушали надежду, что правительство передает пересмотр Основных законов на рассмотрение Государственной Думы. Но надежды не оправдались. Более того, законы не только изданы, но в них заявлено властью, что Дума и Госсовет не могут их изменять, что совершенствование не только коренных законов, но и Положений (Учреждений) о Думе и Совете – как составных частей Основных законов – может происходить только по почину царя. Какое бы решение Дума в этом случае ни приняла, какие бы уточнения ни внесла, даже в собственные Учреждения, они будут утверждаться царем. Дума поставлена под полный контроль власти. Дума по закону бесправна.

Новую редакцию Основных законов «Право»⁷ определило как «превосходную коллекцию антиконституционных актов», которые противоречат самой идее участия народа в законодательной деятельности вместе с монархом. А далее шло ультимативное требование, открытый призыв к протесту. Если «народное представительство лишается законных прав и способов к осуществлению своих обязанностей перед страной, то остается путь революционный!». «Право» (И.В. Гессен, В.Д. Набоков, П.Н. Милюков и другие) определяет акт 23 апреля как государственный переворот. В некоторых газетах текст Основных законов был опубликован 27 апреля, когда Дума уже начала функционировать. А она ведь обладала правом вето. Выходит, ее уже на старте обошли.

Но был и более серьезный правовой аргумент для заявления о перевороте кроме путаницы в датировке⁸. Согласно Учреждению Государственной Думы 20 февраля оно не отнесено к числу законов основных. Таким образом, вводя его в число законов основных, правительство совершенно открыто нарушило те гарантии участия населения в законодательной деятельности, которые были предоставлены ему 20 февраля. И именно в этом обстоятельстве кроется главная причина того нервного негодования, которое нашло выражение в акте протеста на III съезде партии народной свободы. И именно к числу таких угроз относится протест и против акта 23 апреля как преграды для законодательной инициативы Думы. «Счастливая мысль издания Основных законов через два месяца после издания Учреждения о Думе, накануне ее созыва, принадлежит еще министерству Витте. Но тайна замысла была разоблачена, подвергнута жестокой критике, жертвой которой и пало это министерство. Правительство уступило перед напором общественного мнения и на время отказалось от новых Основных законов. Новое министерство (Горемыкина. – А. С.) вновь вернулось к этой мысли и на этот раз действительно втайне успело выработать и опубликовать Основные законы. Сравнение этого нового закона с его неудачным предшественником свидетельствует о том, в какой мере этот Основной закон является, несмотря на все свои недостатки, улучшенным изданием старого проекта». Сопоставляя первоначальный проект с окончательной редакцией, «Речь» в передовой статье указывает, что «не только во всех случаях, где имелось разногласие по поводу тех или других статей, закон воспринял редакцию, менее расходящуюся с требованиями конституционного строя, но заменены к лучшему такие положения, которые в падшем ныне кабинете (Витте. – А. С.) никаких сомнений не возбуждали. Так, например, сокращен объем издаваемых в порядке верховного управления указов и повелений, введено контрассигнирование этих указов».

Итак, еще до того, как Дума собралась, но, когда ее созыв был уже близок, одной газетной критики было достаточно для того, чтобы заставить правительство первоначально совсем отказаться, а потом, когда острота впечатления критики несколько сгладилась, значительно улучшить этот проект»⁹ (курсив мой. – А. С.).

Статья – редакционная, написанная видными правоведами-кадетами, но она особой последовательностью не отличается. В ней, с одной стороны, признается, что опубликованная 27 апреля редакция отличается в лучшую сторону от прежней (совминовской редакции), что она ближе к конституционному строю, а с другой – и новая редакция, в создании которой, как выше указывалось, активную роль сыграли С.А. Муромцев и другие кадеты-правоведы, включая самого И.В. Гессена, определена как «искусственное порождение старых канцелярий», лишенных права законодательствовать. Но ведь это явный перебор, он стоит в прямой связи с призывом к сопротивлению даже и в «революционных формах». Политические сиюминутные интересы «штурма власти» брали у кадетов явный перевес над трезвым юридическим анализом документов с позиций сравнительного правоведения. Таково отношение кадетов к соучастию в законодательстве.

В плане же психологии руководства кадетов, их тактики, в том числе и думской, чрезвычайно важно их убеждение в том, что «одной газетной критики» было достаточно, чтобы похоронить совминовский проект конституции, отправить в отставку и кабинет Витте и почти добиться передачи всего дела пересмотра Основных законов на рассмотрение Думы. Перья журналистов тут уже выдавались за Демиурга истории. Еще серия критических статей, еще одна прокадетская кампания – и Дума обретет права Учредительного собрания. Вот какие убеждения овладели умами идеологов, лидеров кадетской партии. Это был открытый призыв к «штурму власти». Еще одно усилие – и она падет!

Кадеты официально осудили Основные законы, и «советский» проект, ими опубликованный в печати, и официальный текст, при их соучастии созданный. Гессен свидетельствует: «Перед самым открытием Думы созван был в Петербурге третий съезд партии, ее блестящая победа к этому моменту уже вполне определилась, все избранные депутаты приглашены были к участию, и съезд получил праздничный торжественный характер, мы чувствовали себя триумфаторами, и можно сказать, что он был и центром внимания всего Петербурга, что к нему внимательно прислушивались со всех сторон. В общем съезд подтвердил все резолюции, которые были приняты на предыдущем <…> Как раз в последний день съезда опубликованы были Основные законы, и многие, как Милюков откровенно признался, готовы были считать уже похороненными резкой газетной критикой. Съезд принял это опубликование как вызов» (курсив мой. – А. С.).

Не комментируем. Факты раскрывают теснейшую связь с ходом политической борьбы всего процесса подготовки новой редакции Основных законов. Обнаружилась теснейшая обратная связь между законотворчеством и митинговыми страстями, сиюминутными расчетами и эмоциями кадетских правоведов (и они соучастники пересмотра законов). С одной стороны, шум митингов врывался в кабинет новоявленных Сперанских, а с другой – «разоблачения» Основных законов становятся удобным орудием митинговых страстей, «благодарной темой для ораторов» (признания И.В. Гессена). Эмоции били через край, заглушая голос разума, подавляя веления совести, сокрушая логику¹⁰.

Позиция кадетов была выражением мнений, господствующих в гражданском обществе («образованном меньшинстве»). Большинство видных деятелей науки и культуры были или в рядах, или среди их приверженцев («партии профессоров, партии научной мысли»). Лишь немногие сильные умные деятели не поддавались эйфории, отстаивали собственную обоснованную позицию (Д.И. Менделеев, С.Ф. Платонов, о чем говорилось выше). Весьма характерен в этом отношении С.Н. Булгаков, бывший «легальный марксист», перешедший на позиции христианского социализма. Он писал в те дни, что российская держава становится правовым государством, видя в этом реализацию идеалов святой Руси («в нее веруем, ее ищем»). И священные заветы родной истории, и уроки великой литературы, и церковь учат нас «народной свободе как всеобщему братотворению»¹¹. Но не эти призывы и оценки возобладали.

Отставка кабинета Витте (12 апреля) в общественном мнении явилась результатом резкой критики его действий в оппозиционной прессе. Премьер стал «жертвой» газетных разоблачений. В этом доля правды есть. Но были и другие факторы. Выше отмечалось, что Витте потерял поддержку и доверие Сольского и Трепова, а еще ранее Дурново – влиятельного министра внутренних дел. В обществе Совет министров даже называли «кабинет Витте – Дурново». Так это или нет и чьей жертвой стал премьер, но Витте весною потерял престиж и славу «творца» конституционного манифеста. Его били со всех сторон.

Критиковали экс-премьера часто и незаслуженно, оспаривая и его несомненные заслуги. Ведь в области финансов, экономики он был крупным специалистом. Извольский замечает, что «соотечественники графа Витте не отдавали должного его деятельности. Мне кажется, что министр, который имеет на своем счету успешное выполнение трех задач – монетной реформы (золотой курс рубля). Портсмутского договора и конституционной хартии 1905 г., – заслуживает быть поставленным в одном ряду с величайшими государственными деятелями не только России, но и всего мира.

Манифест 17 октября, несмотря на запоздание, в котором повинен император Николай II, несомненно, отсрочил гибель российской монархии на двенадцать лет, пока она снова не покинула пути, намеченного графом Витте, чем подписала себе смертный приговор». Видный дипломат верно отметил наличие пристрастных оценок в деятельности экс-премьера, хотя и сам не совсем от них свободен.

Не имеем возможности подробно описать всю интригующую историю падения первого «объединенного» Совета министров, высветим те сцены драмы, в которых ярче всего раскрываются тайны законотворчества. А именно как сказалась смена кабинета на подготовке документов для Думы.

Так же складывались отношения власти с кадетами, а что последние будут со дня на день хозяевами в Думе, никто весной не сомневался. Витте утверждал в своих мемуарах¹², что давно решил покинуть пост премьера (через три месяца после его занятия он в начале нового года обращался к царю с просьбой об отставке), но выше уже отмечалось, в его просьбе об отставке был тонкий расчет. Он и на сей раз надеялся одержать верх, не допускал мысли о своем увольнении. Падения кабинета не ожидали и другие министры, а общество, салоны и гостиные были во власти самых противоречивых сведений. Витте уже ненавидели, но с его влиянием считались. Царя ранее называли пленником премьера. Все должна была решить Дума.

* * *

Первые сведения о результатах выборов в Думу вызвали, по словам присутствовавшего в Совете министров Гурко, всеобщую радость министров. «Витте, несомненно, выразил общее мнение, – писал Гурко, – сказав: „Слава богу, Дума будет мужицкая“. Обер-прокурор Святейшего синода князь Оболенский к этому лишь прибавил: „Ну и поповская, тоже недурно“. Возражений ни с чьей стороны не последовало, и Совет министров в благодушном настроении перешел к рассмотрению текущих дел. При обмене мнений по этим делам члены Совета неоднократно говорили: „Ну, теперь будет легче, с Государственной Думой мы это проведем“. Вскоре, однако, за сведениями о сословной принадлежности избранных в члены Думы стали поступать сведения об их партийной принадлежности». Оказалось, что большинство их – кадеты, которые, по общему мнению, должны были пагубно влиять на крестьян. «Витте по мере выяснения истинного состава Государственной Думы становился чернее тучи, вновь выказывал признаки повышенной нервности и запальчиво объяснял результаты выборов деятельностью Дурново, приписывая их крутым мерам в смысле подавления революционного движения. Предположение это было неверное, ибо как могли действия Дурново, почти всецело сосредоточившиеся в городах, повлиять на настроение сельских масс, поставлявших подавляющее большинство выборщиков. Причина была, конечно, другая, а именно широко распространявшееся кадетами обещание дать крестьянам землю в любом размере, причем об условиях ее получения благоразумно умалчивалось. Однако Витте, по-видимому, искренне верил, что виноват Дурново. Полученные Витте приблизительно в это же время сведения о высылке в административном порядке до 45 тысяч человек укрепляли его в этом мнении».

«Оставаться пешкой в руках генерала Трепова и великого князя Николая Николаевича я не могу», – заявляет Витте. Конечно, фактор выборов, их исхода был в преддумский сезон решающим. Но он действовал опосредованно, преломляясь в сознании конкретных лиц, участников событий, смешиваясь с их собственными расчетами, в том числе и карьеристскими. Для «государственных столпов» важно прежде всего не допустить просчета, не пострадать лично, «не погубить себя». Предстоящая встреча с Думой, крестьянской по составу и кадетской по настроению, многих не могла не страшить. Эта перспектива внушала опасения премьеру. Ведь от былой осенней его популярности среди кадетов и следа не осталось к весенней распутице. У кадетов было основание считать, что именно они свалили премьера, что павший – «их жертва». Конечно, выясняя причины смены кабинета (смены правительственного курса?), надобно учитывать и раскладку сил в царском окружении. Камарилья придворная всегда чутко реагирует на изменение ситуации и ловко ловит ветер в свои паруса. Одним из главных инициаторов отставки Витте был генерал Д.Ф. Трепов. Его порученцы вели переговоры с Горемыкиным о том, чтобы предложить царю его кандидатуру на пост председателя Совета министров.

Витте же назвал своим преемником Дурново. По словам Гурко, он «решил действовать напролом» и в прошении об отставке заявил о несовпадении своих взглядов со взглядами Дурново в надежде, что выбор будет сделан в его пользу. Однако царь еще за две недели до этого сказал Гурко: «Главное, чтобы правительство было в верных руках. Вы понимаете, о ком я говорю». Как считал Гурко, отставки Витте добивались братья Треповы, А.В. Кривошеин, Горемыкин, а также действовавший через Д.Ф. Трепова Дурново. «Однако сам Дурново от этого ничего не выгадал», – замечал Гурко. Кружок, через который министр внутренних дел действовал против Витте, рекомендовал царю сменить и Дурново, чтобы «доказать таким образом общественности, что увольнение Витте вовсе не означает поворота политики в сторону реакции. Устранение от дел одним общим указом Витте и Дурново должно было, наоборот, как бы связать эти два лица воедино и таким образом окончательно развенчать Витте в глазах передовых элементов страны»¹³.

Итак, накануне открытия Думы власть Витте теряет. Император уволил его в отставку. Накануне царь вечером в 6 часов, а это час наиболее важных для Николая II встреч, «принял Дурново, а затем Горемыкина»; 15 апреля «принял отставку Витте», 17 апреля «принял Горемыкина и предложил ему составить новое министерство». Фактически это было правительство Горемыкина – Столыпина. И дело даже не в важности поста министра внутренних дел (управляющего делами империи), а в личности Столыпина. Новая звезда всходила над российскими просторами. В дневнике Николая за 25 апреля читаем: «Принял Горемыкина и Столыпина, нового министра внутренних дел». 28 апреля принял других министров: Стишинского – землеустройства и земледелия; Извольского – министра иностранных дел; Шванебаха – государственного контролера. Записи характерны, хотя и лаконичны. Через сдержанность царя проступает его особая заинтересованность в этих деятелях. Речь идет о ключевых позициях и раскладке сил в новом кабинете. Обращает внимание тот факт, что царь использовал при формировании кабинета не принцип единой команды (а это требовалось по закону), а «систему противовесов». Он образует две пары, а именно: Горемыкин – Столыпин и Стишинский – Гурко, так любимую автократами¹⁴.

По убеждению императора (тут его мнение совпадает с мнением высшего света, столичной аристократии, придворных кругов – вечного эха царского голоса), консерватор Горемыкин будет сдерживать левого октябриста Столыпина. В Министерстве земледелия, тогда имевшем особую значимость, сторонник общины Стишинский противостоит «хуторянину» Гурко. Но прав ли оказался Николай в качестве конструктора противовесов?

Позиция Горемыкина ясна, он не только был убежден, что Думу придется «взять в штыки», но действовал в этом направлении, как только стал премьером. Сразу же велел Крыжановскому подготовить новый избирательный закон, что вице-министр и сделал. Это был знаменитый «бесстыжий» закон, осуществленный через год, но заготовлен он был еще в мае 1906 г. по инициативе «Горемыки». Премьер велел все дело вести тайно от Столыпина, которому вначале не доверял. Крыжановский считает, что для этого были основания, что Столыпин «в начале министерской карьеры, в сущности, не имел государственных взглядов. Склонен был к так называемым передовым течениям, дружил с обер-прокурором Святейшего синода А.Д. Оболенским, который и вывел его в люди (через Витте?), он во многом снял пенки с трудов своих предшественников. Земельные преобразования он взял из рук Горемыкина и „Гурки“ (то есть Гурко – но ведь это антиподы. – А. С.). Отсюда, – замечает Крыжановский, – пестрота и бессвязность законодательного творчества того времени, когда рядом уживались прямо противоположные проекты и течения». В высшем свете шла молва: «Столыпин – и нашим и вашим, утром он – либерал, вечером – наоборот», – записала Богданович 29 апреля. Это подтверждают суждения Крыжановского. Можно ли считать такую личность «противовесом» премьеру? Все познается в сравнении. На входящего в реку текут новые воды, говорил когда-то Гераклит. А Столыпин шагнул в бурлящий поток, окунулся с головой.

Спрашивается, из кого же состояла эта «камарилья», назначенная, как мы говорили выше, в апреле 1906 г. В свете всего сказанного необходимо остановиться на характеристике лиц, выбранных государем на ключевые посты в новом правительстве апреля 1906 г.

Прежде всего, впервые на столичном горизонте появился, в качестве министра внутренних дел, Петр Аркадьевич Столыпин. Введенные в научный оборот, особенно в последнее время, исторические источники указывают на то, что Николай II увидел в саратовском губернаторе сторонника сотрудничества с Думой. Бесспорно, государь знал об обширных связях П.А. Столыпина в среде земских деятелей, с которыми он работал на всех этапах своей служебной деятельности. На государя произвел большое впечатление письменный доклад П.А. Столыпина о прекращении аграрных беспорядков в Саратовской губернии. Царь знал и ценил подходы его к аграрному вопросу.

Вместе со Столыпиным в состав правительства вошли такие открытые сторонники сотрудничества с Думой, как: министр иностранных дел А.П. Извольский, министр финансов В.Н. Коковцов и, в то время либерально настроенный, министр юстиции И.Г. Щегловитов. В общественном мнении это были либеральные сановники, и они заняли ключевые посты в новом кабинете.

Нельзя, конечно, забывать, что это первое правительство, призванное найти новые пути для управления государством в условиях конституционного по существу законодательства, возглавил типичный представитель старой петербургской бюрократии И.Л. Горемыкин. Таковым он слыл в общественном мнении. Таковым он и вошел в историческую литературу. Но это вовсе не означает, что он выглядел таковым в глазах императора.

Когда В.Н. Коковцов в переговорах с Николаем II о своем вхождении в состав правительства указал прямо, что он считал «Горемыкина мало подходящим для настоящей минуты…», и высказал опасение о нежелании Ивана Логгиновича «сблизиться с представителями новых элементов в нашей государственной жизни», царь ему ответил, что, зная преданность Горемыкина, он уверен: с этой стороны не может быть никаких «сюрпризов», и дал понять, что Горемыкин может быть в любой момент заменен, иначе говоря, он является главой переходного правительства.

Как показали дальнейшие переговоры, вопрос о замене Горемыкина действительно вставал, и не раз, кандидатами на его место были: председатель Думы кадет Муромцев, октябрист Шипов и Дурново, другие лица, и, что самое интересное, весьма разных убеждений.

На личности Горемыкина царь остановился не сразу. Ему указывали и на других. Николай в этих целях принял и беседовал с некоторыми видными деятелями, слывшими лидерами оппозиции; среди кандидатов в министры и даже премьеры имена видных деятелей, земцев, предпринимателей, ученых (Шипова, Гучкова, Таганцева, Трубецкого, Кони, Муромцева, на последнего обращал царское внимание граф Сольский).

Похоже, что император стремился вырваться из круга столичной бюрократии – этого традиционного поставщика как для придворной, так и чиновничьей службы, привлечь к власти представителей иных сфер, прежде всего поместного, провинциального дворянства, лучше «столичных шаркунов» знавших жизнь. Тем паче что в этой среде крупных земских оппозиционных деятелей было немало знатных аристократов, известных родов. Правда, теперь они были уже не в гвардии, не при дворе, а заседали в земских и городских управах, в вузах, служили музам (Трубецкие, Долгорукие, Шаховские, Оболенские, Шереметьевы и т. д.).

Представителем этого земско-поместного элемента и был в новом правительстве П.А. Столыпин. В этом плане представляется не случайной и кандидатура «Горемыки». Конечно же, не только его ультрамонархизм и безупречное исполнение этикета, оцененное императрицей, как полагали некоторые современники, были главной причиной его вторичного возвышения, хотя и воспитанность не следует сбрасывать со счета. Тогда ее ценили, замечали и отмечали. Воспитанность как выражение личной чести и благородства, но еще более – уважения этих качеств у других лиц. И все же главным было другое: император ценил в Горемыкине качества государственного деятеля, те подходы к решению важнейших проблем, которые отсутствовали у Витте. Николай II полагал, что Горемыкин найдет общий язык с новым земским элементом, уже завоевавшим господствующие позиции в Думе, которая грядет. Что характерно для Горемыкина: земство – да, а конституция – нет. Земство надо расширить, укрепить, сделать всероссийским и т. д. Это царь в старом слуге престола ценил. Неприятие западного парламентаризма их особенно сближало. Забегая несколько вперед, отметим, что царь не ошибся в преданности Горемыкина. Но похоже, за то десятилетие, что прошло со времен удаления его с поста министра внутренних дел (а это был ведущий пост, равный положению первого боярина), Горемыкин стал не только старше, но и упрямее. Слывши учтивым и внимательным при царском дворе, он совсем иным обернулся даже перед собственным кабинетом.

Его министр А.П. Извольский (либерал, франкофил) называл Николая II «центральной фигурой сопротивления, организованного в целях защиты монархического принципа от домогательств Думы».

Характерно, что новый министр иностранных дел считает отставку Витте ошибкой и дает следующую характеристику правительства Горемыкина:

«Странное сборище чиновников представлял из себя этот кабинет; они не были связаны ни общими интересами, ни общей программой, если исключить их антипатию к новому порядку вещей, особенно к принципу ответственного правительства.

Во главе кабинета стоял Горемыкин – старый бюрократ, который уже в этот период имел за собой пятьдесят лет государственной службы… Разительный контраст был между этим новым главой правительства и графом Витте, который только что вышел в отставку. Чем больше последний получал признания даже со стороны своих врагов его талантливости и энергии, несмотря на неудачи, которые он испытывал во время пребывания у власти, тем более фигура Горемыкина казалась незначительной. Что могло побудить императора выбрать его на столь ответственный пост? Горемыкин выказывал себя опытным придворным и афишировал свою приверженность старому придворному этикету, но что особенно нравилось царской семье в нем, так это упрямство, с которым он обнаруживал свои ультрамонархические чувства.

Наиболее достойным представителем в этом кабинете был, несомненно, министр финансов Коковцов. Он стал председателем Совета министров после убийства Столыпина. Одаренный исключительными способностями и всесторонне образованный, он прошел по всем ступеням чиновничьей иерархи и приобрел большой опыт не только в финансовых делах, но и в различных областях административной деятельности. Он принимал участие в парижских переговорах о заключении большого займа и вел это деликатное дело с полным успехом. В отличие от большинства своих коллег, он не питал враждебной предубежденности к Думе и показал себя склонным к искреннему сотрудничеству с этим учреждением, но его бюрократические навыки и отсутствие опыта в обращении с парламентскими учреждениями часто вызывали осложнения, которые могли бы быть легко избегнуты при несколько большей дипломатичности с его стороны».

Характеризуя других членов кабинета, Извольский пишет: «Портфель военного министра был у генерала Редигера, старого солдата, который сделал свою карьеру на административных должностях в армии и чье короткое пребывание в кабинете не оставило никакого следа. Во главе морского министерства стоял адмирал Бирилев, ограниченность которого не давала ему возможности выступать ни в Совете министров, ни в Думе. Другие посты не меньшей важности были заняты известными реакционерами, какими были Стишинский, министр земледелия, и Щегловитов, министр юстиции, который сделался позже лидером крайне правой в Государственном Совете. Пост обер-прокурора Святейшего синода был занят князем Ширинским-Шихматовым, очень ограниченным человеком и фанатичным сторонником самодержавного режима, который был убежден, что дарование конституции являлось святотатством.

Наконец, мы (члены кабинета) испытали унижение вследствие присутствия среди нас Шванебаха, государственного контролера, несносного болтуна, принадлежавшего к категории чиновников немецкого происхождения, зачастую очень трудолюбивых, но которые, поднявшись из очень низких кругов на высочайшие ступени российской иерархии, были склонны к интригантству и к низким поступкам. Шванебах избрал основным своим занятием ожесточенную критику, направленную против графа Витте, и использовал свои связи при дворе, надеясь таким путем обратить на себя внимание императора. Это установило за ним совершенно незаслуженно репутацию опытного финансиста и способствовало его назначению на пост, которого он был совершенно недостоин. Впоследствии он вошел в близкие отношения с австрийским послом бароном фон Эренталем, служил ему в качестве информатора относительно положения в России. Из дальнейшего будет видно, какое громадное влияние <…> и какой серьезный ущерб он причинил интересам России!»

Перейдя к характеристике наиболее замечательного члена кабинета – министра внутренних дел Столыпина, автор подчеркнул, что последний не случайно вскоре заместил Горемыкина на посту главы правительства.

Прислушаемся к голосу «бывшего друга», скорого премьера, на этапе вхождения его во власть: «Я… постараюсь правильно осветить эту замечательную личность, столь часто неправильно понимаемую при жизни и оклеветанную после смерти. Я спешу прибавить, что причины нашего расхождения носили исключительно политический характер и отнюдь не уменьшили чувства величайшего преклонения перед ним и моего личного дружеского расположения, которое я продолжал питать к нему до самой его смерти.

Петр Столыпин был дворянином по происхождению и принадлежал по рождению и положению к высшему обществу Петербурга. Его отец занимал видный пост при дворе, а мать была дочерью генерала князя Горчакова, главнокомандующего русской армией в Севастополе. С юности я был в дружеских отношениях с родными Столыпина и познакомился с ним, когда мы окончили наши занятия – он в университете, а я в императорском лицее. Мы были почти одного и того же возраста, и я помню его как красивого молодого человека, очень любезного и уважаемого товарищами, несколько замкнутого и застенчивого. Он женился, будучи очень молод, несколько романтичным способом на невесте своего старшего брата, погибшего на дуэли, который на своем смертном одре вложил руку своего брата в руку молодой девушки, которую он нежно любил.