Текст книги "Пушкинские места России. От Москвы до Крыма"

«В дом Хитровой на Арбате. Дом сей нанял я…»

Дом, в котором с первой половины февраля по 15 мая 1831 г. жили супруги Пушкины (улица Арбат, № 53). Здесь находилась первая и единственная московская наемная квартира поэта, куда 18 февраля 1831 г. после венчания он привез молодую жену.

Сам Александр Сергеевич переселился в этот дом из гостиницы в начале февраля. «Книги… я получил и благодарен. Прикажи… переслать мне еще в дом Хитровой на Арбате. (Дом сей нанял я в память моей Элизы)», – писал он 26 марта 1831 г. в Петербург к Плетневу. Пушкин остроумно обыгрывает совпадение фамилии владельцев дома и его петербургской поклонницы Хитрово Елизаветы Михайловны. Интересно, что в советской пушкинистике и ее, и остальных преданных Пушкину женщин называли «близкий друг поэта», именно друг, а не подруга, что было бы более правильно.

Квартира Пушкина находилась на втором этаже. Пять комнат: зал, гостиная, кабинет, спальня, будуар. Квартиру Пушкин обставил со вкусом. Об этом можно судить по отрывочным воспоминаниям Павла Вяземского, который «по совершении брака в церкви, отправился вместе с Павлом Войновичем Нащокиным на квартиру поэта для встречи новобрачных с образом. В щегольской, уютной гостиной Пушкина, оклеенной диковинными для меня обоями под лиловый бархат с рельефными набивными цветочками, я нашел на одной из полочек, устроенных по обоим бокам дивана, никогда мною не виданное и не слыханное собрание стихотворений Кирши Данилова. Былины эти, напечатанные в важном формате и переданные на дивном языке, приковали мое внимание на весь вечер».

Аренда квартиры была оформлена Пушкиным на полгода начиная с 22 января 1831 г., но прожил он здесь с молодой женой меньше, не более трех месяцев. Интересно, что и в Петербурге долго чета Пушкиных нигде не жила. Они постоянно переезжали, так же, как когда-то странствовала по Москве семья Сергея и Надежды Пушкиных.

История дома и его жителей более занимательна, чем вполне заурядный внешний вид ампирного особняка послепожарной постройки 1810-х гг. И кто здесь только не был… Жизнь усадьбы началась в середине XVIII в. В 1752 г. владелец участка, секретарь мануфактурколлегии С.Ф. Неронов пожелал «построить на погорелом месте за Арбатскими воротами в Земляном городе в приходе церкви у Живоначальной Троицы хоромное строение». Будущее строение Неронов видел деревянным, приложил он к челобитной и план строительства, «сочиненный от архитектора Василья Обухова». На имеющемся архивном плане изображены изба, светлица, кухня, конюшня.

Через четверть века разбогатевший Неронов (как следует из сохранившегося архивного документа «Дело по челобитью коллежского советника Сергея Федоровича Неронова» от 1777 г.) имел уже каменную усадьбу. Он возжелал «надстроить каменный другой этаж и пристроить каменные в два этажа палаты». Поэтому официальной датой рождения нынешнего дома можно назвать 1777 г. Застраивалась усадьба «под присмотром» архитектора С.А. Карина – того, что обустраивал Тверской бульвар.

В 1806 г. усадьба перешла в собственность семьи Хитрово – коллежского асессора Никанора Семеновича, а затем и его сына, тоже коллежского асессора Никанора Никаноровича Хитрово. Два века назад главный усадебный дом представлял собой стоящий по красной линии Арбата двухэтажный каменный корпус, своими размерами уступавший нынешним. Кроме того, на участке стояли два флигеля, деревянный и каменный.

В 1812 г. усадьба, как и большая часть Арбата, сгорела. Восстанавливали ее в стиле ампир в 1813–1816 гг. Главный дом изменился очень мало. Но в возрожденной усадьбе семья Хитрово не жила, они поселились в собственном имении в Орловской губернии. А недвижимость на престижном Арбате сдавали внаем.

Так было и в январе 1831 г., когда Пушкин нанял квартиру в доме Хитрово. В «Маклерской книге Пречистенской части маклера Анисима Хлебникова, 1831 года» была сделана следующая запись: «1831-го Года Генваря 23-го дня я ниже подписавшийся Г-н Десятого класса Александр Сергеев сын Пушкин, заключил сие условие с… Семеном Петровым сыном Семеновым по данной Ему Доверенности от Г-на Губернского Секретаря Никанора Никанорова сына Хитрово в том что, 1-е нанял я Пушкин Собственный Г-на Хитрово Дом, Состоящий в Пречистенской части второго квартала под № 204-м в приходе Троицы что на Арбате, каменный Двухэтажный с антресолями и к оному принадлежащими людскими службами, кухнею, прачешной, конюшней, каретным сараем, под домом подвал, и там же запасной амбар, в доме с мебелью по прилагаемой описи сроком от выше писанного числа впредь на шесть месяцев, а срок сщитать с 22-го Генваря и по 22-е ж Июля сего 1831-го Года по Договору между нами за Две тысячи рублей государственными ассигнациями, из коей суммы при заключении сего условия должен я Пушкин, внести Ему Семенову половинную часть то есть тысячу рублей ассиг., а последнюю половину по истечении трех месяцев от заключения условия…

3-е Если же чего Боже сохрани нанимаемый мною Пушкиным Дом от небрежения моего или людей моих сгорит то по общему нашему Договору заплатить мне Г-ну Пушкину ему Семенову пятьдесят тысяч рублей государственными ассигнациями…

4-е по истечении сроку и выезду из дому должен я Пушкин сдать оный по описи в совершенной исправности. Буде чего не явится или будет разбито, или изломано или замарано то за поврежденное заплатить то чего будет стоить или привести в исправность как принято было…

6-е в строениях занимаемых мною Пушкиным выключаются комнаты нижнего этажа дома для жительства Економки и приезду Г-на Хитрово…»

В заключенном договоре была предусмотрена даже страховка на случай пожара, причем довольно большая – 50 000 рублей, заплатить ее обязан был Пушкин «в случае чего».

В то время левая часть Арбата относилась к Пречистенской части, включавшей в себя также Пречистенку и Стоженку (Остоженку) с близкими переулками. Правая же часть Арбата вместе с Поварской, Большой и Малой Никитской, Спиридоновкой и частью Тверской улицы относилась к Арбатской части.

Соседом Пушкина по Арбату был А.Я. Булгаков, живший в доме № 20. Булгаков не раз бывал в арбатской квартире поэта. После бала у Пушкина 27 февраля 1831 г. он писал брату: «Мы уехали почти в три часа. Куда рад я был, что это близехонько от нас, что можно было отослать карету домой часов на шесть».

Недалеко от Арбата жили и другие знакомые Пушкина: на Пречистенке – В.Я. Сольдейн, И.А. Нарышкин, Потемкины. На Сивцевом Вражке имел собственный дом Толстой-Американец. На Поварской нанимал квартиру Киселев. На Спиридоновке жил Дмитриев. И, наконец, 18 марта 1831 г. в доме Годовиковой в Николопесковском переулке поселился Нащокин.

За день до свадьбы Пушкин позвал на мальчишник в свою арбатскую квартиру дюжину друзей, бывших в ту пору в Москве: пришли Вяземский, Нащокин, Баратынский, Давыдов, Языков, Иван Киреевский, Верстовский, брат Лев и другие. Провожая холостую жизнь Пушкина, веселились от души. Лишь сам поэт в последний день своей бессемейной жизни выделялся минорным, даже подавленным настроением: «Пушкин был необыкновенно грустен, так что гостям даже было неловко» (Киреевский). Он все больше молчал или «говорил стихи, прощаясь с молодостью».

Неловкость гостей можно объяснить их недостаточным вниманием к гнетущему моральному состоянию Пушкина. Тоска на него нашла не в день мальчишника, а задолго до него. Еще 10 февраля делится Пушкин сокровенными мыслями с Николаем Кривцовым: «Бог ведает, когда и где судьба сведет нас опять. Мы не так-то легки на подъем. Ты без ноги, а я женат». Пушкин еще не женился, а уже считает возможным сравнивать инвалидность с браком. Но если человек без ноги лишен части тела, то женатый, по Пушкину, наоборот, отягощен возникшей после свадьбы обузой. И это после двухлетних мытарств, предшествовавших долгожданному венчанию: то холера, то теща (впрочем, такая же холера, от которой пришлось потом бежать в Петербург).

И далее: «Я хладнокровно взвесил выгоды и невыгоды состояния, мною избираемого. Молодость моя прошла шумно и бесплодно. До сих пор я жил иначе, как обыкновенно живут. Счастья мне не было… Мне за 30 лет. В тридцать лет люди обыкновенно женятся – я поступаю как люди и, вероятно, не буду в том раскаиваться. К тому же я женюсь без упоения, без ребяческого очарования. Будущность является мне не в розах, но в строгой наготе своей. Горести не удивят меня: они входят в мои домашние расчеты. Всякая радость будет мне неожиданностию. У меня сегодня spleen – прерываю письмо мое, чтоб тебе не передать моей тоски… Пиши мне на Арбат в дом Хитровой», – судя по письму, так сильно довлела над Пушкиным вынужденная необходимость «поступать как люди», что повергала его в уныние. К тому же Пушкин еще находился под впечатлением недавней скоропостижной смерти своего ближайшего друга Дельвига, скончавшегося в Петербурге 14 января 1831 г.

А Михаила Погодина в этот раз Пушкин на мальчишник опять не позвал. Тем не менее тот пришел «поздравить». Обиделся Погодин по праву, написав: «Досадно!» Ведь, как отметил он в дневнике, деньги для Пушкина он искал по Москве «как собака» – значит, мог рассчитывать, по его мнению, на более короткие, чем просто приятельские отношения. Заехав на Арбат на минуту-другую и будучи отставленным от «холостого обеда» (закусывали свежей семгой), Погодин стал свидетелем того, как «Баратынский и Вяземский толкуют о нравственной пользе». Вяземский огласил сочиненный им экспромт:

 
Пушкин! завтра ты женат!
Холостая жизнь прощайка!
Обземь холостая шайка!..
 

Уповая на неоспоримость народной мудрости, что браком хорошее дело не назовут, шайка разбавляла тоску вином. В 1884 г. в «Русской старине» напечатали письмо Дениса Давыдова Николаю Языкову: «Я пьяный на девишнике Пушкина говорил вам о том, но вы были так пьяны, что навряд ли это помните». Однако есть сомневающиеся в том, что Давыдов вообще пил в тот день с Языковым, ибо в феврале 1831 г. его и вовсе не было в Москве, якобы 15 января он выехал в Польшу для участия в подавлении польского восстания. Следовательно, если он и пил, то в другой день. Тогда возникает вопрос: сколько же всего мальчишников устраивал Пушкин перед свадьбой и были ли это действительно мальчишники, а не девичники, как указывает Давыдов?

После венчания 18 февраля молодожены устроили в доме на Арбате званый ужин. Гостей принимала уже молодая хозяйка Наталья Николаевна, ставшая Пушкиной. Впереди у них было без малого шесть лет супружеской жизни. Наталья Николаевна (1812–1863) родила поэту четырех детей: Александра, Григория, Марию и Наталью. Ей поэт адресовал стихотворения «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем» (1831), «Мадонна» (1830) и «Пора, мой друг, пора» (1834). Не единожды упоминал Пушкин супругу в стихотворениях: «Поедем, я готов» (1829) и «К вельможе» (1830). Второй раз она вышла замуж через семь лет после смерти Пушкина, в 1844 г., за генерала Петра Петровича Ланского.

Медовый месяц Пушкиных начался неожиданно для жены и банально для мужа. Наутро после первой брачной ночи ее благоверный супруг оказался захвачен не семейными хлопотами, а заявившимися к нему приятелями. Как сетовала Наталья Николаевна княгине Вяземской, «муж ее в первый же день брака как встал с постели, так и не видал ее. К нему пришли приятели, с которыми он до того заговорился, что забыл про жену и пришел к ней только к обеду. Она очутилась одна в чужом доме и заливалась слезами».

Пушкин продолжал удивлять свою «косую Мадонну» и потом[2]2
  «Жену свою Пушкин иногда звал: моя косая Мадонна. У нее глаза были несколько вкось. Пушкин восхищался природным ее смыслом. Она тоже любила его действительно. Княгиня Вяземская не может забыть ее страданий в предсмертные дни ее мужа. Конвульсии гибкой станом женщины были таковы, что ноги ее доходили до головы. Судороги в ногах долго продолжались у нее и после, начинаясь обыкновенно в 11 часов вечера» (из воспоминаний супругов Вяземских).


[Закрыть]. Через несколько месяцев после свадьбы, когда Пушкины жили уже в Царском Селе, Наталья Николаевна пришла к Вяземским в полном отчаянии: муж трое суток пропадает. Оказалось, что «на прогулке он встретил дворцовых ламповщиков, ехавших в Петербург, добрался с ними до Петербурга, где попался ему возвратившийся из Польши из полка своего К.К. Данзас, и с ним пошел кутеж…».

А 27 февраля 1831 г. Пушкины давали первый бал в своей арбатской квартире. «Пушкин славный задал вчера бал. И он, и она прекрасно угощали гостей своих. Она прелестна, и они как два голубка. Дай Бог, чтобы всегда так продолжалось. Много все танцовали, и так как общество было небольшое, то я также потанцовал по просьбе прекрасной хозяйки, которая сама меня ангажировала, и по приказанию старика Юсупова: "И я бы танцовал, если бы у меня были силы", – говорил он. Ужин был славный; всем казалось странным, что у Пушкина, который жил все по трактирам, такое вдруг завелось хозяйство. Мы уехали почти в три часа. Была вьюга и холод», – из письма А.Я. Булгакова брату от 28 февраля 1831 г.

В марте 1831 г. на Арбат к Пушкину заехал его одесский знакомый Туманский. Его впечатления от супруги недавно окольцевавшегося поэта куда более отрезвляющие, нежели булгаковские: «Пушкин радовался, как ребенок, моему приезду, оставил меня обедать у себя и чрезвычайно мило познакомил меня со своею пригожею женою. Не воображайте однако же, чтоб это было что-нибудь необыкновенное. Пушкина – беленькая, чистенькая девочка с правильными чертами и лукавыми глазами, как у любой гризетки. Видно, что она неловка еще и неразвязна; а все-таки московщина отражается на ней довольно заметно. Что у ней нет вкуса, это было видно по безобразному ее наряду; что у нее нет ни опрятности, ни порядка – о том свидетельствовали запачканные салфетки и скатерть и расстройство мебели и посуды». А вот восьмая глава «Евгения Онегина», прочитанная автором, гостю понравилась!

Чем кормили Пушкины своих гостей за обедами? В таких случаях обычно проявлялись вкусы самого поэта. Смирнова-Россет вспоминала, что «обед составляли щи или зеленый суп с крутыми яйцами. Рубленые большие котлеты со шпинатом или щавелем, а на десерт – варенье с белым крыжовником».

 
Еще бокалов жажда просит
Залить горячий жир котлет.
 

Да, котлеты любил не только Евгений Онегин, но и его создатель, особенно предпочитавший пожарские, что готовились в Торжке. Приготовляли у Пушкиных и ботвинью с осетриной. В словаре Даля читаем о ботвинье – «холодная похлебка на квасу из отварной ботвы, луку, огурцов, рыбы». Обычно готовили ее в летние жаркие дни, о чем писал французский путешественник Теофиль Готье: «Каждый народ, даже когда его захватывает единообразие цивилизованного мира, сохраняет свой особый вкус, и несколько блюд, пахнущих его родной почвой, преобладают в его рационе, несмотря на то, что иностранцы с трудом понимают, что у них приятный вкус. Так, холодный суп, где в ароматизированном бульоне с уксусом и сахаром плавают одновременно кусочки рыбы и льда, удивит самое экзотическое небо, как и, например, „lа pacho“ (суп с оливами (исп.)) андалузцев. Впрочем, этот суп подается только летом, говорят, что он освежает, и русские его очень любят». Кулинарная книга XIX в. соообщает следующий рецепт ботвиньи: «Возьми, какая случится зелень: свекольник, щавель, шпинат, крапива или какая другая зелень, свари в воде, перебрав и вымыв хорошенько, потом откинь на сито, выжми воду и изруби. После сего прибавь крошеных огурцов, свежих или соленых, зеленого луку и разведи квасом. К ботвинье подают свежую и соленую осетрину, соленую белужину и свежую лососину».

А варенье из крыжовника было одним из самых любимых пушкинских угощений. Впрочем, к гастрономии мы еще вернемся, совершая визиты по другим адресам поэта.

В этой квартире Наталья Николаевна познакомилась с дочерью Арины Родионовны, Марией Федоровной: «Была я у них в Москве, стояли тогда у Смоленской Божьей Матери, каменный двухэтажный дом… Посмотри, говорит, Марья, вот моя жена! Вынесли мне показать ее работу, шелком надо быть, мелко-мелко, четвероугольчатое, вот как то окно». Шевырев свидетельствовал: «Марья с особенным чувством вспоминает о Пушкине, рассказывает о его доброте, о подарках ей, когда она прихаживала к нему в Москву».

Между тем отношения Пушкина с новой родней обострились неимоверно, постепенно достигнув точки экстремума. Однажды он едва не выставил из дома приехавшую навестить «голубков» Наталью Ивановну Гончарову. Пушкин исповедуется Плетневу:

16 февраля: «В июне буду у вас и начну жить en bourgeois (фр. по-мещански), a здесь с тетками справиться невозможно – требования глупые и смешные – а делать нечего».

26 марта: «В Москве остаться я никак не намерен, причины тому тебе известны – и каждый день новые прибывают… О своих меркантильных обстоятельствах скажу тебе, что благодаря отца моего, который дал мне способ получить 38 000 р., я женился и обзавелся кой-как хозяйством, не входя в частные долги. На мою тещу и деда жены моей надеяться плохо, частию оттого, что их дела расстроены, частию и оттого, что на слова надеяться не должно. По крайней мере, с своей стороны я поступил честно и более нежели бескорыстно».

Между этими письмами прошло более месяца. И если до свадьбы Пушкин рассчитывает жить на Арбате и в июне, то в конце марта он уже «в Москве остаться никак не намерен», потому как притязания тещи – «глупые и смешные».

Отношения ухудшились еще и вот почему. Сосед Гончаровых по Полотняному заводу, уездный предводитель дворянства Александр Юрьевич Поливанов, искал у Пушкина помощи в сватовстве к Александре Гончаровой, сестре Наталье Николаевны. Теща в штыки восприняла посредничество Пушкина, объявив ему, что его поведение делает ему мало чести (вероятно, уездный предводитель казался ей не парой). Слова эти поэт воспринял как незаслуженное оскорбление. Наталья Ивановна не сочла нужным поговорить с Пушкиным «о делах», т. е. о тех одиннадцати тысячах, полученных от жениха взаймы для приданого. Вместо этого она предпочла «пошутить по поводу возможности развода или что-то в этом роде».

«Я был вынужден уехать из Москвы во избежание неприятностей, которые под конец могли лишить меня не только покоя; меня расписывали моей жене как человека гнусного, алчного, как презренного ростовщика, ей говорили: ты глупа, позволяя мужу, и т. д. Согласитесь, что это значило проповедовать развод. Жена не может, сохраняя приличие, позволить говорить себе, что муж ее бесчестный человек, а обязанность моей жены – подчиняться тому, что я себе позволю. Не восемнадцатилетней женщине управлять мужчиной, которому 32 года. Я проявил большое терпение и мягкость, но, по-видимому, и то и другое было напрасно. Я ценю свой покой и сумею его себе обеспечить», – объяснялся Пушкин с тещей, но уже не лично, а по почте, 26 июня 1831 г.

Можно лишь посочувствовать Александру Сергеевичу, – это какое же чувство такта и даже смиренность надо иметь, чтобы терпеть такую тещу: «Дедушка и теща… рады, что Бог послал их Ташеньке муженька такого смирного», – это признание самого зятя. Но всему есть предел. И в июне, наконец-то обретя покой, которого лишали его в Москве, Пушкин уже иронизирует из своего царскосельского далека над неудавшимся женихом Поливановым: «Что-то будет с Александром Юрьевичем? …Воображаю его в Заводах с глухим стариком, а Наталью Ивановну ходуном ходящую около дочерей, крепко-накрепко заключенных».

Забавно, что со стороны все казалось совсем по-другому. Близкая подруга жены Пушкина, княгиня Долгорукова, удивила: «Наталья Ивановна была очень довольна. Она полюбила Пушкина. Слушалась его. Он с ней обращался, как с ребенком. Может быть, она сознательнее и крепче любила его, чем сама жена… У Пушкиных она никогда не жила». Долгорукова была уже немолода, когда делилась с Бартеневым пережитым. Может, она что-то запамятовала. Но субъективность и неправдоподобность ее утверждений налицо, особенно если рядом положить некоторые письма Пушкина.

Отъезд молодоженов из Москвы не остудил горячую голову Натальи Ивановны. Она продолжала костить Пушкина на чем свет стоит. Правда, капать на мозги своей старшей дочери ей уже не удавалось. Но пожар семейной ссоры тлел еще долго: «Теща моя не унимается; ее не переменяет ничто, ni le temps, ni l’absence, ni des lieux la longueur (фр. ни время, ни разлука, ни дальность расстояния). Бранит меня, да и только» (3 сентября 1831 г., из Царского Села в Москву, Нащокину).

К слову сказать, из всей новой родни лишь Александра Гончарова, сестра Натальи Николаевны, была к нему расположена, и даже слишком, что позволило позднее биографам Пушкина связать их более близкими отношениями. Он звал ее Александриной.

Незадолго до их отъезда из Москвы к Пушкиным на Арбат пожаловал англичанин Колвилл Фрэнкленд. Приехал он из Петербурга, где в салоне Долли Фикельмон познакомился с Е.М. Хитрово. Она и дала иностранцу рекомендательное письмо к Александру Сергеевичу.

Фрэнкленд встретил за обедом у Пушкина «приятных и умных русских» – Петра Вяземского и Ивана Киреевского. Но «прекрасная новобрачная» не появилась. Вместо этого Фрэнкленд узнал для себя много нового о московском обществе. После разговора за обеденным столом он записал в своем дневнике, что в Москве, в отличие от столицы, существует вольность речи, мысли и действия. Последние обстоятельства делают Москву, по мнению англичанина, приятным местом для него, живущего под девизом «гражданская и религиозная свобода повсюду на свете».

Интересно, что же такое говорили у Пушкина за обедом, что позволило иностранцу сделать столь неожиданные выводы? И это при том, что Александр Сергеевич, если ему верить, не очень любил распространяться при иностранцах о внутриполитических российских проблемах: «Я, конечно, презираю отечество мое с головы до ног – но мне досадно, если иностранец разделяет со мною это чувство» (Вяземскому, 27 мая 1826 г.).

15 мая 1831 г. Пушкины наконец-то покидают Москву со всеми ее тетками и переезжают в Царское Село, подальше от тещи. Вослед Александру Сергеевичу летит полицейская депеша: «Известный поэт Александр Пушкин… выехал из Москвы в Санкт-Петербург вместе с женою своею, за коим во время пребывания здесь в поведении ничего предосудительного не замечено». У московского обер-полицмейстера как гора с плеч свалилась. Уладить все дела с квартирой и рассчитать прислугу Пушкин поручил Нащокину.

Во второй половине мая 1831 г. молодые уже показались в столице. Светская львица Долли Фикельмон записала в своем дневнике: «Пушкин приехал из Москвы и привез свою жену, но не хочет еще ее показывать. Я видела ее у маменьки – это очень молодая и очень красивая особа, тонкая, стройная, высокая, – лицо Мадонны, чрезвычайно бледное, с кротким, застенчивым и меланхолическим выражением, – глаза зеленовато-карие, светлые и прозрачные, – взгляд не то чтобы косящий, но неопределенный, тонкие черты, красивые черные волосы. Он очень в нее влюблен, рядом с ней его уродливость еще более поразительна, но когда он говорит, забываешь о том, чего ему недостает, чтобы быть красивым, его разговор так интересен, сверкающий умом, без всякого педантства».

Учитывая уникальность этого дома как единственного в своем роде, расскажем его дальнейшую биографию. После Хитрово с 1859 г. хозяином усадьбы стал купец П.И. Борегар, а в начале 1870-х гг. она переходит к купцу И. В. Патрикееву. Домовитый и предприимчивый Патрикеев устроил на первом этаже особняка магазины. Он пробил по фасаду двери, чтобы покупатели могли бы войти в дом с улицы. Планировка пушкинской квартиры осталась неизменной. К 1880 г. Патрикеев выстроил в глубине усадьбы двухэтажный дом (арх. К.Ф. Буасе). Жилые помещения своей усадьбы купец Патрикеев так же, как и Хитрово, сдавал внаем.

Одним из тех, кто снимал пушкинскую квартиру с осени 1884 г. по май 1885 г., был Анатолий Ильич Чайковский, брат Петра Ильича Чайковского. Композитор приезжал к брату с дачи в селе Майданово Клинского уезда. 28 апреля 1885 г. Чайковский писал своему частому в тот период адресату – Надежде Филаретовне фон Мекк: «…Начиная с 10-го числа [мая] буду почти безвыездно в Москве… Адрес брата: Арбат, близ Денежного переулка, дом Патрикеева». Какое интересное пересечение судеб двух больших художников!

С 1904 г. домом владел купец Павел Патрикеев, имевший лавку в Верхних торговых рядах. Не только лавка, но и сам дом приносил хозяину хороший доход. Жильцы нанимали квартиры как на первом этаже главного дома, так и в двухэтажном пристроенном флигеле. Флигель и основной дом имели общий фасад. Справа от фасада дома были въездные ворота. Во дворе имелись конюшня да каретный сарай.

С 1917 г. доходный дом превратился в скопление коммунальных квартир. Через четыре года коммунальные квартиры потеснил Окружной самодеятельный театр Красной Армии. Посмотреть на занятия самодеятельности приходили Маяковский и Мейерхольд. Здесь на одном из представлений Всеволод Эмильевич заприметил Эраста Павловича Гарина, который вспоминал в своей книге «С Мейерхольдом»: «В доме 53 по Арбату, в котором жил А.С. Пушкин после женитьбы (об этом мы тогда еще не знали), был оборудован чистый и уютный зал мест на 250». Через несколько лет Гарин занял ведущее место в Театре Мейерхольда. Маяковскому спектакли тоже понравились.

Когда театр расформировали, театральный зал вновь заполнился жильцами коммуналок. Квартира, где раньше жил Пушкин, именовалась коммунальной квартирой № 5. Некоторое время одну из комнат в ней занимал прозаик и критик Осип Брик.

В 1937 г. тема смерти Пушкина от пистолетного выстрела оказалась особенно животрепещущей. Посему на фасаде открыли памятную доску. Постепенно в дом стали приходить люди – посмотреть, где жил Пушкин, взглянуть на то, что еще сохранилось – остатки полукруглых печей, высокие двери, лепнину на потолке, лестницу на антресоли. Не заросла народная тропа.

Последние жильцы выехали из дома № 53 в конце 1970 г. Реставрация и восстановление усадьбы длились пятнадцать лет. 18 февраля 1986 г. в день, когда много зим тому назад молодожены Пушкины впервые переступили порог этого дома, здесь открылся и существует по сей день музей «Мемориальная квартира А.С. Пушкина на Арбате».