Текст книги "Искусство правды"

Владимир Сорокин как зеркало русского либерализма

Хотите узнать будущее России, года так до 2028-го? Читайте «Сахарный Кремль» Владимира Сорокина. Можно узнать много интересного.

Россия, пережившая Смуту Красную, Смуту Белую, Смуту Серую, вновь поделена на земщину и опричнину. «Смутьяна красного» выбросили из мавзолея, русские люди публично сожгли заграничные паспорта, Московский Кремль перекрашен в белый цвет. И после всего этого наступает благословенная эра Возрождения Руси, той самой «кондовой, избяной, толстозадой». Китай становится сверхдержавой, китайские словечки прочно вошли в лексикон русских людей, и даже «государевы люди» – опричники – ездят на китайского образца «меринах», к бамперу которых прикрепляют свежесрезанную собачью голову и метлу. А на восточных рубежах Руси возводится Великая стена, которая должна отгородить страну от враждебного мира.

В «Сахарном Кремле» Сорокин дополняет картину, описанную в «Дне опричника». Но если повествование об одном дне опричника Комяги, сумевшего в течение суток «задавить» столбового (то есть спалить усадьбу и повесить хозяина на воротах), утвердить новую программу скоморохов, «погасить» звезду (то есть устроить публичную выволочку популярному сказителю, допускающему крамолу), слетать в Тобольск к ясновидящей Прасковье по личному поручению любвеобильной Государыни, осадить покусившихся на опричные барыши таможенников с Дороги (многоярусной скоростной магистрали, по которой идут товары из Китая в Европу), – это Новая Россия глазами одного героя, то «Сахарный Кремль», состоящий из 15 историй – это 15 отдельных взглядов.

В продолжение темы, начатой «Днем опричника», автор детализировал уклад России будущего, где топят печи в многоэтажках, строят кирпичную стену, отгораживаясь от врагов внешних, с врагами внутренними борются опричники; ходят по улицам юродивые и калики перехожие, а в домах терпимости девки в сарафанах и кокошниках встречают дорогих гостей. Сахар и мед, елей и хмель, конфетки-бараночки – все рассказы объединяет общая стилистика – сказовая, плавная, сладкая.

За ёрнически злым повествованием Сорокина скрыто неприятие всего того, что именуется российской историей и государственностью. Неслучайно символ этой самой государственности – Кремль – в виде куска сахара поглощается героями рассказов в самых различных обстоятельствах.

«Россия поднялась с колен, чтобы опуститься на четвереньки», – так воспринимает Сорокин происходящие сегодня в стране процессы. И можно было бы с ним согласиться. Ведь мы, то есть те, для кого сильная российская государственность в любом случае не является жупелом, также не можем быть в восторге от России нынешней. Но вот только природа нашего неприятия совсем иная. Нас как раз устроило бы то, что Сорокина пугает: и Великая стена на границах, и жесткая, но эффективная вертикаль власти, и даже режим опричнины. Ей-богу, в романах Сорокина опричнина не выглядит столь страшно, как во времена царя Ивана IV. А народ-то наш российский, что ни говори, любит, когда всяких «гадов» сажают на кол. Да и сам Комяга, вместе с которым мы проживаем «День опричника» и трагически погибающий в «Сахарном Кремле», хоть и совершает сомнительные в нравственном отношении поступки, но выглядит очень даже симпатичным парнем. Если же вчитаться в строки «Сахарного Кремля», то понимаешь, что народ вполне доволен той жизнью, что наступила в эпоху Возрождения Руси. А свирепствующий Приказ Тайных Дел создает неудобства лишь единицам, которые не в силах сдержать порывов своего вольнодумия. И описанные события в рассказе «Undegraund», где диссидентвующие элементы мистическим образом превращаются в лютых зверей и раздирают на части членов государева семейства, включая малых детей, наполняют сердца читателей праведным негодованием по отношению к нелюдям. А всё потому, что картина будущего России, описанная Сорокиным, в целом адекватна ментальности русского народа. Автор, для которого этот вариант будущего нежелателен, но который видит его очертания уже сегодня, отделяет себя от своего народа. И не в силах остановить объективный ход истории, спасется не иронией даже, а циничным стёбом.

Как и «День опричника», «Сахарный Кремль» был восторженно принят либеральной критикой и, напротив, подвергнут уничижению официозом. В обоих романах есть моменты, достойные внимания и даже восхищения, как например, сцена в кабаке из одноименного рассказа, где в весьма неприглядном виде представлены персонажи, прототипами которых являются представители нынешней российской элиты, да и не только её. Однако концепция, с позиций которой написаны оба романа (хотя, возможно, автор считает, что никакой концепции нет), образ мыслей самого автора и его восприятие действительности являются сугубо либеральными.

Призраки диктатуры, похоже, не дают покоя ни российским либеральным политикам, ни писателям. Послушайте «Эхо Москвы» или радио «Свобода» и в массе новостей и аналитики заметите нескрываемый страх перед грядущей диктатурой в виде возродившегося сталинизма. И это при том, что никакого нового Сталина на политическом горизонте как-то не наблюдается и возрождением СССР не пахнет, если не считать худших советских традиций, взятых на вооружение членами «Единой России» (а что с них взять, все родом из КПСС). Но господа либералы настаивают на своем – Путин возрождает советскую власть, и с этим надо бороться. Но уж если и вести речь о приближении диктатуры, то никак не в виде советского тоталитаризма. Напротив, вся политика Путина основана на сохранении либеральной модели экономики и одновременно полном сворачивании гражданских свобод в обществе. Эдакий гибрид либерализма и тоталитаризма, гибрид нежизнеспособный, надо сказать.

В главном же Сорокин, похоже, прав: смута рано или поздно закончится, а диктатура неизбежна. И ход истории это не раз доказывал. Смута 1640 года в Англии закончилась диктатурой Кромвеля, смута 1789 года во Франции диктатурой Наполеона, потрясения 1917-го – диктатурой Сталина.

Сегодня стоит вопрос, в чьих интересах эта диктатура будет установлена. Но грядущий тоталитаризм уже заложен в основе нынешней смуты, нынешнего хаоса. И Сорокин здесь не открывает Америки. Эту мысль когда-то пытался довести до сознания читателя Юрий Поляков, ещё в 1993-м году написавший свой знаменитый «Демгородок», после которого от автора отвернулась вся «прогрессивная» интеллигенция.

Очевидно, что измученный потрясениями народ России пожертвует любыми гражданскими правами и свободами, если гарантированно получит взамен социально-экономическую стабильность и обретет веру в будущее. И картина, описанная в «Дне опричника» и «Сахарном Кремле», как это не покажется кому-то страшным и отталкивающим, может оказаться пророческой.

2009 г.

Мы наш, мы новый…
О романе Михаила Елизарова «Мультики»

Если ты захочешь устроить кому-то «мультики», знай, что кто-нибудь тоже захочет устроить «мультики» тебе. Этого не знал герой нового романа Михаила Елизарова «Мультики» Герман Рымбаев и за незнание своё однажды жестоко поплатился.

Переехав с родителями из маленького городка Краснославска в другой город (промышленный мегаполис, у которого нет названия), интеллигентный, как его мать с отцом, и даже тихий Герман, резко меняет образ жизни и «преображается». Он знакомится с местной шпаной и быстро становится гопником, сшибая мелочь у малолеток. За недюжинную свою силу, да вдобавок и фамилию, Герман получает прозвище Рэмбо (Карманный), быстро становится своим среди малолетних преступников. Но потребность в самоутверждении не позволяет ему останавливаться на достигнутом.

И вот, у шпаны появляется новая забава, приносящая немалые, по их меркам, доходы. Ребята отправляются в рейд с молодой девушкой, которая под шубой совершенно голая. Подкарауливают прохожего (уже не мальчика, а взрослого дядю), девушка распахивает шубу, а растерявшегося дядю грозно спрашивают: «Мультики видел?» Чтобы отвязаться от шпаны, а то и просто по доброте душевной, дядя отстегивает банде червонец и идет своей дорогой.

Герман с друзьями гуляют, упиваются до рвоты спиртным, практикуют ранний секс. Про учебу герой почти не вспоминает, ограничиваясь списыванием контрольных у своего одноклассника Ильи Лифшица, за что тому гарантирует свою «крышу». Все бы ничего, но однажды один их ограбленных – щупленький «аспирант» – сразу после наезда на него обращается в милицию, и патруль настигает Германа сотоварищи. Всем, включая девушку, удается спастись бегством, а Герман попадается в руки правоохранителей.

Вот здесь-то все резко меняется. Германа привозят в Детскую комнату милиции и отдают в распоряжение тамошнему инспектору Ольге Викторовне Данько. Но уже по дороге Герман чувствует неладное: его привозят на милицейской «пятёрке», но обернувшись, он видит обычный желтый «бобик», из которого с ним прощается водитель. После неудачного допроса Германа запирают в детской комнате. И здесь реальность преломляется. Комната эта существует как бы вне времени и пространства, за окнами ничего нет, и даже звука выброшенного в окно кубика так и удается уловить. Да и Детских комнат милиции уже давно нет – их сменили Инспекции по делам несовершеннолетних.

Неожиданно из ниоткуда появляется незнакомец, представившийся Алексеем Аркадьевичем Разумовским, но предпочитающим, чтобы его называли по-дружески – Разум Аркадьевич. Он начинает показывать Герману диафильм, рассказывая историю о самом себе, имитируя при этом всевозможные звуки, сопровождающие повествование. И тут мы узнаем страшную историю Алешки Разума – озлобленного, закомплексованного, неудовлетворенного своей жизнью 12-летнего мальчика, вымещающего свою ненависть к окружающему миру путем убийства и расчленения детей. После нескольких жестоких убийств Алеша Разум попадается милиции, а после его отправляют в психиатрическую лечебницу. Там его излечивает и «перевоспитывает» прославленный педагог Виктор Тарасович Гребенюк со схожей судьбой (правда в свое время он был не убийцей, а всего лишь хулиганом, но отъявленным). Алешка начинает новую жизнь и сам становится педагогом, воспитывая и перевоспитывая малолетних преступников.

Прикованный к стульчику Герман не в силах ни отвести взгляда от экрана, прокручивающего жуткие «мультики», ни даже пошевельнуть рукой или ногой. Но настоящая жуть наступает тогда, когда на экране он видит самого себя! Экранный, мультяшный Герман почти ничем не отличается от живого, но живет своей жизнью и даже заставляет реального Германа повторять свои движения, мимику, выражать те же эмоции. На экране появляется не только нарисованный Герман, но такие же нарисованные родители, инспектор Ольга Викторовна и сам Разум Аркадьевич. Герман на экране не слушается мысленных импульсов Германа реального и в конце концов сдается на милость победителей, сдавая всех своих друзей-подельников и получая за это «путевку в жизнь». Герман реальный теряет сознание и просыпается в больнице с распухшим языком в окружении ничего не понимающих родителей.

Здесь автор вновь возвращает нас в реальный мир, где недоумевающие, что же случилось с их сыном, родители, подозревающие у него наличие эпилепсии, обращаются к врачу Артуру Сергеевичу Божко, а тот, побеседовав с Германом, ставит диагноз – фотосенситивность – повышенная чувствительность к свету, что и явилось причиной возникновения эффекта «мультиков», как назвал сам Герман эксперименты Разума Аркадьевича над ним в Детской комнате. Артур Сергеевич дает Герману ряд советов, как избежать «мультиков»: поменьше смотреть телевизор, соблюдать режим дня, не злоупотреблять спиртным и беспорядочным сексом. А еще рекомендует аварийные средства на случай, если «мультики» все же напомнят о себе: смотреть на красное или прижечь ладонь сигаретой.

Герман в конце концов излечивается: отбросив прошлую беспутную жизнь, становится полноценным членом общества, заканчивает школу, едва не став медалистом, поступает в институт. Перевоспитание состоялось, как и хотел Разум Аркадьевич.

Те, кто читал предыдущие произведения Елизарова, особенно «Библиотекаря», и знакомы с особенностями его мировоззрения, без труда смогут уловить главную мысль автора, которую тот проводит сквозь все повествование. Разум Аркадьевич выступает в романе в качестве эдакого Вселенского Разума, чьи принципы нашли наибольшее социальное, если так можно сказать, воплощение в пестуемой Елизаровым советской системе. Действительно, ведь именно советская система воспитания брала на себя глобальную задачу – воспитание человека нового мира, а поэтому и воспитательный процесс должен иметь тотальный, всеобъемлющий характер. Личность человека находится под жестким контролем системы, но и сама система несет полную ответственность за своего воспитанника, оберегая его от напастей, помогая в трудную минуту и наставляя на путь истинный. Ностальгией по этой системе взаимоотношений государства и личности и проникнуты, на мой взгляд, «Мультики». Сегодняшний мир, где формально свободная личность предоставлена сама себе, но и система не несет никакой ответственности перед этой личностью, неприятен Елизарову и он выдвигает рецепт излечения общества – «мультики» (революция?) с последующим его «преображением».

«Мультики» сыграли свою благотворную роль в судьбе Германа – он стал порядочным человеком. Страх перед повторением демонстрации «мультиков» не позволяет Герману свернуть с пути истинного. А чтобы он помнил об этих «психопатических» сеансах, Разум Аркадьевич время от времени напоминает ему о себе: пришлет бандероль с диафильмом «К новой жизни» – тем самым, что крутил в Детской комнате, подсунет детскую книжку, где на обложке красуется он сам, вышлет в наряд милиционера Сухомлинова – того, что задерживал Германа в пору его детства. Воспоминания о «мультиках» Разума Аркадьевича становятся для героя чем-то вроде зашитой в тело алкоголика ампулы, не позволяющей ему соблазниться спиртным.

От друзей Германа не остается и следа, об их судьбе ничего толком не удается узнать. Но, по всей видимости, им не позавидуешь. Лишь случайные слова младшего брата одного из бывших друзей Германа: «Сереже в милиции показывают мультик…» бросают того в дрожь. Его мучает совесть за предательство Германа нарисованного. А родные и близкие отворачиваются от Германа. Все говорит о том, что назад дороги нет.

Новая жизнь дается Герману не даром: кроме проблем со здоровьем еще и потеря старых друзей. Но она того стоит. Для него, как для бывшего малолетнего убийцы Алешки Разума и хулигана Витьки Гребенюка, «слова «Мы наш, мы новый мир построим…» не были лишь строкой из песни. Они воплотились в жизнь!» А ведь повторения «мультяшного» кошмара так не хочется.

2010 г.

Взойдет ли наконец прекрасная заря?

Почему и сегодня, спустя более двух сотен лет со дня рождения Поэта, мы вновь повторяем, проникновенно или риторически, врезавшуюся в наше сознание фразу Аполлона Григорьева: «Пушкин – это наше всё»?

Почему именно Пушкин остается актуальным и востребованным даже сегодня, в период упадка государства российского и одичания людских масс?

Почему на вопрос о любимом поэте, 9 из 10 опрошенных ответят: «Пушкин»? Ну, понятно, что поколение «пепси» других поэтов, хотя бы близких по значимости, просто не знает. Но и люди старшего, советского поколения из сотен больших и малых поэтов выберут Пушкина, если не в качестве любимого, то в качестве великого.

Удивительно, что наибольшую популярность Пушкин приобрел не в ту эпоху, когда жил, и даже не в последующие десятилетия существования царской России, а в советский период. Миллионы советских рабоче-крестьянских юношей и девушек хотели почему-то быть похожими на чуждых им по классу, но таких родных по духу Евгения Онегина и Татьяну Ларину. Может быть потому, что в стихах Пушкина находили тот самый «русский дух», потому что от его строк пахло «Русью», распятой в годы революции и гражданской войны, но возродившейся в новой красе и величии путем усилий всего советского народа? Феномен, достойный изучения литературоведов, историков и культурологов.

Да и наибольшую значимость пушкинскому наследию начали придавать именно в 30-е годы, когда поугас революционный пыл разрушения старого мира и понадобилось создавать новый. Не только путем индустриализации и коллективизации, но и культурной революции, принявшей формы возвращения к национальным истокам. И так, из одного десятилетия в другое, из поколения в поколение, перетекало пушкинское наследие, с детства впитываясь в плоть и кровь человека советского.

Культура – не рынок. В ней всегда предложение рождает спрос, а не наоборот. Подлинную культуру надо навязывать населению, чтобы превратить его в нацию и народ. Чем и занималось, собственно, советское руководство, начиная с 30-х годов XX столетия, формируя человека нового типа – человека советского. И потому, по выражению, кажется, Максима Калашникова, сегодня человек советский так же отличается от постсоветского, как древний римлянин от варвара.

Каждый рожденный в Союзе Советских мужчина, с детских лет воспитанный на классической русской литературе, чье сердце в юности или зрелости обожгла любовь к женщине, конечно же, не раз вспоминал пушкинские строки:

 
Я вас любил: любовь еще, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем.
 

Хотя и не каждый способен, любя, отречься от любимой, но не от своей любви к ней, как это описал Поэт:

 
Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим;
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам бог любимой быть другим.
 

Сколько эгоистичной, оправданной и неоправданной злобы мы, мужчины, порой, питаем к тем, кто справедливо или несправедливо отверг наши чувства, кого когда-то боготворили. Не всякое мужское сердце способно на такое пушкинское отречение. Это и есть тот идеал, к которому ведет нас подлинное искусство. Быть готовым к любой жертве, но не прощать обиды, нанесенной любимой женщине, – вот жизненное кредо мужчины, сформированное Пушкиным и доказанное им кровью на берегу Черной речки.

Пушкин. Кто он? Бунтарь, вольнодумец, смутьян? Или патриот, имперский поэт и монархист? Он всё, наше всё.

Пушкин, безусловно, плоть от плоти – человек своего класса, неразрывно с ним связанный. И когда лучшая часть этого класса встала на путь борьбы с тиранией и рабством, разве был у Поэта выбор?

 
Хочу воспеть Свободу миру,
На тронах поразить порок…
Тираны мира! трепещите!
А вы, мужайтесь и внемлите,
Восстаньте, падшие рабы!
Самовластительный Злодей!
Тебя, твой трон я ненавижу,
Твою погибель, смерть детей
С жестокой радостию вижу.
Читают на твоем челе
Печать проклятия народы,
Ты ужас мира, стыд природы,
Упрек ты богу на земле.
 

Довольно смелые для того времени стихи из оды «Вольность», хотя речь в них шла и не русском, а о французском злодее на троне. Но трон есть трон. Его не тронь!

Не знаю, был ли Пушкин автором нижеприведенных строк времен Французской революции или просто их переводчиком, но сегодня за их публикацию запросто мог бы быть вызван прямиком в Следственный комитет:

 
Мы добрых граждан позабавим,
И у позорного столба
Кишкой последнего попа
Последнего царя удавим!
 

Так же, как, впрочем, и за стихи из «Сказки о мертвой царевне и семи богатырях»:

 
Перед утренней зарею
Братья дружною толпою
Выезжают погулять,
Серых уток пострелять…
Руку правую потешить,
Сорочина в поле спешить,
Иль башку с широких плеч
У татарина отсечь,
Или вытравить из леса
Пятигорского черкеса…
 

Ну просто жуткий великодержавный шовинизм! Современным нацикам не мешало бы читать не только «Майн кампф», но и свое, родное. Авось, понравится?

Я уж не говорю о «надругательстве над православием» в «Сказке о попе и его работнике Балде»:

 
Бедный поп
Подставил лоб:
С первого щелка
Прыгнул поп до потолка;
Со второго щелка
Лишился поп языка,
А с третьего щелка
Вышибло ум у старика.
 

Господин-инквизитор Чаплин, ау! Где Вы? Как Вы еще терпите такое в изданных при проклятом «совке» книгах? Впрочем, Вам на выручку теперь может прийти министр Мединский – тоже большой знаток русской истории. Вместе справитесь с тяжелым наследием тоталитаризма. Можно и очистительный костер в центре Москвы разжечь – мэрия непременно даст согласование. И полетят в него и ода «Вольность», и «Во глубине сибирских руд», и «К Чаадаеву» и прочая «бесовщина».

Как бы мне хотелось, чтобы иерархи РПЦ, все чаще вмешивающиеся в светскую жизнь и пытающиеся регламентировать все ее стороны, открывали ну хоть иногда наверняка сохранившийся у них еще с советских времен томик Пушкина и, находя там строки «…милость к падшим призывал», воспринимали их как руководство к действию. И тогда не пришло бы в голову никому из этих господ в рясах требовать от государства расправы над панк-девушками из Pussy Riot (тем более, что никакого смертного греха они там не совершили) и при этом закрывать глаза на чудовищные преступления во властных структурах. Как же все-таки далеки нынешние чиновники РПЦ от Христа, вставшего на защиту грешницы со словами: «В ком нет греха, пусть первым бросит камень».

Пушкин всегда остро чувствовал время, и в «жестокий век», когда за свободу можно было поплатиться, он ее воспевал. Хотя какую ценность представляет свобода, если за нее нельзя пострадать?

 
Пока свободою горим,
Пока сердца для чести живы,
Мой друг, отчизне посвятим
Души прекрасные порывы!
Товарищ, верь: взойдет она,
Звезда пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена!
 

Отрывок из стихотворения «К Чаадаеву» – русскому философу, несправедливо считающемуся русофобом (именно он позднее хвалил Пушкина за стихотворение «Клеветникам России»), использовался в предвыборной кампании кандидата от КПРФ Геннадия Зюганова. Странно, подумал я тогда, ну почему же наши нынешние либералы, так активно ведущие свою «болотную» деятельность, не взяли на вооружение этих стихов Поэта? Или хотя бы хрестоматийные:

 
Оковы тяжкие падут,
Темницы рухнут – и свобода
Вас примет радостно у входа,
И братья меч вам отдадут.
 

Ведь это и есть то самое, что они провозглашают с трибун на каждом митинге и шествии: «Россия будет свободной!» Почему коммунисты, 70 лет «мучившие» свой народ, сегодня являются подлинными и последовательными борцами за демократию, хоть и называют ее народовластием? А потому, видимо, что есть и другой Пушкин. Тот, что, обращаясь к «Клеветникам России», гневно восклицал:

 
О чем шумите вы, народные витии?
Зачем анафемой грозите вы России?
Что возмутило вас? волнения Литвы?
Оставьте: это спор славян между собою,
Домашний, старый спор, уж взвешенный судьбою,
Вопрос, которого не разрешите вы.
 

Так отреагировал Пушкин на польское восстание и его подавление русскими войсками, возмутившее европейскую общественность и российских либералов. Не так ли вопили либералы дня сегодняшнего, когда грузинские войска жгли осетинские деревни и резали горло гражданам России? И кто тогда заявил о поддержке и скорейшем российском вмешательстве конфликт? Коммунисты и патриоты, понимающие разницу между государством и государственностью, властью и национальными интересами.

 
Вы грозны на словах – попробуйте на деле!
Иль старый богатырь, покойный на постеле,
Не в силах завинтить свой измаильский штык?
Иль русского царя уже бессильно слово?
Иль нам с Европой спорить ново?
Иль русский от побед отвык?
Иль мало нас? Или от Перми до Тавриды,
От финских хладных скал до пламенной Колхиды,
От потрясенного Кремля
До стен недвижного Китая,
Стальной щетиною сверкая,
Не встанет русская земля?..
Так высылайте ж нам, витии,
Своих озлобленных сынов:
Есть место им в полях России,
Среди нечуждых им гробов.
 

Такой имперский Пушкин, конечно, не нужен нынешним ненавистникам и клеветникам России, тем, кто вместе с бездарной властью пытается свалить и само государство, вернее то, что от него осталось, то, что еще позволяет нам говорить о России как о субъекте истории.

Да вот только царя достойного, во имя которого не только песню сложить, но за которого и жизнь отдать не жаль, у народа нашего сегодня нет. И превращается этот осиротевший народ в безропотных рабов, а наиболее активная, пассионарная его часть – в вольницу, что выходит драться с ОМОНом на «марш миллионов» и с благословения «ненастоящего» царя получающая «дубиной по башке».

 
Властитель слабый и лукавый,
Плешивый щеголь, враг труда,
Нечаянно пригретый славой,
Над нами царствовал тогда.
 

Не о «всенародно» ли «избранном» на бесчестных выборах эти строки?

Опасная, но уже неотвратимая тенденция полной десакрализации российской власти приведет к новой смуте. Растерянный народ уже сейчас, не веря никому и ничему, перебегает от одного самозванца к другому, а электронные пушки ТВ внушают нам, что в Датском королевстве еще не все прогнило.

И дай бог, чтобы Минин и Пожарский появились побыстрее. И не пришлось бы нам на пути к свободе пройти через ужасы гражданской войны и интервенции. Не потому что страшно (хотя, черт возьми, и не столь уж весело от такой перспективы), а потому, что на этот раз можем и проиграть.

Увы, имперское величие России, существует сегодня только в больном воображении некоторых наших патриотов. А страна наша все больше напоминает пушкинскую «Деревню»:

 
Здесь барство дикое, без чувства, без закона,
Присвоило себе насильственной лозой
И труд, и собственность, и время земледельца.
Склонясь на чуждый плуг, покорствуя бичам,
Здесь рабство тощее влачится по браздам
Неумолимого владельца.
Здесь тягостный ярем до гроба все влекут,
Надежд и склонностей в душе питать не смея,
Здесь девы юные цветут
Для прихоти бесчувственной злодея.
 

И уже не грозной и всемогущей сталинской империей грезит российский народ, а той самой пушкинской мечтой о русском рае:

 
Увижу ль, о друзья! народ неугнетенный
И рабство, падшее по манию царя,
И над отечеством свободы просвещенной
Взойдет ли наконец прекрасная заря?
 

Верой в прекрасную зарю, которая непременно взойдет над нашим многострадальным Отечеством, и жив, наверное, еще русский человек, пока еще связанный между собой родным языком, литературой и… Пушкиным.

2012 г.