Текст книги "Неупиваемая чаша"

Глава 5

Через несколько минут мы въехали в пустынный дворик и остановились у подъезда. Осторожно выбравшись из машины, мы поднялись на третий этаж и остановились у двери родительской квартиры. Я обшаривал карманы в поисках ключа, когда дверь открылась, и мать, осмотрев нас, только всплеснула руками и молча ушла на кухню.

– Может быть, мне лучше уйти? – нахмурилась Лена.

– Радость моя, не обращай внимания, она всегда так встречает моих знакомых, но ты же не просто знакомая? Так? Так. Сейчас я тебя представлю, и все образуется, – с этими словами я взял ее за руку и провел на кухню.

– Это Лена, моя спасительница, а это моя мама, Анастасия Тарасовна, урожденная Евграфова, но вот уже тридцать лет как Чернова.

Мать благодарно посмотрела на Лену и, не обращая внимания на мой игривый тон, запричитала:

– Господи, это же кто тебя так? Только не говори, что упал, не поверю, кто-то напал, да? Вот изверги, надо же так избить, – причитала она.

– Мама, перестань плакать, все хорошо, все нормально, я жив, значит, все прекрасно, лучше приготовь нам кофе.

– Ой, Лена простите, я сейчас, сейчас будет кофе. Нет, это все твоя работа, это все потому, что пишешь ты, не думая о последствиях, вот и дописался.

– Спасибо, но мне кофе не надо, я должна бежать, извините – дела.

Лена чмокнула меня в щеку и, открыв дверь, исчезла.

– Мама, я мужчина, а у мужиков бывает разное, побьют например, – обняв за плечи и слегка подталкивая к столу, успокаивал я ее. – Лучше скажи, как отец? Отдыхает?

– Нет, в пять утра вызвал машину и уехал в банк.

– Так, понятно, а мне кто-нибудь звонил?

– Никто, нет, постой, третьего дня утром звонили из редакции и спросили, где тебя найти, я им сказала, вот и все.

«Так, – подумал я, – не из какой редакции мне не звонили, а просто узнали от матери, где меня искать, нашли и как следует наподдали». Я тут же припомнил серую «шестерку», которая неотрывно ехала за мной от самого Клинска, и с опозданием понял, что это были ребята, которым поручили зачем-то следить за мной. Но зачем? Сбили-то меня другие, местные.

Мать приготовила кофе, из холодильника выставила кусочек торта, оставшегося еще со времен какого-то праздника, и вышла из кухни. Слегка подкрепившись, я по домашнему телефону набрал номер своего благодетеля и радостно воскликнул:

– Константин Петрович, здрасьте, это ваш собкор, как вам моя записка?

– Ждал я не этого, но доволен, ты сделал большое дело, – он помолчал, а потом добавил: – Ты сильно упростил решение проблемы, спасибо.

– А еще, – все так же радостно продолжал я, – вашему покорному слуге сломали два ребра, фейс подпортили настолько, что придется несколько дней сидеть взаперти.

– Побили, говоришь? Отчего же такой радостный?

– Ну как же, пострадать за правое дело – одно удовольствие, – не унимался я.

– Местным ребятам очень не нравится наше вмешательство, но ничего, придется им смириться, а если не поймут, пусть пеняют на себя. Ты пока отлежись, а мои ребята выяснят, что к чему, и свяжутся с тобой, – сказал как отрезал мой благодетель и положил трубку.

С некоторых пор мое положение в этом мире оказалось двойственным: с одной стороны, я был сотрудником независимой газеты, с другой – я стал не то менеджером, не то подручным моего нового хозяина. Поездка в Дрянск была вторым моим заданием в новом качестве, а первое – статья, связанная с Уралом – стало своего рода экзаменом на профпригодность и обернулось немалыми финансовыми потерями для аборигенов и большим прибытком для моего шефа.

Статья, из-за которой разгорелись шекспировские страсти, была спецзаказом моего благодетеля – Мухина Константина Петровича, мультимиллионера и по совместительству владельца нашей «независимой газеты». На аукцион был выставлен пакет акций одного из уральских металлургических комбинатов. По его поручению я поехал туда и написал разгромную статью о состоянии дел на комбинате, где из-за нарушений технологии выплавки металл получали низкого качества, отчего страдал сбыт, а значит и доходы предприятия. Кое-кто из верхушки комбината сознательно гробил производство, ведя его к банкротству. В статье я ничего не преувеличил, не преуменьшил, она была объективна и бесстрастна. Вот это-то и не понравилось настоящим владельцам комбината, так как эта объективность резко снижала цену акций, чего, собственно, и добивался мой благодетель. Кстати, страсти были настолько горячи, что мне пришлось некоторое время скрываться на даче у своих приятелей. Да, у нас так – очень часто горячие страсти превращаются в горячий свинец, но уж тут ничего не поделаешь, реалии современной российской жизни.

Познакомились мы с господином Мухиным, как мне казалось, совершенно случайно, на промышленной выставке в Манеже. Я стоял и рассматривал один из макетов прокатного стана, когда ко мне подошел мужчина лет сорока, одетый в дорогой темно-серый английский костюм, голубую сорочку без галстука и черные туфли на тонкой кожаной подошве. Его волевое лицо с высоким лбом, тяжелыми надбровными дугами и голубыми глазами выражало загадочную непроницаемость.

– Хорош стан? – как бы между прочим спросил он.

– Очень даже неплох, – кивнул я.

Мы разговорились. Оказалось, он давно знает моего отца, а потому заочно знаком и со мной. Более того, постоянно читает мои статьи по экономическим вопросам, и они очень ему нравятся. Затем как-то незаметно разговор перешел на новую еженедельную газету, где все еще нет хороших журналистских кадров, особенно по экономическим проблемам. Не успел я осмыслить все им сказанное, как он предложил мне стать экономическим обозревателем этой газеты. На мое робкое замечание о редакторе он только махнул рукой и сказал, что его согласие – вопрос чисто формальный и обсуждению не подлежит. И, беря быка за рога, он спросил: «Три тысячи долларов в месяц тебя устроят?» Ну как же не устроят, когда я перебиваюсь, можно сказать, случайными заработками в различных газетенках, не всегда респектабельного направления. Однако я деликатно промолчал и для солидности попросил сутки на размышление.

– Правильно, посоветуйся с отцом, – согласился он и, вручив мне свою визитку, направился к выходу. Так я стал сотрудником газеты по особым поручениям.

Как только я закончил разговор с хозяином, дверь на кухне отворилась, и вошла мать. Мне даже показалось, что она стояла в коридоре, слушала и ждала, но она была слишком воспитана для этого. В свои сорок семь маман все еще была красива и в этом смысле составляла отцу великолепную пару. По своему характеру она была довольно замкнутой, компаниям предпочитала семейный уют. Для меня всегда оставалось загадкой, как ее сдержанность могла в одночасье смениться беспокойством и нервозностью. Вдруг, без видимых причин, она начинала волноваться по пустякам, как бы нагнетая в себе беспокойство и неведомые страхи за нас с отцом. Самое удивительное было в том, что эти необоснованные, как мне раньше казалось, страхи превращались в реальность. Помню, однажды, когда мы еще жили в Магадане, отец долго не возвращался домой. Мать металась по квартире, приговаривая: «Господи, моему мужу грозит большая опасность, он может погибнуть, помоги ему, спаси и сохрани его». Действительно, в ту ночь из лагеря, где работал мой отец, убив охранника и захватив оружие, сбежали три рецидивиста. Отец вернулся через два дня с легким ранением руки, но веселый и довольный результатами облавы на беглецов, которые, отстреливаясь, погибли в тридцати верстах от лагеря. Но больше всего тогда удивила меня моя мать: провожая меня в школу, она зашла в местную церковь и поставила свечи на помин души убитых зэков. В то время мне только что исполнилось девять лет, но мое понимание мира и всего происходящего в нем вполне сформировалось, как, впрочем, у всех моих магаданских сверстников. Вот уж воистину – бытие определяло сознание. Позднее, когда я повзрослел, много раз удивлялся материнской интуиции и ее чутью на всякие житейские неожиданности. Именно она в новогоднюю ночь предсказала отцу его перевод на новое место службы. И действительно, в мае поступил приказ о его новом назначении – начальником спецзоны, что находилась в ста километрах от Москвы. Так мы, закаленные северными ветрами и лютыми морозами провинциалы, оказались в самом центре земли русской. В Клинске, где мы стали жить-поживать, я окончил школу, нашел своих друзей, а позднее стал независимым сотрудником местной оппозиционной газеты.

Переход к новым политическим реалиям внес очень большие перемены в нашу семейную жизнь. Вскоре мой отец был обвинен в превышении своих служебных полномочий, а попросту в издевательствах над заключенным, и предан суду. Однако суд оправдал его, но он был вынужден подать в отставку. Так закончилась одна эпоха в жизни полковника внутренних войск и началась другая – обеспечение безопасности новоявленных олигархов с их несметным богатством и нарочито хамским поведением. Когда я окончил школу, банк МБН, где мой отец возглавлял службу безопасности, уже набрал силу и считался очень надежным. Отец настоятельно советовал мне изучать экономику и банковское дело, но это было не для меня. Он очень огорчился, когда узнал, что я окончательно решил поступать в МГУ на журфак, и заявил, чтобы я рассчитывал только на свои силы. Из дома он меня не выгнал, но наши отношения надолго испортились, потому что журналистика в его понятии – это нечто среднее между политической и обычной проституцией. В какой-то степени мне это даже помогло: уже со второго курса я начал подрабатывать в различных бульварных газетенках, сочиняя скандальные статейки про звезд шоу-бизнеса и их окружение. Иногда я прикидывался фанатом той или иной звезды, проникал в ее окружение и получал фантастическую возможность, почти ничего не придумывая, тискать свои материалы сразу в несколько журналов и газет. Мои визави только удивлялись и разводили руками от наглости никому неизвестного «раздолбая Покровского», что сочинял сплошную порнуху, извещал московскую публику, какие наркотики предпочитают их кумиры и какое на них белье. Никто и предположить не мог, что под этим прозвищем скрывается молоденький благовоспитанный мальчик из хорошей семьи. А помогал мне в этом мой дальний родственник по прозвищу Князь, большой любитель женщин, благодаря своей неординарной внешности и толстому кошельку имеющий широкие связи в светском обществе Москвы. Несколько раз я находился на грани провала, но каждый раз при неожиданных встречах в редакции какой нибудь газетенки с моей очередной звездой весело сообщал, что подрабатываю рассыльным или порученцем редактора. Могу добавить, что в глубине души я глубоко презирал этих клоунов и калифов на час, иногда было жалко и грустно смотреть, как они убиваются и льют слезы по поводу и без, только от того, что кто-то влиятельный не обратил них внимания. Но в целом многие из них держали себя вполне достойно, и часто мне было стыдно за свою писанину, но, как говорится, бизнес есть бизнес, где каждый делает свое дело.

Заработанные деньги помогали мне держать себя в форме, то есть достаточно модно одеваться, ходить на дискотеки и регулярно обедать в студенческой столовой.

Отец удивлялся, но упорно молчал, все чего-то ждал, да так и не дождался моего поражения на журналистской почве. Более того, когда узнал, что я работаю на самого богатого вкладчика его банка, окончательно смирился и поздравил меня с удачным вложением моего таланта. Он так и сказал «таланта». Ну, это он загнул, никакой я не талант, кое-какие способности есть, не более.

С наступлением политических перемен и уходом отца со службы моя мать тоже изменилась: если раньше она была вынуждена почти скрывать свое отношение к религии и церкви, то теперь она превратилась в агрессивную проповедницу православной веры. В ее комнате появились иконы, Библия, Псалтырь, а также разнообразные книжки о праведниках. Но самое главное было в том, что ее утро начиналось с молитвы, в которой она молила Господа о ниспослании всем нам небесной благодати. Как-то я просмотрел ее личную библиотечку и обнаружил не только Библию, Евангелие и Псалтырь, но и значительное количество книг, в той или иной степени касавшихся последней царской семьи. Но особенно меня удивило то, что все строки в книгах, где о великомученице Александре Федоровне, последней российской царице, убиенной вместе со всей семьей красной сволочью в черных кожанах, были подчеркнуты, а кое-где стояли непонятные знаки. Я вдруг понял, что именно последняя царица, с ее гипертрофированным понятием семьи, была примером для моей матери. Она видела в ней родственную душу, ей были близки и понятны душевные переживания Александры Федоровны. К сожалению, наши взгляды на духовный облик последней царицы сильно разнились, так как я по наивности душевной считал ее чуть ли не главной виновницей февральской революции 1917 года и всего того, что за этим последовало. Впрочем, матери я ничего не сказал.

Я лежал второй день, приводил дедовским методом лицо своей морды в порядок и ждал звонка. Наконец к вечеру Лена позвонила, и у меня отлегло от сердца. Мы поболтали о том о сем, а потом вдруг она заявила:

– Семен, милый я с нетерпением жду твоих подвигов, но пока нельзя.

– Подвиги будут, – заверил я ее и с наслаждением потянулся. Мы еще некоторое время болтали, когда в глубине квартиры прозвенел звонок, через минуту в комнату вошел мой дядя, Дмитрий Иванович Чернов, совладелец мясоперерабатывающего завода в Клинске.

– Боже мой, что за рожа, кто же тебя так разукрасил, едрена вошь? – вместо приветствия воскликнул дядя Дима. – Впрочем, сейчас где угодно, даже в медвежьем углу, можно напороться на крепкий кулак. Но готов поспорить, это не пьяная драка, ведь так?

Дядя Дима, сорокалетний мужчина, был очень эмоциональным человеком. В хорошем настроении он мог часами болтать о женщинах, делах своей фирмы или политике. Его интересовало все, что творилось вокруг, и особенно вокруг его особы. Своей жизнерадостностью он невольно заражал окружающих, что очень сильно помогало ему в бизнесе – все его деловые партнеры безоговорочно доверяли ему.

Мы прошли на кухню, я заварил кофе, и мы уселись за стол. После первых приветствий-вопросов он сдержанно сидел и медленно пил свой кофе, что было не в его характере. Я терпеливо ждал, когда он начнет говорить, и тоже молчал. Наконец он решился:

– Я к тебе по делу, едрена вошь, и не как к племяннику, а как возможному деловому партнеру. Дело в том, что у нас могут появиться общие интересы, если ты согласишься с некоторыми моими предложениями. Понимаешь, я тут на досуге подумал, а почему бы тебе, как поборнику интенсивного развития отечественной промышленности, не написать пару-тройку статей о наплыве в Россию иностранных поставщиков пищевых продуктов, что, естественно, тормозит развитие отечественного производителя? Суди сам – все наши магазины и рынки на две трети завалены голландскими, немецкими, американскими и другими продуктами, а нам, россиянам, приходится тесниться и сокращать производство. Причиной всему низкие ввозные пошлины и халатность таможенников. Ты меня понял?

– Конечно понял, надо потеснить конкурентов, так?

– Правильно, едрена вошь, но потеснить – это одно, а дать простор нашим производителям – это несколько другое, здесь затрагиваются национальные интересы.

– И давно ты, дядя Дима, космополит до мозга костей, стал патриотом? – с сарказмом, заметил я. – Пусть будет хуже, зато наше!

– Брось, ты прекрасно знаешь, что наши технологии не уступают европейским, тем более что на большинстве предприятий полностью обновлено технологическое оборудование. Например, мы закупили две линии по производству мясных изделий в Германии.

– Теперь, – перебил я его, – надо убедить российских и прочих оптовиков в том, что ваша колбаса не хуже, а даже лучше всяких там немецких колбасок. Так?

– Так, уже потому, что в ней значительно меньше различного рода добавок и красителей.

– А это значит, что ваш продукт более натурален, чем иностранный, так?

– Это и ежу понятно. Если ты напишешь несколько статей на эту тему, а материалы я тебе предоставлю, дела наших производителей наверняка улучшатся. Ты же знаешь, наш народ всегда очень серьезно относился к прессе. Публикацию в различных газетах, отклики компетентных людей я беру на себя. Пока ты знакомишься с материалами, пишешь статью, я смотаюсь в Западную Сибирь и договорюсь с местными ребятами о дополнительных поставках.

– Ты решил расширяться?

– Да, а почему бы и нет? Но это еще не все, племянник. Я знаю, ты работаешь на Мухина, а у него на Урале и в Сибири работает очень много народа, ты понимаешь?

– Как же не понять, речь идет о северном завозе?

– Именно. Северный завоз, едрена вошь, дело очень прибыльное, и отдавать его в чужие руки – непростительная роскошь.

– Дядя Дима, я еще не согласился на статьи, а ты уже о северном завозе, так не пойдет.

– Погодь, племянник, ты не дослушал меня. Я же не просто тебя прошу, я делаю тебе предложение – стать моим партнером, войти в состав директоров предприятия, где номинально ты будешь заведовать нашей рекламой.

– Вот так просто я стану одним из ваших директоров?

– На днях мы выпускаем новый пакет акций, его я предлагаю тебе. Ты будешь обладателем десяти процентов капиталов нашей фирмы, если учесть, что пятнадцать процентов акций у твоей матери, сорок пять у меня – итого наша семья становится фактической обладательницей завода.

Я тихонько попивал кофе и обдумывал слова моего дяди. Не скрою, в его предложении был большой соблазн, фактически я становился независимым человеком, но откуда вдруг такая щедрость, почему эти акции не прибавить к своим и не стать самому еще более богатым? Ладно, это потом, а сейчас надо соглашаться и браться за дело. К тому же семья – это семья, а не какой-то чужой дядя, который может в любой момент выбросить тебя из своей обоймы.

– Могу добавить, прежде чем идти к тебе, я советовался с твоим отцом и еще кое с кем, все мой план одобрили, так что раздумывать не о чем, – сказал дядя Дима и протянул мне свою чашку за новым кофе.

– Господи, дайте же мне хотя бы прийти в себя, уж больно круто вы взялись за меня! – воскликнул я – прекрасно понимая, что отказываться было бесполезно, да и просто глупо.

– По возвращении из Сибири я вручу тебе пакет акций, а ты тем временем готовь двадцать пять тысяч долларов. Все, поправляйся, я ушел. Вечером вылетаю в Новосибирск, – он поднялся, подал мне руку и добавил: – Подборка материалов будет у моего секретаря.

Дядя пошел к двери, но остановился и сказал:

– Да, чуть не забыл, я тут для Гамзина приготовил коммерческое предложение, если сможешь, познакомь его с ним, – он вытащил из своей кожаной папки два листочка и положил их передо мной.

Шел пятый день моего невольного заточения, когда я вдруг остро почувствовал – все, лежать больше не могу. Тело настойчиво требовало движения, а душа – общения. Надев голубую майку и джинсы, я вышел на улицу и медленно побрел в сторону Кузнецкого моста. Здесь днем всегда полно народа, но снующие вокруг люди совершенно не мешали мне мечтать о Люси. Всю последнюю неделю ее образ буквально преследовал меня. Я вглядывался в глаза всех встречных девушек, но они были по-деловому холодны и безучастны. Я так погрузился в свои мечтания, что очнулся только после того, как уперся в чью-то широкую грудь. Подняв глаза, я увидел своего школьного друга Никиту Авсеева по прозвищу Авсей, то есть благочестивый. Мы обнялись и расцеловались.

Глава 6

Почти год, что мы не виделись с Авсеем, в нем ничего не изменил – все так же хорош собой, элегантен и здоров как бык. Про таких, как он, Лев Толстой говаривал – красота телесных форм всегда совпадает с понятием о здоровой силе. Авсей был не только силен физически, но и умен, а потому уже к двадцати пяти годам сделал завидную карьеру – стал начальником отдела одного из ведущих министерств России. Впрочем, говоря о его быстром служебном росте, я бы выразился несколько иначе: не он делал карьеру, а карьера делала его. Обладая незаурядными деловыми и организаторскими способностями, блестящей памятью, Авсей делал свою работу легко и непринужденно, что открывало перед ним блестящие перспективы.

«Будущий министр», – думал я, глядя на него и пытаясь отыскать в его облике хоть каплю чванливости, но ничего, кроме веселой радости от нашей встречи, на его лице не было видно. Все в нем, от посадки головы до манеры держаться просто, но с достоинством, говорило о внутренней гармонии и успехах в делах.

– Образец современного преуспевающего чиновника, – похлопал я его по плечу.

– Брось, Сеня, идем в ближайший кабачок, выпьем пивка для рывка, а потом пообедаем в нашем любимом ресторанчике.

Это был наш ритуал – начинать с пивка и заканчивать большой попойкой с танцами и податливыми девочками. В таких случаях сопротивляться было просто бесполезно: даже если бы ждали неотложные дела, Авсей сделал бы все, чтобы наша гулянка состоялась.

– С сегодняшнего дня я в бессрочном отпуске, и не только… А ты просто гуляешь?

– Брожу по улицам, смотрю на народ.

– Тогда вперед, на линию огня.

Мы тут же нырнули в какой-то кабачок и уселись за угловой столик.

– Два пива и креветки, – крикнул Авсей.

– Значит, ты в отпуске? – спросил я его. – Опять реорганизация?

– Да, опять перестройка, а потому все мы выведены за штат, ждем-с. Слушай наш последний министерский анекдот. Заходит секретарша к шефу в кабинет и говорит: «У меня для вас две новости, одна хорошая, другая плохая, с какой начать?» «Давай с хорошей». «Вы, Спиридон Петрович, не страдаете бесплодием».

Подошел официант с пивом и креветками. Мы хлебнули холодного терпкого напитка, и Авсей продолжал:

– Мой шеф уже год трахает свою секретаршу, и все бы ничего, но она вдруг понесла, представляешь, понесла от того, у кого никогда не было детей. Теперь она разгуливает с огромным животом, а женская половина департамента в шоке. Все бы ничего, но тут его жена попадает в больницу с отравлением, и все разом заговорили о некоем убивце – отравителе на любовной почве, якобы разгуливающем по Москве. Не знаю почему, но шеф со своей болячкой пришел ко мне и спрашивает совета, а я что могу присоветовать, когда у самого рыло в пушку? Впрочем, это я так, для затравки, но после кое-что поведаю такое, от чего у тебя… А сейчас скажи-ка мне, что с тобой стряслось, отчего ты как бы не в своей тарелке? Немедленно рассказывай.

– Ничего не стряслось, сунулся куда не следует, а мне за это сломали два ребра, разбили всю рожу и вообще помяли. Лежал неделю и вот только сегодня первый раз вышел на улицу погулять, а тут ты…

– Ексель-моксель, Сеня, ты вляпался, работать на магната опасно для жизни.

– Авсей, ты как всегда прав, а теперь рассказывай о себе, чую, что-то у тебя есть этакое…

– Есть и такое, и этакое. Так вот, за последний год, что мы не виделись, со мной происходили прямо-таки расчудесные вещи. Начну с того, что сегодня я подал заявление об отставке. Формально, конечно, ведь я за штатом, но все равно, порядок есть порядок.

– Авсей, ты что, офуел?

– Офуел не офуел, но обстоятельства сложились так, что хуже не придумаешь.

– Ты, что, дочь министра трахнул? Или надоело быть чиновником, решил податься на вольные хлеба?

– Примерно так, не хочу никакого давления, хочу просто жить и наслаждаться каждым часом, отведенным мне на земле. Ты что-нибудь знаешь о шведском варианте современной семьи?

– Слышал многое, но на практике не встречал, а у тебя, значит, обозначился этот вариант? Появилась постоянная любовница, а Вика – жена твоя родная. не возражает?

– Так да не так, все много сложнее. Чувствую, надо еще пива.

Авсей поднялся и, не дожидаясь официанта, сам прошел к стойке бара. Через несколько минут вернувшись с четырьмя кружками пива, сел за столик и весело уставился на меня.

– Пей и слушай, – и отхлебнув свое пиво, начал говорить. – Это случилось ровно три месяца тому назад: к нам из Воронежа после окончания школы приехала дочь бывшей Викиной соседки. Ты, надеюсь, помнишь, что моя жена из Воронежа?

– Конечно помню, не забыл, как мы с тобой ездили за ней, и ты просил ее руки?

Авсей улыбнулся и продолжал:

– Ольга оказалась очень милой и общительной девушкой, не то чтобы красавица, но чертовски мила и до одури сексапильна. На пятый день ее пребывания у нас, ночью у меня поднялась температура, и я остался дома. Утром Вика ушла на работу, я же лежал в постели и глотал аспирин. Через несколько минут Ольга принесла мне чай с малиновым варением, и тут, сам не осознавая, что делаю, прямо наваждение какое-то, я протянул руку и привлек ее у себе. Она не сопротивлялась, она явно ждала этого, так как тут же рухнула ко мне в постель и страстно прижалась к моему телу. Ексель-моксель, ты должен понять меня, уж очень хороша, шельма, соблазнительна до одури, – Авсей, точно кот, облизнулся и, загадочно улыбаясь, продолжал. – Не устоял, взял да тут же вдул ей по самое не балуй, но главное даже не в этом, главное случилось позднее. Как тебе известно, всякая страсть со временем угасает, на смену приходит обязанность, так и у меня с Викой – после трех лет нашего брака во мне угас сексуальный огонь.

– Перестань про огонь, – остановил я Авсея, – ты его растерял во многих чужих объятиях, только за прошлый год я насчитал больше десятка жертв твоего обаяния.

– Какие жертвы, окстись, это я жертва всех этих любвеобильных кошек, просто характер мой слаб – не могу отказать хорошему человеку, тем более женщине.

– Ладно, жертва аборта, продолжай.

– Случилось так: если мы с Ольгой рядом, наши тела готовы самозабвенно ласкать и трахать, трахать и ласкать друг друга, в общем, полное слияние двух грешников.

– А как Вика? Она что же, ничего не видела?

– Погодь, всему свое время. Через неделю, во избежание крупных неприятностей, мне пришлось отправить Ольгу домой. А еще через две недели, вернувшись из командировки, я застал ее на собственной кухне, где она готовила ужин. Я онемел, я был парализован, но вскоре мой шок прошел, и вот тут-то началось самое интересное. Как оказалось, Вика сама позвонила Ольге и предложила ей вернуться в Москву. Не просто приехать к нам, но придать нашим отношениям некий интимный оттенок, как бы сделать Ольгу членом нашей семьи. Отныне наши отношения кардинально изменились, фактически Ольга стала нашей общей с Викой любовницей.

– По-шведски, но не совсем, даже в нашем развращенном обществе нечасто встретишь подобные отношения, – заметил я. – А может быть, это по-мусульмански? Чужая семья – тайна за семью печатями, не так ли, Авсей?

– От тебя, Сеня, у меня нет тайн, а что до мусульман, когда мужик спит, одному богу известно, чем занимаются ночью несколько сексуально озабоченных бабенок.

– Теперь понятно, почему тебя потянуло на свободу, но зачем менять штаны на трусы? Карьера российского чиновника высокого ранга – это стабильность и уверенность в завтрашнем дне.

– Согласен, но свобода – это независимость не только в деловом отношении, но и в личном. Здоровски, когда любому ханже ты можешь сказать – как хочу так и живу!

– Авсей, не мое это дело, но Вика меня удивила, никогда прежде я не замечал в ней склонности к лесбийству.

– Ее тоже потянуло на перемены, и теперь мы кувыркаемся втроем: сначала они разогреваются, а потом берут меня в такой оборот, что я буквально лезу на стену.

– А ты не боишься, что однажды кто-то из них не захочет делить с тобой свою любовь? Например, Вика?

– Вика? Да пусть она только пикнет, я размажу ее по стене, понял?

– Не знаю, кто кого размажет, но в прошлом году в общежитии на Автозаводской одна лесбиянка ударом ножа убила своего соперника. Кстати, кухонным ножом ударила прямо в сердце.

– Вика грохнет меня? Ты что, белены объелся? Она же, как кошка, привязана ко мне, усекаешь? Но не это главное. Уже в первую ночь мы сели за стол, отпраздновали наши новые отношения и договорились, что никто никому не помешает прекратить нашу связь – мы свободны поступать так, как нам подскажет наша душа и совесть, ясно?

– Любовь лесбиянок – это нечто особенное, мужик становится преградой в отношениях двух любящих женщин, а преграды принято убирать, и ваш тройственный союз полетит в тартарары, а ты окажешься несчастным, покинутым мудаком.

– Сеня, ну ты даешь! Ишь как раскаркался, еще чуть-чуть, и я заплачу!

– Перестань кривляться, мое дело предупредить, а не отговорить, пока же отбрось все и наслаждайся жизнью, тем более без работы ты не останешься, поди уже кое-что присмотрел?

Авсей выразительно махнул рукой, хотел что-то добавить, но тут зазвонил мой мобильник, и я услышал голос Антона Кутилкина – моего неразлучного друга.

– Привет, Сеня! Пиво с Авсеем, черти, пьете?

– А то как же, дуем по третьей кружке. Антон, а где ты пропадаешь?

– Дела, мой друг, дела. Но вот сегодня ради вас, чертей, готов все бросить и вместе с вами заколбасить! Допивайте свое пиво и шагом марш в наш ресторанчик, через полчаса я буду там.

Я не стал задаваться дурацким вопросом, откуда Антон знает, что мы с Авсеем пьем пиво, а просто принял сие к сведению. В нашем ресторанчике, что на Тверской, всегда можно было хорошо, с размахом, попить водочки, заедая ее блинами с красной икрой и шашлыком из осетрины.

– Авсей, все, закругляемся, хватит пивом пузо рвать, Антон ждет нас в «Центральном».

– Правильно, вперед на блины, – с радостью согласился Авсей.

Мы вышли из пивнушки и направились в сторону Тверской. Я шел и вспоминал, как родилась наша дружба. Все началось в пятом классе нашей школы, когда у нас появился Антон Кутилкин, щуплый пацаненок с виноватым взглядом серых глаз, который через несколько лет превратился в крепкого бычка. Авсей, верховодивший в классе, тут же взял новичка под свое крыло. С тех пор, вплоть до окончания школы, мы стали неразлучной троицей. Каждый из нас был уверен в своих друзьях, как в самом себе. Безусловным лидером нашей тройки был Авсей – умный, красивый и сильный. Он мог постоять в уличной драке за нас, помочь сделать контрольную работу по физике и математике, в которых мы с Антоном явно отставали. Окончив школу, мы разошлись по разным местам: Авсей поступил в Бауманское, Антон в профучилище, я в московский универ, но для нашей дружбы это ровным счетом ничего не значило, чем взрослее мы становились, тем крепче она становилась. После окончания учебы, не без помощи своей матери, профессора педагогического университета, Авсей оказался в министерстве, затем учеба в академии руководящих кадров при президенте России и снова министерство. Антон же ушел в бизнес – открыл автомастерскую.