Текст книги "Большевики и коммунисты. Советская Россия, Коминтерн и КПГ в борьбе за германскую революцию 1918–1923 гг."

Деятельность посольств в Москве и Берлине

Хотя командование кайзеровской армии постоянно жаловалось на то, что советское правительство нарушает условия Брестского мира, ведя революционную агитацию на линии фронта, ее объем и эффективность были минимальными. Об этом свидетельствуют мемуары Вальтера Николаи: «Большевистская пропаганда среди германских войск была невелика. Русские властители перенесли центр тяжести своей пропаганды не на театр военных действий, а внутрь Германии. Идея переворота заносилась не только с фронта в страну, сколько из страны на фронт»[163]163
  Николаи В. Тайные силы. С. 456.


[Закрыть].

Центральную роль в этом сыграло советское полпредство в Германии, которое возглавил соратник Ленина Адольф Иоффе[164]164
  См. вводную статью к сборнику документов: Берлинская миссия полпреда Иоффе.


[Закрыть]. Оппонируя Ленину в период брестских переговоров, после заключения мирного договора он полностью встал на ленинскую позицию: «…принятие тактики передышки означало полный отказ от прежней революционной внешней политики; на международной арене Россия выбывала в качестве фермента [мировой. – А. В.] революции»[165]165
  Иоффе А. Внешняя политика Советской России / с предисл. Ф. Меринга. М., 1918. С. 15.


[Закрыть]. Это означало, что в Берлин отправился не революционер, а представитель национальных интересов Советской России.

Обмен дипломатическими представительствами был предусмотрен условиями Брестского мира, хотя Верховное главнокомандование всячески противилось реализации этого пункта. 25 марта 1918 г. Людендорф потребовал от внешнеполитического ведомства Германии не допускать приезда советских дипломатов в Берлин, предложив разместить его на оккупированной территории в Ковеле или Бресте. «Для максималистов важно одно: использовать здание посольства для своей пропаганды»[166]166
  PAAA. R 10926.


[Закрыть]. Однако МИД отстоял свою точку зрения, ибо появление германского посольства именно в Москве стало бы важным каналом поддержания прямой связи с советским правительством.

Советские сотрудники прибыли в Берлин во второй половине апреля 1918 г.[167]167
  О том, как происходил набор персонала, см.: Соломон Г. А. Среди красных вождей. Лично пережитое и виденное на советской службе. М., 1995.


[Закрыть] Чтобы «отречься от старого мира», посольство переименовали в полномочное представительство, что выходило за рамки общепринятого дипломатического протокола. Сотрудники германского МИДа ломали голову, какое обращение подойдет для «русских максималистов», и в конце концов Иоффе получил титул «уполномоченного представителя РСФСР с компетенциями посла». Уже первого мая над историческим зданием российского посольства на бульваре Унтер-ден-Линден развевался красный флаг, вызывая любопытство и недоумение у проходившей мимо публики. В одном из своих первых донесений полпред писал о реакции на первомайское торжество: «Внешне не было заметно в городе особого возбуждения, но говорят, что весь город только об этом и толкует… В этот вечер мы устроили в посольстве торжественный ужин с левыми [социалистами. – А. В.], были речи, боевые слова, много хороших революционных фраз – на это немцы мастера»[168]168
  Берлинская миссия полпреда Иоффе. С. 109.


[Закрыть]. Согласно данным берлинской военной комендатуры, на приеме присутствовали лидеры левого крыла НСДПГ Гуго Гаазе и Франц Меринг[169]169
  PААА. R 2037.


[Закрыть].

В своих политических донесениях полпред указывал на полное доминирование военной партии в правительственных кругах Берлина: «…упоенные победами на Западе, они мечтают уже о безраздельном господстве над всем миром и начинают с России, считают ее уже своей частной собственностью. Протест, риск народного возмущения для них не существует, еще бы, они справились и справляются с собственной оппозицией, они почти разбили могущественный англо-французский империализм – чего же им бояться „банды“ русских революционеров, которые только смешны в своих попытках разыгрывать Гамбетту. Теперь можно совершенно не стесняться, сбросить маску и открыто выпустить свои хищные когти». И подводил неутешительный итог своим наблюдениям: «Реальной оппозиции нет никакой. Независимцы мягкотелы и бесхребетны до отвращения, они глубоко убеждены, что спасение только в поражении на Западе… Спартаковцы совершенно разбиты, большая часть их в данное время в тюрьме, остальные запуганы и бессильны»[170]170
  Берлинская миссия полпреда Иоффе. С. 110.


[Закрыть].

Иоффе признавал, что заключение Брестского мира «подпирает» кайзера и Людендорфа, дает военщине шанс подготовить новые наступательные операции. Однако патриотический подъем, вызванный Брестом, был несопоставим с августом 1914 г. Германская революция не снималась с повестки дня, однако откладывалась на неопределенное время. Рано или поздно мы откажемся от поддержки сил «старого режима» в Германии, писал полпред, но этот момент еще не настал. Слабость левых заставляет нас делать ставку на финансовые круги, чтобы те убедили военную партию в выгодности сохранения мира и налаживания нормальных отношений с Советской Россией. Иоффе призывал Москву быть осторожнее в ее пропаганде мировой революции: надо либо вести открытую войну, либо подчиниться немцу. Если мы хотим мирной передышки, надо продолжать политику уступок, «не огорчаясь тем, что она дает плохие результаты и вивисекция России продолжается»[171]171
  Там же. С. 220.


[Закрыть].

В рамках такой политики в конце мая в Берлин приехал Л. Б. Красин. До середины августа он вел переговоры по экономическим вопросам, встречался с крупнейшими промышленниками и самим Людендорфом[172]172
  Ватлин А. Ю. «В прочность положения большевиков я не очень-то верю» // Воронцово поле. Вестник фонда «История Отечества». 2020. № 4. С. 32–37.


[Закрыть], обещая поставки товаров в обмен на приостановку наступления немецких войск, чтобы, как он писал в частном письме, остановить «четвертование России»[173]173
  Красин Л. Б. Письма жене и детям. 1917–1926 // Вопросы истории. 2002. № 2. С. 98.


[Закрыть]. Еще один из представителей руководства РКП(б), побывавший в Берлине, В. Р. Менжинский, так излагал Ленину позицию немецких властей: «…ставка согласна дать нам передышку в надежде сделать из России военно-экономический Hinterland [тыл. – А. В.]»[174]174
  РГАСПИ. Ф. 5. Оп. 1. Д. 1204. Л. 1.


[Закрыть].

Ленин требовал от российских представителей в Берлине более жесткой позиции, укоряя их в том, что они слишком податливы и идут на односторонние уступки. Здесь сказывалась как дипломатическая неопытность Иоффе, так и его вялотекущий конфликт с наркомом Чичериным, который требовал соблюдения ведомственной иерархии[175]175
  Ватлин А. Ю. Большевистские интеллектуалы на внешнеполитическом фронте: отношения наркома Г. В. Чичерина и полпреда А. А. Иоффе в 1918 г. // Новая и новейшая история. 2022. № 6. С. 108–125.


[Закрыть]. Полпред же отстаивал свое право напрямую обращаться к вождю РКП(б) с наиболее острыми вопросами, прежде всего касавшимися революционной перспективы. К сожалению, эта часть его деятельности почти не отражена в сохранившейся переписке с Москвой. Сам Иоффе впоследствии многократно преувеличивал свои заслуги по подготовке германской революции, и цитаты из его кратких воспоминаний 1919 г. на протяжении десятилетий некритически воспроизводились западными историками[176]176
  «Мы поддерживали более десятка левосоциалистических газет… Вся Германия была опутана сетью нелегальных революционных организаций» (Иоффе А. А. Германская революция и Российское посольство // Вестник жизни. 1919. № 5. С. 36–46). На этот источник ссылались и британский историк Джон Уилер-Беннет в 1938 г., и известный американский исследователь Ричард Пайпс полвека спустя (Уилер-Беннет Дж. Брестский мир. Победы и поражения советской дипломатии. М., 2009. С. 322; Пайпс Р. Указ. соч. С. 299).


[Закрыть]. В то же время он вместе со спартаковцами отверг план группы левых эсеров, нелегально прибывших в Берлин, совершить покушение на первых лиц германского государства[177]177
  Кежемский Г. (Г. Б. Смолянский). Воспоминания // Борьба (Киев). 1919. № 1.


[Закрыть]. Кроме слабости немецких социалистов, полпред постоянно обращал внимание Москвы на то, что российские военнопленные в Германии становятся объектом все более интенсивной пропаганды: «Со времени нашей власти мы ничего не сделали для этих несчастных, немцы обрабатывают их вовсю, и они грозят стать готовыми кадрами контрреволюции»[178]178
  Берлинская миссия полпреда Иоффе. С. 124.


[Закрыть].

В своей переписке с Иоффе Ленин опирался не только на доклады полпреда и присылавшиеся из Берлина газеты, но и на информацию, которую советские власти получали от германского дипломатического представительства в Москве. 16 мая 1918 г. посол Мирбах имел личную аудиенцию у руководителя Советской России, и в своем донесении рейхсканцлеру Гертлингу отметил, что текущая обстановка на фронтах мировой войны настоятельно диктует продолжение сотрудничества с большевиками[179]179
  Документы германского посла в Москве Мирбаха // Вопросы истории. 1971. № 9. С. 124. Посол отметил тот факт, что «Ленин твердо верит в свою звезду и продолжает неизменно сохранять свой неисчерпаемый оптимизм». Прочитавший донесение кайзер Вильгельм сделал на полях донесения заметку о перспективах большевистского режима, отражавшую доминировавшие настроения в Берлине после подписания Брестского мира: «У него [Ленина. – А. В.] нет людей для управления, нет исполнителей – он стоит на краю пропасти» (Там же).


[Закрыть]. По его мнению, только их правительство выражало готовность следовать статьям Брестского мира, а значит – признавало завоевания Германии в Центральной и Восточной Европе. Мирбах запрашивал 3 млн марок ежемесячно на поддержку большевиков, в июне казначейство Германии выделило 40 млн марок на «политическую работу в России»[180]180
  Schiesser G., Trauptmann J. Op. cit. S. 219–221.


[Закрыть].

Состояние источниковой базы не дает нам точного ответа на вопрос о том, кому пошли эти деньги. Дело в том, что одновременно немецкие дипломаты установили контакты с германофильскими группировками монархистов в Петрограде и Москве, рассчитывая на то, что в удобный момент именно они окажутся той силой, которая сменит большевиков у кормила власти в России[181]181
  Документы германского посла в Москве Мирбаха. С. 120–122, 125.


[Закрыть]. Через два месяца после приезда в Москву Мирбах рисовал своим берлинским адресатам апокалипсический прогноз: «Сегодня… я не могу более поставить благоприятного диагноза большевизму: мы, бесспорно, находимся у постели тяжелобольного; и хотя возможны моменты кажущегося улучшения, он в конечном счете обречен»[182]182
  Письмо Мирбаха статс-секретарю МИД Кюльману от 25 июня 1918 г. // Там же. С. 128.


[Закрыть].

С точки зрения германской политической элиты, бывшая Российская империя к середине 1918 г. являла собой абстрактное геополитическое пространство, которым можно было распоряжаться по собственному разумению, выстраивая там собственную «Брестсую систему»[183]183
  См. подр.: Ланник Л. В. Непосильная гегемония. Германская империя на фронтах Гражданской войны в России. СПб., 2023. С. 13–116.


[Закрыть]. Для военных оно делилось на уже оккупированную и еще не оккупированную части. При обсуждении ситуации на Востоке в ставке Верховного командования 2–3 июля 1918 г. Людендорф говорил о необходимости списать со счетов большевистское правительство и активизировать контакты с монархическими силами, чтобы власть в России не захватили партии, ориентирующиеся на Антатну[184]184
  Советско-германские отношения от переговоров в Брест-Литовске до подписания Рапалльского договора. Т. 1. 1917–1918. М., 1968. С. 566–575.


[Закрыть].

Дипломаты, напротив, выступали за осторожность в обращении с «максималистами», и конфликт между Ставкой и министерством иностранных дел в «русском вопросе» неуклонно набирал свою остроту[185]185
  Один из крупнейших исследователей данной темы В. Баумгарт считает, что статс-секретарь по иностранным делам Кюльман последовательно выступал против возобновления военных действий. Образцом для русской политики Кюльмана было отношение Бисмарка к поверженной Франции (Baumgart W. Deutsche Ostpolitik 1918. Von Brest-Litowsk bis zum Ende des Ersten Weltkrieges. Wien; München, 1966. S. 370, 374).


[Закрыть]. До тех пор, пока Людендорф чувствовал себя хозяином положения (на обсуждении в ставке он бросил фразу: «Ведомство иностранных дел, по-видимому, верит большевикам больше, чем мне»[186]186
  Советско-германские отношения. Т. 1. С. 572–573.


[Закрыть]), Кюльман мог лишь отчаянно сопротивляться. Но на него работал сам ход мировой войны – летом 1918 г. у Германии уже не хватало сил для того, чтобы продолжить аннексии на Востоке.

После убийства Мирбаха 6 июля 1918 г., которое стало сигналом к восстанию левых эсеров, настроения и в германском правительстве, и в его посольстве серьезно изменились. В то время как МИД настаивал на продолжении сотрудничества с большевиками, работавшие в Москве дипломаты усилили в своих докладах антибольшевистскую составляющую. Как и в начале 1918 г., полгода спустя они в один голос утверждали, что дни большевиков сочтены, и какая бы власть ни установилась в России, она вернется к проантантовскому курсу. Это мнение разделял сменивший Мирбаха Карл Гельферих, который пробыл в Москве всего несколько дней.

O том, насколько нестабильной была ситуация в столице Советской России, свидетельствовал тот факт, что нового посла встречал на одной из подмосковных станций Карл Радек, отвечавший в тот момент за европейское направление в Наркоминделе, и на своем автомобиле доставил в здание посольства[187]187
  Гельферих К. Из воспоминаний. Пг., 1922. С. 10. Посол был полностью изолирован, во время своего кратковременного пребывания в Москве не он ездил к наркому Чичерину, а сам Чичерин посещал германское посольство.


[Закрыть]. Через несколько дней Гельферих отбыл в Берлин, где развернул кампанию против подписания Добавочного договора между Россией и Германией, который регулировал весь спектр отношений двух стран, и прежде всего – проблему раздела геополитического пространства на западных рубежах бывшей Российской империи. Даже «видимость солидарности с большевиками… несомненно должна иметь опасное влияние на немецкое народное сознание и наше собственное внутреннее политическое положение», – писал он в своих воспоминаниях[188]188
  Там же. С. 23.


[Закрыть].

Однако материальные соображения германского правительства перевесили страх перед «красной угрозой». 27 августа 1918 г. договор был подписан. Среди прочего Советская Россия обязывалась компенсировать потери немецких инвесторов после национализации их собственности[189]189
  Советско-германские отношения. Т. 1. С. 622–634. О масштабах выплат свидетельствовало то, что их золотая часть составляла 245 тонн, 93 тонны золота были отправлены в Германию до завершения мировой войны (Петров Ю. А. Финансовый итог войны: Берлинское соглашение 27 августа 1918 г. // Россия в годы Первой мировой войны: экономическое положение, социальные процессы, политический кризис. М., 2014. С. 952).


[Закрыть]. После отъезда посольства в Псков в Москве осталось лишь германское консульство во главе с Гербертом Гаушильдом, который по Юзу передавал в Берлин информацию о состоянии дел в России, выдержанную в алармистском тоне[190]190
  См. публикацию донесений Гаушильда: Ватлин А. Ю. Паника. Советская Россия осени 1918 г. глазами немца // Родина. 2002. № 9. С. 78–81.


[Закрыть]. В таком же ключе были выдержаны сообщения нескольких корреспондентов немецких газет, аккредитованных в Москве.

Наиболее известный из них Альфонс Паке являлся прекрасным олицетворением того смешения «страха и восхищения», которое вызывал у немалой части немецкого общества советский эксперимент в России[191]191
  Кенен Г. Между страхом и восхищением. С. 20–35.


[Закрыть]. Он так излагал в дневнике свои впечатления от увиденного: «Если все здесь останется так, как есть, то рано или поздно страны Западной Европы будут жить в таких же условиях, какие мы имеем тут в настоящее время. Они не вызывают симпатии. Они напоминают мощный грязный поток, несущий с собой много всякой дряни. И все же для миллионов людей он означает освобождение, будущее. Хаос и ужас во всем этом – вещи преходящие, как это уже было в годы Французской революции». И в то же время в этом месиве есть что-то завораживающее, притягивающее взгляд и мобилизующее чувства: «Можно что угодно говорить о русской революции, но ее никак нельзя назвать скучной»[192]192
  Von Brest-Litovsk zur deutschen Novemberrevolution. Aus den Tagebüchern, Briefen und Aufzeichnungen von Alfons Paquet, Wilhelm Groener und Albert Hopman. März bis November 1918 / hrsg. von W. Baumgart. Göttingen, 1971. S. 135, 137.


[Закрыть].

Если диктатура большевиков вызывала у корреспондента «Франкфуртер цайтунг» полярные эмоции, то восточная политика его собственной страны в отношении России порождала растущий протест. Еще до заключения Добавочного договора Паке записывал в своем дневнике: «…мы продолжаем вести придворно-старомодно-реакционную политику, поддерживая в России вопреки стратегическим германским интересам контрреволюционные элементы, которые ориентируются совсем не на нас, попутно удовлетворяя свои собственные захватнические инстинкты (Beutetrieb)»[193]193
  Ibid. S. 126.


[Закрыть]. Вслед за немецким биографом Паке мы можем утверждать, что несколько месяцев, проведенных журналистом в Советской России, превратили его если не в русофила, то как минимум в пацифиста, симпатизировавшего левым идеям[194]194
  Кенен Г. О духе русской революции. Первые свидетели и толкователи переворотов в царской империи // Германия и русская революция. Т. 1. С. 70–75.


[Закрыть].

В то время как немецкие дипломаты в Москве свели свою активность к минимуму, советское полпредство после подписания Добавочного договора обрастало все новыми структурами и принимало в свой состав как назначенцев из Москвы, так и германских граждан, являвшихся или называвших себя левыми социалистами. Среди первых доминировали большевики с дореволюционным стажем, не способные к аппаратной работе, но стремившиеся передать «немецким товарищам» свой опыт подпольной борьбы. В их числе были и те, кто за долгие годы эмиграции привык к удобствам европейского быта и не смог найти себя в революционной неразберихе на родине.

Иоффе, сосредоточившись на политической работе, уделял мало внимания текущим вопросам. Всеобщий хаос, столь живописно описанный работниками полпредства, выбравшими впоследствии судьбу «невозвращенцев», венчали личные пристрастия полпреда[195]195
  Соломон Г. А. Указ. соч. С. 35–70; Ларсонс М. Я. В советском лабиринте: Эпизоды и силуэты. Париж, 1932.


[Закрыть]. Генеральный консул Менжинский в письмах к Ленину брал под защиту полпреда, которому приходилось работать в сети интриг без прочной связи с родиной и достаточного политического доверия Москвы. «Здоровье Иоффе не выдерживает той напряженной работы, которую ему приходится вести, и где всякое его слово может дорого обойтись России, если каждый товарищ из России, чуть не каждая почта означает какой-нибудь глупый конфликт… Каждый, начиная с Радека и его жены и кончая четой Лариных считает, что он лучше осведомлен, чем Иоффе»[196]196
  РГАСПИ. Ф. 5. Оп. 1. Д. 1197. Л. 6.


[Закрыть].

После завершения мировой войны германские генералы в своих мемуарах наперебой утверждали, что пропагандистская деятельность советского полпредства стала одним из важнейших факторов развала фронта и краха империи Гогенцоллернов[197]197
  Людендорф Э. Указ. соч. С. 577.


[Закрыть]. Они как будто забыли, что в стране установилась военная диктатура, а любой политический протест пресекался самым жестоким образом. Даже социал-демократы, лояльно сотрудничавшие с властями, признавали, что ответственность за подавление январских выступлений немецких рабочих в 1918 г. «падает на власти, которые перед началом забастовки и в течение ее упорно отказывались внять голосу разума»[198]198
  Шейдеман Ф. Указ. соч. С. 115.


[Закрыть].

Советское полпредство не могло стать генеральным штабом германской революции еще и потому, что второй пункт Брестского договора предусматривал взаимный отказ сторон от враждебной агитации. Это было важной уступкой советской делегации на переговорах, ибо данный пункт давал серьезные аргументы для критики большевиков справа и слева. «Пресловутый параграф… железными цепями опутал революционную Россию, и, на первый взгляд, как будто бы лишил ее даже смысла существования». Иоффе, которому принадлежат эти слова, подразумевал под этим смыслом продвижение вперед мировой революции[199]199
  Иоффе А. А. Германская революция и Российское посольство. С. 36.


[Закрыть].

Дипломатическая переписка двух стран показывает, что на практике этот пункт не соблюдался. Германский МИД направлял в Москву десятки нот протеста по поводу революционной пропаганды в войсках и на оккупированной немцами территории. Однако вплоть до осени 1918 г. особых претензий к деятельности полпредства у немецких властей не возникало[200]200
  Военное ведомство сообщало в ставку Верховного командования 5 июля 1918 г., что «русское полпредство не замечено в пропаганде большевизма», если не считать его контактов с лидерами НСДПГ (PAAA. R 1726).


[Закрыть]. Видя собственными глазами реальную ситуацию в Германии, Иоффе постепенно освобождался от иллюзий «левого коммунизма», делавшего в период брестских переговоров ставку на немедленное превращение империалистической войны в гражданскую. Он был вынужден признать, что предложенное Лениным отступление оказалось единственно верной тактикой для спасения диктатуры большевиков. «При всей создавшейся и созданной нами ситуации брестскую политику продолжать нельзя. Германская революция опоздала, вместо политики „ставки на революцию“ у нас теперь политика „ставки на передышку“»[201]201
  Берлинская миссия полпреда Иоффе. С. 332.


[Закрыть].

Спартаковцы и независимцы о перспективах русской революции

Даже если бы Иоффе на свой страх и риск решил заняться подготовкой германской революции, оставив все остальные дела, у него не нашлось бы достойных партнеров среди немецких левых социалистов. Признавая искренний пацифизм независимцев, советский полпред не видел в них лидеров, способных стать вождями будущей революции. Они «не мыслили себе резкого и решительного разрыва с буржуазным обществом вообще, с собственной буржуазией в особенности»[202]202
  Иоффе А. А. Германский пролетариат накануне революции // Вестник жизни. 1919. № 5. С. 33.


[Закрыть]. Большинство видных спартаковцев к моменту появления в Берлине советского полпредства находились либо в каторжных тюрьмах, либо на фронте, либо в эмиграции.

По дипломатическим каналам делались попытки освободить из тюрьмы Лео Йогихеса, который являлся российским подданным[203]203
  Соответствующая вербальная нота поступила из Москвы в Берлин 25 сентября 1918 г. (Tych F., Luban O. Die Spartakusführung zur Politik der Bolschewiki. Ein Kassiber Leo Jogiches aus dem Gefängnis an Sophie Liebknecht vom 7. September 1918 // IWK. 1997. H. 1. S. 93).


[Закрыть]. Карл Радек носился с идеей обменять лидеров группы «Спартак» на членов царской семьи, но после убийства последних говорить об этом больше не приходилось. Наконец, Иоффе предлагал своим немецким партнерам освободить спартаковцев в обмен на собрание картин, которые когда-то вывез Наполеон из Кассельской галереи и которые купил у его наследников российский император[204]204
  Берлинская миссия полпреда Иоффе. С. 394.


[Закрыть].

На первых порах постоянными гостями в здании на Унтер-ден-Линден были Карл и Луиза Каутские, другие лидеры НСДПГ. Дело не ограничивалось торжественными приемами в полпредстве, в ходе которых изголодавшиеся немцы набрасывались на редкие фрукты и черную икру. В ходе приватных бесед они получали от Иоффе информацию о настроениях в правящих кругах Германии, которую затем использовали в своих парламентских запросах и выступлениях в рейхстаге. Особой формой поддержки революционно настроенных деятелей рабочего движения являлся отказ советских дипломатов в Берлине от каких-либо контактов с лидерами «соглашательской» СДПГ, что должно было лишний раз подчеркнуть, на кого сделана ставка в Кремле[205]205
  Иоффе А. А. Германская революция и Российское посольство. С. 37.


[Закрыть].

Постепенно тон бесед становился все более жестким, полпред и его сотрудники критиковали нерешительность независимцев, их отказ от подпольной деятельности. Один из участников такой встречи писал по ее итогам: «Ледебуру и Гаазе как следует намылили шею»[206]206
  Tych F., Luban O. Op. cit. S. 97.


[Закрыть]. Сам Иоффе в своих докладах давал немецким соратникам самые уничижительные характеристики: «…насколько умно и решительно германское правительство, настолько же нерешительны и буквально глупы здешние „революционные“ (в кавычках) партии».

И далее в том же письме Ленину от 5 сентября он защищался от упреков вождя: «Вы напрасно думаете, что я жалею денег, я даю им, сколько нужно, и постоянно настаиваю, чтобы брали больше, но ничего не поделаешь, если все немцы так безнадежны: к нелегальной работе и в нашем смысле революционной они просто неспособны, ибо большей частью они политические обыватели, которые пристраиваются так, чтобы избавиться от военной службы, цепко держатся за это, а революцию делают только языком за кружкой пива»[207]207
  Берлинская миссия полпреда Иоффе. С. 393.


[Закрыть].

Очевидно, полпред сгущал краски, поскольку денег в его распоряжении было гораздо больше, чем людей, способных в условиях военного положения создавать в германской столице нелегальные склады с оружием. И все же дело не стояло на месте. По свидетельству независимца Эмиля Барта, уже летом 1918 г. началась активная закупка оружия, а в начале августа были созданы первые боевые дружины[208]208
  Барт Э. В мастерской германской революции. М., 1923. С. 46–47.


[Закрыть]. Барт координировал деятельность совета революционных старост (Obleute) – представителей крупнейших берлинских предприятий, которые на протяжении 1918 г. неоднократно организовывали стачки, несмотря на запреты военного времени. Позже и сам Барт, и его помощники отрицали, что закупали оружие на деньги, предоставленные Иоффе, однако их оправдания выглядели не слишком правдоподобно.

Члены группы «Спартак», находившиеся на особом счету у большевиков, получали в берлинском полпредстве не только финансовую помощь. Остававшихся на свободе спартаковцев трудоустраивали в аппарате советских торговых и телеграфных агентств, сквозь пальцы смотрели на то, что они в свое рабочее время занимались партийными делами[209]209
  Соломон Г. А. Указ. соч. С. 51.


[Закрыть]. В их числе были известные деятели будущей германской революции Эмиль Эйхгорн, Эрнст Мейер, Евгений Левине. Работа в полпредстве давала немецким левым не столько стол и дом (некоторые оставались ночевать), сколько обеспечивала личную безопасность. В здании на Унтер-ден-Линден они печатали брошюры и листовки, не опасаясь обысков полиции. Роза Люксембург в одном из писем из тюрьмы выражала сожаление по поводу того, что ее соратники, занятые в полпредстве, отстранились от партийной жизни и находят время только для своих служебных обязанностей, «за исполнение которых им солидно платят»[210]210
  Письмо Розы Люксембург Юлиану Мархлевскому от 30 сентября 1918 г. Цит. по: Luban O. Russische Bolschewiki und deutsche Linkssozialisten am Vorabend der deutschen Novemberrevolution. Beziehungen und Einflussnahme // Jahrbuch für historische Kommunismusforschung. Berlin, 2009. S. 292.


[Закрыть].

Особое положение немецких служащих запрограммировало конфликт с российскими сотрудниками полпредства, которые с завистью фиксировали, что работавшие бок о бок с ними местные социалисты «создали свою организацию, устраивали сходки, отлынивали от работы, насчитывали себе лишние часы – одним словом, боролись за свои „классовые“ интересы». «За ними очень ухаживали, что быстро их деморализовало»[211]211
  Соломон Г. А. Указ. соч. С. 53.


[Закрыть].

Однако устные и письменные протесты ни к чему не привели. Спартаковцы находились под прямым покровительством Адольфа Иоффе, который щедро снабжал их средствами из личного фонда.

Сообщения берлинской бульварной прессы о «бесовской кухне» в здании советского посольства на Унтер-ден-Линден неоднократно заставляли немецкое правительство выступать с опровержениями[212]212
  См., напр.: Deutsche Tageszeitung. 1918. 31. Oktober.


[Закрыть]. Одновременно оно отправляло в Москву ноты протеста, на которые Наркомат иностранных дел неизменно отвечал, что немецкие революционеры действуют в своей стране совершенно независимо от указаний большевиков, а советская печать ни в коей мере не испытывает на себе «бюрократического воздействия» власти, способного внушать ей те или иные взгляды[213]213
  Советско-германские отношения. Т. 1. С. 649.


[Закрыть].

Из соображений конспирации прибывавшие из Москвы лидеры РКП(б) встречались со своими немецкими соратниками на частных квартирах и в различных советских учреждениях. О своих встречах с Францем Мерингом докладывал Ленину руководитель берлинского отделения Бюро печати ВЦИК Товий Аксельрод[214]214
  РГАСПИ. Ф. 5. Оп. 1. Д. 3080. Л. 5–8.


[Закрыть]. Осенью 1918 г. генеральное консульство Германии в Москве все чаще отказывало различным советским организациям в выдаче виз. Такая судьба постигла делегацию Центропленбежа. Немецкие дипломаты посчитали, что эта организация является «замечательным средством пропаганды среди русских военнопленных»[215]215
  Von Brest-Litovsk zur deutschen Novemberrevolution. S. 162.


[Закрыть].

Предметом обсуждения в ходе политических консультаций посланцев из Москвы и местных социалистов являлись ближайшие перспективы развития внутриполитической ситуации в Германии. Гости призывали хозяев готовиться к решительным действиям, подчеркивая, что русская революция «возродится и станет необратимой» только после победы немецкого пролетариата[216]216
  Письмо Германа Дункера от 27 мая 1918 г. Цит. по: Tych F., Luban O. Op. cit. S. 97.


[Закрыть]. Можно не сомневаться в том, что они транслировали мысли, изложенные Лениным в письме американским рабочим, написанном 20 августа 1918 г. Вождь большевиков процитировал слова Чернышевского о том, что «историческая деятельность – не тротуар Невского проспекта». Применительно к мировой социалистической революции это означало, что она не могла идти «легко и гладко, чтобы сразу было соединенное действие пролетариев разных стран, чтобы была наперед дана гарантия от поражений, чтобы дорога революции была широка, свободна, пряма, чтобы не приходилось временами, идя к победе, нести самые тяжелые жертвы, „отсиживаться в осажденной крепости“ или пробираться по самым узким, непроходимым, извилистым и опасным горным тропинкам»[217]217
  Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 37. С. 57.


[Закрыть]. В переводе с поэтического на политический язык это означало, что деятели будущей революции должны иметь в своем арсенале любые методы борьбы за власть, а не уповать исключительно на парламентскую трибуну.

Не имея собственных газет, спартаковцы делали все возможное для того, чтобы разоблачать антисоветские клише, утвердившиеся в общественном мнении благодаря репортажам бульварной прессы. «Изображая революционные войска, Красную гвардию в виде банд разбойников и убийц, хотят вызвать у нас недоверие к русским революционерам, лишить их наших симпатий и уважения»[218]218
  Товарищи, проснитесь! // «Спартак» во время войны. С. 199.


[Закрыть], – говорилось в одной из листовок группы «Спартак», вышедшей в свет летом 1918 г.

Взаимодействие большевиков и немецких левых социалистов в этот период не являлось улицей с односторонним движением. Общий вектор их надежд и стремлений был очевиден: «Как Вы, так и мы с нетерпением ждем признаков революционного движения в Германии», – писал Эрнст Мейер Ленину, отправляя тому от имени группы «Спартак» пожелания скорейшего выздоровления после покушения[219]219
  Briefe Deutscher an Lenin 1917–1923. Vertreter der deutschen Arbeiterbewegung im Briefwechsel mit Lenin / hrsg. von Ruth Stoljarowa und Peter Schmalfuß. Berlin, 1990. S. 44.


[Закрыть]. В то же время спартаковцы отстаивали свое право на критику политики советского правительства. Не скрывая своего критического отношения к Брестскому миру, укрепившему позиции германского империализма, они выдвинули лозунг «всеобщего мира», нацеленный на борьбу против диктатуры военщины в своей собственной стране. Чтобы достичь этой цели, рабочие Германии должны были по образцу Российской революции организовывать Советы, которым предстояло взять в свои руки государственную власть. Спартаковцы ставили перед трудящимися жесткую альтернативу: «…или должно погибнуть правительство, или германский народ неминуемо обречен на гибель… Только народная революция и народная республика в Германии могли бы в кратчайший срок привести нас ко всеобщему миру»[220]220
  Да здравствует всеобщая забастовка! На борьбу! // «Спартак» во время войны. С. 187.


[Закрыть].

Вторым камнем преткновения являлось неприятие немецкими социалистами «красного террора» в России. «Дело не в моральных упреках, но система, которая держится только на том, что возводит террор в принцип, система, при которой расстреливают невинных людей как заложников, такая система не имеет перспективы, она несет в себе зерна собственной гибели», – подводила итоги дискуссий одна из активных участниц группы «Спартак»[221]221
  Письмо Кати Дункер Герману Дункеру от 15 сентября 1918 г. Цит. по: Tych F., Luban O. Op. cit. S. 97.


[Закрыть]. В попытках объяснить происходившее в России Роза Люксембург неоднократно прибегала к понятию «фатальности», которая заставляла Ленина и его соратников все более отдаляться от марксистской доктрины[222]222
  Tych F. Drei unbekannte Briefe Rоsa Luxemburgs über die Oktoberrevolution // IWK. 1991. H. 3. S. 360.


[Закрыть]. В тюрьме она начала работу над книгой «О русской революции», в которой планировала обобщить опыт большевиков, выдержав это обобщение в духе критической солидарности с «русскими товарищами».

Ведущие публицисты НСДПГ летом 1918 г. также открыли дискуссию о судьбах русской революции, причем в ней сразу же стали доминировать негативные тона. Уже во второй половине июня Правление НСДПГ дезавуировало упомянутое выше открытое письмо Меринга, напечатанное в газете «Правда». Его признали частным мнением патриарха социалистического движения, отметили содержавшиеся в нем фактические неточности, и в то же время заявили, что каждый член партии не просто восхищен деяниями большевиков, но и готов поддержать русский пролетариат в его борьбе за социализм[223]223
  РГАСПИ. Ф. 5. Оп. 3. Д. 555. Л. 1–3.


[Закрыть].

С другой стороны, руководство НСДПГ признало дискуссионный характер статей с острой критикой большевиков, опубликованных в партийной прессе меньшевиками, и прежде всего Александром Штейном. Их подход был близок мыслям П. Б. Аксельрода, высказанным в его стокгольмском докладе 1917 г. Речь шла о неготовности крестьянской России к социалистическим преобразованиям, о «бланкизме» большевиков, отбросивших святые для европейского рабочего класса принципы демократии и подменивших диктатуру пролетариата диктатурой собственной партии.

Статья Рудольфа Брейтшейда, появившаяся в теоретическом органе независимцев 25 июля 1918 г., ставила вопрос о том, допустимо ли немецким социалистам критиковать политику Советской России. Ее появление инициировали упреки социал-демократов большинства, будто НСДПГ «из тактических соображений превозносит большевиков»[224]224
  Breitscheid R. Gefühl oder Erkenntnis // Sozialistische Auslandspolitik. 1918. 25. Juli.


[Закрыть]. Автор утверждал, что методы борьбы, применявшиеся русскими революционерами, находившимися на краю пропасти, не подходят для Германии. Но это не умаляет «всемирно-исторического значения» их победы, и даже справедливая критика в условиях, когда значительная часть России находится под пятой германской армии, «может оказаться роковой», так как будет использована буржуазными противниками советского правительства.

Призыв Брейтшейда к молчанию из соображений солидарности вызвал отпор у оппонентов: в этом случае мы будем поощрять ошибки большевиков во внутренней и внешней политике, что будет иметь тяжелые последствия не только для России, но и для международного пролетариата. Больше всего его введет в заблуждение «превращение большевизма в волшебное заклинание, в социалистического идола, перед которым западноевропейские рабочие склонят свои головы в слепом поклонении и хилиастическом экстазе», – утверждал Генрих Штребель[225]225
  Stroebel H. Gefühl oder Erkenntnis? // Sozialistische Auslandspolitik. 1918. 8. August.


[Закрыть]. 22 августа в дискуссию на страницах еженедельника включился сам Карл Каутский, активно собиравший материал для своей книги о событиях в России, которая должна была дать их анализ с точки зрения классического марксизма. Название его статьи «Демократия и диктатура» содержало в себе ключевой тезис брошюры «Диктатура пролетариата», которая появится несколькими неделями позднее.

Отрицание Каутским социалистического характера преобразований в России, призыв сохранить демократические завоевания Российской революции, которые перечеркнула диктатура большевиков, вызвали резкую отповедь Ленина и во много предопределили идеологический раскол в международном социалистическом движении. Но это произойдет позже, когда вождь РКП(б) ознакомится со статьей и брошюрой. Первой же в полемику с признанным патриархом марксистской мысли вступила Клара Цеткин. В начале сентября 1918 г. она ответила на аргументы Каутского в открытом письме, которое по своему объему превосходило статью оппонента.

«Я принципиально против ограничения критики большевизма. Но я решительно протестую против тона и содержания критики, которую практикуют товарищ Каутский и другие. Никакие решения конференции [НСДПГ. – А. В.] не запретят мне отстаивать мою собственную оценку большевистской деятельности»[226]226
  Zetkin C. Die Kriegsbriefe. S. 432.


[Закрыть]. Письмо начиналось с признания всемирно-исторического значения большевистской революции. Ее творцы первыми «перевели социалистические убеждения из бесплотного мира идей в мир жестокой действительности, сознательно, самым решительным и планомерным образом направили развитие всего огромного народа к социалистическому строю»[227]227
  Ibid. S. 405.


[Закрыть].