Текст книги "Неупиваемая чаша"

Старик и его собака
Рассказ

Деревня Глухово, что раскинулась на опушке безбрежного смешанного леса, вымирала. Из сотни некогда процветавших дворов осталось не более двух десятков, да и в тех проживали старики, которых никто нигде не ждал. А ведь были времена, когда деревня жила в достатке, о чем напоминали старые, но все еще крепкие пятистенные дома, рубленные из сосны и крытые позеленевшим тесом. Двести пятьдесят лет к ряду деревенские мужики тачали хомуты и прочую лошадиную утварь, делали летом сани, а зимой телеги. Так продолжалось вплоть до повсеместного искоренения конной тяги. Наступали новые времена, деревенские мужики, как могли, приспосабливались и жили дальше, иногда вспоминая о давно минувших днях, о навыках, которые переходили к ним от дедов и прадедов. Близкий лес таил в себе не только богатства, но и опасности, особенно зимой, когда голодные волки в поисках добычи бродили по ближайшей околице и дальним огородам. Потому в каждом деревенском дворе было по две и даже три собаки, своим лаем предупреждавшие селян о приближении волчьей стаи.

В пятидесятые годы прошлого столетия скорняжное дело, веками кормившее селян, окончательно заглохло, а деревня превратилась в животноводческое отделение крупного совхоза. Бывшие скорняки стали пастухами, свинарями, а бабы доярками. Старик Гаврила Хомутов, сколько себя помнил, был свинарем. В десять лет его приставили смотреть за молодняком, а когда подрос, доверили племенное стадо, которое славилось на всю округу.

Так было вплоть до начала девяностых, которые в корне изменили всю вялотекущую деревенскую жизнь. Некогда богатый госхоз в одночасье превратился в частное хозяйство, владельцы которого тут же стали распродавать коров, свиней и прочую живность. Старика Гаврилу, как и большинство старейших работников, отправили на пенсию, а молодежи предложили перебираться в соседний городок и там устраивать свою жизнь.

С этого времени деревня стала быстро хиреть и вскоре превратилась в призрак былого благополучия. От былого величия остались только фамилии – Хомутовы, Телегины да Саньковы. Сын старика долго сопротивлялся, потом продал двух стельных коров, трех полугодовалых поросят и вместе с невесткой и внуком покинул обезлюдевшую деревню. Старик, которому в ту пору шел восьмой десяток, остался со своей больной старухой Марфой в большом деревянном доме с множеством пустых надворных построек. После многих лет работы, тревог и забот в жизни старика наступила полоса безвременья, когда никуда и незачем было спешить, все ограничивалось кухней да стареньким телевизором.

Но однажды, ранней весной, из города приехал его старинный друг Иван Телегин и привез крохотный палевый комочек.

– Вот, Гаврила, на твое семидесятилетие привез тебе подарок, породистую с отличной родословной, московскую сторожевую овчарку. Расти и знай, это твой самый верный, самый бескорыстный друг, который, не раздумывая, отдаст за тебя свою жизнь. Вырастет и будет такой же большой и сильный, как его отец, – и протянул старику фотографию гордого красавца, грудь которого была сплошь увешана многочисленными медалями. Их было так много, что хозяину пришлось соорудить нечто вроде фартучка и разместить на нем награды породистой собаки. – Ежели захочешь, – продолжал Иван, – через год-полтора твой новый друг, так же как его отец, начнет побеждать на самых престижных выставках и будет гордостью подмосковного собаководства.

Старик взял на руки щенка, и тот доверчиво уткнулся ему в теплую подмышку. Затем нашел небольшую коробочку, устелил ее мягкими тряпками и, уложив щенка, сказал: «Тут твое место, спи». Но не тут-то было, щенок тыкался по углам коробки, жалобно скулил и даже несколько раз всплакнул.

– Получил подарок, вот и наньчись с ним, – заворчала старуха, – вишь, материнскую титьку ищет.

Старик пошарил в старинном комоде и нашел там чудом сохранившуюся от внука маленькую бутылочку с детской соской. Затем, налив в нее молока и подхватив на руки щенка, стал ходить с ним по избе.

– Совсем из ума выжил, собаку нянчит, точно малое дитя, – ворчала старуха, – ты еще спать уложи его с собой.

– И уложу, не вишь, што ли, по материнскому теплу больно скучает, – огрызнулся старик.

Щенок рос не по дням, а по часам, и чуточку повзрослев, стал проявлять свой характер в том, что всех дичился и признавал только старика. Потому и назвал старик его Диком, что значит дикий. Через два месяца Дик стал вполне самостоятельным, он с увлечением гонялся во дворе за курами, подкрадывался к гусям, но те в обиду себя не давали и больно щипали его. Поздно вечером, дождавшись, когда старик засыпал, он тихонько взбирался на его кровать и укладывался в ногах. Иногда он внезапно просыпался, вскакивал и, оглядев комнату, звонко тявкнув, снова ложился на теплую постель. Через год некогда крохотный палевый клубочек превратился в огромного, умного и преданного друга, с полуслова понимающего своего хозяина.

К этому времени в деревне стали происходить странные вещи – вдруг ни с того ни с сего на окраине деревни стали загораться старые, заколоченные, покинутые хозяевами дома. Старухи, из тех, что остались в деревне, всполошились и, сообразив, что никто, кроме старика с его громадной овчаркой, не защитит их от злодеев, уговорили по ночам охранять деревню. Так бывший свинарь стал сторожем. По ночам он с Диком несколько раз обходил деревню и, не обнаружив никого, перед рассветом шел домой. С этих пор пожары прекратились, а по весне к ним зачастили незваные гости из Москвы. Сначала они предлагали скупить все пустующие дома и, не получив согласия, стали размечать и нарезать земельные участки на пойменном лугу, что некогда служил пастбищем для деревенской скотины. В начале лета началось бурное строительство огромных коттеджей, в два и более этажа, с пристройками и теплицами. К зиме на огороженном бетонным забором лугу, точно из под земли, выросли двадцать семь современных элитных домов. Теперь уже новые хозяева стали нанимать старика для охраны их дорогой собственности.

– Вот ведь как получается, одни из деревни, другие, наоборот, к земле потянулись. Получилось два людских потока: один поток – из голодной деревни с пустой котомкой в сытый город, другой поток с большой мошной из зачумленного города на свежий воздух потянулся, – обходя вместе с Диком новый дачный поселок, рассуждал старик. – Только странно получается, не пересекаются они, каждый течет сам по себе, не смешиваются они, а значит в реку не сольются. Вот и выходит, нищая деревня никому, кроме нас, стариков, не нужна.

Время шло, к осени старухе стало совсем худо, старик несколько раз возил ее в город, но врачи только разводили руками и советовали строго соблюдать диету и регулярно вводить инсулин. Однажды старик заметил – старуха тайно ест конфеты, ложками засыпает себе в рот сахар, и понял, что она сознательно сокращает себе жизнь. В декабре она тихо скончалась и была захоронена на местном кладбище. Все деревенские старухи были на ее похоронах и дружно сетовали на то, что ушла Марфа без покаяния и церковного отпевания, а все потому, что никто из сельчан так и не смог восстановить разрушенную в начале прошлого века местную церковь.

Вот тогда то, на могиле своей старухи, старик поклялся если не восстановить церковь, то хотя бы построить часовенку. С этого дня все заработанные деньги он стал откладывать на строительство, а еще через полгода сходил в дальнюю деревню, где уже более ста лет стояла каменная часовня святого великомученика Пантелеймона, осмотрел ее, как смог, нарисовал и решил строить такую же, но только из дерева. Вернувшись в деревню, старик присмотрел место и начал рыть яму под фундамент, а к сентябрю над часовней уже возвышался крест и началась ее внутренняя отделка.

Каково было удивление старика, когда местные старухи стали приносить ему чудом сохранившуюся церковную утварь и старинные иконы, особенно его поразила икона святителя Николая. Со слов дарительницы бабки Пелагеи, икона была написана неизвестным художником в конце 18 века и чудесным образом избежала уничтожения в сатанинскую годину. С этих пор часовенка стала называться в честь Николы Угодника, первого после Божией Матери небесного заступника. Вскоре часовню освятили, и жители деревни, дачного поселка и окрестных сел стали молиться святителю Николаю.

За хлопотами о часовне незаметно для старика пришла зима, потом наступили рождественские праздники. В эти дни старик вдруг встревожился, стал по ночам чаще приходить к часовне, осматривать ее и, ничего не обнаружив, уходил домой. Накануне крещенского сочельника он лег пораньше, задремал, и тут какая-то сила выбросила его из постели. Он быстро оделся и вместе с Диком пошел к часовне. Не успели они отойти от дома ста метров, как Дик заволновался и стремительно бросился к часовне. Старик тоже заторопился, но глубокий снег мешал ему, и он пошел прежним размеренным шагом, но неожиданно глубокую ночную тишину разорвали два выстрела. Сердце у старика на мгновение остановилось и тут же тревожно забилось вновь. «Беда, ой беда», – бормотал он.

Старик сидел на снегу и горько плакал. Плакал навзрыд, как малое дитя, потерявшее мамку. Его верный, неразлучный друг лежал на обледеневшей обочине дороги с окровавленной грудью. Кровь темными сгустками сочилась из открытой раны и медленно стекала на белый снег. Старик подтянул ноги и встал на колени, потом взял голову Дика, бережно приподнял ее и попытался заглянуть ему в глаза. Тяжелая, безысходная тоска железным обручем сдавила его сердце, он застонал от бессильной ярости на несправедливую судьбу и людскую злобу.

Тем временем на звуки выстрелов подошли несколько старух и два полупьяных мужика из дачного поселка.

– Ишь как по собаке рыдает, по своей Марфе так не убивался, – прошипела одна из старух и смачно плюнула на снег.

Вдруг ночную мглу прорезал истошный крик: «Икону украли, Николу-заступника унесли, вороги». Все кто был рядом, бросились к часовне, посмотрели и вернулись к старику.

– Дика, Дикуличка, – ласково шептал старик и нежно поглаживал большую голову собаки. – Господи, сколько мы с тобой пережили радости и невзгод, и вот теперь ты оставляешь меня одного в этом мире несправедливости и злобы, – старик еще ниже склонился над головой своего друга, и тут правый глаз приоткрылся, и Дик нежно лизнул руку хозяина.

– Дикуля, ты жив, – оторопев от радости, завопил старик. – Господи, чичас я тебя перевяжу, и мы пойдем домой.

Старик суетливо обшарил свои карманы и, не найдя ничего, скинул с себя телогрейку, снял рубаху и, разорвав ее на части, перевязал широкую грудь овчарки. К счастью, пуля пробила правую сторону груди, прошила насквозь часть тела и вышла на спине в области лопатки.

– Чего рты раззявили, пьянь подзаборная, – закричала соседка Анна. – Не видите, штоль, сани нужны. Пес-то што хороший боров, весу в нем не менее центнера будет.

Мужички тут же исчезли и через несколько минут приволокли небольшие санки, какими пользуются селяне для перевозки сена с ближайших укосов.

Привезя Дика домой и уложив его в свою постель, старик нашел несколько ампул пенициллина, набрал два кубика и ввел его в холку собаке. Затем вышел в сени, отыскал пучок подорожника и, разжевав его, приложил жидкую массу к ране.

– Все, Дика, спи, а я тут посижу, присмотрю за тобой, спи, мой хороший, рана твоя затянется, и мы будем снова бегать и ловить зайцев.

На слова хозяина Дик приподнял голову и облизал низко склоненное лицо старика.

– Ну, будя, лежи, не шевелись, вредно энто тебе, вот выздоровеешь, тогда и нацелуемся, – с этими словами старик поднялся и ушел на кухню. Он подбросил дрова в печку, достал мясо и, бросив его в кастрюлю, поставил вариться. Затем он снова сел у изголовья своего друга. Помолчал, почесал его за ухом и улыбнулся своим воспоминаниям. – Дикуля, ты помнишь мальчонку, который тонул в проруби? – заговорил он. – Помнишь, как ты бросился в прорубь? Если бы не ты, он наверняка утонул бы. Тебе тогда был всего год, но ты уже понимал свое предназначение.

Дик поднял голову и в знак того, что он все помнит, лизнул старику руку. Помнил он и то, как однажды старик серьезно занемог, все его тело горело, руки и ноги настолько ослабли, что он не смог даже встать с постели. Поняв, что хозяину очень плохо, Дик выскочил на улицу и помчался к бабке Нюре. Он перемахнул соседский забор и, подлетев к окну, басовито залаял. Бабка Нюра вышла во двор и, посмотрев на собаку, поняла – что-то случилось. Больше недели она настоями из трав отпаивала старика, пока наконец он не смог встать и заняться хозяйством.

– А помнишь, Дика, – продолжая улыбаться, спросил старик, – тот случай, когда я производил опыты на предмет понимания тобой человеческой речи? Тебе тогда исполнилось два годика, а уж умен ты был не по годам. Вот я и решил подшутить над молодью. Помнишь, мы тогда охраняли дом московского богача?

Собрались у них тогда друзья евоного сынка, все молодь неоперившаяся, а с гонором, с самомнением. Помнишь, речь у них зашла о том, что животные не могут понимать человеческую речь так, как понимаем ее мы.

Мы с тобой стояли неподалеку и все слышали. Ну, тут я, старый дурак, не вытерпел да и встрял, не правда, мол, животные хоть и бессловесны, но все понимают. Вот взять хотя бы мою собаку, и показывая им на тебя, предлагаю им провести опыт. Тут все заспорили, затарахтели, мол, ежели действительно собака понимает человеческую речь, то они платят мне сто зеленых. Двести, говорю я им, все тут же соглашаются. «Для чистоты эксперимента, – говорит один из них, – ты, Вася, отвернувшись от собаки, произносишь условную фразу, а мы наблюдаем за реакцией пса». Они отвернулись, пошептались и говорят: «Мы готовы». «А мы тоже завсегда готовы, – отвечаю я им, – но только не обессудьте, ежели што не так». Энтот Вася отворачивается от нас с тобой и, смеясь, говорит, мол, чтобы им не надоедал со своими россказнями Гаврила, он сейчас возьмет нож и зарежет этого надоедливого старикана. Помнишь, что тут было: ты одним прыжком перемахнул стол, свалил шутника, встал ему на грудь, оскалился и посмотрел на меня. Помнишь, как энти молокососы затряслись и спали с лица? Наука им была отменная.

Старик еще долго вспоминал, как его друг суровыми зимами отгонял волков и лисиц, не позволяя им нарушать покой деревни.

Прошел год, в новогодние праздники дачники потянулись в деревню.

Однажды вечером старик со своим другом оказался неподалеку от дачи того московского богатея, которую он охранял прошлой зимой. Вдруг Дик напрягся, заворчал и бросился к дому, откуда раздавались приглушенные голоса и веселый смех молодых людей. Перелетев через забор, он вскочил на веранду и прыгнул на одного из них. Стоя на груди парня, Дик своей огромной челюстью вцепился в его горло и ждал команды, чтобы разорвать ее. Старик поднялся на веранду, внимательно посмотрел на перепуганные лица сидевших за столом парней, потом перевел взгляд на своего друга и его жертву. Под Диком лежало нечто, похожее на куклу, от которой исходил тошнотворный запах человеческих испражнений.

«Ишь ты, до чего перепужался, ирод, обгадился со страху, а когда стрелял в моего друга, поди чувствовал себя героем, способным остановить не только собаку, но и любое чудище, вставшее на пути. Ирод, он и есть ирод, такой смел, когда чувствует свое превосходство над беззащитными существом. Страшно мне, простому мужику, когда вижу, что подобная человеческая падаль бродит по нашей земле и в любой миг может оборвать чью-то жизнь», – подумал старик.

– Верну, клянусь, верну икону, – прерывающимся от ужаса голосом выдохнула кукла.

– Смотри, не шути, и знай, не вернешь икону – Дик найдет тебя где угодно, и уж тогда не обессудь, – тихо, с расстановкой, сказал старик.

Затем, погладив Дика по голове, старик шепнул ему на ухо: «Теперь этот ворог вернет нашу чудотворную икону Николы-угодника, скоро она будет дома, а это главное». Дик поднял голову и, как показалось старику, укоризненно посмотрев на него, нехотя отпустил свою жертву.

Москва – Клин

Сказ о храме
«Всех скорбящих Радость»

Давно, лет сто пятьдесят назад, к тому моменту, о котором пойдет сказ, наш славный Клин, превратился в веселый уездный городок. Здесь процветала торговля своими и иноземными товарами, купцы, ремесленный люд и простой народ ходили не только в церкви, но и веселились в местных кабаках. Постепенно городок рос и развивался, а потому вскоре появилась потребность в новом погосте. Как говорится, есть время жить и есть время умирать. Призадумались местные богатеи и решили – быть последней обители всех местных христиан, невзирая на их сословия и род занятий, недалеко от городка, на пустыре, сразу за последними огородами. На том и порешили. Отвели участок, освятили его и стали хоронить.

Однажды, в середине лета, скончался купец второй гильдии, некто Афанасий Никоноров. Человеком он в городе был не последним, а потому на его похороны собрались купцы, лавочники, ремесленники и народ попроще. Как говорили, народу собралось столько, что яблоку негде было упасть. Привезли покойника, ждут батюшку, чтобы он прочитал надгробную молитву, а его все нет и нет. Родственники покойного заволновались, послали гонца, ждут-пождут – ни попа, ни гонца, оба как в воду канули.

Народ зароптал, заволновался, и тут из толпы выступил бедно, но опрятно одетый старец со свисающими до плеч седыми волосами и серебристой окладистой бородой. Он поднял руку, и все покорно смолкли. Старец обвел по-детски ясными глазами народ, откашлялся и заговорил:

– Люди добрые, первые христиане называли день смерти днем рождения для Вечной жизни, а потому каждый искренне верующий человек готовится ко дню смерти – дню встречи со Христом, как невеста готовится ко дню свадьбы.

– Кто это? – зашептались люди. – Вроде не из нашенских, на груди архиерейский крест, как у епископа, да одет больно просто.

– Вчерась этот старик остановился у нашего пресвитера, – подала голос краснощекая и ядреная молодуха, – завут ево Пантелеймон, говорят, идет на богомолье в Дивееву пустынь, странник он.

А старец, не замечая всеобщего любопытства, продолжал:

– На могиле каждого христианина ставится крест, потому как именно им был поражен диавол и разрушена сила ада над человеком. Православная душа, жившая с Иисусом в своем сердце, не расстается с ним и после смерти. Именно поэтому кладбище для христианина – место не только скорби, но и радости.

– Ничего себе сказанул дедок, – раздался полупьяный голос молодого подмастерья в косоворотке с бутылкой самогона в руке. – Это же какая такая радость пришла к нам, мы плакать должны, кормилец из жизни ушел, а он зовет нас к радости, едрена вошь.

– Тихо ты, пьянь подзаборная, старец дело хочет сказать…

– После второго Пришествия Христова, – возвысил голос старец, – когда окончательно будет подведен итог жизни каждого человека, все люди снова обретут свои тела, но только уже в новом виде. Священное Писание говорит о том, что для одних это будет воскресение жизни, а для других – воскресение осуждения, и уже навсегда.

– Где же радость? – снова заговорил молодой подмастерье.

Как бы отвечая на его вопрос, старец продолжал:

– Расставание с близкими – это всегда трагедия, скорбь, мы теряем тех, кто нам дорог, и наше сердце не хочет мириться с потерей. Но для самого усопшего христианина смерть – это дорога в вечность. Радостен путь, которым ты идешь, душа, потому что это место твоего покоя и радости от постоянного общения со святыми душами и с Самим Небесным Отцом. А где, как не в церкви верующая душа всего ближе к Святителю?

– Хоронить-то хороним, а храма нет, – раздался взволнованный голос Матрены Щербаковой, жены дьякона Троицкого собора.

– А как же собор? – спросил кто-то из толпы.

– Собор собором, а кладбищенская церковь совсем другое, – ответила Матрена. – Предлагаю вновь построенный храм посвятить Божией Матери в честь Ее иконы «Всех скорбящих Радость». Ведь именно ей, по словам праведного Симеона Богоприимца, открываются помышления многих сердец. Ведь именно Она, как любящая Мать, утешает верующие сердца в скорбях и в печальную душу вселяет радость…

– Стройте храм, но помните, ему уготована нелегкая судьба, – поддержал Матрену старец, – а потом, когда построите и освятите его, назначьте верных помощников будущему батюшке, чтобы они оберегали храм от напастей и злых людей. Истинно говорю, придет время, когда антихристы захватят власть не только светскую, но и церковную, и начнут они грабить божии храмы, сбрасывать колокола, издеваться и убивать священнослужителей. Разор наступит великий, неверие поселится во многих людских сердцах, и только преданные душой и телом Иисусу Христу богоборцы спасут ваш храм.

Старец подошел к гробу покойного купца, и внимательно посмотрев на него, перекрестился. Затем встал на колени и начал читать молитву о здравии раба божьего Афанасия.

Родственники и близкие покойного, стоящие рядом с ним, недоуменно переглядывались и с сожалением кивали друг другу – мол, старец того, немного перепутал, но мол, ему по старости лет простительно, вот только попа все нет и нет.

В наступившей тишине вдруг все услышали испуганный вскрик вдовы, затем ее истошный вопль не то радости, не то изумления. И тут близко стоящие у гроба люди увидели, как веки покойника дрогнули, и он открыл глаза.

– Чудо, чудо! – вскричало сразу несколько голосов.

– Покойник-то ожил, спасите и сохраните нас, святые угодники, – непрестанно крестясь, бормотали родные и близкие купца.

Прошли многие годы, Русь великая подверглась нашествию антихриста, и была осквернена не только вера в Господа Бога, но и все, что связано с ней. Страну захлестнула волна насилия и смерти миллионов обманутых и оболганных людей. Вот тогда-то, однажды летом, в храм явились какие-то срамные люди и давай требовать утварь церковную, якобы на неотложные нужды страны. Божьи люди, чтобы спасти убранство церкви, предложили им деньги, но они отказались. Деньги в ту пору ничего не стоили, в цене было золото, драгоценные камни, да еще серебро. Весь этот разговор с нехристями проходил перед церковным крыльцом. Пока спорили, небо на городом враз потемнело, воздух разорвала ослепительная молния, и грянул оглушительный гром. Когда же один из богохульников хотел войти в храм, небо раскололось как бы надвое, и огненная стрела поразила срамника. На том дело и кончилось. Даже антихристы поняли, что без благословения Господня отобранные церковные вещи не принесут счастья нечестивцам.

В последующие годы большинство монастырей и храмов были закрыты и осквернены. Только церковь «Всех скорбящих Радость» продолжала проповедовать слово Божие, стала оплотом Православия в Клину. Сюда после закрытия привокзальной часовни верующие принесли из нее образ Божией Матери, называемый Клинским. Из закрытого тюремного храма святителя Тихона Задонского был перенесен храмовый образ этого святителя, а на левой солее сооружен маленький алтарь в его честь. И из других закрытых храмов верующие приносили спасенные иконы в ставшую соборной бывшую кладбищенскую церковь.

После празднования 1000-летия Крещения Руси, когда появилась возможность открытия новых храмов, группы прихожан Скорбященской церкви стали организовываться в новые приходские общины, открывать и восстанавливать разоренные церкви. Вокруг этих людей вырастали новые общины. Множество вновь пришедших к вере людей стали наполнять и новые храмы, и Скорбяшенскую церковь.

Вот такая маленькая, но славная история храма, вставшего непоколебимым утесом на пути безбожия и разгула антихриста в нашем городе.