Текст книги "Пушкинские места России. От Москвы до Крыма"

 
Здравствуй, друг мой Павел!
Держись моих правил:
Делай то-то, то-то,
Не делай того-то.
Кажется, что ясно.
Прости, мой прекрасный.
 

Со времени написания стихов в мой альбом кличка моя в семействе стала «друг мой Павел»». Добавим, что в собрании сочинений это стихотворение печатается в несколько иной редакции.

Александр Сергеевич не докучал моралью строгой и даже слегка не бранил Павлушу за шалости, но учил его боксу и карточным играм: «В 1827 г. Пушкин учил меня боксировать поанглийски, и я так пристрастился к этому упражнению, что на детских балах вызывал желающих и нежелающих боксировать, последних вызывал даже действием во время самых танцев. Всеобщее негодование не могло поколебать во мне сознания поэтического геройства, из рук в руки переданного мне поэтом-героем Пушкиным. Последствия геройства были, однако, для меня тягостны: изо всего семейства меня одного перестали возить даже на семейные праздники в подмосковные ближайших друзей моего отца. Пушкин научил меня еще и другой игре.

Мать моя запрещала мне даже касаться карт, опасаясь развития в будущем наследственной страсти к игре. Пушкин во время моей болезни научил меня играть в дурачки, употребив для того визитные карточки, накопившиеся в Новый 1827 год. Тузы, короли, дамы и валеты козырные определялись Пушкиным, значение остальных не было определено, и эта-то неопределенность и составляла всю потеху: завязывались споры, чья визитная карточка бьет ходы противника. Мои настойчивые споры и приводимые цитаты в пользу первенства попавшихся в мои руки козырей потешали Пушкина, как ребенка».

И в те времена родители могли бы сказать и говорили, что поведение Пушкина непедагогично. Причину антипедагогических забав Пушкина Павел Вяземский уже через много лет оправдывал своеобразным мнением поэта о том, что прилично, а что нет: «Пушкин неизменно в течение всей своей жизни утверждал, что все, что возбуждает смех, – позволительно и здорово, все, что разжигает страсти, – преступно и пагубно. Года два спустя именно на этом основании он настаивал, чтобы мне дали читать Дон-Кихота, хотя бы и в переводе Жуковского».

Молодой князь часто встречался с Пушкиным и в более поздние годы, советовался с ним о поступлении в университет. «Пушкина обвиняли даже друзья в заискивании у молодежи для упрочения и распространения популярности. Для меня нет сомнения, что Пушкин так же искренно сочувствовал юношескому пылу страстей и юношескому брожению впечатлений, как и чистосердечно, ребячески забавлялся с ребенком», – писал он в 1880 г.

В дальнейшем карьера Павла Петровича Вяземского сложилась удачно. Служил по Министерству иностранных дел, много бывал за границей, начальствовал в Главном управлении по делам печати. Был хорошо знаком и с Гоголем, и с Лермонтовым. Сам печатался. И вот что примечательно – творческую жизнь свою он посвятил изучению «Слова о полку Игореве», немало, как известно, занимавшего Пушкина (не раз Александр Сергеевич принимался за статью о «Слове…», так, впрочем, и не закончив ее). Но не только в этом сказалось вероятное пушкинское влияние. «Поэт и вельможа в душе, умный человек и артист, домосед и любитель цыганского образа», – эта характеристика, данная Павлу Вяземскому, свидетельствует, что встречи с Пушкиным не прошли для него бесследно. В 1960-е гг. был обнаружен и опубликован портрет Пушкина, написанный Павлом Вяземским в молодые годы.

Семейство Вяземских переехало на житье в Петербург в октябре 1832 г. А дом стал использоваться для сдачи внаем. В его апартаментах жили актриса П. Летавкина, организатор домашних салонов на Тверском бульваре Д.Н. Свербеев. У Свербеева часто бывали М.Н. Загоскин, Гоголь, Герцен.

Остафьево

Еще недавно Остафьево входило в пределы Московской области, а ныне оно отнесено к Москве. Уникальность усадьбы не только в культурной ценности, но и в относительно неплохой сохранности, в которой дошли ее главные постройки до нашего времени. Прежде всего, это барский дом в стиле классицизма (1806), авторство проекта которого приписывают Матвею Казакову и даже самому князю Вяземскому-старшему, а еще храм св. Троицы (1781). С пребыванием Пушкина в Остафьево связана красивая легенда. Якобы Петр Андреевич Вяземский дал слово назвать свою усадьбу первым же словом, которое услышит от Пушкина, приехавшего к нему в гости. Этим словом оказалось «Оставь его» – так ответил поэт на вопрос слуги, спросившего, что делать с его саквояжем. Однако источники свидетельствуют, что нынешнее название деревни упоминалось задолго до рождения Пушкина, чуть ли не в духовной грамоте Ивана Калиты.

Впервые Пушкин посетил здешние места летом 1830 г., его встретила Вера Федоровна (князь находился в то время в Петербурге). Вероятно, в эти несколько дней начала июня поэт переписал для княгини стихотворение «На холмах Грузии…», пометив: «Остафьево, 1830». Вяземской Пушкин, видимо, рассказывал и о личных делах, неурядицах с тещей («Правда ли, что мать Гончарова не очень жалует Пушкина и что у жениха с невестой были уже ссоры?», – из письма князя жене от 4 июня), обсуждался и вопрос о будущей свадьбе, ибо Вяземский интересовался у жены 18 июля: «Что Пушкин? Когда свадьба и где? У нас ли в Остафьеве?»

А в это время по Москве ходил анекдот о поэте: «Некто спрашивает Пушкина после долгого отсутствия: "Мой милый, говорят, что вы собираетесь жениться?" Пушкин отвечает: "Конечно, и не подумайте, что это будет последняя глупость, которую я сделаю в своей жизни"».

Через полгода поэт вновь у Вяземских, 16–17 декабря: «Уже при последних издыханиях холеры навестил меня в Остафьеве Пушкин. Разумеется, не отпустил я его от себя без прочтения всего написанного мною. Он слушал меня с живым сочувствием приятеля и судил о труде моем с авторитетом писателя и опытного критика меткого, строгого и светлого, вообще более хвалил он, нежели критиковал. Между прочим, находил он, что я слишком строго нападаю на Фонвизина за неблагоприятные мнения его о французах и слишком горячо отстаиваю французских писателей. В одном месте, где противополагаю мнение Гиббона (английского историка. – А.В.) о Париже и мнение Фонвизина, написал он на рукописи моей: «Сам ты Гиббон». Разумеется, в шутку и более в отношении к носу моему, нежели к моему перу. Известно, что Гиббон славился, между прочим, и курносием своим. При всей просвещенной независимости ума Пушкина, в нем иногда пробивалась патриотическая щекотливость и ревность в суждениях его о чужеземных писателях. Этого чувства я не знал и не знаю. Как бы то ни было, день, проведенный у меня Пушкиным, был для меня праздничным днем. Скромный работник, получил я от мастера-хозяина одобрение, то есть лучшую награду за свой труд».

Вяземский читал другу биографию Д.И. Фонвизина, на полях рукописи которой остались пометы Пушкина. Ну а гость познакомил хозяина с 10-й неопубликованной главой «Евгения Онегина», стихотворением «Моя родословная», чтение которого хорошо запомнил десятилетний Павлик Вяземский: «Я живо помню, как он во время семейного вечернего чая расхаживал по комнате, не то плавая, не то как будто катаясь на коньках, и, потирая руки, декламировал, сильно напирая на: "Я мещанин, я мещанин", "я просто русский мещанин". С особенным наслаждением Пушкин прочел врезавшиеся в мою память четыре стиха:

 
Не торговал мой дед блинами,
В князья не прыгал из хохлов,
Не ваксил царских сапогов,
Не пел на крылосах с дьячками».
 

После этого «праздничного» вечера не прошло и трех недель, как поэт опять приехал в Остафьево, на Святки 4 января 1831 г., о чем Вяземский писал А.Я. Булгакову: «У нас был уголок Москвы… Был Денис Давыдов, Трубецкой, Пушкин, Муханов, Четвертинские; к вечеру съехались соседки, запиликала… скрипка и пошел бал балом».

При Петре Андреевиче Вяземском Остафьево стало не просто уголком Подмосковья, а сосредоточением московской литературной жизни, помимо Пушкина, здесь бывали Жуковский, Грибоедов, Гоголь, Баратынский, Мицкевич. Карамзин в 1804–1816 гг. написал здесь восемь томов своей «Истории государства Российского». Литераторы нередко любили прогуливаться по красивой липовой аллее, что вела от барского дома в парк. Предание гласит, что аллее этой Пушкин дал название «Русский Парнас».

Павел Вяземский, стремясь сохранить в Остафьево историческую атмосферу пушкинской эпохи, создал в усадьбе музейный уголок – в бывшем кабинете Карамзина, где рядом с личными вещами историка хранились и пушкинские реликвии – письменный стол поэта, камышовая трость, жилет из тонкого черного сукна, в котором он стрелялся, недогоревшая свеча с панихиды и кора с березы, около которой Пушкин стоял во время дуэли, а также тринадцать автографов поэта.

Последний владелец Остафьева Сергей Дмитриевич Шереметев, женатый на внучке П.А. Вяземского, также посвятил себя увековечению памяти выдающихся литераторов России, поставив в усадебном парке памятники Карамзину, Пушкину, Жуковскому… Широко отмечалось в Остафьево столетие со дня рождения Пушкина. Сегодня здесь «Государственный музей-усадьба "Остафьево" – "Русский Парнас"».

«Ее привозят и в Собранье»

Маленьким ферзем, чудом уцелевшим на шахматной доске, смотрится этот изящный особняк рядом с гигантским зданием Госдумы (улица Охотный ряд, № 3). Уцелел он в 1930-е гг. по одной причине – как место последнего прощания с усопшим вождем мирового пролетариата Лениным. Ильич еще при жизни не раз бывал здесь на всяких съездах, обеспечив, таким образом, охранную грамоту бывшему Благородному собранию, ибо все ленинские места обретали в советской Москве ореол святости. На них обязательно вешали мемориальные доски, удостоверявшие факт пребывания вождя.

Но и без имени Ленина Благородное собрание являет собой ценный и достойный сохранения памятник московской архитектуры и истории. На протяжении последних двухсот сорока лет все значимые события из жизни нашего города так или иначе связаны с Благородным собранием, или Домом Союзов, как его называют последние сто лет.

Пушкин не раз приходил в собрание после возвращения в Москву в 1826 г., а в 1827 и 1831 гг. был записан членом собрания, за что платил по пятьдесят рублей в год. В годовой книге за 1831 г. фамилия поэта присутствует под № 63. В «Путешествии из Москвы в Петербург» он отмечал: «Блестящая гвардейская молодежь налетала туда ж из Петербурга. Во всех концах древней столицы гремела музыка, и везде была толпа. В зале Благородного собрания два раза в неделю было до пяти тысяч народу. Тут молодые люди знакомились между собою; улаживались свадьбы. Москва славилась невестами, как Вязьма пряниками; московские обеды (так оригинально описанные князем Долгоруким) вошли в пословицу».

Для холостого Пушкина посещение собрания вызывало особый интерес, ибо блеск огромных люстр Колонного зала во всей красе освещал обнаженные, насколько это дозволяли приличия, прелести московских дам. На одном из новогодних маскарадов 28–31 декабря 1826 г. в Благородном собрании поэт познакомился с Екатериной Ушаковой: «На балах, на гуляньях он говорил только с нею», а когда ее не было, сидел целый вечер «в углу задумавшись, и ничто уже не в силах развлечь его», «наш знаменитый Пушкин намерен вручить ей судьбу жизни своей, ибо уж положил оружие свое у ног ее, т. е. сказать просто влюблен в нее», – перемывали косточки московские сплетницы.

Повод задуматься был. «Екатерина Ушакова была в полном смысле красавица: блондинка с пепельными волосами, темно-голубыми глазами, роста среднего, густые косы нависли до колен, выражение лица очень умное. Она любила заниматься литературою. Много было у нее женихов; но по молодости лет она не спешила замуж», – рассказывал Бартенев, делавший вывод о «полной сердечной дружбе» Ушаковой и Пушкина.

Неизвестно, когда закончились шуры-муры с Екатериной, да только поэт успел положить глаз на ее семнадцатилетнюю младшую сестру Елизавету, еще более прелестную. Именно в ее альбоме он набросал свой «Дон-Жуанский список».

А некоторые специально приходили в собрание, задавшись целью посмотреть на живого классика. Т.П. Пассек признается: «Мы страстно желали видеть Пушкина, поэмами которого так упивались, и увидали его спустя года полтора в Благородном собрании. Мы были на хорах, внизу многочисленное общество. Вдруг среди него сделалось особого рода движение. В залу вошли два молодых человека, один – высокий блондин, другой – среднего роста брюнет, с черными кудрявыми волосами и резко выразительным лицом. Смотрите, сказали нам, блондин – Баратынский, брюнет – Пушкин». Это было на концерте 2 апреля 1829 г., когда в Благородном собрании выступали первая певица Итальянского театра Мелас, знаменитый виолончелист Ромберг и исполнитель на флейте-траверсе Вальтер.

До сих пор не ясно, где же Пушкин впервые увидел Наталью Гончарову. Известно лишь, что было это зимой 1828–1829 гг. на одном из детских балов танцмейстера Петра Андреевича Йогеля, которого москвичи именовали не иначе как «Нестором наших танцмейстеров». К нему возили детей со всей Москвы, и Пушкин в детстве у него занимался. Для своих занятий он использовал и зал Благородного собрания, где, вероятно, Пушкин заметил свою будущую невесту. А весной 1830 г. поэт приходил сюда уже вместе с Натальей Николаевной на правах жениха. 3 мая того же года влюбленные смотрели драму Коцебу «Ненависть к людям и раскаянье» с участием Семеновой.

В тот год знаменитая трагическая актриса Екатерина Семеновна Семенова (в замужестве княгиня Гагарина) снискала успех и в другой пьесе – трагедии в четырех действиях Ф.В. Цыглера «Эйлалия Мейнау, или Следствия примирения». Дядя поэта Василий Пушкин записал 27 апреля 1830 г.: «Сегодня у нас в благородном собрании дают спектакль в пользу бедных. Ф.Ф. Кокошкин будет кобениться в роли Мейнау. Театр устроен в большой зале (т. е. Колонном зале. – А.В.). За каждое место платят по 10 рублей. Многие по произволению. Я жалею, что не увижу кн. Гагариной, бывшей Семеновой, в роли Эвлалии». Отметим для себя, что стоимость театрального билета – 10 целковых – была более чем высокой, все объясняет благотворительное назначение спектакля.

Пушкин с большой охотой пошел смотреть на Семенову, с которой познакомился, увлекшись еще в молодости, в Петербурге. Тогда он даже рисовал ее и играл с ней в домашнем спектакле у общих приятелей Олениных в пьесе «Воздушные замки». Как писал Гнедич, Пушкин «приволакивался, но бесполезно, за Семеновой», в письмах называл ее «великолепной» и упомянул в первой главе «Евгения Онегина». Семенова переехала в Москву в 1827 г. и поселилась на Зубовском бульваре, в доме 27. Сын актрисы Н.И. Стародубский утверждал, что Пушкин «не раз бывал в доме княгини Екатерины Семеновны» и подарил ей книгу «Борис Годунов», надписав ее: «Княгине Екатерине Семеновне Гагариной от Пушкина. Семеновой – от сочинителя».

«Жена его была красавица, украшение всех собраний и, следовательно, предмет зависти всех ее сверстниц», – писал Сологуб. В 1831 г. в алфавитной книге дам и девиц Благородного собрания Наталья Николаевна Гончарова была записана под № 36 уже как Пушкина. Счастливых супругов встретил в собрании Александр Фомич Вельтман: «"Пора нам перестать говорить друг другу вы", – сказал он [Пушкин] мне, когда я просил его в собрании показать жену свою. И я в первый раз сказал ему: "Пушкин, ты – поэт, а жена твоя – воплощенная поэзия". Это не была фраза обдуманная: этими словами невольно только высказалось сознание умственной и земной красоты».

Жаль, что нынче Вельтмана если и вспоминают, то лишь в связи с этой знаменитой фразой, судя по которой ее автор – человек творческий. Трудно охарактеризовать его профессию: он и археолог (член-корреспондент Академии наук), и чиновник (директор Оружейной палаты), и писатель, увы, давно позабытый. Вельтман мало известен широкому кругу современных читателей. Творчество его было посвящено борьбе с литературными традициями XIX в., освоению новых путей повествования, что обусловило ему место на обочине литературной жизни. Творческий путь его направлялся, образно говоря, против общего течения. В то же время сегодня интересно перечитать его «Приключения, почерпнутые из моря житейского», сообщающие немало интересного из жизни Москвы середины XIX в.

В Москве Вельтман перешел с Пушкиным на «ты». В пору его занятий «Словом о полку Игореве» в 1833 г. Вельтман прислал поэту свое переложение этого произведения. Книга осталась в библиотеке Пушкина, на ее страницах около 30 замечаний поэта. В пушкинском книжном собрании сохранились и пять других книг Вельт-мана с дарственными надписями. На одной из них написано: «Первому поэту России от сочинителя». В переписке Пушкина с Нащокиным Вельтман часто упоминается. После смерти поэта Вельтман собирался «окончить» пушкинскую «Русалку».

Начало каждого сезона Благородного собрания зависело от того, какой император сидел на троне, поскольку именно в честь тезоименитства того или иного царя устраивался бал. Особым днем в Благородном собрании был день рождения государя, в честь чего также обязательно давался бал. Пышные балы устраивались и по поводу визитов самих государей. Так было за два дня до приезда Пушкина, 6 сентября 1826 г.

В 1880 г. Благородное собрание превратилось в центр торжеств по случаю открытия в Москве памятника Пушкину. Пушкинский праздник был организован Обществом любителей российской словесности, и поначалу его наметили на день рождения поэта 26 мая 1880 г. (по старому стилю), но смерть императрицы нарушила эти планы. По окончании траура 6 июня 1880 г. на Тверском бульваре торжественно явили миру первый в России памятник поэту работы Александра Опекушина. А вечером состоялось литературномузыкальное собрание в Колонном зале. На следующий день праздник продолжился там же публичным заседанием с чтением речей, а 8 июня – заключительным заседанием. Завершился праздник концертом. Стихи Пушкина звучат со сцены Дома Союзов и по сей день.

«Сегодня еду… к Малиновскому»

Немного московских улиц удостоил Пушкин своим поэтическим вниманием. Мясницкая – одна из них, в стихотворении «Дорожные жалобы» (1829) читаем:

 
Долго ль мне гулять на свете
То в коляске, то верхом,
То в кибитке, то в карете,
То в телеге, то пешком?
…
То ли дело быть на месте,
По Мясницкой разъезжать,
О деревне, о невесте
На досуге помышлять!
 

Одно из старейших зданий в здешних местах (Мясницкая улица, № 43). На рубеже XVII–XVIII вв. участком владел купец гостинодворской сотни Федор Кузьмин, при котором были возведены каменные палаты. В середине XVIII в. это владение на Мясницкой принадлежало уже генералполицмейстеру А.Д. Татищеву, затем графу П.И. Панину, при котором к стоявшим палатам первой половины XVIII в. со стороны двора были пристроены два крыла; образовавшееся каре получило отделку в стиле барокко… Нас интересует тот период в жизни дома-долгожителя на Мясницкой, когда он принадлежал историку и археографу А.Ф. Малиновскому, владевшему им с 1826 г.

Пушкин за свою недолгую жизнь был знаком с разными представителями просвещенной семьи Малиновских. В лицейские годы он близко сошелся с Иваном Васильевичем Малиновским, лицеистом «пушкинского призыва». Это про него Александр Сергеевич вспомнил в свои последние минуты: «Как жаль, что нет теперь здесь ни Пущина, ни Малиновского, мне бы легче было умирать». Не зря фамилии лицеистов упомянуты вместе. Жена Ивана Малиновского приходилась Ивану Пущину сестрой.

Отец Ивана Малиновского, Василий Федорович Малиновский, дипломат и литератор, был первым директором Царскосельского лицея. В семье директора лицеисты-первокурсники проводили «часы досуга». Пушкин счел необходимым назвать Василия Малиновского в «Программе автобиографии» среди лиц, оказавших влияние на его воспитание.

Младший брат Василия Федоровича, Павел Федорович Малиновский, участник суворовских походов, действительный статский советник, близкий друг отца поэта, Сергея Львовича, являлся поручителем при венчании последнего с Надеждой Осиповной Ганнибал 28 сентября 1796 г. Можно сказать, что Павел Федорович «качал» маленького Сашу Пушкина на руках.

И, наконец, третий и самый старший брат – Алексей Федорович Малиновский – с ним Пушкин часто сносился в последние годы жизни. Но знал он его и раньше; как утверждала Ольга Пушкина, Алексей Малиновский был связан с ее отцом «тесной дружбою». Малиновский был личностью разносторонней: историк, археограф, писатель, переводчик.

В Московском архиве Министерства (сначала – коллегии) иностранных дел Алексей Федорович Малиновский прослужил более 60 лет, из них 26 лет – директором. Окончив Московский университет в 1778 г., сын священнослужителя Алексей Малиновский тем не менее не сразу попадает в архив, где служили в то время или только числились представители знатных фамилий.

Хлопотал за способного юношу просветитель Николай Новиков, который в 1770-е гг. с помощью архивистов издал десять томов «Древней Российской Вивлиофики». Да и сам Алексей Малиновский еще в студенческие годы сотрудничал в журналах Новикова, с которым был близок его отец Федор Авксентьевич. Алексей Малиновский стараниями Новикова был зачислен в архив переводчиком.

Однако в дальнейшем повышении чина переводчику Малиновскому отказали, «ради сих причин… о дворянстве, коих никакого доказательства не представлено переводчиками не из дворян». Поняв, что дальнейшая служба братьев Малиновских (в 1781 г. в архив поступил его брат Василий) зависит от дворянского происхождения, семья отправила старшего брата в Могилевскую губернию, где проживало несколько дворянских семей Малиновских, подтвердивших, в конце концов, свои родственные узы с семьей Алексея Федоровича.

Вскоре Алексей Малиновский стал первым помощником археографа Н.Н. Бантыш-Каменского, под их началом были разобраны и описаны тысячи дипломатических документов, составлены каталоги и обзоры, сочинены «конференции» (истории) многих европейских дворов. При непосредственном участии Бантыш-Каменского и Малиновского известный собиратель старинных рукописей граф А.И. Мусин-Пушкин осуществил в 1800 г. издание знаменитого «Слова о полку Игореве». Архивисты помогали ему делать «разбор и переложение оные песни на нынешний язык». В 1812 г. именно при участии Малиновского накануне занятия французами Москвы была вывезена в Нижний Новгород наиболее ценная часть архива.

После окончания войны Малиновский активно участвовал в «Комиссии о пособии разоренным жителям Москвы после французов», что в результате побудило его высказать крамольную мысль о необходимости «объявить свободными обоего пола людей, рожденных после 1812 г., в ознаменование заслуг, оказанных крестьянами в Отечественную войну».

Малиновский был знаком со многими будущими декабристами. В его личных бумагах сохранился «Доклад Верховного суда по делу декабристов» и выписка из него о бароне Розене, муже его племянницы. Родство с декабристом скомпрометировало Малиновского. И в 1826 г. ему пришлось оправдываться перед Николаем I по поводу доноса на него служащего архива, инвалида Медведева, что «главный над Конторою совещается по ночам истребить императорскую фамилию».

В том же году Алексей Федорович был отставлен с поста смотрителя Странноприимного дома Шереметева. Братья Булгаковы, один из которых собирался занять пост управляющего архивом, в своих письмах усиленно обсуждали ходившие в Петербурге и Москве слухи о смещении Малиновского.

Однако на этот раз помогло заступничество близких ко двору Карамзина и Жуковского. Об этом рассказывает неопубликованное письмо Малиновского последнему от 24 июля 1831 г.: «Милостивый государь Василий Андреевич! Благоприятнейшее письмо Вашего превосходительства от 11 сего июля доказало мне возвышенность Ваших всегда благороднейших чувствований. Не видевшись со мною несколько лет, Вы столь же охотно одолжили меня, как будто вчера виделись. Позвольте мне подозревать Вас, что Вы же за пять лет пред сим предупредили в мою пользу Ея императорское величество княгиню Елену Павловну. Все это похоже на того праводушного Василия Андреевича, которого я прежде знавал и видал у незабвенного добротою и умом Карамзина».

Из сохранившейся переписки Карамзина с Малиновским можно судить, что историку безвозмездно доставлялись летописи, грамоты русских князей, дипломатические акты и другие исторические источники. По просьбе Карамзина Малиновский сделал замечания к первому тому «Истории государства Российского».

Алексей Малиновский был почетным членом многих научных русских и зарубежных обществ, председателем Общества истории древностей российских, в трудах которого были опубликованы его исторические работы. Но мало сегодня кому известно, что наряду с серьезными историческими исследованиями Малиновский с юношеских лет увлекался поэзией и переводческой деятельностью. Для актеров Московского публичного театра он перевел, а затем и напечатал отдельным изданием в «Сборнике некоторых театральных сочинений…» пьесы популярных в России авторов – С. Мерсье и А. Коцебу.

Чтобы запечатлеть театральные премьеры, на титульных листах его книг указывались даты представлений и действующие лица, в числе которых постоянно присутствуют имена актеров В.А. Померанцева и М.С. Синявской, преподававших также драматическое искусство в крепостном театре Шереметева. Здесь и зародилась их дружба с Малиновским, большим поклонником театрального искусства, который посвятил актерам несколько стихотворений, «поместив поэзию в свои театральные переводы». Малиновский собрал также уникальную коллекцию книг и рукописей, подарив их архиву.

Всю свою жизнь Малиновский прожил в Москве. В архиве, где он служил, находилось единственное тогда в России крупнейшее собрание книг по истории Первопрестольной начиная с XVI века. В 1818 г., составляя записку о достопримечательностях Москвы, Карамзин на одно из первых мест поставил «хранилище древних хартий и рукописей» – архив, которому Малиновский отдал почти всю свою жизнь.

Пушкин часто обращался к помощи Малиновского, в частности, в связи с изучением документов о Емельяне Пугачеве, а также во время написания «Истории Петра». Александр Сергеевич считал Алексея Федоровича одним из «истинно ученых» людей и называл его среди «истинных знатоков», своим авторитетом подтвердивших подлинность памятника «Слово о полку Игореве».

Жена археографа Анна Петровна Малиновская бывала в гостях у Пушкиных, хорошо знала семью Гончаровых. Малиновская приняла деятельное участие в сватовстве Пушкина и была посаженной матерью со стороны невесты на свадьбе: «Пушкин, влюбившись в Гончарову… на первых порах был очень застенчив, тем более что вся семья обращала на него большое внимание. Пушкину позволили ездить. Он беспрестанно бывал. А.П. Малиновская (супруга известного археолога) по его просьбе уговаривала в его пользу, но с Натальей Ивановной (матерью) у них бывали частые размолвки…» – вспоминал Сергей Николаевич Гончаров, брат жены Пушкина.

Дочь Малиновских Екатерина Алексеевна, в замужестве Долгорукова, будучи подругой Натальи Николаевны Гончаровой, могла рассказать многие бытовые подробности жизни и обстоятельства женитьбы Пушкина, что она и сделала впоследствии. Малиновские часто приглашали Пушкина к себе, когда он появлялся в Москве. О посещениях Пушкиным дома Малиновских свидетельствует и Петр Вяземский. В апреле 1830 г. он пишет жене о Гончаровой и Пушкине, что «должен быть он влюблен в нее не на шутку, если ездит на вечера к Малиновскому». 25 сентября 1832 г. Пушкин сам пишет о Малиновских: «Они велели звать меня на вечер, но, вероятно, не поеду».

На Мясницкой улице (№ 8) также жил Михаил Погодин, купивший дом на углу с Злато-устинским переулком. 26 апреля 1830 г. Пушкин заходил к нему поздравить с новосельем, но, не застав хозяина, написал: «Пушкин приходил поздравить Вас с новоселием». А через три дня Пушкина в числе прочих позвали на это самое новоселье. Бывал поэт и в доме № 7 у библиофила и историка А.Д. Черткова, в мае 1836 г. И, конечно, московский почтамт (№ 26) – сюда поэт приходил к почт-директору А.Булгакову за подорожной в августе 1833 г. для поездки в Казань и на Урал.