Текст книги "Путеводитель по пушкинской Москве"

1827

«Я увидел… портрет Пушкина»
Волхонка ул. 11

С конца 1826 г. до 19 мая 1827 г. Пушкин жил у Соболевского на Собачьей площадке, затем выехал в Санкт-Петербург.

В начале XVIII в. владение принадлежало родственникам гетмана Петра Дорошенко, казненного при Петре I. Дорошенко – «один из героев древней Малороссии, непримиримый враг русского владычества», – писал Пушкин в примечаниях к поэме «Полтава». Затем участок на Волхонке перешел к Нарышкиным, выстроившим здесь в конце XVIII в. усадьбу.

В начале XIX в. особняком владел Алексей Федорович Грибоедов, дядя Александра Сергеевича Грибоедова. Дядя послужил племяннику одним из прототипов Фамусова в «Горе от ума». Кстати, Пушкин весьма неожиданно выразился по поводу смерти Грибоедова: «Так что же? Ведь Грибоедов сделал свое. Он уже написал «Горе от ума».

В 1806 г. дом приобрел купец А.М. Зимулин. У него с 1825 по 1832 гг. нанимал квартиру художник Василий Андреевич Тропинин. В своей мастерской Тропинин создал известнейший портрет Александра Сергеевича Пушкина. О своих встречах с поэтом на Волхонке в январе – феврале 1827 г. Тропинин вспоминал уже через много лет, когда после долгой безвестности обнаружился написанный им пушкинский портрет:

«И тут-то я в первый раз увидел собственной моей кисти портрет Пушкина после пропажи и увидел его не без сильного волнения в разных отношениях: он напомнил мне часы, которые я провел глаз на глаз с великим нашим поэтом, напомнил мне мое молодое время, а между тем я чуть не плакал, видя, как портрет испорчен, как он растрескался и как пострадал, вероятно, валяясь где-нибудь в сыром чулане или сарае» (из воспоминаний Тропинина в записи скульптора Н.А. Рамазанова).

История знакомства Тропинина и Пушкина, в результате которого в мастерской на Волхонке был написан один из лучших портретов поэта, связана с Сергеем Соболевским, ставшим, как писал К.А. Полевой, «путеводителем Пушкина по Москве». Зимою и весной 1827 г. Пушкин жил на квартире Соболевского на Собачьей площадке. Узнав, что Сергей Александрович собирается за границу, Пушкин решил подарить ему свой портрет.

Однако до 1827 г. Александра Сергеевича рисовали всего несколько раз, и тогда, как писал Соболевский Погодину, «портрет Александр Сергеевич заказал Тропинину для меня и подарил мне его на память в золоченой великолепной рамке…».

Правда, сам Тропинин много лет спустя рассказывал Н.В. Бергу, что Соболевский лично заказал ему портрет друга. Соболевский был недоволен «приглаженными и припомаженными портретами Пушкина, какие тогда появлялись. Ему хотелось сохранить изображение поэта, как он есть, как он бывал чаще, и он попросил Тропинина нарисовать ему Пушкина в домашнем его халате, растрепанного, с заветным мистическим перстнем на большом пальце. Тропинин согласился. Пушкин стал ходить к нему!». Эта версия происхождения портрета также имеет немало сторонников.

Уезжая в Европу, Соболевский брать с собой подарок в дальнюю дорогу не решился, ограничившись уменьшенной его копией, которую весьма профессионально выполнила А.П. Елагина, а оригинал оставил на попечение копиистки и ее сыновей – братьев Киреевских, своих знакомых (Авдотья Петровна Елагина – хозяйка литературного салона в доме у Красных ворот по выражению Василия Андреевича Жуковского, «женщина умная и очаровательно приветливая»).

Вернувшись через пять лет в Москву, Соболевский, к неописуемому своему огорчению, обнаружил, что вместо пушкинского портрета в раму вставлена довольно искусная подделка. Видимо, кто-то из московских копиистов или студентов брал полотно для повторения, а оригинал не возвратил. Лишь через много лет директор Московского архива Министерства иностранных дел М.А. Оболенский увидел случайно в какой-то лавочке пушкинский портрет и приобрел его всего за 50 рублей. Уже позже выяснилось, что лавочка эта находилась на Волхонке, в доме № 10, т. е. напротив дома, где жил Тропинин.

Оболенский обратился к Тропинину с просьбой обновить портрет, но художник не согласился, сославшись на то, что портрет был написан им в молодые годы и с натуры. Тропинин не хотел никоим образом затронуть ауру, в которой создавался портрет Пушкина, находившегося тогда в расцвете своих творческих сил.

С начала XX в. портрет Пушкина кисти Тропинина хранился в Третьяковской галерее, а затем был передан во Всесоюзный музей А.С. Пушкина.

Почему Пушкин заказал свой портрет именно Тропинину? К тому времени Василий Андреевич слыл в старой столице самым модным портретистом. Его работы отличались большим сходством с портретируемым. Успеха он добился, и перенося на холст облик поэта. Николай Полевой в журнале «Московский телеграф» писал: «Сходство портрета с подлинником поразительно, хотя нам кажется, что художник не мог совершенно схватить быстроты взгляда и живого выражения лица поэта. Впрочем, физиогномия Пушкина, – столь определенная, выразительная, что всякий хороший живописец может схватить ее, – вместе с тем и так изменчива, зыбка, что трудно предположить, чтобы один портрет Пушкина мог дать о нем истинное понятие».

Известно, что и Карл Брюллов высоко оценивал мастерство своего старшего коллеги, скопировав позднее портрет Пушкина. Во время своего приезда в Москву в тридцать шестом году он отказывался принимать заказы, говоря, что в Москве есть свой, не менее талантливый портретист.

Стала известной интересная подробность, сообщенная Пыляевым: когда Тропинин принялся писать портрет Пушкина, то увидел на его руке длинный ноготь на мизинце – признак принадлежности к масонам. Тогда Василий Андреевич сделал Пушкину масонский знак, на который поэт не ответил, а лишь погрозил пальцем.

Трудно поверить, что один из лучших портретистов Москвы Тропинин еще за четыре года до своей встречи с Пушкиным находился в крепостной зависимости.

Василий Андреевич Тропинин (1776–1857) происходил из семьи крепостных графа Миниха. Отцу будущего художника, служившему управляющим имением, граф пожаловал личную свободу, а вот семью его оставил в крепостной зависимости. Стоит сказать, что среди русских живописцев немало и тех, кто повторил судьбу Тропинина: тут и Аргуновы, и Григорий Сорока, так и не получивший вольную.

В составе приданого Тропинин перешел к графу И.И. Моркову, женившемуся на дочери Миниха. Когда определилось дарование юноши в области живописи, он был послан своим хозяином в Петербург учиться, но не живописному искусству, а… кондитерскому. И все же преданность Тропинина любимому делу была столь велика, а успехи настолько значительны, что Морков в конце концов решил отдать его в Академию художеств. Однако академический устав не разрешал принимать крепостных в состав учащихся. Поэтому Тропинин был определен «посторонним учеником». Это случилось в 1798 г.

Тропинину шел уже двадцать второй год. Занимавшийся до сих пор урывками, как самоучка, он попал, наконец, в настоящую художественную школу и с жаром принялся за работу, стремясь наверстать потерянные годы. Одним из наставников молодого художника был виднейший портретист С.С. Щукин. Василий Андреевич учился вместе с О.А. Кипренским, А.Г. Варнеком.

В 1804 г. широкую известность получила новая работа художника – «Мальчик, тоскующий об умершей своей птичке». Работа эта произвела чрезвычайно благоприятное впечатление на окружающих. Казалось, судьба улыбнулась художнику. В числе лиц, с одобрением отнесшихся к упомянутой работе, были люди очень влиятельные, что могло бы вынудить графа Моркова дать Тропинину вольную. И вот, чтобы избежать опасности лишиться Тропинина, Морков немедленно забирает его из академии, не дав возможности кончить курс. Неблаговидную роль сыграл при этом учитель Тропинина Щукин – он-то, собственно, испугавшись появления сильного конкурента, и посоветовал Моркову отлучить крепостного художника от учебы.

Шли годы. Тропинину, уже овладевшему подлинным мастерством, приходилось, однако, по предписанию барина выполнять и обязанности лакея. Что и говорить, можно только представить, что чувствовал художник, унижение которого могло нанести непоправимый удар по его творческому самолюбию. Один из современников Тропинина рассказывал:

Василий Андреевич Тропинин («Автопортрет с кистями и палитрой на фоне окна с видом на Кремль», 1844 г.)

«В 1815 году Тропинин написал большую семейную картину для своего господина. В то время, когда эта картина писалась, графа посетил какой-то ученый француз, которому было предложено от хозяина взглянуть на труд художника. Войдя в мастерскую Тропинина, француз, пораженный работой живописца, много хвалил его и одобрительно пожимал ему руку. Когда в тот же день граф с семейством садился за обеденный стол, к которому был приглашен и француз, в многочисленной прислуге явился из передней наряженный парадно Тропинин. Живой француз, увидев вошедшего художника, схватил порожний стул и принялся усаживать на него Тропинина за графский стол. Граф и его семейство этим поступком иностранца были совершенно сконфужены, как и сам художник-слуга».

Александр Сергеевич Пушкин

(с портрета кисти В.А. Тропинина, 1827 г. Всероссийский музей А.С. Пушкина)

Но Тропинин терпел, отдавая все свободное от выполнения лакейских обязанностей время своему истинному призванию. Писал Тропинин преимущественно портреты, и его известность как портретиста быстро росла. Особенно в Москве, где в связи с различными хозяйственными поручениями графа Моркова художнику подолгу приходилось жить, используя это время и для выполнения портретных заказов.

Тропинин писал немало портретов простого люда – «Горбоносый украинец с палкой», «Подольский крестьянин с топором», «Мальчик со свирелью», «Старик, пьющий воду из ковша», «Пряха», «Ямщик», «Каменщик», «Старик-нищий», «Золото-швейка», «Сбитенщик», «Солдат со штофом», «Старуха, стригущая ногти» и т. д. В немалой степени созданная Тропининым галерея народных образов была обусловлена его нелегкой судьбой.

К двадцатым годам XIX в. Тропинин становится, наряду с Кипренским, лучшим мастером портрета. Граф не препятствовал своему крепостному в выборе моделей. Василий Андреевич пишет Майкова, Карамзина, Дмитриева. Последний даже предложил графу Моркову дать вольную Тропинину в обмен на прощение громадного карточного долга. Но самолюбие недалекого графа тешилось уже тем фактом, что в крепостных у него – одаренный художник.

Освобождение от крепостной зависимости пришло к Тропинину лишь в 1823 г., в возрасте сорока семи лет. Но свобода эта была только личной, его сын еще до 1829 г. оставался крепостным. А самого Василия Андреевича в 1824 г. избрали академиком.

Академик Тропинин волен был теперь сам выбирать себе место жительства, мог поселиться в Петербурге. Но столичная карьера не прельщала его. «Все я был под началом, да опять придется подчиняться… то тому, то другому… Нет, в Москву», – говорил художник. К середине 1820-х гг. Василий Андреевич Тропинин окончательно перебирается в Москву, на Волхонку. Здесь расцвел его талант портретиста (всего он написал более трех тысяч портретов). Оба художника – Пушкин и Тропинин – встретились в наилучшую пору их творчества.

Эта памятная доска висит на соседнем доме, но это не должно смущать читателя. Нередко факт проживания выдающейся личности в том или ином доме становится достоверно известным уже после того, как по другому адресу повесили памятную доску. И случай с местом рождения Пушкина – лишнее тому подтверждение

Женщина в обмороке. Рисунок А.С. Пушкина

«На бале у князя Голицына»
Тверская ул. 13

На Тверской улице когда-то было немало пушкинских адресов. Например, на месте громадного дома № 6 раньше стояли гостиницы «Север» и «Европа», где останавливался поэт. Бывал Пушкин и в доме Олсуфьевых у Антония Погорельского (теперь здесь дом № 15). Ну и, конечно, салон Зинаиды Волконской (нынче дом № 14), Английский клуб…

В том здании, о котором мы хотим рассказать, еще кое-что сохранилось от того времени, когда в «Тверской казенный дом» на балы и маскарады, устраивавшиеся генерал-губернатором Москвы князем Дмитрием Голицыным, приходил Александр Пушкин.

Во второй половине XVII в. северная часть участка, где нынче стоит бывший дом московского генерал-губернатора, принадлежала главе Сибирского приказа (читай, министру) окольничьему Б.Ф. Палибину. В гостеприимных хоромах Палибина зачастую селились приезжавшие в Россию послы, сетовавшие, что «до Тверской мостовой улицы грязь великая и ездить вельми трудно».

В 1728 году владение Палибина перешло к камер-юнкеру Н.И. Волкову. У Волкова был сосед – сенатор Я.Ф. Долгоруков, занимавший южную часть участка. В 1745 году Долгоруковы прикупили владения Волковых, увеличив границы своей усадьбы. А в 1775 году земля со всеми имеющимися на ней строениями была куплена выдающимся военачальником, покорителем Берлина, генерал-фельдмаршалом Захаром Григорьевичем Чернышевым (1722–1784). Обладатель многих военных орденов, заслуженных им не в царских будуарах, а на поле брани, Чернышев служил московским главнокомандующим в 1782–1784 гг… С него-то и началась история резиденции московской власти на Тверской улице.

Как только не называлась эта важнейшая должность в Московской губернии – главноначальствующий, губернатор, генерал-губернатор, главнокомандующий, военный губернатор, военный генерал-губернатор, – но суть оставалась одна: начальство над городом, причем во всем и везде. А главное – московский градоначальник отвечал за все, что происходило в подведомственной ему губернии.

В 1782 г. Чернышев решил возвести на Тверской вместо старых видавших виды палат новое здание. Трехэтажный особняк должен был стоять на высоком цоколе, выделяясь среди близлежащих невысоких построек своими внушительными размерами, монументальностью и строгой простотой главного фасада. Фасад был полностью лишен выступающего колонного портика и декоративных элементов, если не считать портала, подчеркивающего центральный въезд во двор.

На плане здание напоминало букву П – главный дом дополнялся двумя полукруглыми жилыми флигелями, выходившими во двор. Известный «Альбом партикулярных строений» Москвы приоткрывает нам тайну авторства всей усадьбы Чернышева: «Оное все строение построено и проектировано архитектором Матвеем Казаковым, кроме главного дома, который строен им же, а кем проектирован, неизвестно».

Фасад дома по центру был отмечен въездной аркой. Поднимавшиеся по трехмаршевой лестнице посетители попадали в Парадные сени, затем в Первую и Большую Столовые, Танцевальную залу, «Китайскую» гостиную. Анфилада комнат заканчивалась личными покоями самого главнокомандующего.

В те годы происходила разборка стен Белого города, которые велено было снести еще при Елизавете Петровне. Оставшиеся от стен камни использовали для строительства дома Чернышева, а точнее усадьбы. За главным домом, выкрашенным в желтые и белые тона, скрывались многочисленные служебные постройки: «особливый домик с клюшничьей, молошней, скотной, птичником и коровником; конюшенный двор с амбаром, погребом, сараем для парадных карет, конюшней на двадцать восемь стойлов; третий двор – с кучерской, двумя прачечными, хлебной и квасной; на заднем дворе – двухэтажный флигель с девятью комнатами».

Захар Григорьевич Чернышев

(с портрета кисти А. Рослина, 1770-е гг.)

Но пожить в своих покоях Чернышев не успел, скончавшись в 1784 г. Вскоре после его смерти казна выкупает особняк у вдовы графа Анны Родионовны Чернышевой за двести тысяч рублей, и отныне дом навсегда принадлежит государству в качестве резиденции московской исполнительной власти. Он так и упоминается в официальных бумагах: «Тверской казенный дом, занимаемый московским генерал-губернатором».

Изменение статуса дома – превращение его из частного владения в государственную собственность – потребовало его перестройки в целях дальнейшего увеличения и б ез того внушительных размеров. Московский главнокомандующий в 1790–1795 гг. князь А.А. Прозоровский сообщал императрице в 1790 г.: «В Тверском главнокомандующего доме. Оной разобран, как в полах, так и в потолках, и две стенки каменные подводят. Одну начали бутить, а для другой роют ров, но до материка не дошли и работы еще много весьма». Дом превратился во дворец, о размерах которого говорит хотя бы такой факт: для его отопления требовалось более шестисот пятидесяти саженей дров в год, сгоравших в пятидесяти двух русских печах и ста восьмидесяти двух голландских печах, а также четырех каминах.

«Фасад главного корпуса казенного дома, в котором имеет пребывание главнокомандующий

в Москве». Из альбома партикулярных строений М.Ф. Казакова, конец XVIII в.

Мы привыкли видеть красивую площадь перед генерал-губер-наторским особняком на Тверской, в центре которой стоит памятник Юрию Долгорукову. Однако площадь здесь была не всегда. В 1790 г. на ее месте стоял дом предшественника Чернышева на посту московского генерал-губернатора – князя В.М. Долгорукова-Крымского. Императрица велела выкупить у наследников князя это владение и присовокупить его к территории Тверского казенного дома.

По замыслу Матвея Казакова участок перед парадным въездом в дом московского генерал-губернатора должен был измениться до неузнаваемости, превратившись в одну из первых рукотворных площадей Москвы. Почему первых? Да ведь в нашем городе, в отличие от Петербурга, дороги и переулки проложены как Бог на душу положит. Ну как же здесь образоваться красивым прямоугольным площадям?

Казаков задумал заполнить пространство площади симметрично расположенной галереей с колоннами. По углам должны были находиться помещения для караула – кордегардии, а в центре – большой камин для обогрева во время зимних холодов. Ну и как же без забора, естественного атрибута, олицетворяющего связь народа с властью. Забором планировалось оградить площадь по периметру.

Русско-турецкая война 1787–1791 гг. с ее непомерными тратами не позволила полностью осуществиться планам Казакова. Место-то для будущей площади освободили, снеся старые постройки, а вот застроить не успели. И потому почти два десятилетия, до 1812 года, перед домом главнокомандующего был банальный огород.

1812 год послужил самой важной вехой в истории Тверского казенного дома. Московским главнокомандующим в мае 1812 г. на место престарелого генерал-фельдмаршала Ивана Васильевича Гудовича был назначен граф Федор Васильевич Ростопчин. По мысли императора Александра I, Ростопчин должен был мобилизовать Москву на помощь армии в случае начала войны с Наполеоном. Но вышло по иному – Первопрестольная сыграла роль священной жертвы, отданной ради великой цели победы над захватчиком.

Оккупировав Москву в начале сентября 1812 г., незваные гости вели себя в доме московского генерал-губернатора, мягко говоря, некультурно. Поначалу там обосновался маршал Мортье, новый московский генерал-губернатор, «посредственный генерал, но сделавшийся любимцем Наполеона за оказанную им преданность во время адской машины, когда он был начальником парижского гарнизона», как оценивал его один из соотечественников. Здесь же находился военный комендант города генерал Мийо.

Территорию Москвы французы поделили на двадцать районов с комендантами во главе. Создали они и местный муниципалитет из предателей, а также тех, кто не смог избежать этого под страхом казни. Не остались москвичи и без афишек, к которым так привыкли при Ростопчине, – первое обращение к горожанам появилось уже 2 сентября. В нем горожан призывали, «ничего не страшась, объявлять, где хранится провиант и фураж». А еще один новоявленный чиновник – обер-полицмейстер Лессепс – в своих «Провозглашениях» неоднократно пытался склонить местное население к сотрудничеству с оккупационной властью.

Дом генерал-губернатора Москвы на Тверской улице

(с литографии А. Кадоля, первая четверть XIX в.)

О том, что Тверской казенный дом был вполне пригоден для житья в первые недели оккупации, говорит тот факт, что именно в одном из его помещений жил в это время маленький Саша Герцен со своим отцом – помещиком Иваном Алексеевичем Яковлевым. Дело в том, что Наполеон, озадачившись необходимостью скорейшего заключения перемирия с русским царем, приказал искать в госпиталях и среди пленных какого-нибудь русского офицера из высоких чинов, чтобы использовать его как посредника для переговоров. И вскоре такого человека нашли. Им стал нашедший прибежище не где-нибудь, а на Тверской площади помещик Яковлев с грудным младенцем на руках. Яковлева привели к Наполеону в Кремль, где император обязал его передать Александру I письмо о перемирии (см. стр. 301–303).

К концу своего пребывания в доме генерал-губернатора оккупанты вовсе распоясались. Словно сорвавшиеся с цепи, французы выломали рамы и двери, употребив их на розжиг печей в доме, коих, как мы помним, было в избытке. Богатые некогда интерьеры «Тверского казенного дома» утонули в сугробах, под высокими сводами Белого зала поселились птицы.

Восстанавливалось здание по проекту архитектора В. Мирошевского. Его проект предусматривал изменение первоначальной безордерной композиции фасада и обработку центрального входа шестипилястровым портиком коринфского ордера. Увенчанный фронтоном портик объединял два верхних этажа. Оконные проемы были заключены в плоские ниши с полукруглыми завершениями (в таком виде фасад сохранился до реконструкции здания в 1945 г.).

Резиденция меняла свое внутреннее убранство почти при каждом новом генерал-губернаторе, перестраивались комнаты и залы, сооружались кабинеты и портретные галереи с изображениями самих хозяев дома. Но основой любого последующего изменения интерьера служил всегда проект из альбома Казакова. Именно в его эпоху была создана галерея залов, восстановить которую много лет спустя пытались его последователи.

Как мог выглядеть дом генерал-губернатора, когда в него приходил Александр Пушкин? Начинался дом с лестницы – гости поднимались по монументальной трехмаршевой лестнице, по бокам которой тянулись вверх изящные медные балясины. Затем дорога вела в парадный Белый зал, отделанный мрамором и украшенный фигурными барельефами.

Портик зала со спаренными колоннами поддерживал балкон, где во время приемов и балов размещались музыканты. На противоположной стене колонному портику отвечал портик с пилястрами. Отличался зал и большим зеркалом, увеличивающим в глазах гостей размеры помещения. Радовал глаз и наборный паркет с инкрустациями из темного дуба. Особую торжественность приобретал зал в вечерние часы, когда зажигались все пять бронзовых люстр.

К Белому залу примыкал Голубой зал, также отделанный мрамором. Продолжением галереи залов служил Красный зал. Насыщенный цветом, лепкой и живописной декорацией он сильно контрастировал со строгим сдержанным оформлением Белого и Голубого залов. Цветовая гамма зала выстраивалась на сочетании красного, белого тонов и позолоты.

Простенки между окнами на всю высоту зала были заполнены зеркалами в белых рамах, декорированных позолоченной лепниной. Зеркалами архитектор оформил также две угловые печи и беломраморный камин.

Эти основные элементы внутреннего оформления особняка во многом удалось восстановить архитекторам прошлого и нынешнего веков. Если же говорить о внешнем виде здания, то сегодня он не соответствует первоначальному проекту. Слишком много перестроек пережил особняк, и лишь отдаленно напоминает он тот образ, который известен нам по картинам.

Пожар, случившийся в январе 1823 г., нанес интерьерам здания непоправимый урон. Генерал-губернатором тогда был князь Дмитрий Владимирович Голицын (1771–1844), «барич, вельможа, преблагороднейший и предобрейший человек, умноживший радость и веселие чваных москвичей», как писали о нем современники, а еще боевой генерал, участник Отечественной войны и заграничных походов русской армии. Он немедля распорядился начать восстановление своей резиденции на Тверской улице.

Защитник Москвы Голицын, сражавшийся за Первопрестольную на Бородинском поле, получил город как бы в награду. С 1820 года он без малого четверть века исправлял должность московского генерал-гу-бернатора. Время это по праву называют эпохой Голицына. При нем Москва расцвела, окончательно исчезли следы грандиозного пожарища 1812 г., на Волхонке был заложен Храм Христа Спасителя, открылись на Театральной площади Большой и Малый императорские театры, Манеж, а также многие больницы, богадельни, приюты, училища и прочее… «Не было ни одного благотворительного и полезного предприятия, в течение двадцати с лишком лет, где не был бы он вкладчиком, начальником, сподвижником», – с похвалой отзывались о нем москвичи.

Александр Пушкин, сочиняя «Путешествие из Москвы в Петербург» в 1833–1834 гг., отмечал прогресс, достигнутый за годы генерал-губернаторства Голицына: «Москва, утратившая свой блеск аристократический, процветает в других отношениях: промышленность, сильно покровительствуемая, в ней оживилась и развилась с необыкновенною силою. Купечество богатеет и начинает селиться в палатах, покидаемых дворянством. С другой стороны, просвещение любит город, где Шувалов основал университет по предначертанию Ломоносова». Пушкин не слишком жаловал российских чиновников, но Голицына выделял среди других. Значит, было за что.

Талантливый полководец, отмеченный Суворовым и Кутузовым, да и просто храбрый человек, заботливый сын, просвещенный чиновник, любимый народом градоначальник, отстроивший новую Москву, – все это можно сказать о Дмитрии Голицыне. Но, кроме этого, Голицын приходился двоюродным внуком тому самому Захару Чернышеву, так что можно сказать, что генерал-губернаторский дом он получил по наследству.

Вскоре после приезда в Москву новый генерал-губернатор устроил смотр московским пожарным, приказав дать сигнал пожара флагом с башни каланчи, что стояла напротив его дома на Тверской. Скоростью, с которой пожарные прибыли на место, князь остался очень доволен и даже похвалил их. Ближайшая к Тверской площади Мясницкая пожарная команда явилась через три минуты, еще две – через пять, а остальные, из других районов, – через двенадцать минут.

В 1823 г. Голицын приказал выстроить на Тверской площади новое пожарное депо с каланчой. Это изящное ампирное здание с дорической колоннадой украсило площадь перед особняком генерал-губерна-тора. Долгие годы – до 1917 г. – оно было известно и как Тверская полицейская часть, куда доставляли провинившихся горожан. На втором этаже были камеры для государственных преступников, где некоторое время содержался драматург Сухово-Кобылин, обвиненный в убийстве любовницы. За время отсидки он сочинил свою «Свадьбу Кречинского».

Появление Голицына заметно оживило и культурную жизнь Москвы. Ему довелось управлять Москвой в ту золотую для русской литературы пору, когда в Москве жили и творили Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Жуковский, Вяземский, Тютчев, Погодин, Аксаков. Градоначальник, как человек прекрасно образованный, понимал важность посильной поддержки и развития российской словесности. Князь был не просто доступен для литераторов, – он стремился к общению с ними. В его доме на Тверской регулярно собирался литературный кружок, он сам выступил инициатором издания в Москве литературных журналов.

Когда мы говорим о пушкинской Москве, то имеем в виду Москву именно голицынского периода. После возвращения в родной город после пятнадцатилетней разлуки Пушкин жил и бывал в домах, отстроенных при Голицыне. Александр Сергеевич был популярен не только среди московского общества, но и в доме генерал-губернатора. Градоначальник был прекрасно информирован о том, что Пушкин делает и говорит в Москве.

Дмитрий Владимирович Голицын

(с портрета кисти Дж. Доу, 1825 г.)

Дело в том, что в Белокаменную Пушкина пускали, но под надзором полиции. По должности генерал-губернатор Москвы просто обязан был держать Пушкина под контролем. Обычно, узнав о приезде Пушкина в Москву, князь давал немедленное предписание московскому обер-полицеймейстеру Д.И. Шульгину иметь «означенного отставного чиновника Пушкина под секретным надзором полиции». В ответ Шульгин, как правило, успокаивал градоначальника, что «в поведении Пушкина ничего предосудительного не замечено».

Интересно, что в 1833 г. Голицын получил от своего петербургского коллеги письмо с вопросом – а по какой причине над Пушкиным вообще следует осуществлять надзор. В ответ Голицын написал, что сведений о том, по какому случаю признано нужным иметь Пушкина под надзором, у него не имеется. Но от надзора Пушкин все равно не избавился.

Сам поэт хорошо относился к Дмитрию Голицыну, ценил градоначальника за порядочность и истинную аристократичность. Судите сами. Успокаивая Вяземского, которого Фаддей Булгарин в своем доносе к царю обвинил в вольнодумстве и разврате, Пушкин пишет: «Для искоренения неприязненных предубеждений нужны объяснения и доказательства – и тем лучше, ибо князь Дмитрий может представить те и другие» (январь 1829 г.). Следовательно, Пушкин надеялся, что Голицын поможет опровергнуть донос подлого Булгарина. Это яркий штрих к портрету князя, характеризующий не только его личные качества, но и уважение к нему при дворе. К Голицыну в Санкт-Петербурге действительно прислушивались, и причем очень чутко.

Голицын, в свою очередь, привечал Пушкина. Направляясь из Болдино в Москву и застряв по причине холерного карантина на почтовой станции Платава, 1 декабря 1830 г. поэт шлет в Москву Гончаровой просьбу: «Я задержан в карантине в Платаве: меня не пропускают, потому что я еду на перекладной; ибо карета моя сломалась. Умоляю вас сообщить о моем печальном положении князю Дмитрию Голицыну – и просить его употребить все свое влияние для разрешения мне въезда в Москву… Или же пришлите мне карету или коляску в Платавский карантин на мое имя».

Покровитель наук и искусств, Голицын по воскресеньям давал в своем особняке на Тверской популярные роскошные балы: «Были на славном балу у князя Дмитрия Владимировича; всякий был как дома, оба хозяева очень ласковы, и все были прошены во фраках», – отмечал современник.

Гвоздем бальной программы была постановка так называемых живых картин – немых сценок, состоявших из гостей бала. Недаром многие зрители картин еще долго говорили о них, и среди них был опять же Александр Пушкин. Коротая время по пути из Москвы в Петербург, Пушкин вспоминал: «Мое путешествие было скучно до смерти. Никита Андреевич купил мне бричку, сломавшуюся на первой же станции, – я кое-как починил ее при помощи булавок, – на следующей станции пришлось повторить то же самое – и так далее. Наконец, за несколько верст до Новгорода, я нагнал вашего Всеволожского, у которого сломалось колесо. Мы закончили путь вместе, подробно обсуждая картины князя Голицына» (20 июля 1830 г., Н. Гончаровой).