Текст книги "Пушкинские места России. От Москвы до Крыма"

«Я танцевала с поэтом Пушкиным»

Главный дом усадьбы князей Голицыных (Малый Знаменский пер., № 1), 1756–1761 гг., арх. С.И. Чевакинский, И.П. Жеребцов. Перестроен архитектором М.Ф. Казаковым в 1774–1775 гг. В 1928 г. дом надстроили двумя этажами. В соответствии с планом усадьбы, типичным для первой половины XVIII в., главный дом и два флигеля по сторонам создавали парадный двор – курдонер – с цветником посередине. Первоначальный общий план сохранился, несмотря на перестройку усадьбы по казаковскому проекту, придавшему дому и флигелям черты раннего классицизма, дошедшие до наших дней лишь в правом флигеле, украшенном портиком с четырьмя колоннами.

История владения этим домом княжеской фамилией Голицыных восходит к 1730-м гг., когда ими был приобретен участок земли за Колымажным двором. Усадьба была построена для генерал-адмирала и президента Адмиралтейств-коллегии Михаила Михайловича Голицына Младшего. Младшим он стал, потому как был полным тезкой своего старшего брата, Голицына Старшего. На сохранившейся воротной решетке до сих пор присутствует вензель – «принца» Михаила Голицына – «PMG».

В 1775 г. уже следующий потомок княжеского рода Голицыных по случаю прибытия Екатерины II в Москву на торжества в честь заключения Кючук-Кайнарджийского мира с Турцией предложил свою усадьбу для размещения императрицы. В Кремле она не любила останавливаться, считая его для себя плохо приспособленным. Начальник Кремлевской экспедиции М.М. Измайлов поручил Казакову перестроить дворец, что и было оперативно проделано: усадьба и соседние владения спешно соединили переходами, приспособив под жилье государыни. Дворец на основе перестроенной усадьбы Голицыных получил название Пречистенского. Часть дворца позднее была перенесена на Воробьевы горы и затем сгорела.

Императрица осталась недовольна жильем на Пречистенке: тесновато ей было в княжеских покоях, да и печки дворец плохо отапливали. Видимо, сыграла свою роль поспешность, с какой перестраивался дом, – у нас такое иногда случается. Особливо раздражена была Екатерина лабиринтом коридоров: «Опознаться в этом лабиринте премудреная задача: прошло часа два, прежде чем я узнала дорогу к себе в кабинет, беспрестанно попадая не в ту дверь. Выходных дверей многое множество, я в жизнь мою столько не видала их. С полдюжины заделано по моему указанию. Прошло два часа, прежде чем я узнала дорогу к себе в кабинет». Не дом, а «торжество путаницы». Да и соседство с Колымажным двором и конюшнями создавало не самую свежую атмосферу.

В начале XIX в. оставшееся после переноса дворца владение принадлежало уже следующему представителю княжеского рода – сиятельному вельможе Сергею Михайловичу Голицыну, члену Государственного совета, попечителю Московского учебного округа, председателю Московского цензурного комитета, действительному тайному советнику, обладателю почти всех гражданских орденов наивысшей степени и усадьбы «Кузьминки» в придачу. Его называют «последним русским барином», а иногда и просто «дурачком».

Если следовать русской поговорке, что дуракам везет, то к Голицыну она имеет самое непосредственное отношение. Его дворец в 1812 г. спасли… французы, а конкретно Арман Огюстен Луи де Коленкур, бывший посол в России, кавалер ордена св. Андрея Первозванного (1808). Он был одним из немногих, кто отговаривал Наполеона от русской кампании, а когда император захотел отправить его из спаленной Москвы на переговоры к Александру I, Коленкур отказался, посетовав на бесполезность этой затеи, ибо слишком хорошо знал русских (подробнее об этом в книге: А.А. Васькин, «Москва 1812 года глазами русских и французов». М., 2012). После освобождения Первопрестольной от французов Голицын вернулся в свой дом одним из первых.

Когда в 1830 г. Николай I озаботился искоренением вольнодумства в Московском университете, он послал усмирять его князя Сергея Михайловича. Герцен пишет: «Государь его (т. е. университет. – А.В.) возненавидел с полежаевской истории. Посадил князя Сергея Михайловича Голицына попечителем и не занимался больше «этим рассадником разврата», благочестиво советуя молодым людям, окончившим курс в лицее и в школе правоведения, не вступать в него. Голицын был удивительный человек, он долго не мог привыкнуть к тому беспорядку, что когда профессор болен, то и лекции нет; он думал, что следующий по очереди должен был его заменять, так что отцу Терновскому пришлось бы иной раз читать в клинике о женских болезнях, а акушеру Рихтеру – толковать бессеменное зачатие».

А вот как характеризует Голицына Михаил Погодин: «Ни слова общего. Невежа и думает исправить просвещение. Больно смотреть». А вот на супругу князя Евдокию было не больно смотреть; более того, на нее обратил внимание сам Пушкин, правда, уже в Петербурге.

Благодаря Ираклию Андроникову стало известно, что поэт побывал в доме на Волхонке в 1830 г., скорее всего в начале лета. В мемуарах Веры Ивановны Анненковой, найденных неутомимым литературоведом, есть короткий рассказ о бале, который давал тогда князь Голицын. В нем, частности, говорится: «У меня был очаровательный туалет – белое платье, украшенное голубыми цветами с названием "не забывай меня" (незабудками). Я танцевала с поэтом Пушкиным».

Балы Голицын давал в основном в честь членов царской фамилии, приезжавших в Москву, и приглашал на них только знатных людей. В дневнике Вяземского за 1830 г. мы находим следующую критическую запись от 3 сентября, отражающую нравы времени: «Последние дни августа провел в Москве. Был бал 26-го у князя Сергея Михайловича (Голицына). Странно, что был бал у него, но и то странно, что у куратора не было ни одного члена университетского. Наши вельможи думают, что ученость нельзя впускать в гостиную. Голицын как шталмейстер, который конюшнею заведывает, но лошадей к себе не пускает».

Но история дома связана с именем Пушкина не только его похождениями. Поэт собирался венчаться с Натальей Гончаровой в домашней церкви Рождества Богородицы князя Голицына. Причина понятна – оплата за церемонию венчания здесь была меньше. Чиновник по особым поручениям при московском генерал-губернаторе Александр Булгаков писал брату Константину, петербургскому почтовому директору, 18 февраля 1831 г.: «Сегодня свадьба Пушкина наконец, с его стороны посажены Вяземский и гр. Потемкина, а со стороны невесты – Ив. Ал. Нарышкин и А.Л. Малиновская. Хотели венчать их в домовой церкви Кн. Серг. Мих. Голицына, но Филарет не позволяет. Собирались его упрашивать; видно, в домовых нельзя…»

Упросить митрополита Филарета не удалось. Почему это произошло, до сих пор остается загадкой. Скорее всего, по причине того, что ни Пушкин, ни его невеста никакого отношения к Голицыным не имели, а храм-то был домашним, т. е. семейным. Ни у Пушкина, ни у Гончаровых в Москве своего домового храма не было, потому пришлось согласиться на венчание в приходской церкви невесты «Большое Вознесение», что у Никитских ворот.

Что же до церкви в усадьбе Голицына, то она располагалась на втором этаже в правом крыле существующего ныне здания. Храма уже давно нет, но осталась легенда, повествующая об удивительном подарке Екатерины II – двух венчальных храмовых иконах, хранящих память о ее браке с князем Потемкиным. Где эти иконы теперь – неизвестно. В 1902 г. зодчий К.М. Быковский перестроил храм в готическом стиле, а иконостасу придал классический стиль, позднее он был разобран и передан церкви села Алексеевское.

Но хочется закончить эту главу Пушкиным. Левый флигель усадьбы князь Голицын в 1892 г. перестроил под меблированные комнаты «Княжий двор». В усадьбе открылась комфортабельная московская гостиница, полюбившаяся художественной интеллигенции Москвы – Сурикову, Репину, Леониду Пастернаку, поселившемуся здесь со всей своей семьей. Нынче в этом флигеле, выходящем лицом на Волхонку после многих переделок, размещается Галерея искусства стран Европы и Азии Музея изобразительных искусств имени Пушкина…

«Была свадьба на Никитской, в приходе Вознесения»

Церковь «Большое Вознесение» (Большая Никитская улица, № 36), где 18 февраля 1831 г. венчались Александр Пушкин и Наталья Гончарова. Церковь ранее называлась «Вознесения Господня на Царицынской улице», так повелось еще с XVII в., когда современный отрезок Большой Никитской улицы от Никитских ворот до Земляного вала именовался Царицынской улицей – по дворцу царицы Натальи Кирилловны Нарышкиной, стоявшему в Столовом переулке. Затем за церковью закрепилось название «Вознесения за Никитскими воротами», что стало ее «официальным» названием. Она была заложена в 1798 г. по завещанию князя Г.А. Потемкина-Таврического на территории его бывшей усадьбы. В то время здесь стоял небольшой каменный храм, воздвигнутый в 1685 г. тщанием царицы Натальи Кирилловны.

Церковь Вознесения была окончательно построена к 1848 г. Несколько зодчих участвовало в работе над ее проектом. Первоначальный проект, приписываемый арх. И.Е. Стасову, в 1827 г. был переработан арх. Ф.М. Шестаковым, а в 1830 г. дополнен арх. Бове. В архитектуре церкви нашли свое наиболее последовательное воплощение программные принципы ампира, выразившиеся в сочетании монументального построения объемов и изысканно-строгой отделки фасадов.

«Большим Вознесением» церковь величали потому, что на этой же улице на углу с Вознесенским переулком стоит еще одна церковь Вознесения (Большая Никитская, 18). Этот храм по размерам меньше и потому получил название «Малое Вознесение».

Церковь «Большое Вознесение» играет роль важнейшей доминанты площади Никитских ворот. Поэтому закрытие храма в 1931 г. значительно обеднило близлежащий ландшафт. Память о Пушкине спасла церковь от сноса, но не защитила от варварского разорения: храм обезглавили, иконы сожгли, уничтожили интерьер. В 1937 г. была снесена и величественная колокольня. Потом на ее месте разбили сквер и поставили памятник писателю, «красному графу» Алексею Толстому, жившему неподалеку, на Спиридоновке, в собственном доме.

Само название этой церкви заставило Пушкина в очередной раз убедиться в предопределенности своей судьбы. Он говорил: «Родился я в праздник Вознесения Господня, женился у храма Вознесения и умереть мне предначертано в Вознесение». Александр Сергеевич даже хотел поставить в Михайловском церковь во имя Вознесения Господня.

18 февраля 1831 г. в притворе недостроенного храма Александр Пушкин венчался с Натальей Гончаровой. Венчанию сопутствовали плохие приметы, так пугавшие суеверного Пушкина и не ушедшие от внимания участников церемонии: «Во время обряда Пушкин, задев нечаянно за аналой, уронил крест; при обмене колец одно из них упало на пол… Поэт изменился в лице и тут же шепнул одному из присутствующих: "…tous les mauvais augures" (все плохие предзнаменования. – фр.)».

Если верить пересудам вездесущего А. Булгакова, в церковь посторонних «никого не велено было пускать, и полиция была для того у дверей». Но народу все же было много. Во время венчания в церкви находились родственники молодых, друзья, знакомые. Посаженными со стороны невесты были сенатор И.А. Нарышкин, дядя Натальи Николаевны, и Малиновская, жена архивного директора.

Со стороны жениха посаженными были Вяземский и Е.П. Потемкина, жена старшины Английского клуба графа С.П. Потемкина. Вместо Потемкиной посаженной матерью должна была быть княгиня Вера Федоровна Вяземская. Но с ней незадолго до венчания случилось несчастье. Будучи в положении, она неудачно упала: «Прибивая образ, ушиблась, была долго без чувств и выкинула», – узнаем мы подробности из перепис-ки всезнающих братьев Булгаковых. Отсутствие на свадьбе Вяземской, считавшей себя приемной матерью Пушкина, а его – приемным сыном, послужило еще одним дурным знаком для мнительного поэта. Были на свадьбе и князь Юсупов, благословивший молодоженов, и сам начальник Московского архива Министерства иностранных дел Малиновский.

Пришли среди прочих и бывшие поклонники невесты. В своем шутливом письме жене 25 сентября 1832 г. Пушкин иронизировал над одним из них: «В 1831 г., февраля 18, была свадьба на Никитской, в приходе Вознесения. Во время церемонии двое молодых людей разговаривали между собою. Один из них нежно утешал другого, несчастного любовника венчаемой девицы. А несчастный любовник, с воздыханием и слезами, надеялся со временем забыть безумную страсть etc. etc. etc. Княжны Вяземские слышали весь разговор и думают, что несчастный любовник был Давыдов. А я так думаю, Петушков, или Буянов, или паче Сорохтин. Ты как? не правда ли, интересный анекдот?»

Как утверждал Нащокин, на свадьбу Пушкин надел его фрак. «Пушкин приехал в Москву с намерением сделать предложение Н.Н. Гончаровой. По обыкновению он остановился у Нащокина. Собираясь ехать к Гончаровой, поэт заметил, что у него нет фрака.

– Дай мне, пожалуйста, твой фрак, – обратился он к Павлу Войновичу. – Я свой не захватил, да, кажется, у меня и нет его».

Друзья были одинакового роста и сложения, а потому фрак Нащокина как нельзя лучше пришелся Пушкину. Сватовство на этот раз было удачное, что поэт в значительной мере приписывал «счастливому» фраку». Нащокин подарил фрак Пушкину, и тот с тех пор, по его собственному признанию, в важных случаях жизни надевал счастливый нащокинский фрак.

Пушкин влюбился в Гончарову зимой 1828–1829 гг., как признавался он Павлу Вяземскому. Помимо Благородного собрания как места первой их встречи, называется еще и несохранившийся особняк Кологривова на Тверском бульваре. Было Наталье от роду шестнадцать лет. Появляться в свете девушка стала совсем недавно, но слава о первой красавице Москвы бежала впереди нее. «Красоту ее едва начинали замечать в свете, – вспоминал Пушкин. – Я полюбил ее, голова у меня закружилась».

Многие современники по достоинству оценили незаурядную внешность избранницы Пушкина. Про нее говорили, что она «могла служить идеалом греческой правильной красоты». Сам Пушкин любил повторять экспромт, сочиненный его братом Львом:

 
Я влюблен, я очарован,
Словом, я огончарован.
 

В дальнейшем стишки эти приписывались и самому поэту.

Пушкин, как он сам говорил, начал помышлять о женитьбе, «желая покончить жизнь молодого человека и выйти из того положения, при котором какой-нибудь юноша мог трепать его по плечу на бале и звать в неприличное общество». Однажды среди близких друзей Александр Сергеевич бахвалился тем, что сонет, посвященный им Наталье Гончаровой, со словами:

 
Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,
Чистейшей прелести чистейший образец,
 

– был сочинен им для другой женщины; так утверждал Павел Вяземский.

Но прежде, чем стать хозяином положения, при котором никто, даже Антон Дельвиг, не мог бы позвать его в «неприличное общество», Пушкину надобно было встретиться с матерью Мадонны, оказавшейся полной противоположностью дочери. (Дельвиг звал однажды Рылеева к девкам. «Я женат», – отвечал Рылеев. «Так что же, – сказал Дельвиг, – разве ты не можешь отобедать в ресторации потому только, что у тебя дома есть кухня?» А.С. Пушкин, «Tabletalk».)

Наверное, было бы слишком хорошо для Пушкина, попадись ему теща с характером княгини Вяземской, проявлявшей к нему материнские чувства. Мать Натальи Николаевны подобного отношения к Пушкину не выказала. Наталья Ивановна Гончарова, урожденная Загряжская, – мать троих сыновей и четырех дочерей, жена душевнобольного Николая Афанасьевича Гончарова, была женщиной определенного склада. Отношения их с Пушкиным не сложились с самого начала из-за унизительных для него сомнений в его политической и материальной благонадежности. Она также считала, что Пушкин должен обеспечить не только ее дочь, но и ее самою. Ведь дочь ее оказалась бесприданницей. Необоснованные материальные претензии, светские предрассудки (она называла Пушкина «безбожником») и, позднее, неприкрытое вмешательство в их семейную жизнь в конце концов и привели молодых к мысли о необходимости преждевременного отъезда из Москвы как единственного способа спасения от назойливой тещи.

Естественно, что при таком настрое матери скоро только сказка сказывалась. Свадьба не раз откладывалась – в основном по финансовым причинам. Еще в апреле 1829 г. Пушкин заслал к Гончаровым Федора Толстого с письмом, в котором впервые просил руки семнадцатилетней Натальи Николаевны. Жили Гончаровы в Москве на Большой Никитской (дом не сохранился). В семье всем заправляла мать, поскольку отец был «умоповрежденным». Получив неопределенный ответ от матери своей возлюбленной, Александр Сергеевич покинул Москву.

Будучи в подобных делах человеком настойчивым, 6 апреля 1830 г. он снова сделал предложение, которое было принято при условии письменного подтверждения от начальника Третьего отделения графа Бенкендорфа, что Пушкин не находится под надзором полиции. Подтверждение было получено, и на 6 мая была объявлена помолвка, однако свадьбу отложили.

«Участь моя решена. Я женюсь… Та, которую любил я целых два года, которую везде первую отыскивали глаза мои, с которой встреча казалась мне блаженством, – Боже мой, она почти моя. Ожидание решительного ответа было самым болезненным чувством жизни моей… Я женюсь, т. е. я жертвую независимостью, моей беспечной, прихотливой независимостью, моими роскошными привычками, странствованиями без цели, уединением, непостоянством.

…В эту минуту подали мне записочку, ответ на мое письмо. Отец невесты моей ласково звал меня к себе… Нет сомнения, предложение мое принято. Наденька – мой ангел – она моя!.. Все печальные сомнения исчезли перед этой райской мыслью.

Бросаюсь в карету, скачу – вот их дом – вхожу в переднюю, – уже по торопливому приему слуг вижу, что я жених. Я смутился: эти люди знают мое сердце! Говорят о моей любви на своем холопском языке!..

Отец и мать сидели в гостиной. Первый встретил меня с отверстыми объятиями. Он вынул из кармана платок. Он хотел быть тронутым, заплакать – но не мог и решился высморкаться. У матери глаза были красны.

Позвали Наденьку – она вышла бледная, неловкая. Отец вышел и вынес образ Николая Чудотворца и Казанской Богоматери. Нас благословили. Наденька подала мне холодную, безответную руку. Мать заговорила о приданом, отец о саратовской деревне – и я жених.

Молодые люди начинают со мною чиниться, уважают во мне уже не приятеля; обхождение молодых девиц сделалось проще. Дамы в глаза хвалят мой выбор, а заочно жалеют о бедной моей невесте: "Бедная! Она так молода, так невинна, а он такой ветреный, безнравственный". Признаюсь, это начинает мне надоедать», – записал Пушкин 13 мая 1830 г.

Поскольку семья невесты особым богатством похвастаться не могла, а будущая теща оказалась неспособной даже дать приданое за своей дочерью, жениху пришлось самому ее обеспечивать – свои 11 тысяч рублей он передал Наталье Ивановне Гончаровой. Деньги эти были им одолжены при условии дальнейшего возврата. После в своих письмах Пушкин не раз будет вспоминать о странной «забывчивости» тещи.

Венчание должно было случиться в августе 1830 г., засим Пушкин приехал из Петербурга и поселился у Вяземского в Чернышах. Но вызванные смертью дяди Василия Львовича неожиданные расходы отодвинули бракосочетание на неопределенный срок. Мать невесты закатила жениху очередной скандал: «Я уезжаю, рассорившись с г-жой Гончаровой, – жалуется Пушкин княгине Вяземской в конце августа. – На следующий день после бала она устроила мне самую нелепую сцену, какую только можно себе представить. Она мне наговорила вещей, которых я по чести не мог стерпеть. Не знаю еще, расстроилась ли моя женитьба, но повод для этого налицо, и я оставил дверь открытой настежь… Ах, что за проклятая штука счастье!» Свадьба вновь оказалась под угрозой. Знал бы Пушкин, что увидеть Наталью Николаевну, как и ее маму, он сможет лишь через три месяца…

В последних числах лета поэт уезжает в Болдино для раздела имения, часть которого перед женитьбой отказал ему отец Сергей Львович. Если бы не свирепствовавшая в Московской губернии холера, Пушкин приехал бы в Москву и раньше. Лишь 5 декабря 1830 г. «прибыл из города Лукоянова отставной чиновник 10-го класса Александр Сергеев Пушкин и остановился Тверской части 1-го квартала в гостинице "Англия"», – доносили московские жандармы.

В этот раз он въехал в Москву с твердым желанием жениться во что бы то ни стало. Главным условием выполнения его благородного стремления были деньги. Много денег. Алчная Наталья Ивановна буквально «доила» Пушкина. Скандал за скандалом. «Пушкин ей не уступал и, когда она говорила ему, что он должен помнить, что вступает в ее семейство, отвечал: "Это дело вашей дочери, – я на ней хочу жениться, а не на вас"», – пишет Анненков.

«Много денег пошло на разные пустяки и на собственные наряды Натальи Ивановны; в самый день свадьбы она послала сказать ему, что надо еще отложить, что у нее нет денег на карету или на что-то другое. Пушкин опять послал денег», – вспоминала подруга невесты Долгорукова.

Угроза расстройства свадьбы возникла вновь. За два дня до венчания Пушкин пишет Плетневу: «Взять жену без состояния – я в состоянии, но входить в долги для ее тряпок – я не в состоянии. Но я упрям и должен был настоять по крайней мере на свадьбе».

Пушкин по обыкновению привлекал к решению своих сердечных дел друзей и знакомых. В этот раз он попросил поспособствовать скорейшему заключению брака княгиню Вяземскую, отправившуюся в дом Гончаровых на Большой Никитской уговаривать Наталью Ивановну.

Несмотря ни на что, свадьба все-таки состоялась. На венчании Пушкину, как он ни старался избежать этого, пришлось стоять рядом с Гончаровой. Ведь, как свидетельствовала Вера Вяземская, «Пушкин не любил стоять рядом со своею женой и, шутя, говаривал, что ему подле нее быть унизительно: так мал был он в сравнении с нею ростом». С недоверием воспринимаются после этого различного рода художественные изображения четы Пушкиных, в том числе и московские памятники (один даже с фонтаном), где Пушкин с женой стоят рука об руку.

Из церкви «Большое Вознесение» молодые отправились в их первую семейную квартиру на Арбат.