Текст книги "Чекисты"

Два месяца назад закончился процесс «Антисоветского право-троцкистского блока». Осуждены и расстреляны Бухарин, Рыков, а заодно железный нарком внутренних дел, режиссер процессов против врагов народа Генрих Ягода.

Теперь нарком Ежов с его ежовыми рукавицами все мечтает удушить гидру контрреволюции. Усердно так.

Такой накал борьбы помню только в дни Гражданской войны и красного террора. Тогда часто тоже лопатой гребли чуждый элемент, не шибко разбираясь, кто прав, а кто виноват. После этого долгое время органы ВЧК – ОГПУ – НКВД были обычной тайной службой – без особого надрыва и гонки вычищали шпионов, контрабандистов и вредителей. Даже после убийства Кирова по контрреволюционным группам работали индивидуально. Оценивали вину. Искали доказательства.

А потом вышел приказ Ежова по НКВД от 30 июля 1937 г. «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов». Там было требование «изъятия антисоветских элементов» в масштабах всей страны, вводились жесткие и немалые лимиты на лишение свободы и расстрел, которые доводились до каждого УНКВД. Тогда длинные списки подлежащих арестам совпартработников стали составляться партийными органами. По этим спискам мы и стали всех брать. То есть от индивидуальных репрессий перешли к массовым.

Резон какой-то в этом был. По обычной судебной процедуре всю пятую колонну зачистить нереально, это растянулось бы на сто лет. А по упрощенной процедуре проблем не было. Особенно учитывая, что первоначально все эти троцкисты, зиновьевцы, бухаринцы и не скрывались. Они открыто вели агитацию, занимались саботажем и были как на ладони. И еще не понимали, что шутки кончились. Так что мы их не искали и выявляли, а просто собирали, как грибы после грибного дождя. А потом тройка НКВД – внесудебный орган из начальника УНКВД, секретаря обкома и прокурора области. И приговор – расстрелять, имущество конфисковать. Тут же исполнение за городом – им занималась специальная команда из наиболее толстокожих бойцов госбезопасности.

В итоге выродилось это в какое-то умопомрачение. Партийные деятели настаивали на увеличении квот на репрессии врагов народа. Ими двигало отчаянье насмерть перепуганных людей. Считали, что чем больше кинешь народу в топку, тем больше шанс, что тебя самого не примут за врага и не увезут в «воронке».

Несколько месяцев мы работали как в тумане. Обыск, задержание, тройка, приговор. Смертельный конвейер. Вместе с реальными врагами под удар попадали и ценные руководители, и просто ошибающиеся люди. Но время было такое, чумное. Чуть ли не каждую неделю Ежов слал указания – давай больше, кидай дальше. С маниакальной целеустремленностью он раздувал новые дела и требовал, требовал. Порой это напоминало человеческие жертвоприношения Молоху в Карфагене. Наш нарком будто пытался умилостивить сурового бога революции. И тот пока что отплачивал ему благами, властью и влиянием.

У меня было огромное желание спрыгнуть с этого разогнавшегося паровоза. Голова шла кругом. А иногда рука к пистолету тянулась – одно движение, пуля себе в лоб, и все, долой жестокие душевные терзания и сомнения. Но я знал, что пистолет мне дан для врагов. А я не враг – ни государству, ни самому себе.

От опрометчивых шагов меня удерживало еще и то, что мне иногда удавалось менять ситуацию. Я вытащил с того света немало людей. За некоторых поручался лично, что было смертельно опасно. Поручаешься – значит, соучастник. Иногда хотелось сказать – тогда и меня стреляйте. Но я не говорил. Потому что мне надо было выжить. И дать выжить моим сотрудникам и доверившимся мне людям…

– Что-то у меня язык длинный стал, – виновато произнес Летчик, возвращая меня от тяжелых раздумий на грешную землю. – Мое дело маленькое – учить курсантов. Ковать воздушный щит страны. Больше мне ничего не надо. И спасибо, если позволите. А не решите, что в голове беспартийного бывшего царского офицера зреют коварные замыслы.

– Типун тебе на язык.

– А, – поморщился Летчик. – Одна просьба. Если и меня… Не заступайся, Ермолай. Я не хочу никого тянуть с собой на дно. А тебе не простят заступничества.

– Что-то с тобой сегодня неладно, – сказал я. – Крюшона перепил?

– Дурные мысли в голову лезут.

– Мысли, мысли. Что-то они ко всем лезут, эти самые дурные мысли, черти их возьми… Вот ты мне скажи. Ты спасал человека и его близких не раз. Он спасал тебя не раз. А однажды ты понимаешь, что этот человек может представлять угрозу для страны. Но он твой человек, ты перед ним в большом долгу. И что делать?

– Не знаю. Иногда перевесит старый долг. Иногда долг перед Родиной. Тебе разбираться. Тут жестких правил нет.

– Как разобраться?

– А как сердце подскажет. Ты его слушай. У тебя большое преимущество перед многими ныне живущими. У тебя сердце есть. И оно пока не замерзло. Так почему не доверять ему?

– Философ ты. Или даже поэт.

– Летчик я. Существо крылатое. Почти ангел…

Нашу беседу прервал краснолицый кряжистый и возбужденной техник в промасленной спецовке и фуражке. Он с порога стал жаловаться на технический сбой в двигателе. Летчик принялся его с ходу распекать, порой в достаточно грубых выражениях, недостойных потомственного дворянина:

– Ты же можешь угробить технику! Или еще хуже – курсанта! Об этом подумал?!

– Так на складе говорят…

– Это что, крысе складской в воздух подниматься на двигателе на ниточках?

– Но тогда нельзя в воздух.

– А план учебы? Тоже на склад кивать будешь, когда наше небо беззащитным останется?.. Кто там воду мутит?

– Так Нечипоренко.

– Я ему сейчас устрою разбор полетов по партийной линии, хоть и сам без партбилета! Сейчас второму секретарю обкома позвоню! Я их научу авиацию любить!

Летчик нацепил пилотку. И, уже не обращая на меня внимания, выскочил из штабного домика, направился к стоящему у скамейки мотоциклу.

Вот и поговорили. Как со священником – и про пламень сердца услышал, и про Дантона с его французской революцией. Кроме конкретного совета – что мне делать?..

Когда вернулся на работу, довольный Фадей обрадовал меня, что накопал кое-что по кассе леспромхоза. Есть версия, что нападение совершили сбежавшие с выселок спецпереселенцы – то есть кулаки, отправленные в Сибирь на новое место жительства. Нужно еще созвониться с товарищами из других регионов. Тогда ситуация прояснится полностью.

– Давай, действуй, – рассеянно произнес я.

Фадей критически посмотрел на меня, хмыкнул и вышел из кабинета. Понял, что мои мысли заняты другим.

А думал я о Великопольском. Чего я мучаюсь? Послать опергруппу и привезти его сюда. Арестовать. Это проще простого. Но как Летчик сказал – сердце слушай. А сердце мне вещало другое.

На часах почти десять вечера. Я задумался. И решился. Да гори все синим пламенем! Действовать надо, а не сопли жевать. Ввяжемся в драку, а там посмотрим.

Ну что же, вперед. С песней и под гром полковых барабанов… Или боевых там-тамов…

Глава 14

Я заколотил в хлипкую дверь старенького дощатого дома.

– Кто? – послышался сонный голос и зажегся свет. – Кому не спится?

– Посыльный, – просипел я. – С завода. Директор Алымов вас срочно вызывает. На конвейере авария.

Дверь тут же распахнулась.

Я шагнул за порог, обойдя хозяина, будто тот был предметом мебели.

– Ну что, гражданин Великопольский, поговорим? – спросил я, оглядывая немудреную обстановку домика.

– Вы вообще кто будете? – начал было хорохориться инженер. – И с кем-то меня путаете. Выйдете, пожалуйста, из дома.

– Константин Павлович, ну не извивайся, как очковая кобра у факира. Я тебя ни с кем не спутаю. Знаешь, на курсах НКВД меня психологи просветили, что, когда эмоции у человека зашкаливают, все лучше запоминается. А когда на расстрел ведут – чувства самые насыщенные. Так что перед моим расстрелом в станице ты мне так в память врезался. Глубоко. С болью. Да и другие наши встречи беспокойные были. Эмоции, брат, это тебе не корову за вымя дергать.

– Ну не расстреляли же, – Великопольский кивком пригласил присесть, и мы устроились на деревянных стульях вокруг круглого стола.

У кого там круглый стол с рыцарями был? У англичан, кажется, с их королем Артуром. Вот и мы, считай, рыцари. Один рыцарь революции. А второй чей? Белого движения? Эмиграции? Сейчас узнаем.

На столе стояли блюдечко с печеньем, ваза с полевыми цветами. А рядом графинчик с прозрачной жидкостью. Занавесочки, кружавчики, полочки со скульптурками – по-мещански уютненько, миленько. Мне чем-то дом Антонины напомнило. Который, кстати, недалеко отсюда – через две улицы.

Еще на столе лежала разделочная доска с осыпавшимися хлебными крошками. На ней – здоровенный кухонный нож.

Великопольский мельком бросил взгляд на нож. В умелых руках тот вполне мог послужить неплохим оружием. А что, пара молодецких взмахов – и проблема решена. Если, конечно, на улице не ждет сигнала взвод красноармейцев.

Хозяин дома усмехнулся. Взял нож. И вдруг, резко обернувшись, умело швырнул его в стенку. Тот вошел глубоко в дерево и аж задрожал.

– Ох, любишь ты фокусы и позерство, – хмыкнул я.

– Это чтобы ты не беспокоился. Резать я тебя не собираюсь… Ну так как, водочки за встречу?

– Не побрезгую.

Великопольский встал, подошел к буфету. Вытащил рюмки. Потом кусок сыра и нарезанную копченую колбасу:

– Ешь. Чекисты вечно голодные.

– Много чекистов встречал?

– Да тебя одного более чем достаточно…

Опрокинули мы по рюмке. Хорошая водка была. Качественная. Из закрытых распределителей. Инженерно-технический состав часто радуют подобными подарками.

– Расскажешь, с каким заданием к нам прибыл – по-свойски, как старому другу? Или дурачка валять будешь? – поинтересовался я.

– Да ни с каким! Как и встарь – инженер я. Производство обеспечиваю. И хорошо обеспечиваю. Не первый десяток лет.

– Ты вообще откуда взялся? И как Вепревым стал?

– Никуда и не девался. Посадил осенью двадцатого семью на последний пароход в Стамбул. А сам уже не втиснулся. Потом чудом не расстреляли твои товарищи. Бежал. Выправил документы – тогда это просто было. Фамилию созвучную взял, а с именем и заморачиваться не стал. И вот уже столько лет строю социализм.

– Ударник.

– Ну да. Тебе же начальник моего цеха Ломидзе наверняка сказал, что я ценный специалист. Он это всем говорит. Любит хвастаться ценными людьми. А я и правда ценный.

– Меня ты у него в кабинете узнал?

– Еще полгода назад узнал. Когда ты к директору приходил. Потом мне нашептали по секрету, что это не абы кто, а целый заместитель начальника УНКВД области. Растешь в чинах.

– Работаю на совесть.

– Совесть – это да. Моя вот чиста. И я перед тобой открыт весь.

– Эх, Константин Павлович, ну не ври мне. Я же все могу проверить. Каждое твое слово.

– Проверяй, если делать нечего. Или сразу к стенке. Теперь это быстро делается…

Я задумчиво посмотрел на графин и кивнул:

– Ну, чего тянешь?

Напряженное у меня какое-то состояние. Будто в клетке со львом пребываю, который пока урчит, но может и рыкнуть, и броситься. А ты вроде и вооружен, но решительности никакой нет.

Я поднял вновь наполненную рюмку:

– Знаешь, давай за Россию выпьем. Она у нас одна.

– Правильный тост, – кивнул Великопольский.

Голову слегка повело от выпитого. Но ясность мышления никуда не делась. Зато нервное напряжение немножко спало.

Интуиция – это ведь что-то нереальное, какая-то поповщина. Так, во всяком случае, считают ученые люди. Ну а я полагаю, что это знак свыше. Потому что именно интуиция выручала меня не раз. Вот и сейчас. Что-то мне нашептывало тихо и уверенно – трогать своего старого друга-врага нельзя ни в коем случае.

– Палыч, я прекрасно понимаю, что правды в твоих словах немного. Что ты здесь не просто так, а вписан в какую-то нехорошую историю… Пообещай мне одно.

– Смотря что.

– Если ты поймешь, что работаешь против Родины и на ее врагов, – приходи. Решим… Телефон мой запомни. Там всего четыре цифры.

Я продиктовал свой служебный телефон. Встал. И вышел из дома, махнув на прощание рукой:

– Бывай, белогвардеец.

Ну и что я делаю? Хочу кончить жизнь в нашем подвале? У меня в душе что-то пошло вразнос. И сейчас я делал совершенно не то, что должен был по всем должностным правилам. Но я делал. И меня это уже не смущало…

Глава 15

Я открыл окно, чтобы проветрить кабинет, пока еще воздух не прокален жестоким июньским солнцем. А с улицы доносились политические новости и бравурная музыка.

Первый секретарь приказал поставить на площади Ленина и главных улицах города громкоговорители. Работали они по непонятному графику, включались, когда хотели. Из чувства подхалимажа ответственные лица всегда врубали их на полную мощность – чтоб начальство наверняка заметило. Ох, заставь дурака богу молиться…

«Советский народ проводит избирательную кампанию в Верховный Совет РСФСР на основе могучего сталинского блока коммунистов и беспартийных»… «Идут ожесточенные бои между японскими и китайскими войсками на северо-востоке страны. Японцы восстанавливают лайхынскую железную дорогу для переброски своих сил»… «Польское руководство шлет новые угрозы в адрес чехословацкого правительства»… «Германия стремительно вооружается и готовится к войне»…

Я закрыл окно, и в кабинете стало тише. Посмотрел на часы. Через пять минут – совещание. А вот и Фадей со своим неизменным:

– Мое приветствие и уважение.

– И мое ответное.

По четвергам я обычно начинаю день с совещания с начальниками отделов УГБ. А их немало. «Оперативный». «Контрразведка». «СПО» – специально политический, по троцкистам, меньшевикам, монархистам и прочему антисоветскому контингенту. «ОО» – особый отдел, по армии. «ЭКО» – экономическая контрразведка, курирующая промышленность и сельское хозяйство. Ну а также шифровальщики, техники, охранники номенклатуры области.

На общем совещании я и задачи ставлю общие. При необходимости, когда речь идет о материях не для чужих ушей, даже если это и соратники, переговариваю с глазу на глаз, намечаю оперативные мероприятия. Здесь концентрируется и перерабатывается вся значимая оперативная информация по нашей области.

А все же завораживающая картина. Она до сих пор вызывает у меня трепет. Как в магическом кристалле все интриги, преступления, тайны, творящиеся в области с ее полутора миллионами человек, фокусируются здесь, в этом кабинете. В звучащих докладах ощущается пульс запретных страстей и злоумышлений. Мы, чекисты, всего лишь зрители в этом странном театре текущих событий. Но иногда становимся главными действующими лицами и прерываем особенно непристойные эпизоды бесконечной пьесы, именуемой борьбой беспокойного человеческого рода за власть и жизненные блага, волшебными словами:

– Не дергаться! НКВД!..

После получасового совещания Фадей кладет передо мной пачку документов. Налагаю резолюции: «Ознакомлен», «Согласен». На одном пишу красным карандашом: «Запрещаю!» И не удерживаюсь, дабы вслух не добавить нецензурное слово в отношении инициаторов.

– Что-то сегодня ты зол и нелюдим, Ермолай, – усмехнулся Фадей. – Язва желудка открылась? Или нервишки мучают?

– Нервишки, – буркнул я.

– Ну, это не страшно. Язва хуже, – зудил он, подсовывая новые бумаги на подпись. – Это ответ в Москву… Это в райком…

Это занятие прервал наш шифровальщик, появившийся с пачкой входящих шифротелеграмм. Читать и расписывать каждую – тоже моя обязанность.

– Там и для вас есть, Фадей Пантелеймонович, – сказал шифровальщик. – Именная.

Я открыл папку. Сверху лежала ШТ с надписью «Для Селиверстова».

– Для тебя, – протянул я ее Фадею, чтобы он ознакомился, пока я буду расписывать остальные.

От первой же ШТ у меня глаза на лоб полезли. К японцам перебежал начальник Дальневосточного управления НКВД. М-да, все смешнее и страшнее. За этот год немало высокопоставленных сотрудников Наркомата были арестованы, некоторые самоубились. А теперь вот к врагам бегут. Оптимизма это не добавляло.

Между тем Фадей прочитал свою шифротелеграмму. И сообщил:

– А кулаков тех, что кассу леспромхоза заныкали, мы, кажется, вычислили, товарищ капитан. При раскулачивании наших мироедов загоняли на выселки в три области на Дальнем Востоке. Я связался с тамошними оперативниками, чтобы проверили, кто у них с места жительства дернул, примерно схожий по приметам. Ну вот они и есть.

Я пробежал глазами лист бумаги с красной шапкой. Выходило, у нас теперь два подозреваемых: Аким Плетнев, двадцати девяти годков от роду, и Нестор Иванов, двадцати четырех лет. Из семей раскулаченных спецпереселенцев, сосланы в 1932 году. Три месяца назад ушли в неизвестном направлении. Перед этим пообещали устроить большевикам новую революцию. Были подозрения, что участвовали в составе большой банды в нападении на инкассаторов, а потом и на саму приисковую кассу. При налете два человека убиты с применением обрезов и ружей.

– Думаешь, они? – спросил я.

– Думаю, да. Почерк нападения что на леспромхозовцев, что на золотопромышленников схожий.

– Да какой там почерк! Сиди в засаде да из обреза пуляй. И где они подельников растеряли?

– Разошлись пути-дорожки. У них это часто.

– Где они жили до выселения?

– Семьи их из села Лионозовское. Там с кулачьем драчка сильная была. И продотряды из обрезов клали из зарослей. И участкового милиционера убили. И актив постреливали. И селянам обещали, когда на выселки отправлялись: «Вернемся, кого не достали, всех положим».

– Всех? – меня тут какая-то дрожь пробрала в нехорошем предчувствии. – А ведь они двинут в Лионозовское сводить счеты! Фадей, быстро оперативников туда! Засаду организовать. И быть настороже. Это поганое племя. Награбят вдоволь, а потом с врагами поквитаться двинут.

Фадей кивнул, нахмурившись. Схватил трубку моего внутреннего телефона и начал раздавать распоряжения.

Вскоре группа Крутилинского райотдела НКВД из сотрудников госбезопасности и милиции двинула в Лионозовское.

Но было поздно. Опергруппа застала сожженный сельсовет. На его дворе лежал труп председателя колхоза с огнестрельными ранами. Председателя сельсовета топором зарубили в его собственном доме. Еще двух человек избили и ранили.

Классическая кулацкая вылазка. В лучших традициях времен продразверстки.

Так, все дела откладываем. Вперед, на место происшествия.

– Я с тобой? – спросил Фадей.

– Нет, у тебя здесь забот полно. Организовывай розыск. Поднимай все силы. Закрывай область…

Глава 16

В селе Лионозовское действовала опергруппа, эксперты, судебный медик. Работа кипела.

Свидетелей удалось найти без труда. Расправу видело все село.

– Ой, что они делали! – верещала соседка погибшего председателя сельсовета.

Ее допрашивали в помещении сельской школы, где обосновался наш временный штаб.

– Топором ведь зарубили Пантелея! Рубили и кричали: «Это тебе за твой сельсовет! А это за комитет бедноты! И за то, и за это, и за всю советскую власть!»

– Узнали бандитов? – спросил я.

– Одного наверняка узнала, хоть и шесть лет прошло. Акимка! Из Плетневых. Самые злые кулаки на селе были! А второй, кажись, из Ивановых. Мальчонка был, сейчас подрос. У Акимки морда такая злая, как у черта настоящего. И топор!.. Ой, что же это? Только жить спокойно начали! И опять они! С поджогами да пальбой…

Она помолчала, потом махнула досадливо рукой:

– А, скажу правду. Акимка-то еще перед выселением красного петуха в колхозный амбар пустил. Все знали. Просто не говорили, пожалели. А он вона как отплатил! Чтобы ему ни дна ни покрышки, кулацкая рожа! Ох, как жить-то?

Женщина посмотрела на меня:

– Ты власть народная. Ну вот и защищай народ. Мы вам доверились.

– Защитим. Но и народ должен помогать. Вы этих кулаков тогда пожалели. Они вам и отплатили звонкой монетой… Где они сейчас могут быть?

– В леса ушли. Они леса наши как свою ладонь знают. Там и ищите.

– Легко сказать. А где?

– А этого никто не знает. У Плетневых и Ивановых свои семейные секретики да заимки…

Для прочесывания местности мы подняли стрелковый полк, дислоцирующийся рядом. В итоге несколько солдат чуть не утонули в трясине, трое заблудились – их еле нашли.

Я отправился в райцентр, где работала следственно-оперативная бригада.

Начальник районного отдела лейтенант Тимофеев был чернее тучи и занимался самобичеванием:

– Проглядел! Такую контру!

– Да не волнуйся, – отмахнулся я, хотя состояние его понимал. – Они тут, можно сказать, наездом. Издалека.

– Найду поганцев. Иначе как людям в глаза смотреть? Такой удар по нашему авторитету!

Знал я Тимофеева давно. Добросовестный служака, потомственный землепашец из местных. И его правда очень сильно волновало, как он своим землякам посмотрит в глаза. Правильный мужик. Но получит по шее основательно. А иначе нельзя. Такое ЧП. Кого-то нужно наказать.

Ладно, с наказаниями потом. Сейчас другие заботы важнее.

– Что делать будем? – спросил я.

– Хутора, деревни обшариваем. По адресам их оставшихся в области родственников выставляем засады.

– Из области им выбраться трудно. Я уже поднял войска и все наличные силы. Транспорт и дороги перекрыты крепко. Ориентировками с их рылами обклеем каждый столб. Каждый агент и общественник будет спать и думать – как найти этих кровососов. Хлопнем, как только они на людях покажутся.

– Если покажутся, – набычился Тимофеев, положив кулаки на свой рабочий стол, на котором стояла массивная бронзовая чернильница. – Думаю, они в лесах затаились. Иначе бы уже засветились. А обшарить леса не хватит никаких дивизий. Там и заказники, и заповедники, и болота. В них все завоеватели сгинули.

– Что от меня требуется? Какая помощь?

– По ходу и будем решать. Пока всего хватает. Кроме конкретных сведений.

– Конкретные сведения, – кивнул я.

В разведке и контрразведке самое ценное – это слова и сведения, которые порхнули в воздухе и исчезли. От них зависят судьбы.

На столе зазвонил телефон. Тимофеев сорвал резко трубку. Буркнул:

– Начальник Крутилинского отдела у аппарата!

И тут же подскочил, чуть ли не вытянулся по струнке.

– Так точно… Ищем. Все задействованы. Так точно. Тут… Так точно. Да… Так точно.

И протянул мне трубку:

– Вас начальник управления.

Голос у Гаевского звенел, и было в нем мрачное торжество из разряда «мы же вас предупреждали».

– Ну что, прошляпили! Кулацкий элемент распоясался уже везде, где можно и нельзя! И это за две недели до выборов в Верховный Совет РСФСР!

– Что вы имеете в виду?

– В Лазаревском районе опять ЧП! Село Куролесово. Кузнец, кулацкий прихвостень, с дрыном и топором председателя гонял, агитировал против колхозов и советской власти. Сейчас в милиции. Местный оперативник с ним работает. Давайте срочно туда. А то что-то не нравится мне эта массовость. Нам что, крестьянского восстания ждать? Нового Антонова?

– Разберемся.

– И по всей строгости. Не миндальничайте, Ермолай Платонович. Не время для гнилого либерализма. Оттуда доложите.

Я посмотрел на часы. Уж вечер близится. Сегодня в город я не вернусь. Да и ладно. Только опять дела там застыли без движения. Особенно по «Пролетарскому дизелю». Пока кулаков гоняем, там, не приведи господи, что-нибудь взорвут. Хотя местный опер и работает не покладая рук. И я ему парочку агентов подогнал – из самых надежных. Но только узнать ничего конкретного пока не получалось…