Текст книги "Искусство вождения полка"

Глава четвертая. Полковая экономика

В комнате, отведенной для меня в полку, была сложена основательная кипа толстых книг. Древинг предложил мне ознакомиться по ним с хозяйством полка и принять денежный ящик. Имущества и денег в полку было на сотни тысяч, надо было подать рапорт о приеме полка и взять на себя ответственность за бесконечные колонки цифр.

Я был изрядный профан в бухгалтерии, но все же понимал, что поверхностное ознакомление с отчетностью никакой пользы принести не может. Ковыряться – так уже до самых корней, а на это нужны недели. Да и это едва ли могло принести пользу. Острие отчетности направлено против внешнего врага – контроля,[28]28
  Чем более тусклым является в нашем сознании представление о государственности, тем глубже проникает всю отчетность гражданская война за интересы полка против контроля. Победа над контролем – это типичная победа бессознательности.


[Закрыть] и самые основы ее более чем сомнительны. Через несколько дней должны были начаться решительные операции, я мог затратить свое время значительно производительнее, чем на просмотр бабушкиных сказок, содержавшихся в хозяйственной отчетности. Древинг был несомненно честнейший человек в мире. Я подписал свою фамилию там, где он мне сказал, что это нужно сделать, и в течение всех полутора лет командования так и не удосужился взглянуть на книги еще раз. Древинг мне все рассказал толком и очень быстро.

В полку деньги имеются, почти сто тысяч, и экономия нарастает с большой быстротой. Основным источником благополучия является несоответствие между наличным составом и числящимся по строевой отчетности. В полку около 800 мертвых душ; стоимость всего их продовольствия ежедневно наращивает полковые суммы. Злого умысла тут нет; просто полковая канцелярия не справляется в течение крупных боев с исключением из наличности полка каждого убитого, раненого или пропавшего без вести. Эта задача очень трудна, в особенности когда потери получают массовый характер и кадры роты исчезают почти полностью.

Полковую канцелярию соединяет с ротами очень тонкая, рвущаяся нить – ротные писаря. Иногда острая, быстро меняющаяся обстановка в течение целой недели препятствует канцелярии разложиться и заняться своим хлопотливым делом. Ротный писарь хлопочет о соответствии действительности со списками, которые ведутся в полку, ежедневно циркулирует между штабом полка и ротой, представляет данные об убыли; но весь этот механизм функционирует до того момента, когда потери начинают принимать катастрофические размеры, роты исчезают целиком со своими командирами, фельдфебелями и писарями, в них спешно вливаются новые пополнения, и состав роты неожиданно оказывается почти полностью неизвестным полковой канцелярии. И в эти моменты полк марширует чуть ли не по 20 час. в сутки, новый ротный писарь старается разобраться в составе роты, люди которой плохо знают друг друга, собирает слухи, куда делся тот или иной стрелок, числящийся в ротном списке, а этот список длинный и заключает в себе порой до 800 безвестных фамилий, часто повторяющихся. Заприходываются прибывающие в полк солдаты канцелярией очень аккуратно, а выводятся в расход естественно с большим опозданием. Был солдат и нет его. Какова его судьба? Убит ли, попал ли в денщики, устроился при обозе, послан в командировку или эвакуирован – может быть через перевязочный пункт соседнего полка или попал в плен. Пачкать строевую отчетность беспрерывной ссылкой на без вести пропавших не хочется. А пока разберутся, получается естественный приток мертвых душ, которые для полка, впрочем, представляют только доходную статью.

Конечно было бы невыгодно, если бы полк, показывающий в своих списках, идущих в интендантство, 3000 человек и имеющий только 800 бойцов, получал бы от начальства тактическую нагрузку, вдвое или втрое превышающую его наличный состав; но об этом заботиться не приходится. Одни списки идут в интендантство – их выгодно преувеличивать, другие списки – о числе штыков – идут по штабной линии, и их выгодно преуменьшать. Параграф устава, возлагавший на всех начальников обязанность – выводить в бой возможно большее количество людей, остался во время войны мертвой буквой. Полки, вступая в бой, весьма часто оставляли умышленно в тылу массу людей – не только на весьма широко толкуемые хозяйственные надобности, но и просто на племя – учебные команды, особенно ценных фельдфебелей и специалистов. Таким путем в течение всей войны шло быстрое нарастание числа нестроевых по отношению к строевым, и процесс этот совершенно не регламентировался сверху. А что касается мертвых душ, то известна разница в 3 млн человек по исчислению действующих армий Ставкой и интендантством в 1917 г. Интендантство кормило и расплачивалось за в полтора раза большую армию, чем та, которая существовала в действительности по данным штабов.

6-й Финляндский полк во всяком случае своей лепты в это заблуждение не внес. Я дал полковому адъютанту срок в две недели, в течение которого обязал его привести полковые списки в согласование с действительностью. Помимо писарей я вовлек в эту работу ротных командиров, которые должны были поставить учет своих людей на реальную почву. Однако, несмотря на весь нажим с моей стороны и трудолюбие полкового адъютанта, учет людей полка был закончен не раньше, чем через семь недель, вследствие разыгравшихся оживленных операций. В свободный от боев и маршей трудовой канцелярский день удавалось сбросить со счетов от полусотни до сотни мертвых душ. Вероятно, если судить по сокращению состоящих на довольствии людей, первые бои 6-го Финляндского полка отличались особой кровопролитностью, так как мертвые души юридически заканчивали свой век в ближайшем к их установлению бою, задним числом, дабы не слишком обижать полковую экономию.

Как верить после того официальной отчетности? Если в количестве наличных людей не было твердой уверенности, то еще большая неясность заключалась в определении количества лошадей в полку. Оказывается, их можно было считать различным образом. С интендантства фураж или фуражные деньги требовались на полный штат полка; кроме казенных лошадей, полк имел около сотни своих полковых лошадей, представлявших его частную собственность; но в казенных лошадях полк показывал большой некомплект, требуя от государства его пополнения; государство на лошадей было несравненно экономнее, чем на людей; пополнения лошадей поступали очень скудно, и некомплект все рос. Убыль казенных лошадей была тем значительнее, что каждая павшая полковая лошадь в момент составления акта о ее падеже становилась немедленно казенной; в обозе руководствовались убеждением, что человеческая мудрость начинается с установлением различия между казенным и полковым имуществом, и что полковая лошадь должна быть на войне бессмертной, так как если она сдохнет, то как доказать, что сдохла не казенная лошадь? Я незнаком с нашими ветеринарными отчетами на войне, но убежден, что в основе их лежат совершенно ложные данные.

После Луцкого прорыва, осенью 1916 г., положение было таково: полки имели от 75 до 100 % сверхкомплекта лошадей, а показывали некомплект около 50 %, чем ставили высшие штабы и Брусилова перед тяжелой проблемой – способны ли мы еще вести подвижную войну, при таком катастрофическом положении с лошадьми. Я также не смог стать в этом вопросе на государственную точку зрения, так как тайный сверхкомплект лошадей был нужен мне для многих целей – в том числе для запряжки 8 нештатных австрийских пулеметов, чтобы довести количество пулеметов в полку до жизненно необходимого максимума – 32.

Но зато в другом вопросе я оказался на высоте положения. Древинг мне заявил, что он затрудняется указать мне и точное количество полковых лошадей, так как нелегко установить, какая лошадь полковая, а какая – собственная офицерская. Несколько лошадей в полку осталось после офицеров, зарытых в сырую землю; несколько лошадей были взяты полком, когда в Восточной Пруссии сквозь его охранение прорвался немецкий разъезд; окруженные нами, всадники были перестреляны; лошади также были поранены, но потом частью выздоровели; участвовавшие в этом эпизоде ездят теперь на них и считают этих лошадей, по-видимому, своей собственностью, ибо еще Спиноза[29]29
  Baruch Spinoza, Tractatus politicus (opera postum, 1677, гл.6, § 31). Ссылка специально для педантов.


[Закрыть] сказал, что военному не следует рассчитывать на другое вознаграждение, кроме добычи. А что может быть более законной добычей, чем отбитая из-под неприятельского всадника лошадь. Некоторые лошади, явно Тракененского завода – почти жеребята, приобрели себе в полку хозяев, по-видимому, менее воинственным путем. Вопросы темные и сложные. Я разрешил их так: довольствие лошади на войне обходится около 30 рублей в месяц, 360 рублей в год. Каждый офицер, представивший мне ясные доказательства, что он заплатил полку в течение 10 месяцев 300 руб. за фуражное довольствие лошади и собирается в будущем платить по 30 рублей в месяц, признается мной собственником одной лошади; все же прочие лошади, кормившиеся на полковой счет, являются собственностью полка и продолжают оставаться во временном личном пользовании их владельцев. После такого разъяснения неполковыми лошадьми оказались только мой верховой конь, да еще один Тракененский жеребенок, к которому хозяин сильно привязался.

Одной из существенных причин, вызывавших увеличение неофициального полкового обоза, являлась полная беззаботность высших штабов относительно позиционного имущества. Занимая участок укрепленной позиции, полк нуждался в перископах, пистолетах для стрельбы светящимися пулями, стальных щитах, больших лопатах и кирках, продольных пилах для пилки досок под нары и для бойниц, железных скобах для скрепления бревен в перекрытии блиндажей, дверях и небольших застекленных рамах для окошечек землянок; если дело происходило зимой – в чугунных плитах для устройства маленьких очагов для разогревания кипятка, в керосиновых лампочках и пр. и пр. А высшее начальство отпускало только проволоку; остальное имелось, поскольку об этом заботился сам полк. В августе 1915 г. полковой обоз был еще очень скромным; в полку имелось свыше трех десятков стальных щитов, весом каждый около 30 кг. Для перевозки щитов средств не было. От Вилькомира и до Крево каждая рота несла свои 3–4 щита на руках. Переходы правда были не слишком велики, но зато сплошь ночные; тяжело было смотреть, как два стрелка, помимо своего нормального снаряжения, шествовали, взвалив на свои плечи концы палки, к середине которой подвязывался щит. Хорошим показателем стремления стрелков сражаться было то, что роты ценили эти щит; серьезная дисциплина полка объясняет то, что большая часть этих щитов уцелела, несмотря на длинный путь. Впоследствии я мог выделять повозки для перевозки добавочного позиционного груза. Последний со временем так разросся, что в момент Луцкого прорыва обоз II разряда полка шел перекатами; не имея возможности поднять все имущество полка сразу, он возвращался назад за оставленными вещами, и каждый переход совершал в два приема.

Если бы русские войска не были вынуждены ездить в Тулу со своим самоваром, если бы штабы корпусов представляли не сборище бюрократов, а действительно вели позиционное хозяйство, количество полкового обоза можно было бы сократить на 40 %.

Неуклюжесть полка, не имеющего никакой оседлости и таскающего за собой огромное имущество, иногда ненужное ему в данный момент операций, невольно наводило на мысль о том, чтобы нанять в дальнем тылу, в 200–300 км от фронта, хороший домик или амбар и складывать там до поры до времени лишние тяжести. Это делалось некоторыми полками, но не разрешалось. 6-й Финляндский полк такого склада не имел. Все полковое имущество, оставленное им в Фридрихсгаме, до винного склада офицерского собрания включительно, к великому содроганию кадровых офицеров, было реквизировано с составлением соответствующих описей сформированным там запасным батальоном.

Если бы полкам было разрешено устройство складов, то нет сомнения, что полковые патриоты исподволь начали бы обращать излишки денежной экономии полка в вещевые запасы, ценные для того периода, который должен следовать за демобилизацией. Громадные экономические суммы, выброшенные на рынок, совершенно дезорганизовали бы его и отвлекли бы работу промышленности от удовлетворения нужд, вызванных войной. Итак многие полки завели например по третьему комплекту инструментов для духового оркестра. Никогда производство музыкальных инструментов в России не работало так напряженно и не поглощало столько меди, как во время войны. Алексеев только осенью 1916 г. раскачался скостить со счетов всех полков по сотне тысяч рублей – мероприятие необходимое, но запоздалое; все полки ожидали его гораздо раньше и заблаговременно занимали оборонительное положение, переводя экономические суммы в имущество, хотя бы и ненужное на время войны.[30]30
  В феврале 1917 г., когда я организовывал 2-ю Черноморскую дивизию в Севастополе, я получил вместо многих предметов снабжения большие суммы на формирование дивизии. Сразу их истратить по назначению не представлялось возможным, а покупательная сила рубля с каждым днем падала. Мой дивизионный интендант предложил мне обратить деньги дивизии в предметы более или менее широкого потребления, чтобы затем, по мере нужды в деньгах, продавать их и, таким образом избежать потери на обесценении рубля. Я разумеется отказал, но такие мероприятия, вносящие полную дезорганизацию в рынок, быстро распространялись в конце мировой войны и в годы военного коммунизма.


[Закрыть]

Полки деморализовывались в экономическом отношении и той легкостью, с которой удовлетворялись все их претензии на утраченное снаряжение и одежду. Начальники дивизий подписывали, зажмуря глаза, свидетельства на утрату любого количества предметов снаряжения, заявленных полками, а интендантство должно было немедленно отпускать по этим свидетельствам шинели, пояса, патронташи, палатки и пр. Этим путем все крестьянские женщины сшили себе юбки из палаток. Полк мог доносить после каждого сражения, что он раздет до нитки, и это не накладывало никакой ответственности ни на командира полка, ни на офицеров, и ни в малейшей степени не отражалось на количестве распределяемых между полками наград.

Руководимый исключительно полковым патриотизмом, Борисенко предлагал мне подписывать рапорты начальнику дивизии на заведомо большее число утерянных полком вещей. Заботясь о добром имени полка, а не о накоплении запасов впрок, я безжалостно уменьшал цифры. Поле сражения осталось за нами; почему же показывать количество пропавших шинелей в полтора раза больше количества убитых и раненых? Но когда я попробовал уменьшить количество пропавших вещей ниже количества выбывших солдат, мой заведующий хозяйством становился совершенно непреклонным и доказывал, что если уже убыл человек, то не может быть никакого сомнения, что мы должны через начальника дивизии выводить в тираж погашения все его вещи; другие полки на одного убитого теряют десяток шинелей и вещевых мешков, а мы… – да неужели нам ходить хуже одетыми, за то, что мы деремся лучше всех? На том я и согласился. 6-й полк выводил снаряжение в тираж погашения в строгом соответствии с убылью людей. Но другие части, в особенности слабые, разболтанные, разложенные, продававшие свое снаряжение в тылу за деньги, бросавшие его просто в грязь на походе, обменивавшие его на фронте австрийцам на ром – сколько они стоили бедной, ободранной, крестьянской России? Мы позволяли себе роскошь не по карману – держать дырявые, как решето, части, сквозь которые просеивались бесконечные материальные средства.

Старая русская армия не имела представления о том, что представляет собой экономическая дисциплина.

Часть вторая. Потухшие вулканы[31]31
  При разработке 2-й части нашего труда мы использовали несколько сот дел и полевых книжек Военно-исторического архива за август и сентябрь 1915 г. штаба 10-й армии, V Кавказского, V армейского, III Сиб., гв. корпусов, 2-й и 4-й Финляндской, Сводной пограничной, 124-й, 2-й гв., 7-й и 8-й Сиб. дивизий, 5-го, 6-го, 7-го, 8-го Финляндск., 4-го пограничного, 494-го, 27-го и 28-го Сиб. полков, 2-го Финл. арт. дивизиона, 65-й арт. бригады. Из напечатанного материала мы пользовались только дневником Штукатурова, и так как архив Ставки мы не изучали, то и частью IV стратегического очерка войны 1914–1918 гг., составленной А. Незнамовым (Москва, 1922 г.). При изучении действий немцев мы использовали труд Большого генерального штаба «Die Schlachten und Gefechte des Grossen Krieges 1914–1918» (Берлин 1919), представляющий не полный перечень частей, участвовавших в различных боях, и часть 2-ю II тома труда M. Schwarte, Der grosse Krieg 1914–1918; к сожалению этот труд включает много неточных дат, неверных номеров дивизий и внутренних противоречий. Некоторые поправки нами взяты из труда M.von Poseck, Die Deutsche Kavallerie in Litauen und Kurland 1915 (Берлин 1924), и von Borries, Heereskavallerie im Bewegungskriege (Берлин 1928).
  В моем распоряжении, к моменту корректуры, оказалось несколько копий ценных германских документов, хранящихся в рейхсархиве.


[Закрыть]

Глава пятая. Бразды правления

Северная оконечность русского фронта не пользовалась большим вниманием нашего стратегического руководства. После двух катастрофических отступлений из Восточной Пруссии – осеннего Ренненкампфа и зимнего 10-й армии, этому участку фронта придавалось исключительно пассивное значение. Он был перегружен второочередными дивизиями и новыми формированиями. Хороших войск здесь было очень мало. Ни начальники, ни войска здесь не знали удач и, несмотря на спокойные периоды, находились в худшем моральном состоянии, чем армии, действовавшие против австрийцев, и даже армии, боровшиеся с германцами на центральном направлении. Когда нажим немцев в Курляндии, к началу июня 1915 г., обозначился совершенно определенно, севернее 10-й русской армии была образована слабая 5-я армия.

Положение северного участка русского фронта стало особенно угрожающим с того момента, когда борьба на Висле закончилась не в нашу пользу, русские армии начали выползать из «Передового театра», и у немцев освободились значительные силы. В конце июля 5-я армия покатилась назад и с середины августа продолжала настойчиво уходить к Двине, задерживаясь на ее левом берегу только впереди Риги и Двинска. Германская «Неманская» армия, располагавшая сильной кавалерией, наступая вдоль железной дороги Поневеж – Двинск, уже 2 августа миновала меридиан Вилькомира. Части русской 5-й армии, действовавшие на Двинском направлении, в течение 8 дней вели бой на меридиане Вильно (так называемое сражение Понедели – Шиманцы), но к началу немецкой операции, последовавшей за падением Ковно, находились уже восточнее меридиана Вильно. В расположении и немецкого и русского фронтов уже в середине августа образовался разрыв протяжением в 125 км (Вишинты – Ковно). Этот прорыв наблюдался отдельными кавалерийскими и небольшими пехотными частями.

Еще при мне, 20 июля, в Ставке возникла мысль о необходимости существенного усиления северного района путем образования здесь самостоятельного Северного фронта. Но это мероприятие уменьшало бы в значительной степени компетенцию главнокомандующего Северо-западным фронтом ген. Алексеева, и встретило с его стороны энергичное противодействие. Так как северный участок очевидно должен был рано или поздно от него оторваться, то Алексеев не слишком принимал к сердцу его интересы и задерживал переброску на него подкреплений с других участков своего фронта. Только падение Ковно 17 августа заставило ген. Алексеева отказаться от очень характерного для него оперативного эгоизма и начать перегруппировку войск на север. 27 августа в районе Риги была образована новая 12-я армия; железные дороги полным ходом выбрасывали подкрепления в район Вильно, Двинска, Риги. Но было уже поздно. 5 сентября ген. Алексеев сам был призван на пост начальника штаба верховного главнокомандующего и должен был на первых же шагах своего руководства пожать плоды своей первоначальной колокольной точки зрения.

Схема 1. Район Виленской операции.

Мне пришлось принимать полк, когда над северным крылом русских армий разразилась гроза. 17 августа я вышел из поезда, привезшего меня из Ставки в Вильну, и был поражен картиной вокзала: он был усеян беглецами из Ковно – крепостными артиллеристами и пехотинцами, унесшимися из атакованной крепости на железнодорожных поездах. А в это время восточная часть крепости еще держалась. Никаких мер борьбы с массовым дезертирством принято не было.

Город Вильно еще не приспособился к требованиям фронтовой жизни. В Вильно располагалось управление Двинским военным округом – глубоко тыловое учреждение; противник же находился только в 3 небольших переходах к северу. В ближайшее время управление военным округом переместилось в Витебск, а в Вильну из Гродны переехал штаб 10-й армии.

О степени разложения войск на севере русского фронта могут свидетельствовать следующие документы, которыми начинается дело по разведке (№ 366–014, Военно-исторический архив) 2-й Финляндской дивизии за август 1915 г. Письмо офицера прусской кавалерии гласит о том, что слабые разъезды берут в плен целые русские батальоны, а теперь 6 русских полков прислали к ним в дивизию делегацию с просьбой взять их скорее в плен, и что сейчас эти полки окружены у Бейсаголы (ж.-д. станция, 90 км севернее Ковно, недалеко от реки Дубиссы) и хотят сдаваться. Письмо немецкий офицер не успел дописать и был по-видимому убит. Мне казалось сначала, что здесь дело заключается в обычном хвастовстве немецкого офицера, в стремлении бодрыми письмами с фронта поддержать настроение внутри Германии. Но если здесь было допущено преувеличение, то не слишком большое: рядом с этим письмом было подшито показание русского солдата, бежавшего из плена: он находился у Бейсаголы в составе 315-го полка; в начале августа весь полк с командиром во главе сдался в плен; предлог – патроны были расстреляны.

Непрерывный фронт 10-й армии протягивался в первой половине августа западнее Немана и оканчивался в Ковно. Гарнизон Ковно образовывали слабая 104-я дивизия, сильно разложившаяся 124-я дивизия (только что сформированная из ополченских дружин) и сводная пограничная дивизия. Ввиду обозначившегося наступления на Ковно, Ставка имела в виду усилить гарнизон численно слабой, но морально сохранившейся 2-й Финляндской стрелковой дивизией. Но комендант крепости, кретин Григорьев,[32]32
  Ген. Григорьев иногда выступал в печати со статьями совершенно скандальной глупости, недостатки его мышления были общеизвестны. Но почему-то, очевидно среди принципиальных противников диалектики, создалось убеждение, что человек определенно глупый должен быть упорным; поэтому его держали комендантом важной крепости, с массой технических средств. Инженерам, перестраивавшим при нем крепость и израсходовавшим полусотню миллионов, жилось при нем привольно, и они его похваливали. За месяц до атаки крепости строевые начальники обратили внимание на отсутствие работы по организации обороны Ковно и на нелепый и не отвечающий опыту войны характер возведенных между фортами укреплений и окопов. Один энергичный генерал подал об этом главнокомандующему Северо-западным фронтом рапорт. Этот «донос» был встречен Алексеевым неприязненно. Чтобы бюрократически ликвидировать его, Алексеев назначил комиссию в составе одного слишком опытного в крепостном строительстве военного инженера Колоссовского, строителя Гродны, и одного совершенно неопытного и легкомысленного офицера ген. штаба, П. Совершив приятную поездку в Ковно, они доложили, к удовольствию Алексеева, что все обстоит нормально. Гродна конечно не желала обличать Ковно, так как могла получить ответ – а у вас разве лучше.


[Закрыть] воспользовавшись тем, что передовые части немцев, установив контакт с крепостной позицией, остановились для прикрытия развертывания тяжелой артиллерии, и что эта перестрелка происходила в день какого-то семейного праздника Николая Николаевича, – донес, что в этот столь торжественный день гарнизон крепости блестяще отбил первый приступ, стремясь тем самым подчеркнуть свой героизм и боеспособность своего гарнизона. В Ставке Григорьев единогласно лишний раз был назван болваном, но все же 2-ю Финляндскую дивизию свернули на Вилькомир для борьбы с попыткой дальнего обхода Ковно. В приличных дивизиях всегда имеется острая надобность и в поле для маневренной борьбы.

Различные дивизии, собиравшиеся для борьбы с обходом Ковно и прикрытия фланга 10-й армии, обнажившегося с отходом несколько разложенной 5-й армии, составили XXXIV корпус ген. Вебеля. Помимо дюжины казачьих полков, в него входили 2-я и 4-я.

Финляндские дивизии, 56-я и 65-я пехотные (хорошие) второочередные дивизии, а с падением Ковно и ее бежавший гарнизон – 104-я, 124-я и сводная пограничная дивизия. На линию рек Вилии и Свенты XXXIV корпус выдвинул сильный Вилькомирский отряд ген. Тюлина – 7 казачьих полков и 12 батальонов 2-й Финляндской дивизии и вдвое слабейший Яновский отряд. В двух переходах к северо-востоку от Вилькомира находились части конницы ген. Казнакова – крайний левый уступ 5-й армии.[33]33
  Эта завеса, в частности Кубанская казачья дивизия Тюлина, несла добросовестно тяжелую сторожевую службу. Единственный немецкий разъезд, направленный для взрыва железной дороги Ковна – Вильна и прорвавшийся в тыл, был уничтожен до последнего человека, прежде чем успел что-либо сделать. Однако один слух о появлении немецких разъездов в тылу открыл уже путь к выявлению нездоровых явлений. Развращенный драгун из эскадрона Ставки, который должен был отвести мне походным порядком мою лошадь из Вильны в Вилькомир, счел возможным продать свою лошадь и седло, поставил мою лошадь на кормление к крестьянину, уехал на вырученные деньги на 2 недели в самовольный отпуск к себе в деревню, потом доставил мою лошадь в 6-й полк на Мейшагольскую позицию, и поспешно скрылся в Ставку, сообщив, что немецкий разъезд отбил его лошадь. Я писал об этом коменданту Ставки ген. Сахновскому и требовал предания суду драгуна, продавшего лошадь и спекулировавшего на слухах о немецком разъезде. Ставка меня дважды просила смягчить мои письменные показания; получив мой отказ, комендант Ставки вынужден был передать дело суду; по нашему мягкосердечию драгун отделался назначением в действующий кавалерийский полк. Наличие в тылу разложившихся элементов в сильнейшей степени усиливает значение прорыва даже малых кавалерийских частей – они позволяют многое вывести в расход.


[Закрыть]

Когда 17 августа пришло совершенно умопомрачительное известие о бегстве из крепости коменданта Григорьева (оказалось, вопреки предрассудку аттестационного совещания, что и совершенно глупые люди могут быть перворазрядными трусами) и большей части гарнизона Ковно в район Вильно спешно были направлены V армейский, II Кавказский и гвардейский корпуса. Высшее командование распорядилось, чтобы XXXIV армейский и III Сибирский корпуса, действуя по обоим берегам Немана, отобрали бы Ковно, этот устой нашего северного крыла, с ее стомиллионными техническими средствами и колоссальными запасами у не успевших еще устроиться немцев. Но командир III Сибирского корпуса, мало энергичный ген. Трофимов, достаточно осведомленный о плоховатом моральном состоянии своих войск, предпринял только робкие попытки. А XXXIV корпус развернул свои главные силы – 56-ю и 4-ю Финляндскую дивизию, а также 3 дивизии беглого ковенского гарнизона – на удалении пушечного выстрела к востоку от фортов крепости.

Уже 18 августа обнаружился серьезный натиск немцев как из самой Ковно, так и севернее ее, на Янов. XL германский резервный корпус ген. Литцмана, только что взявший Ковно, продолжал наступать. Его атакой начиналась операция 10-й германской армии против 10-й русской армии – операция, названная впоследствии немцами Неманским сражением и растянувшаяся на период с 19 августа по 8 сентября. XXXIV корпус вступил в напряженный бой; части ковенского гарнизона, развернутые на его левом фланге, совершенно разбрелись. 22 августа в 9 ч. 45 м. утра командир XXXIV корпуса докладывал по телеграфу, что 124-я и 104-я пехотные дивизии – только по названию: по численности они представляют полки, и никакого сопротивления оказывать не могут. С. Румшишки отдано без боя; как только и на новом фронте обнаружится наступление немцев – уйдут без боя.

«На помощь этим дивизиям направлены 2 роты 4-й Финляндской дивизии – и надежда только на эти две роты.» Эта надежда командира корпуса не оправдалась. Части 4-й Финляндской дивизии, прибывавшие в сильно пощипанном виде из Галиции, попав в гущу ковенских беглецов, вскоре сами разложились. На следующий день (в 12 ч. 45 м. дня) командир корпуса рапортует командующему 10-й армией, что «признает несоответственным оставление 124-й и 104-й дивизий среди доблестных дивизий отряда», и просит разрешения отправить их в Вильно. В корпусе кроме того имелись ополченские дружины, но их положительно боялись ставить под огонь.[34]34
  Из телеграфного разговора Шокорева, ген. – кварт.10-й армии, и начальника штаба II корпуса (II корпус прибыл в район левого фланга XXXIV корпуса). Н. Г. Семенов 31 августа говорил: «Наши дружины горестны; когда их вчера направили для заполнения промежутка у Лейтуны, солдаты плакали, офицеры тоже не были на высоте положения. Офицер генерального штаба приданной нам ополченческой бригады говорил, что достаточно одного чемодана, чтобы дружинники рассеялись. Сегодня дружины отведены для укрепления тыловых позиций».


[Закрыть]

В создавшихся условиях самое разумное было бы немедленно, 18 августа, отвести XXXIV корпус на 2 перехода назад, на укрепленную позицию, защищавшую подступы к железной дороге Вильно – Гродно; это дало бы выигрыш в несколько дней, можно было бы одновременно ввести крупные свежие силы – 65-ю дивизию, V армейский и II Кавказский корпуса, а также притянутые с других участков сокращаемого фронта 10-й армии II армейский и III Сибирский корпуса. Создавался бы достаточно насыщенный и настолько боеспособный фронт, что можно было бы рассчитывать не только остановить немцев, но и дать им жестокий урок.

Основная задача 10-й русской армии в этот период времени должна была бы заключаться в выигрыше времени, хотя бы ценой потери участка территории, для возможно беспрепятственного выполнения нового развертывания, каким по существу являлось прибытие массы новых дивизий. Развертывание следовало бы, естественно, производить не на линии фронта, а отнести его несколько назад, обеспечивая лишь сохранение в наших руках виленского узла и железной дороги Двинск – Гродна. Но подобная серьезная игра была совершенно не в духе Алексеева. По его требованию ген. Радкевич, командующий 10-й армией, предписал ген. Вебелю держаться во что бы то ни стало. В ответ на его отчаянные донесения, что лучшие полки пятятся шаг за шагом, а худшие разбегаются, штаб армии сообщал ему свои блестящие перспективы на получение подкреплений и переход в наступление.[35]35
  Абстрактный характер нашего оперативного управления может быть иллюстрирован следующим примером: в 2 ч. 55 м. 22 августа Вебель в телеграфном разговоре с начальником штаба 5-й армии Поповым просил разрешения отойти на тыловую позицию, куда фактически войска корпуса и скатились через 2 суток; ведь все отходят – кто медленнее, кто скорее. Попов с ним не согласился – это было бы слишком поспешно. Подходят V корпус и гвардия. Вебель указывает, что Альфтан (65-я дивизия) и Мадритов (56-я дивизия) сражаются героически, но отходят. Попов спрашивает, какие германские части наступают. Вебелю последнее не известно, так как пленных нет вовсе. 23 августа в 2 ч. 40 м. и 8 ч. 30 м. утра штаб корпуса XXXIV сообщает о продолжающемся отступлении, а в 11 ч. 45 м. Вебель, очевидно чтобы снять с себя ответственность за отступление, сообщает, что он предписал всем перейти в общее наступление. Этот приказ конечно никем исполнен не был, и Вебель себя только дискредитировал в глазах подчиненных; отступление продолжалось 124-й и 104-й дивизией; вечером 23 августа отход на укрепленную тыловую позицию, продолжавшийся полным ходом, был наконец разрешен командующим 10-й армией. «Стойкости» в русском командовании было хоть отбавляй!


[Закрыть] Боевые действия затянулись на две недели[36]36
  XL германский резервный корпус, с большим трудом преодолевший сопротивление 56-й и 65-й русских дивизий у Кошедар, 23 августа окончательно выдохся; дальнейшее наступление немцев переместилось к западу и велось XXI германским корпусом, перешедшим через р. Неман у м. Прены.


[Закрыть] и поглотили последовательно все 9 брошенных на помощь XXXIV корпусу дивизий. Немцы в районе ковенской железной дороги прервали это наступление 26 августа, а несколько западнее продолжали его еще 5 дней; подойдя у Оран, по середине между Вильной и Гродной, к варшавской железной дороге, они задержались, так как заканчивали последние приготовления к Свенцянскому прорыву, и не в их интересах было выталкивать русских далее из района, намеченного к окружению.[37]37
  Такова была точка зрения Людендорфа; Фалькенгайн предпочитал прорыв русского фронта у Оран, который обещал более ограниченные, но верные результаты.


[Закрыть]

Яновский отряд, отошедший на правый берег Вилии, был подтянут за центр XXXIV корпуса на железную дорогу Кошедары – Ландварово и поглощен общей свалкой. Из состава Вилькомирского отряда 8-й Финляндский стрелковый полк был подтянут к с. Кейжаны, на Вилии, для непосредственного наблюдения за правым флангом Вебеля; но последний, в минуту неустойки, и его увел на левый берег Вилии и ввел в бой на своем правом крыле; та же участь грозила и остальным частям 2-й Финляндской дивизии, которая получила вечером 23 августа приказ Вебеля – следовать из Вилькомира через Мейшаголу – Дукшты на присоединение к его войскам. А казалось бы, вместо того чтобы наслаивать дивизии на расстроенном фронте ген. Вебеля, следовало бы подумать о сосредоточении на правом берегу Вилии боеспособной группы для нажима на фланг и тыл немецкой фаланги, действовавшей между Вилией и Неманом. Но эту заботу ген. Вебель оставлял на усмотрение штаба 10-й армии. На левом берегу Вилии, где пролегало столь важное направление на Вильно в охват всей 10-й армии, 2-я Финляндская дивизия осталась только случайно вследствие перерыва связи со штабом XXXIV корпуса.[38]38
  Связь отсутствовала в течение всего 24 и 25 августа, при наличии исправных телеграфных проводов, по которым и штаб 2-й Финляндской дивизии, и штаб XXXIV корпуса сообщались со штабом 10-й армии. Штаб XXXIV корпуса явно не справлялся с управлением 8 и 9 дивизиями, временно влившимися в корпус и разбросанными на фронте в 70 км. Генерал Олохов (командир гвардейского корпуса), посетивший 24 августа XXXIV корпус, доносил командиру армии: «Связи с 124-й и Финляндской дивизией, равно с Тюлиным и III Сибирским корпусом установить не удалось».


[Закрыть]

Вечером 24 августа в Вильну прибыл штаб V Кавказского корпуса, предназначенный руководить действиями дивизий, которые развернутся на правом берегу Вилии. Но так как этот штаб корпуса нуждался во времени, чтобы осмотреться и развернуть свои средства связи, то на 25 и 26 августа 2-я Финляндская дивизия, отошедшая в район Мейшагольской позиции, была временно подчинена командиру V корпуса Балуеву, который вступил в командование частью фронта XXXIV корпуса между Вилией и железной дорогой на Ковно; здесь оказалась одна из его коренных дивизий – 7-я, и 65-я дивизия XXXIV корпуса. Связь 2-й Финляндской дивизии с V армейским корпусом также не скоро наладилась.[39]39
  Разговор по телеграфу капитана Раттеля (штаб 10-й армии) и капитана Сибирского (штаб V корпуса) 25 августа 8 ч. 25 м. вечера: «Начальник штаба (армии) просит спешно сообщить, вошли ли вы в связь с 2-й Финляндской дивизией и какие отдали ей распоряжения?» «Нет, не вошли». «Почему»? «Только что указан провод, но не получили еще (его?); относительно провода мы получили номер его, но не получили еще (указаний?) для розыска этого провода». «Надо принять самые решительные меры, войти в связь с 2-й Финляндской дивизией, так как ей действия с вашим корпусом приобретают в настоящий момент важное значение». «Прикажите заведующему связью армии указать положение провода. На Мейшаголу высылается разъезд для связи. Ввиду новых сведений о ген. Тюлине дать ему задачу и войти с ним в связь можно будет только не ранее завтрашнего дня, для чего высылается разъезд». Разъезды там, где хорошие постоянные провода протягивались между штабами! А между тем штабы имели большой опыт, а штаб V корпуса, в частности, работал очень хорошо.


[Закрыть]

Для помощи угрожаемому правому флангу 10-й армии 5-я армия двинула 23 августа в вилькомирском направлении конницу Казнакова. Последний, гвардейский кавалерист, был не плохим усмирителем лодзинских рабочих в 1906 г., завоевал сердца всех фабрикантов обращенной к ним на немецком языке речью (русский врем. ген. – губернатор!), но вождем конницы был по недоразумению. Боеспособностью среди подчиненных ему частей отличалась лишь слабая числом Уссурийская конная бригада, энергично предводимая ген. Крымовым.[40]40
  Застрелился в 1917 г. после неудачи похода Корнилова на Ленинград. Ген. Казнаков был начальником 1-й гв. кав. дивизии; начальником штаба у него был Матковский, профессор тактики конницы академии ген. штаба. Задача справиться с управлением массой конницы (до 5 дивизий) оказалась не по плечу профессору Матковскому.


[Закрыть]

В этих условиях беспризорности 2-й Финляндской стрелковой дивизии, подчинение которой в эти дни болталось между ген. Тюлиным, штабами XXXIV, V армейского корпуса и V кавказского корпуса, мне пришлось, 19 августа 1915 г., вступить в командование полком. Остановлюсь несколько на своих первых шагах.

Официальные цифры о составе 6-го Финляндского стрелкового полка к 19 августа 1915 г., когда я его принял, гласили: 13 кадровых офицеров, 22 прапорщика, 1 614 штыков, 519 безоружных, 267 – младший командный состав, 113 – учебная команда, 66 телефонистов и ординарцев, 63 для связи, 98 – пулеметная команда, 57 – конных разведчиков, 90 каптенармусов, кашеваров и рабочих на кухне, 118 – санитаров, ротных и полковых, 111 – денщиков и конюхов, 31 слабосильных; последние по-видимому представляли неофициальное увеличение штата обоза II разряда. Безоружные представляли ценную рабочую силу для своевременной подготовки тыловых позиций. Свои пулеметы Максима были потеряны; на вооружении имелось 8 австрийских пулеметов, обеспеченных запасом патронов в 10 000 на каждый, но без перспектив на дальнейшее питание.

Пулеметчики в полку были прекрасные, так как начальнику пулеметной команды было предоставлено право преимущественного выбора людей из приходивших рот пополнения. Чрезвычайно ограниченное количество пулеметов толкало полк на тактическое использование всех пулеметов в первой линии, в исходящих пунктах, на холмиках с большим обзором, где маскировка пулеметов встречала большие трудности. К более правильному тактическому использованию пулеметов полк смог перейти лишь в 1916 г., когда количество пулеметов увеличилось вчетверо. Пока же приходилось мириться с огромной убылью пулеметчиков в каждом бою; немцы удивительно искусно сосредоточивали ружейный и пулеметный огонь на наших стреляющих пулеметах; наводчики пулеметов выбывали в каждом бою чуть ли не на 50 %, преимущественно убитыми; сильно страдала даже материальная часть: пробивались кожухи, и вытекала вода. Средний расход патронов на один пулемет в день боя не превышал 1 500, так как немцы оказывались вовсе не охотниками долго маршировать под пулеметным огнем, и цели для обстрела подставляли не часто.