Текст книги "Граф Соколовский и две чашки чая"

Александр Васильевич Свистула

Граф Соколовский и

две чашки чая

Глава первая

Говорящие фамилии

Жизнь в Петербурге возвращалась в привычное русло. Праздничные настроения сменились повседневными заботами и бесконечной рутиной, составляющей основу человеческого существования. Стихли торжества и связанная с ними радость в честь девятисотлетия крещения Руси. Прошла та суматоха, захватившая многие городские думы, выработавших порядок мероприятий всего за неделю, вновь заработали в привычном режиме фабрики, торговцы и различные учреждения, задававшиеся за два дня до праздника наиважнейшим вопросом – «работать или не работать?». Каждый наделял этот праздник тем смыслом, которым вздумалось, эгоистично считая своё мнение истинным, представлял себе дух праздника таким, каким хотел его представлять. Консерваторы увидели в прошедших торжествах окончательный поворот России спиной к реформам Александра Второго, церковники чаяли созыв Поместного собора, скорейшего избрания Патриарха, усиления своего влияния на общество, сторонники малороссийской идентичности подчёркивали своё родство с великороссами, отстаивали общерусскую идею, используя единство православия. Киевские власти использовали торжества для рекламы Киева как современного развитого города, равного Москве и Петербургу. Говорили, что на празднование в Киев съехалось двадцать тысяч паломников, кто-то говорил – тридцать. Пятнадцатого июля, в разгар торжеств, трагически погиб киевский губернатор. Свалившись с лошади, он ударился головой о землю и умер. Об этом происшествии все постарались скорее забыть, и в Киеве празднества прошли, не претерпев никаких изменений. Торжественный обед для гостей Киева отменён не был, и горожане, пребывая в неведении, продолжили пить, веселиться, гулять, преодолев минутное беспокойство по поводу отсутствия губернатора.

Слышался и слабый, гневный голос либералов, недовольных возрастающим влиянием Церкви. Кто-то воспринимал нынешние торжества лишь как подготовку к приближающемуся тысячелетию Крещения Руси. Организация юбилея, наделение его смыслом и значением, носили, скорее, стихийный характер. Впрочем, этим разноголосым оркестром весьма умело управлял, используя в своих целях, обер-прокурор Победоносцев. Под его руководством в столице был организован грандиозный крестный ход, растянувшийся на две версты.

Не успели стихнуть праздничные крики и выветриться пары алкоголя, как вокруг графской усадьбы, принадлежавшей младшему Соколовскому, образовалась толпа клиентов и просителей. Дверь в кабинет владельца усадьбы отворилась, и в задымленную комнату вошёл Мелентий Евстафиевич – дворецкий. Это был мужчина среднего роста, с серебристыми, аккуратно зачёсанными назад волосами, небольшими усиками, не выходящими за границы крыльев носа. Эти белые маленькие усики прикрывали верхнюю губу дворецкого, придавая ему почтительные черты. В маленьких, прищуренных глазах, от которых растянулась сеть морщин, горели огоньки обширных знаний и чувства искреннего юмора. Дворецкий посмотрел в сторону кресла с высокой спинкой, из-за которой выглядывала голова хозяина. Кресло стояло развёрнутым лицом к окну. И кроме хозяйской головы Мелентию Евстафиевичу ничего представлено не было.

– Александр Константинович, посетители ждут вас, – чётко произнёс слуга, протягивая поднос с горкой визиток и записок.

– Я же сказал, никого принимать сегодня не буду.

– Ваше сиятельство, посетителей слишком много. Благоразумно было бы принять их.

– Я обязательно их просмотрю. Оставь их на столике, – пошёл на уступки хозяин, продолжавший скрываться за спинкой кресла.

– Если я сейчас уйду, вы их уже не просмотрите, а сожжёте, – учтиво сказал дворецкий. – Вы час назад пообещали Марфе, что спуститесь вниз. Я решил потревожить вас лично.

– Да от тебя не отвяжешься, старый ты клещ, – недовольно произнёс граф и поднялся с кресла.

Заботливый взор Мелентия отметил, что сегодня начисто выбритое лицо хозяина выглядело бледновато. Хозяин левой рукой откинул густые тёмно-русые волосы назад и улыбнулся своему слуге. Слуга улыбнулся в ответ. Правую руку Александр Константинович держал согнутой чуть выше пояса.

– Что за гости у нас сегодня? – граф с ехидной улыбкой окинул поднос, усеянный визитками и записками. – Не могут поделить своих любовниц? Или просят найти пропавшую собачонку?

– Ваше сиятельство, имеются господа, которых необходимо принять сегодня же. Вот, письмо от князя Мещерского¹1
  Мещерский Владимир Петрович (1839-1914) – влиятельный придворный во времена Александра Третьего, пользовавшийся особым расположением императора, благодаря чему имел определённое влияние на правительство. Не раз обвинялся в мужеложестве.


[Закрыть]. Пришло ещё утром…

– Это, про которого Соловьёв²2
  Владимир Сергеевич Соловьёв (1953-1900) – известный русский философ.


[Закрыть] не так давно сказал «Содомы князь и гражданин Гоморры»? Ха-ха-ха, – недобрые смешки вырвались из уст молодого хозяина. – Надо же, до чего прилипчивая фразочка. Засела в голове. Не собираюсь на него отвечать. Мог бы сразу сжечь.

– Вот, генерал Пустомошнин лично прибыл. Уже больше часа дожидается в гостиной. Товарищ министра Петюшкин, от губернатора Воронежской губернии прибыл господин Мордащенко…

– Где они берут такие фамилии? – выгнул бровь Александр Константинович.

Левой рукой он взял с подноса несколько карточек и быстро прочитал фамилии их обладателей. Презрительная улыбка не сходила с его гладкого лица на протяжении всего процесса чтения.

– Зубоскалин, Ватрушкин, Гнильщенко. Как можно жить с такой фамилией? Гниль-щен-ко! Как будто их им Гоголь придумывал.

– Вместе с Грибоедовым, – почтительно улыбнулся дворецкий.

– Да, точно. Зубоскалин. Хе-хе-хе.

– Фамилию, как и родителей, не выбирают, Александр Константинович. Так что же, звать генерала, или вы к князю поедете? Велеть Фёдору…

– Никуда я не поеду. Я же сказал, письмецо Мещерского нужно сжечь сейчас же. Это ещё что такое? Сюда кто-то высморкался?

Хозяин дома взял в руки небольшой кусок мятой бумаги, на которой от руки было написано несколько слов.

– Я не знаю, как это сюда попало, – виновато сказал дворецкий. – Позвольте, я выброшу.

– Нет-нет, погоди. Л. М. Наивенков пишет, что ему могу помочь только я. Разве можно отказать этому человеку? Если князю Мещерскому постоянно помогает наш Император, то почему же этот молодой человек должен оставаться без поддержки?

– С чего вы взяли, что эта записка от молодого человека?

– О, в отличие от меня ты его видел лично. Если моя догадка верна, то он передал тебе визитку генерала?

– Да, был там один подозрительный. Представился посланником какого-то купца. Иначе, я его и на порог не пустил бы. Верно, он положил на поднос генеральскую карточку. Чтобы тому вставать не пришлось.

– Это очень сообразительный юноша. Соврал тебе, дабы ты его не прогнал, послюнявил свою бумажку и прилепил к обратной стороне визитки генерала.

Граф зажал записку между ладоней, пытаясь хоть немного разгладить её. Внимательный слуга заметил, как дрогнули мускулы на лице молодого хозяина, когда он задействовал правую руку.

– Позвать Марфу, чтобы она сделала вам повязку?

– Не стоит. Я её на кресле оставил. Пригласи этого Наивенкова в большой кабинет. Остальным передай, что ждать бесполезно. Скажи, мне нездоровится.

Глава вторая

Находчивый молодой человек

Когда в просторную, со вкусом обставленную комнату, вошёл красивый молодой человек, граф встал, и на несколько мгновений установилась полная тишина. Посетитель был около двадцати пяти лет, ростом чуть ниже хозяина дома. Он пытался выглядеть старше своих лет, облагородив свою внешность небольшой бородкой, но зачёсанные назад волосы вкупе с большим выпирающим лбом делали его немного смешным в глазах окружающих. В глазах его сохранялся какой-то мальчишеский огонёк, выдавая свойственную гостю горячность и потаённую пугливость по отношению к окружающему миру. И рубашка, и пиджак, сшитый явно не по его меркам, были застёгнуты на все пуговицы. Дешёвые брюки и поношенные ботинки незамедлительно вызвали в душе графа чувство надменности.

Чувство надменности Соколовского было пропорционально неприязни Наивенкова. Он с лёгким презрением, читавшимся в его взгляде, оглядел со вкусом обставленную комнату со множеством кресел, дубовым столом, шкафчиками и картинами. На стене, за письменным столом, висел портрет покойного Александра Второго, величественно-спокойным взглядом глядевшего куда-то в сторону. Наивенков посмотрел на повреждённую руку Соколовского, поддерживающуюся бинтами, завязанными за шеей. Граф проследил неодобрительный взгляд посетителя, скользнувший по украшенным кольцами худым пальцам.

– Рад вас видеть в своём доме. Позвольте представиться, Александр Константинович, граф Соколовский, – граф слегка наклонил голову перед гостем.

– Леонтий Михайлович.

– Прошу, присаживайтесь. Так что же это за дело, в котором могу помочь только я?

– Прежде чем я начну, вы можете обещать, что наш разговор останется сугубо конфиденциальным?

– Если вы хотите признаться в преступлении, предупреждаю – я не святой отец, и Таинство исповеди не совершаю.

– Нет-нет. Ни в чём преступном я сознаться не хочу. Но то, что я вам расскажу, является информацией личного характера.

– За это можете не беспокоиться. Я не из тех сплетников, что готовы стереть себе язык, обсуждая чужую личную жизнь.

– Значит, я могу вам довериться. Видите ли, я и моя супруга живём гражданским браком, – начал Наивенков.

От глаз молодого человека не ускользнула лёгкая усмешка, появившаяся на лице графа, при слове «супруга». «Обычно все называют таких гражданских супруг любовницами, – подумал Соколовский, – суть не изменится от того, что подобрали другое слово».

– Её зовут Софья Дмитриевна Красненская. Последний раз я видел Соню в прошлый понедельник. Она выглядела встревоженной, но я не придал тогда этому значения.

– Где вы с ней виделись?

– В Александровском саду. После я проводил её домой, а сам уехал на нашу квартиру. Во вторник она должна была вернуться, но она не пришла. Я помчался к её матери. Она сказала, что Соня ушла от неё во вторник, около одиннадцати.

– Значит, пропала она всё-таки во вторник, ровно неделю назад. Кто её родители?

– Её отец скончался от туберкулёза больше года назад. К сожалению, у нас катастрофически не хватало денег на его лечение. Мать, Ольга Ивановна, служит гувернанткой у какого-то генерала.

– Вы с ней живёте вместе или нет?

– Да, вместе. Она иногда ночует у матери, и я не запрещаю этого – каждый человек имеет право на личную свободу. Я искал её своими силами, но безрезультатно. Я оббегал всех наших друзей, но никто её не видел. Я подозреваю, что её удерживает у себя силой ростовщик Стаевский. Он подлый процентщик и развратник. Я уверен – он похитил её и удерживает где-нибудь насильно, – Наивенков не выдержал и ударил кулаком по подлокотнику. – Скотина!

– А как познакомилась мадам Красненская со столь неприятной личностью?

– Я их, получается, и познакомил. Больше месяца назад. Нам нужны были деньги, и я уговорил её заложить кольцо. Хорошее кольцо, Стаевский за него шесть рублей тогда дал. Он постоянно поглядывал на мою жену, всё подмигивал. Он смотрел на неё так ъ плотоядно, что мне стало противно.

– Почти всякий мужчина смотрит на красивую девушку плотоядно, как вы выразились, – ухмыльнулся Соколовский. – Это наши животные инстинкты, от которых никуда не деться.

– Разум должен стоять превыше животных желаний…

– О-о это несомненно. Или хотя бы помогать исполнять эти желания так, чтобы это не вызывало в обществе недовольства.

Граф подметил, что его собеседник посмотрел в этот момент на его повреждённую руку.

– Итак, вы считаете, что всё рассказали? Не желаете объяснить, почему вы пошли ко мне, а не в полицию? Нет? Тогда я сам скажу, почему. Дешёвые брюки, низ которых весьма изношен, чужой пиджак, презрительный взгляд на портрет Императора, ваш «гражданский» образ жизни, невозможность обратиться в полицию, постоянная нехватка денег говорят о том, что вы – революционер. Я уверен, что и вы и ваша «супруга» состоите в запрещённой организации. Мне стоит задержать вас и вызвать жандармов.

– Вы этого не сделаете. Я пришёл к вам не только потому, что боюсь полиции, но и по рекомендации нашего общего знакомого – Ламсона. Он уверял меня, что вы отличаетесь от остальных дворян и буржуев.

Граф невольно дёрнулся.

– Ламсон? Ах да, помню. Интересный господин. Очень умный, и очень благородный. Но если вы помните, благодаря мне его и отправили в ссылку.

– Да, его сослали на пять лет, в Сибирь, – молодой социалист поджал губы и на секунду примолк. – Он недавно вернулся в столицу, пересмотрел свои взгляды (не все согласны, что в лучшую сторону). Впрочем, я не знал прежнего Ламсона, но то, что он говорит сегодня, я считаю разумными идеями. Он уважает вас и считает, что отошёл от террористической тактики благодаря встрече с графом Соколовским.

– Какие кульбиты совершает порой судьба. То есть вы решили, узнав, что у нас есть общий знакомый – социалист, которого отправили в ссылку благодаря моему таланту, я не стану вас выдавать полиции? Что за ерунда!

– Наша организация называется «Время труда», мы не совершаем терактов и никого не грабим. Наша главная задача – самосовершенствование общества, его обучение. Вам не за что нас судить.Мы стремимся поднять интеллектуальный уровень пролетариата выше уровня вашего класса. Или, хотя бы, достичь вашего. И тогда правящий класс лишится своего преимущества и уступит место новому господствующему классу. Диктатура царизма сменится диктатурой пролетариата.

– Думаю, у очень многих будет иное мнение, – цокнул языком граф, в душе насмехаясь над утопическими представлениями молодого человека.

– Александр Константинович, Ламсон сказал мне, что вы человек совести и большого ума. Но он ошибся, я вижу ваше нежелание помочь мне и считаю, что мне пора уходить.

Наивенков встал, но тут же был остановлен властным мановением руки графа.

– Ламсон бесспорно прав. Хорошо, я вас не выдам. Если не узнаю, что вы совершили что-либо неприемлемое для моей совести. Сядьте, и честно отвечайте на мои вопросы.

За время их короткого разговора графу удалось выяснить, что в организации «Время труда» пропавшая девушка не состояла. Она помогала сожителю по хозяйству, выполняла всю женскую работу, включая готовку и уборку. Социалист подробно описал, как она выглядит. Жили молодые и мечтательные люди, по большей части, на зарплату Наивенкова – инженера-технолога на Невском паровозостроительном заводе. Львиная доля его заработка уходила на «благо революции». Когда «соратникам по борьбе» срочно понадобился гектограф³3
  Гектограф (от греч. hekaton – сто и grapho – пишу) – копировальный аппарат, печатающий оттиски с рукописного текста.


[Закрыть] для тиражирования листовок и брошюр, Наивенков, не раздумывая, отдал все свои сбережения, из-за чего им и пришлось в прошлом месяце заложить золотое кольцо девушки. Соколовский выяснил адреса семьи девушки и ростовщика, а вот адреса членов организации остались для графа загадкой. Боязнь выдать своих товарищей оказалась сильнее любви.

Александр Константинович простился с молодым человеком и пообещал сегодня же взяться за дело. Открыв двери, Леонтий Михайлович едва не столкнулся с экономкой графа – женщиной энергичной и словоохотливой. Марфа виновато поклонилась уходящему гостю и проникла в кабинет.

– Это кто же был, Александр Константинович? Какой-то оборванец, судя по виду, – рассуждала она, усаживаясь в кресло, где недавно сидел Наивенков.

– А ты за дверью не расслышала, как его зовут? – поинтересовался граф, остановившись у напольного зеркала.

– Да куда там, – махнула рукой Марфа и созналась в своей неудаче. – Меня твой Мелентий загонял. Ладно он, я уже привыкла к его придиркам, так ещё и эта повариха! Возомнила себя главной на кухне и ничего не хочет слушать. А этот старик целиком на её стороне. Я уж бедная не знаю, что и делать. Замучают меня…

Марфа говорила и говорила. Граф, не обращая внимания на её болтовню, поворачивался к зеркалу то одним боком, то другим. Наконец он остановился и почти вплотную к поверхности зеркала приблизил своё лицо.

– … когда ты уже отправишь её обратно в поместье? Пусть твоему батюшке пироги печёт. Ты слушаешь?

– Как ты думаешь, Марфа, мне пойдёт борода?

Служанка поняла, что её никто не слушал, и обидно поджала губы.

– Будет выглядеть солидно. Правда, не хотел бы я выглядеть угрюмо, словно медведь, – граф улыбнулся своему отражению.

– Марфа, вот ты где! – в кабинет вошёл дворецкий.

Он почтительно посмотрел в сторону хозяина, а затем его взгляд переместился на экономку, мгновенно став суровым и цепким. В поисках союзника Марфа глянула на графа, но тот на сей раз не спешил ей на помощь.

– Почему шторы в детской до сих пор испачканы кашей? Где горничная? Почему ты прохлаждаешься здесь, когда пора подавать обед? Вставай немедленно, и пошли за мной.

– Мелентий.

– Да, Ваше сиятельство, – тон слуги тут же переменился. Он с учтивой улыбкой повернулся к хозяину.

Марфа довольно ухмыльнулась.

– Меня за обедом сегодня не будет. Появилось срочное дело. Подготовь мне коляску. И скажи всем, кто ожидает в приёмной, что я уехал и никого сегодня не приму.

– Я сейчас же всё исполню, Ваше сиятельство. Марфа! Ты слышала-нет? Немедленно распорядись на кухне.

Прибегнувшему к самому грозному тону, на который он только был способен, Мелантию удалось заставить служанку заняться своей работой. Отправив её на кухню, он поспешил во двор. Ему предстояла новая непростая задача – заставить работать конюха Фёдора. Мелантий Евстафиевич был бесценным дворецким, и одним из его лучших качеств было отсутствие привычки бурчать себе под нос. Но если бы он и бурчал себе под нос, то ничего, кроме беззлобного, снисходительного недовольства ленивыми слугами, мы с вами, дорогой читатель, не услышали бы.

Глава третья

Профессионал своего дела

Вскоре после разговора с молодым социалистом граф отправился на Пески⁴4
  Район Рождественских улиц на юге Петербурга, где в основном жили бедняки и люди среднего достатка.


[Закрыть] по полученному адресу. Здесь, в маленьком деревянном домике, проживала семья Красненских. Маленький домик был полон детей самых разных возрастов. Старшему, на вид, было не более двенадцати. Хозяйка дома, выглядевшая совершенно уставшей, встретила графа и провела его в маленькую гостиную. Из-за приоткрытой двери за ними наблюдало несколько пар блестящих глазок.

– Чем я обязана такой честью, Александр Константинович? – поправляя платье, спросила хозяйка дома.

– Любезная Ольга Ивановна, сегодня я встретился с одним молодым человеком, и он сообщил мне об исчезновении девушки – вашей дочери.

– Исчезновение? Это вам Леонтий сказал? С чего это он взял? Она приходила сидеть с младшими позавчера. В воскресенье я ночевала в доме генерала Рогова, где служу гувернанткой.

– Да что вы говорите? – удивился граф. – Какая странность. А вчера утром, где она была?

– Я не знаю. Думала, она отправилась к нему. Когда я пришла, её уже не было.

– Ольга Ивановна, господин Наивенков сказал, что последний раз видел вашу дочь неделю назад. Как же это можно объяснить?

– Я не знаю, Ваше сиятельство, ей-Богу, – потирая запястье, сообщила Ольга Ивановна. – Думаю, она ушла от него.

– И вы об этом ничего не знаете? Простите, Ольга Ивановна, мой вопрос может показаться вам грубым, прошу извинить, но – вы одобряете образ жизни своей дочери?

Женщина убрала руку с запястья и медленно оглядела гостиную, обитую бумагой светло-зелёного цвета.

– После смерти мужа мне стало сложно с ними справляться, – вдова кивнула в сторону двери, из-за которой выглядывали младшие дети. – А Соня стала совсем взрослой и не слушает моих советов. Я знаю, она не пропадёт и сможет принять правильное решение. Думаю, она наконец-то решила оставить этого Наивенкова.

– Вы не испытываете к нему симпатий? – спросил Александр Константинович, отметив про себя долгожданное «наконец-то».

– Какой матери понравится зять, который спускает все свои деньги непонятно куда? Ей ведь вещи приходилось продавать, лишь бы прокормиться. Я не могу ей помогать, без покровительства Беленко мы бы уже пропали.

– А кто такой этот добрый господин Беленко?

– Это друг семьи, крестник моего покойного мужа.

Александр Константинович пытался выяснить, где бы могла находиться Софья Дмитриевна, но ответы хозяйки дома оставались неопределёнными и до странного невозмутимы. Столь спокойное отношение матери к исчезновению дочери вызывало у графа противоречивые чувства. В какой-то момент он поверил словам Красненской, что дочь попросту сбежала от Наивенкова, но в то же время граф распознал жесты, свидетельствующие о лжи. Во время разговора о пропаже дочери Красненская то поджимала губы, то потирала запястье, что выдавало её волнение и, возможно, ложь.

Граф попрощался с хозяйкой дома и в сопровождении толпы детей направился к коляске. Уже спустившись с крыльца, он остановился и повернулся к детям. Граф передал одному из ребят серебряную трость и левой рукой достал из внутреннего кармана небольшую жестяную коробочку.

– А скажите, милые дети, что вы кушали воскресным вечером?

– Гречневую кашу.

– И пирог к чаю, – вспомнила маленькая девочка лет пяти.

– Какие вы милые, – улыбнулся граф. – Берите.

Граф протянул им коробочку с мятными леденцами. Несколько рук поспешили схватить угощение. Дети торопливо поблагодарили хорошо одетого господина.

– Угощайтесь. А пирог мама испекла?

– Нет. Соня. С нами она сидела.

– Да что вы говорите? Так, это занятное дело. Знаете, забирайте всё.

Александр Константинович высыпал оставшиеся леденцы в детские ручонки. От одной из девочек сыщик выяснил, где снимал квартиру Беленко, покровительствовавший этой семье. Соколовский спрятал опустевшую коробочку, забрал свою трость и поблагодарил детей за помощь.

Но прежде чем посетить господина Беленко граф отправился на Литейную, где держал ювелирную лавку процентщик Стаевский. Покинув коляску, Александр Константинович немного прошёлся пешком. Искомая ювелирная лавка с входом с улицы располагалась по соседству с одной кафе-биллиардной. Появление Александра Константиновича ознаменовалось коротким деловым уведомлением колокольчика, висевшего над дверью. Лавка была заполнена витринами с драгоценностями, небольшими статуями и бюстами персонажей из древнегреческой мифологии, разносортными картинами, среди которых откровенно плохих не было вовсе. Рядом с прилавком стояли двое мужчин, обернувшиеся на дверь при звоне колокольчика.

– Рад приветствовать вас, милостивый государь, – раздался из-за прилавка приторно-любезный голос.

Голос принадлежал высокому худому владельцу лавки. Впрочем, он не был так уж худ, но такое впечатление складывалось из-за его роста и слишком узкого костюма. Внимание всякого, кто входил в лавку, сразу же завоёвывал его расстёгнутый бархатный пиджак яркого малинового цвета. Брюки и жилет были более тёмного цвета, близкого к бурому. Белоснежная рубашка, расстёгнутая на две верхние пуговицы, как бы говорила о раскованности хозяина. Шею ювелира скрывал короткий белый шарф в чёрный горошек. Боковой пробор этого франта был сильно смещён влево. Напротив прилавка висело огромное зеркало, с помощью которого ювелир постоянно любовался своим отражением. Вот опять, едва взглянув на нового посетителя, он кинул взгляд на зеркало и оценил свои аккуратно уложенные вправо светло-русые волосы и тоненькие усики. Он был влюблен в эти усы так же сильно, как и в прекрасную богиню Венеру, воплощённую мастером Боттичелли.

– Доброго дня, любезный. Я, Александр Константинович, граф Соколовский.

Лицо ювелира озарила настолько радостная улыбка, которой у него не возникало даже при виде родной матушки. Он тут же позабыл о двух других посетителях, с которыми секунду назад вёл какую-то деловую беседу.

– Я несказанно рад присутствию Вашей сиятельнейшей особы. Прошу Вас, граф, не стойте у порога. Моё скромное заведение будто бы стало светлее от вашего присутствия в нём, предусмотренного самым Провидением.

Движения ювелира стали резкими, размашистыми. Он постоянно размахивал руками, словно желая прикоснуться до графа и останавливая себя в последний момент.

– Я пришёл сюда по делу…

– Ох, разумеется! Такая персона, как Вы, просто не может позволить себе проводить время в бессмысленных развлечениях и глупых происшествиях. Безделье, приводящие ум в негодность, как ржавчина, поедающая отлаженный механизм, не властно над гигантами мысли. Лишь над смертными, подобным мне и этим бедным господам, оно властвует безраздельно. И мы носимся по жизни, как несчастная пушинка в ураган.

«Бедные господа» в изумлении глядели на расшаркивающегося ювелира, минуту назад говорившего с ними тоном, который наиболее точно можно описать словом «прокурорский».

– Милейший, я пришёл сюда для встречи с господином Стаевским, – пресекая поток слов навязчивого ювелира, сказал граф.

– О! И вновь мне улыбнулась фортуна! В последнее время судьба меня балует, что, непременно, предвещает скорые бедствия для моих вложений. Как известно, колесо фортуны всегда в движении, и после возвышения всегда следует падение вниз. Умный человек должен быть всегда готов к этому. О, я уверен, Ваше сиятельство, Вы всегда готовы к худому развитию событий.

Ювелир продолжал болтать что-то про остроумие графа, свои неудачи и Божье Провидение, сдабривая всю эту кашу показной любезностью и слащавой улыбкой. «Он до ужаса умён, хоть и хочет показаться дураком», – подумалось графу. От его взгляда не ускользнул тот факт, что его уже успели тщательно изучить. Этот прохвост, вероятнее всего, знал об обстоятельствах, при которых Александр Константинович, получил ранение и до сих пор был вынужден носить правую руку в повязке, закреплённой на шее. Кольца Соколовского вызывали во владельце лавки мелкую дрожь и мучительное желание прикоснуться к их драгоценным камням. Внимательный взгляд ювелира пробежался по внешнему облику графа и, особенно, по его серебряной тросточке, украшенной витиеватыми узорами. Сплюснутое навершие рукоятки украшал светло-красный огранённый рубин.

– Да, я невероятно рад видеть Ваше сиятельство. Ох, простите, я, поражённый Вашим снисходительным визитом к моей персоне, изнывающей от недостатка просвещённых умов в этом заведении, позабыл представиться. Я – Ксенофонт Павлович Стаевский, – ювелир, будто актёр, окончивший представление, совершил поклон. – К вашим услугам. Я слышал о тех недоразумениях, что просыпались на Вас из рога Судьбы в последнее время. Я с удовольствием оценю Вашу тросточку.

– Постойте, – граф резко вытянул вперёд левую руку, покрепче сжав рукоять трости, к которой уже было потянулись мягкие пальчики Стаевского. – Я пришёл не для того, чтобы закладывать своё имущество, а чтобы найти пропавшую девушку.

Глаза оценщика сузились, и тонкая улыбка на мгновение приобрела зловещий вид. Стаевский резко развернулся к двум своим клиентам у прилавка, до сих пор сохраняющим молчание.

– Извините, судари, но я не смогу вас сейчас принять, – разочарованно всплеснул руками ювелир.

– Но, Ксенофонт Палыч, вы же согласились их взять! – обиженно произнёс один из них, протягивая ювелиру какие-то серёжки.

– За три рубля, – добавил второй.

– Да такие серьги за три можно новые купить. Приходите в другой раз, как только что-нибудь ценное разыщите. Извините, ваше время пока не пришло, – выпроваживая недовольных клиентов, болтал Стаевский. – Не стоит бурчать нечто невразумительное себе под нос, бесценный вы мой, это невежливо. Помните, Фортуна не замедляет свой ход – придёт и ваше время, когда колесу Фортуны возвысит вас до небес. Не забывайте, про Любовь Божью, которая подобно солнцу и дождю, изливается на праведных и неправедных, богатых и бедных, вас и вас, мой дорогой. Буду рад вас видеть с чем-то более ценным, чем бабушкины серёжки, пропитанные её же по́том. Бог любит вас! Оривуар⁵5
  Исковерканное «au revoir» (фр.) – до свидания.


[Закрыть]! Идите отсюда.

Выпровоженные из лавки клиенты подобным расставанием. Тот, что был настроен более воинственно, пытался протестовать против такого обхождения, но оказался бессилен вставить хоть слово среди непрекращающегося потока стаевского словоблудия. Владелец лавки похлопал на прощание их по плечу и захлопнул дверь. Колокольчик, в тон своему хозяину, весело, едва ли не издеваясь, распрощался с несчастными клиентами. Стаевский повесил на ручку двери с внешней стороны табличку «Закрыто» и повернулся к графу.

– Так о какой девочке вы говорите? Возможно, тут какая-то ошибка. Уверяю, в моей лавке ещё никто не пропадал, хи-хи-хи. Как бы не вышло какого анекдота, – покусывая нижнюю губу, сказал Стаевский.

– В вашей лавке или в какой-то другой, но молодая Софья Дмитриевна Красненская пропала неделю назад.

– Ах, вот вы о чём! Нет, к этому делу я никакого отношения иметь не могу, таким же счётом, как и ко многим другим исчезновениям и происшествиям, достойных быть описанными в восхитительных романах. Мне, следуя древнему примеру, зафиксированному святыми апостолами, даже не придётся умывать руки, они и без того безупречно чисты.

– Вы знали Софью Дмитриевну? – наконец-то смог ввернуть своё слово молодой граф.

– Что-то не припомню я такой фамилии. Красненская. Любопытно было бы знать, кто она такая, если её поиском занялся интеллектуал Вашего сорта. Должно быть в это мгновение храбрейший генерал или утончённейший сановник, тоскует без своей возлюбленной. Хотя, если у страдающего от потери своей ненагладной, имеется благоверная супруга, то хоть кто-то обрадуется её пропаже, – разглядывая своё отражение в зеркале, продолжал говорить Стаевский. – Признаться, я решил, что Ваша лучезарная особа посетила мой скромный уголок с целью заложить нечто невероятно ценное.

Бегающие глазки оценщика остановились на серебряной трости Соколовского.

– С чего это вы взяли, что я нуждаюсь в средствах?

– Слухи, дорогой граф. Много-много слухов бродит туда-сюда, туда-сюда. Они толкаются, визжат, спорят, в надежде побыстрее заскочить в ослабленный человеческий разум, словно толпа плебеев, прослышавших о жирной дармовщине.

– Слухи ввели вас в заблуждение, господин Стаевский, – отрезал граф. – Разве в вашей лавке нет записей? Стоит заглянуть в них, и мы, уверен, найдём запись о Красненской, сделанную чуть больше месяца месяц назад. Она закладывала у вас кольцо.

– Можно и посмотреть. А стоит ли, любезный граф? – на мгновение в голубых глазах ювелира сверкнул недоброжелательный огонёк. – Мои дела касаются лишь меня и тех несчастных, которых судьба заставила в поисках средств к существованию оставить мне на хранение кой-какие ценности взамен на неплохую выплату. За хранение я прошу лишь небольшой процент. Ма-а-аленький процентик. Настолько скромный, что я зачастую чувствую себя чудесным благотворителем и сказочным волшебником.

– И откуда же слухи берутся о прижимистом Стаевском? Я прежде уже слышал пару историй. Утверждают, вы уже через месяц начинаете продавать заклады. И чтобы вернуть свои драгоценности, приходится уплатить сумму втрое большую изначальной оценки.

– Слухи. Слухи вводят не одного меня в заблуждение, – на лице Стаевского заиграла лукавая улыбка.