Текст книги "Большевики и коммунисты. Советская Россия, Коминтерн и КПГ в борьбе за германскую революцию 1918–1923 гг."

Реакция Москвы

Несмотря на информационную блокаду и высылку полпредства Иоффе, в Москве имели достаточно полное представление о ходе германской революции. Вечером 11 ноября состоялся подробный разговор между Чичериным и адвокатом Оскаром Коном, работавшим в советском полпредстве. Последний, будучи левым социалистом, охарактеризовал сложившуюся после смены власти обстановку в Берлине в восторженных тонах: вся власть находится в руках рабочих Советов, члены старого кабинета исполняют только технические функции. Спартаковцы отказались войти в СНУ и переходят в оппозицию к нему. Чичерин обрушил на собеседника град вопросов: Стоит ли новое правительство за Советы или за Конституционное собрание? Какая у него экономическая программа, планируется ли национализация? Одновременно он попросил Кона добиться приезда в Берлин «наших друзей», назвав имена Зиновьева и Радека, а также сообщил, что русские рабочие собрали для своих немецких товарищей два эшелона с зерном, которые готовы к отправке[349]349
  АВП РФ. Ф. 028. Оп. 1. П. 102. Д. 59454. Л. 45–49.


[Закрыть]. Очевидно, и то и другое должно было способствовать повороту германской революции на рельсы большевистского сценария.

Интересный документ о первых днях революции сохранился в личном архиве Зиновьева. Его доверенное лицо, находившееся в Берлине, подробно описывало общественные настроения, сравнивая их с Петроградом весны 1917 г. С разочарованием автор письма сообщал о том, что в столице все осталось по-старому, остались даже кайзеровские флаги на зданиях, которые якобы были вывешены для того, чтобы приветствовать возвращавшиеся с фронта войска. «Все чиновники еще более на своих местах, нежели у нас в апреле – мае [1917 г. – А. В.], даже шуцманы остались все на своих местах, к ним лишь прибавились солдаты с белой повязкой. Незаметно даже того розового угара свободы и равенства, который кружил головы обывателю русскому… Что касается независимых, то они правеют с каждым днем, ибо к ним приливает та рабочая масса и мелкая буржуазия, отчасти солдатская, которая не верит социал-демократам, но боится большевиков-спартаковцев».

Последним «не хватает ни сил, ни людей, ни средств для удовлетворения всех запросов и те несколько человек, которые стоят во главе, из кожи лезут вон, чтобы справиться с работой. Против Либкнехта, Розы и других вождей Spartacusbund'а, особенно против первого, ведется столь же ожесточенная травля, как в московские дни против Владимира Ильича»[350]350
  РГАСПИ. Ф. 324. Оп. 2. Д. 10. Л. 72. Документ не датирован и не подписан, вероятно, его автором был С. М. Закс (Гладнев).


[Закрыть]. Автор письма настаивал на присылке больших сумм денег для того, чтобы спартаковцы смогли наладить издание региональных газет и создать около десятка областных секретариатов. «Независимцы, на поддержку которых Ал. Абр. [Иоффе. – А. В.] потратил столько денег, в лучшем случае нейтральны при той травле, которую ведет против нас буржуазная пресса».

Будучи изолированными от берлинских событий, в Москве решили создать прообраз будущей Советской Германии в отдельно взятом здании германского посольства. Уже 10 ноября его захватили активисты немецкой секции при РКП(б), куда входили распропагандированные военнопленные. После хаотического голосования, закончившегося единогласно принятой резолюцией, они провозгласили себя Германским Советом рабочих и солдатских депутатов[351]351
  Там же. Ф. 549. Оп. 1. Д. 1. Л. 23. См. также: Советско-германские отношения. Т. 1. С. 682, 685–686. Свидетельство Альфонса Паке о захвате консульства см.: Von Brest-Litovsk zur deutschen Novemberrevolution. S. 238.


[Закрыть]. Чиновники консульства были посажены под домашний арест. Они были уверены в том, что за произошедшим «дворцовым переворотом» (А. Паке) стоял все тот же Радек.

Рассылая десятки директив и воззваний в лагеря военнопленных, Германский Совет рассматривал себя не только как представительство своей страны в Москве, но и как потенциальный орган революционной власти, готовый десантироваться в Берлин. Его члены были признаны Наркоматом иностранных дел в качестве полномочных представителей новой германской республики, но не получили необходимой легитимации из Берлина. Тем не менее деятельность Совета продолжалась до 1921 г., когда к нему добавилось и официальное представительство Германии – его сотрудник Густав Хильгер писал о своеобразном «дипломатическом двоевластии» в Москве[352]352
  Hilger G. Wir und der Kreml. Deutsch-sowjetische Beziehungen 1918–1941. Erinnerungen eines deutschen Diplomaten. Frankfurt am Main, 1964. S. 40.


[Закрыть].

В посольском здании в Денежном переулке и после его захвата военнопленными продолжал действовать аппарат Юза, который активно использовался Наркоминделом. Для надежности его глава вел переписку с Эбертом, Гаазе и статс-секретарем Зольфом как по прямому проводу, так и по радио. В центре внимания находился вопрос об обмене дипломатическими представительствами – немцы настаивали на скорейшем возвращении в страну консульств Гаушильда и Брайтера, НКИД неоднократно запрашивал МИД о том, готово ли новое правительство отменить решение о высылке полпредства Иоффе и вернуть его персонал в Берлин[353]353
  Документы внешней политики СССР (далее – ДВП). Т. 1. М., 1957. С. 568–573.


[Закрыть]. Ради возвращения в Берлин советских дипломатов Чичерину пришлось умерить свой полемический тон по отношению к персоналу германских консульств[354]354
  «Мы отказываемся иметь дело с бывшими представителями гогенцоллернского режима… германские Совдепы следят за тем, чтобы представители контрреволюционного режима не наделали вреда». Одновременно было заявлено, что «возвращению бывших генеральных консулов со всем персоналом ничто не препятствует» (ДВП. Т. 1. С. 569).


[Закрыть], однако это не привело ни к каким результатам.

Задержанный на демаркационной линии Иоффе отправлял ноту за нотой Берлинскому Совету рабочих и солдатских депутатов, но они оставались без ответа[355]355
  См.: Иоффе А. Германская революция и Российское посольство. С. 40–46; Берлинская миссия полпреда Иоффе. С. 558–587.


[Закрыть]. 11 ноября адвокат Оскар Кон от его имени вел переговоры с сотрудником МИДа Надольным, тот обещал поставить данный вопрос перед новым правительством[356]356
  Nadolny R. Op. cit. S. 120–121.


[Закрыть]. Действительно, на следующий день СНУ с участием статс-секретаря Зольфа обсудил перспективу восстановления дипломатических отношений с Советской Россией. Эберт и Шейдеман высказались против каких-либо шагов в этом направлении, указывая на то, что возвращение в Берлин Иоффе приведет к возобновлению наступления Антанты[357]357
  Шейдеман Э. Указ. соч. С. 294. Сам Барт предложил компромиссный вариант – направить в Москву комиссию из социалистов для подготовки восстановления дипломатических отношений, но и он был отвергнут в СНУ (Барт Э. Указ. соч. С. 89).


[Закрыть]. На их стороне было общественное мнение – в Берлине курсировали слухи, что установление власти Советов вызовет оккупацию всей страны[358]358
  Retzlaw K. Op. cit. S. 124.


[Закрыть]. 18 ноября Эберт вновь подчеркнул, что главная задача внешней политики Германии – «скорейшее заключение мира, и возвращение Иоффе создаст дополнительные сложности для решения этой задачи»[359]359
  Цит. по: Linke H. G. Deutsch-sowjetische Beziehungen bis Rapallo. Köln, 1970. S. 30.


[Закрыть].

Ввиду разрыва дипломатических отношений основной поток сообщений из Германии шел в Москву через советское представительство в Стокгольме, хотя по большей части они содержали выдержки из немецких газет[360]360
  См.: ГА РФ. Ф. 1235. Оп. 93. Д. 58.


[Закрыть]. В телеграммах полпреда В. В. Воровского преобладали пессимистические оценки ситуации в Германии, отражавшие реальное положение дел: «Подавляющее число Советов солдатских и рабочих депутатов стоит на возможно быстром осуществлении выборов в Национальное собрание и готовы выступить против всякой диктатуры, от кого бы она ни исходила»[361]361
  Телеграмма Воровского из Стокгольма от 21 ноября 1918 г. // Там же. Л. 16.


[Закрыть].

Делая ставку на повторение российского Октября в германских условиях, большевики отдавали себе отчет в том, что революционный процесс может остановиться в любой точке между Февралем и Октябрем. В Кремле настраивались на целую эпоху перерастания послевоенных политических революций в Европе в социальные. Зиновьев вспоминал в 1933 г.: «Ильич сказал накануне этой революции (примерно за месяц до нее): в Германии неизбежна „народная, а может быть даже и пролетарская революция“»[362]362
  РГАСПИ. Ф. 324. Оп. 1. Д. 448. Л. 1.


[Закрыть]. Еще до краха империи Гогенцоллернов в Берлин по заданию партийного руководства был направлен муж сестры Зиновьева С. М. Закс (Гладнев). В его задачи входило установление связей с немецкими левыми, а также налаживание издания литературы о диктатуре большевиков, чему Ленин придавал огромное значение. По письму Закса Бюро ЦК РКП(б) 17 декабря 1918 г. приняло следующее решение: «Просьбу Спартаковцев в деньгах удовлетворить… Указать Заксу на необходимость постановки издания наших произведений. Отпустить ему для первой цели 3 миллиона, для издательства 2 миллиона»[363]363
  Там же. Ф. 17. Оп. 2. Д. 6. Л. 1.


[Закрыть].

В начале ноября оправившегося после покушения Ленина охватил настоящий революционный азарт. Он требовал немедленно сообщать ему последние новости из-за рубежа и оповещать части немецкой армии на линии фронта о событиях в Берлине[364]364
  Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 37. С. 183–184. См. подробное описание реакции Ленина на ноябрьские события в Германии в работе историка ГДР Арнольда Рейсберга: Reisberg A. Lenins Beziehungen zur deutschen Arbeiterbewegung. S. 333–336.


[Закрыть]. Ленин почти ежедневно выступал на торжественных заседаниях и митингах, призывая их участников к самопожертвованию ради помощи рабочим этих стран. После того как в Москву пришло известие о переходе власти в руки социалистов и образовании по всей Германии рабочих и солдатских Советов, в трапезной Чудова монастыря в Кремле был устроен банкет, посвященный началу европейской революции.

Дело не ограничилось словесными приветствиями и скромными банкетами. Уже 10 ноября было принято решение о формировании из немцев, сражавшихся в рядах Красной армии, боеспособных воинских частей и переброске их к границе Германии[365]365
  Lager, Front oder Heimat… Dok. 228. S. 171.


[Закрыть]. Развитие событий быстро показало утопичность таких планов, и агитационная работа вновь сосредоточилась на предотвращении неорганизованного оттока военнопленных на родину. Директивы центра на местах приобретали достаточно гротескные формы. Царицинская федерация солдат-интернационалистов 5 декабря 1918 г. так формулировала свою позицию по этому поводу: «Честный рабочий может вернуться из Советской республики на родину только с оружием в руках в рядах социалистической Красной Армии»[366]366
  Ibid. Dok. 299. S. 210.


[Закрыть].

11 ноября Всероссийский ЦИК постановил направить 50 вагонов с хлебом «в распоряжение борющихся за диктатуру пролетариата, за власть Советов рабочих и солдат в Германии»[367]367
  Правда. 1918. 12 ноября.


[Закрыть]. Через день на заседании ВЦИК был аннулирован Брестский мир. Главный доклад вновь делал Карл Радек. Имея на тот момент лишь крохи информации о событиях в германской столице, он все же сделал правильный вывод: «В Берлинском С. Р. и С. Д. преобладает настроение совсем не большевистское»[368]368
  Заседание В. Ц. И. К. // Правда. 1918. 14 ноября.


[Закрыть]. Вслед за Иоффе Радек возложил вину за это на «центровиков», которых советская пресса давно уже окрестила немецкими меньшевиками. С каждым днем тональность спускавшихся сверху оценок становилась все более жесткой. 20 ноября Бухарин писал в «Правде» о том, что «Независимые пошли на блок с шейдемановцами, ибо они в общем и целом боятся пролетарской революции гораздо больше, чем союзного империализма».

Германские эксперты РКП(б) лишь транслировали общее настроение лидеров партии в те дни – социальная революция в Европе, считавшаяся неизбежной, имеет шансы на победу только в том случае, если пойдет по сценарию «мирового большевизма». Именно в первые дни Германской революции в центральной прессе стала активно пропагандироваться идея немедленного создания нового рабочего Интернационала, уже третьего по счету. Именно его отсутствие называлось причиной того, что поднявшиеся на «последний и решительный бой» трудящиеся массы оказались без достойного руководства. Время создания его пришло – «единственная сила, которая противопоставлена диким авантюрам мирового капитала, а именно мировой большевизм, – эта сила лишена серьезного руководства в лице Интернационала»[369]369
  Эрде. Третий Интернационал // Правда. 1918. 15 ноября.


[Закрыть].

Закрывая заседание ВЦИК 13 ноября, Свердлов выразил тот эмоциональный подъем, который разделяли все лидеры большевистской партии: «Позвольте предложить вам закрепить международный характер нашей Российской революции. Если мы сейчас еще не можем явиться членами общего Всемирного ЦИК, к чему мы несомненно идем, то сейчас уже можем включить в свою среду ряд заграничных товарищей»[370]370
  Заседание В. Ц. И. К. (продолжение) // Там же.


[Закрыть]. Почетными членами ВЦИК были избраны левые социалисты: немец Карл Либкнехт, австриец Фридрих Адлер, англичанин Джон Маклин и американец Юджин Дебс.

Именно на Либкнехта руководство РКП(б) возлагало особые надежды. Не так уж далеко от истины было заявление Бухарина о том, что он «солидарен с нами по всем пунктам нашей программы»[371]371
  Бухарин Н. И. Германская революция // Правда. 1918. 20 ноября.


[Закрыть]. Советские лидеры безуспешно пытались связаться с Либкнехтом по прямому проводу, чтобы получить самую свежую информацию и оказать любую возможную помощь. Главным пожеланием к спартаковцам, которое постоянно транслировалось советской прессой, был скорейший выход из НСДПГ и образование собственной партии. На немецкие события накладывалась калька полутора десятилетий противостояния большевиков и меньшевиков, а также захвата первыми государственной власти в России при активном противодействии последних.

В соответствии с такой установкой Бюро советской информации ВЦИК в листовках и брошюрах, предназначенных для немецких солдат, начало кампанию дискредитации лидеров НСДПГ. Типичным примером была брошюра, написанная в те дни Радеком. Выдержанная в лубочном стиле, она появилась в середине ноября 1918 г., но уже содержала полный набор оскорблений в адрес независимцев[372]372
  Среди прочего утверждалось, что лидеры НСДПГ с началом революции «вертелись, будто укушенные тарантулом, говорили, как будто у них во рту было два языка» (Struthan A. Die deutsche Revolution oder trau, schau, wem? Moskau, 1918. S. 10).


[Закрыть]. Крайне незатейливыми были и лозунги действия – создавать Советы, не отдавать оружие, захватывать дворцы и редакции газет. Нечто подобное могло бы иметь массовый отклик в крестьянской России, доведенной до отчаяния вековым произволом «верхов», но вряд ли было способно разжечь классовую ненависть у солдат, вымуштрованных в духе германского «орднунга». Еще меньше шансов на успех после четырех лет военной пропаганды имели лозунги интернационалистского характера: «Первая обязанность германской социалистической республики – примкнуть к социалистической братской республике» в России[373]373
  Ibid. S. 20.


[Закрыть].

Показательно, что тематическая подборка документов (Vorgang) под названием «Мировой большевизм» стала вестись в оперативном архиве МИДа только c октября 1918 г. Очевидно, в предшествующий период Первой мировой войны большевистская диктатура рассматривалась как изолированное и нежизнеспособное явление[374]374
  Член германской военной миссии майор Карл Ботмер отмечал в своем дневнике летом 1918 г., что политику по отношению к Советской России должна определять «уверенность в том, что коммунизм рано или поздно исчерпает себя» (Ботмер К. С графом Мирбахом в Москве. М., 2010. С. 130).


[Закрыть]. Послевоенный социально-политический кризис, революции в ряде стран Европы и Азии по-новому поставили вопрос о международном влиянии режима, утвердившегося в Советской России. Донесения германских дипломатических представителей, отложившиеся в первом из архивных дел данной подборки, выдержаны в апокалипсическом тоне: «В случае падения Германии [под натиском левых радикалов. – А. В.] можно говорить о том, что дальнейшая судьба предрешена, ибо большевизм в течение короткого времени завоюет весь мир»[375]375
  Донесение посла Веделя из Вены от 6 декабря 1918 г. // PAAA. R 19594.


[Закрыть].

Дипломатам вторили военные. В декабре 1918 г. германское командование на Восточном фронте (Обост) было вынуждено признать растущее разложение воинских частей под влиянием большевистской пропаганды, а также то, что реальной властью в них обладают солдатские Советы. «Германская армия не является больше защитой восточных территорий. В наших силах только, опираясь на слабые добровольческие соединения, сдерживать натиск большевистского противника и вести более или менее организованное отступление. Остановить его мы уже не в состоянии»[376]376
  Телеграмма германского представителя в комиссии по перемирию Лерснера в МИД от 11 декабря 1918 г. // Ibid.


[Закрыть].

Речь шла о продвижении регулярных частей Красной армии, поддержанных местными коммунистическими группами, по территории, оккупированной Германией в последний год Великой войны. На рубеже 1919 г. в Прибалтике, еще недавно являвшейся частью Российской империи, были провозглашены советские республики, просуществовавшие несколько недель. Берлинская бульварная пресса подавала сообщения об этом в апокалипсическом ключе – красные скоро подойдут к границам Восточной Пруссии, и тогда волна «азиатского хаоса» на их штыках перекинется на немецкую землю, а ее западная часть будет оккупирована войсками Антанты.

То, что социал-демократы, доминировавшие в Совете народных уполномоченных, строили свою стратегию с оглядкой на западные державы, стараясь максимально изолировать Германию от мировой революции с Востока, вызывало глубокое возмущение в руководстве РКП(б), которое выплескивалось на страницы советской прессы. В ход шла любая информация, которую препарировали в нужном духе. Особый акцент делался на то, что правительство СНУ оставило без хлеба из России немецких пролетариев – 16 ноября Гаазе в телефонном разговоре с Чичериным и Радеком отказался от помощи продовольствием, поскольку в нем гораздо больше нуждаются сами русские[377]377
  Радек назвал отказ принять хлеб из России «вторым предательством Иуды Искариотского» (Радек К. Немецкий Ноябрь. С. 9).


[Закрыть].

Характерным признаком нараставшей конфронтации явился и тот факт, что рассказ Стучки о пребывании в Берлине 6-23 сентября 1918 г. и контактах с левыми социалистами появился в «Правде» лишь 24 ноября – за прошедшие два месяца автор многое «припомнил». Оказалось, что Барт на собрании фабзавкомов критиковал большевиков за излишнюю мягкость, заявив, что «мы таковыми не будем». Вспомнил Стучка и свои заключительные слова на конференции НСДПГ: «…хотите вы этого или не хотите, революция у вас будет в близком будущем, и она пойдет непременно через Советы рабочих и солдат – может быть, только без крестьянских депутатов…» В этих словах чувствовалось превосходство партии, уже сделавшей свое дело, в то время как западные социалисты, еще недавно игравшие роль опекунов РСДРП, отставали на целую эпоху и беспомощно топтались на месте.

Ему вторил Карл Радек, который неизменно подчеркивал альтернативу «Советы или Учредительное собрание», уже разрешенную российской революцией. «Советское устройство, советская власть – это не продукт отсталости России, – это новая форма строительства социализма, созданная историей, – форма, которая на Западе имеет еще более глубокие корни, чем в России». Напротив, «лозунг демократии является знаменем, под которым силы финансового капитала хотят победить рабочую революцию». В конечном счете, ответственным за то, что новое правительство взяло курс на парламентскую республику, оказывался не кто иной, как президент США Вудро Вильсон[378]378
  Радек К. Советы и Учредилка в Германии // Известия. 1918. 29 ноября.


[Закрыть].

Остававшийся в Москве Альфонс Паке фиксировал в дневнике растущее раздражение своих советских собеседников по поводу того, что германская революция развивается не так, как надо: «…русские не настроены ждать, пока Эберт и Гаазе пройдут школу революции»[379]379
  Von Brest-Litovsk zur deutschen Novemberrevolution. S. 245.


[Закрыть]. Иоффе, остававшийся на оккупированной немцами территории, 16 ноября отправил в Москву свое объяснение событий, в целом совпадавшее с точкой зрения Кремля: политика нового правительства Германии по отношению к нам диктуется «страхом перед Антантой, объявившей крестовый поход против большевизма и, следовательно, нежеланием связывать свою судьбу с нашей»[380]380
  Брестская миссия полпреда Иоффе. С. 570.


[Закрыть].

Вернувшись в Москву, изгнанный из Берлина советский полпред объявил по телеграфу всему миру, что давал крупные суммы Гаазе и другим независимцам на закупку оружия. Известие вызвало настоящий кризис внутри СНУ, который закончился отставкой беспартийного статс-секретаря МИДа Зольфа. Гаазе и Барту пришлось поклясться, что «русских денег» они не брали, хотя их оправдания выглядели не слишком убедительно. Так или иначе, наивный шантаж Адольфа Иоффе стал заметным событием в бурной истории советско-германских отношений 1918 г., которые к концу года достигли через точки замерзания.

Этой точкой оказалась неудавшаяся попытка советских властей отправить официальную делегацию на Всегерманский съезд рабочих и солдатских депутатов, созыв которого ожидался в середине декабря. Положительный ответ берлинского Исполкома на запрос председателя ВЦИК Я. М. Свердлова[381]381
  Советско-германские отношения. Т. 1. С. 680. Получив 4 декабря 1918 г. приглашение за подписями Мюллера и Мелькенбура, Свердлов сразу же обратился к Чичерину с просьбой согласовать состав делегации, предложив включить в нее Радека, Бухарина и Игнатьева (АВП РФ. Ф. 04. Оп. 13. Д. 1002. Л. 22).


[Закрыть] был сразу же дезавуирован народными уполномоченными. Тем не менее сборы продолжались. Делегация, в которую входили Бухарин, Радек, Иоффе и Игнатьев, немедленно отправилась к линии фронта[382]382
  Дипломатический паспорт был выдан Радеку 5 декабря 1918 г. (РГАСПИ. Ф. 326. Оп. 2. Д. 50. Л. 25).


[Закрыть]. Накануне отъезда их принял Ленин, снабдив подробными инструкциями. Оставив для отдельного разговора Радека, он задал ему вопрос, подразумевавший опасения вождя, что германская революция будет раздавлена иностранным вторжением. «Союзники перебросят цветные войска. Как вы будете агитировать среди них?» Радек быстро нашелся, что ответить, заявив, что среди неграмотных выходцев из колоний придется распространять листовки с картинками[383]383
  Радек К. Немецкий Ноябрь. С. 13–14.


[Закрыть].

Из фондов Кремля посланцам Советской России было выдано 200 тыс. марок, бочонок манной крупы и бочонок меда. Однако надежды на солидарность «пролетариев в солдатских шинелях» оказались тщетными – представители солдатских Советов в частях, расположенных на демаркационной линии, выполнили указания из Берлина не пропускать на территорию рейха большевистских агитаторов. После телефонного разговора с Лениным русские члены делегации остались ждать на временной советско-германской границе, которая с каждым днем все дальше отодвигалась на запад. Свердлов через Чичерина просил их использовать все шансы для того, чтобы пробраться в Берлин и помочь спартаковцам, заваленным там политической работой[384]384
  Запись переговоров по телеграфу Чичерина с Бухариным и Раковским от 12 декабря 1918 г. // АВП РФ. Ф. 82. Оп. 1. П. 9. Д. 40. Л. 84–85. Собеседники наркома иностранных дел находились в Могилеве, Бухарин нелегально ехать в Берлин отказался, настаивая на предварительном совещании с партийным руководством в Москве, куда и отбыл сразу же после завершения переговоров.


[Закрыть]. Радек, Рейтер и Вернер Раков в образе австрийских военнопленных, снабженные фальшивыми документами, отправились дальше и стали единственными эмиссарами Москвы, сумевшими попасть в Германию до Учредительного съезда КПГ[385]385
  Reuter E. Op. cit. S. 722. Fussnote 57; Wehner M. Op. cit. S. 35.


[Закрыть]. 19 декабря 1918 г. они добрались до Берлина, революционный настрой которого напрочь вытеснил предчувствие рождественского торжества. Уже на следующий день Радек встретился в редакции газеты «Роте Фане» с лидерами Союза Спартака и сразу же стал настаивать на необходимости скорейшего образования левыми социалистами собственной партии[386]386
  Радек К. Немецкий Ноябрь. С. 24.


[Закрыть].

Всегерманский съезд Советов

Особые надежды на готовившийся съезд представителей всех рабочих и солдатских Советов Германии возлагались по обе стороны демаркационной линии. Вряд ли Ленин и его соратники ожидали, что он сыграет роль Второго съезда Советов в Петрограде, post factum санкционировавшего захват власти большевиками. Ставка делалась на то, что в ходе съезда левые социалисты получат трибуну для того, чтобы озвучить свои требования к Совету народных уполномоченных, заставят его обратить внимание на социалистическую перспективу. В противном случае могла начаться «большевизация» Советов в ее немецком варианте, и они так или иначе пошли бы на конфронтацию с исполнительной властью, которая в России завершилась Октябрьским переворотом.

В Германии спектр ожиданий был несколько иным. Перспектива перехода всей полноты власти к еще неизбранному Исполкому Всегерманского Совета, за которую выступали левые радикалы, казалась столь же призрачной, как и самоустранение Советов из политического процесса, к чему вели дело лидеры СДПГ. В результате вопрос сводился к тому, как будут разделены полномочия между Советами и Учредительным собранием (в Германии речь шла о Национальном собрании), которому предстояло сыграть роль предпарламента будущей республики.

Принципиальное решение об их сосуществовании было принято в первые дни революции. Лозунг созыва Национального собрания звучал уже в первых воззваниях СНУ, за него выступали и социал-демократы большинства, и независимцы. 16 ноября его поддержал Исполком Берлинского Совета. Следует отметить, что руководство РКП(б), на третьем месяце своего нахождения у власти разогнавшее Учредительное собрание, восприняло такой компромисс крайне негативно. В марте 1919 г. на партийном съезде Ленин дал волю эмоциям, заявив, что поражение немецкого пролетариата было «предопределено союзом спартаковцев с немецкими трижды проклятыми меньшевиками-независимцами, которые путают все и хотят поженить систему Советов с учредилкой!»[387]387
  Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 38. С. 157.


[Закрыть]

Следует согласиться с выводами немецких историков рабочего движения, что Советы как выборные органы представительства социальных низов в начальный период германской революции видели себя не «провозвестниками „лучшей“ демократии», а временным политическим инструментом, способным облегчить переход от монархии к республике[388]388
  Mallmann K.-M. Op. cit. S. 21.


[Закрыть].

Это понимали и сами деятели революции – Либкнехт признавал, что Советы являлись всего лишь «фасадом реальной власти». В России этот фасад прикрывал оформление партийной диктатуры, а в Германии – формирование институтов парламентской демократии. Каждая из сил, оказавшихся в революционном лагере, пыталась использовать советское движение как популярную торговую марку в своих партийно-эгоистичных целях.

Наряду с более или менее оформленными политическими платформами значительную роль в революционном процессе играли расплывчатые надежды социальных низов на то, что появление Советов в центре и на местах само по себе разрешит накопившиеся проблемы. Один из членов Берлинского Совета от СДПГ, Ю. Калиский охлаждал своих радикально настроенных товарищей: «Рабочие Советы могут многое, но не требуйте от них, чтобы они тотчас построили рай на земле»[389]389
  Gross-Berliner Arbeiter– und Soldatenräte in der Revolution 1918/1919: Dokumente der Vollversammlungen und des Vollzugrates. Vom 1: Reichsraetekongress bis zum Generalstreikbeschluss am 3. März 1919. Berlin, 1997. S. 750.


[Закрыть]. Такой подход был прямым следствием некритического восприятия «русского примера», и в то же время позволял каждому трактовать его так, чтобы это соответствовало его собственным интересам и воззрениям.

Серьезное воздействие на редукционистскую политику Советов (и отношение к ним различных социальных групп) в Германской революции оказывало и традиционное недоверие немецкого общественного мнения к Востоку, и пропаганда военных лет, которая в печатных текстах и иллюстрациях культивировала образ «немытых русских», неспособных к самоорганизации и творческой работе. Подобные настроения не могли исчезнуть в один день, они вели к излишней осторожности и самоограничению советских вождей в Германии.

Еще большую роль в формировании антисоветского дискурса играла пропаганда СДПГ и либеральной прессы, которые в унисон эксплуатировали стереотипы «красного хаоса» и «краха цивилизации». Шейдеман следующим образом обобщал свои впечатления начального периода революции: «Государство, а в особенности Берлин, в первые дни после крушения империи были положительно сумасшедшим домом. Народ вырвался из мертвящих оков войны и в первом опьянении не знал, что ему делать со своей свободой. Нагромождение учреждений и Советов создавало невообразимую путаницу… Везде местный произвол, обособленное управление небольшой местностью без связи с целым. Этим объясняется, что целый ряд городов и округов провозгласили себя независимыми советскими республиками, стали вести, прежде всего, собственную продовольственную политику, подготовлять невероятные стеснения транспорту и что-то делать на свой страх и риск даже в области внешней политики»[390]390
  Шейдеман Ф. Указ. соч. С. 280.


[Закрыть].

Пытаясь сохранить старую государственную машину, «СДПГ отождествляла Советы и большевизм, что было совершенно неправильно»[391]391
  Weber H. Op. сit. Bd. 1. S. 25.


[Закрыть]. Пугающие сообщения из Советской России, страх людей, переживших лишения и потери военных лет, перед новыми жертвами Гражданской войны делали свое дело. Пугая обывателя образами «поджигателей мировой революции», неизменными атрибутами которых были горящий факел и звериный оскал, пропагандисты революционной эпохи сами разжигали страсти, объективно помогая сплочению сил в лагере контрреволюции и разрушая хрупкое единство в стане социалистов. Как известно, лидеры СДПГ видели себя скорее в роли «врача у постели умирающего», чем в роли вершителя суда истории.

На роль последнего претендовали левые радикалы, различные группы и течения которых массовая германская пресса сводила в единый образ «спартаковца». В отличие от факелоносца из России, он либо тащил за собой пулемет, либо держал в руках бомбу с зажженным фитилем. У карикатуристов в главных героях часто оказывалась женская фигура, имевшая явное сходство с низкорослой и хромающей Розой Люксембург. Реальные спартаковцы вряд ли умели пользоваться пулеметом, но резкость их публичных выступлений была сопоставима с этим символом недавно начавшегося ХХ века. Их разочарования имели тот же вектор, что и разочарования большевиков, но были гораздо более конкретны. «Все больше людей самых различных буржуазных профессий прикидываются „тоже рабочими“ и посылают своих представителей в рабочие Советы, которые, таким образом, угрожают стать всеобщим народным парламентом…»[392]392
  Либкнехт К. Указ. соч. С. 439.


[Закрыть] – с горечью писал Карл Либкнехт уже на второй неделе революции.

Ему вторила Роза Люксембург, рисовавшая в газете «Роте Фане» печальные образы псевдосоветских учреждений, которыми заправляют непролетарские элементы. Такие Советы ведут дело к созыву Национального собрания, в то время как «здоровый классовый инстинкт пролетариата противится этой схеме парламентского кретинизма»[393]393
  Люксембург Р. Ахерон пришел в движение // Р. Люксембург. О социализме и русской революции. С. 338.


[Закрыть]. В рамках буржуазной демократии не может быть решения социальных вопросов, способных радикально облегчить положение трудящихся масс. Патетика первых победных дней («Ахерон пришел в движение, и вся мелюзга, которая ведет во главе революции свою мелкую игру, вскоре полетит кувырком») очень скоро сменилась горькими признаниями: новой власти удалось отстранить от власти Исполком Берлинского Совета, обречь его «на полное бессилие и потерю всякого значения»[394]394
  Люксембург Р. Вокруг Исполнительного комитета // Там же. С. 341.


[Закрыть]. Ровно через месяц после свержения монархии Гогенцоллернов СНУ не только избавился от советского контроля, но и прибрал к своим рукам фактическую власть. Эти слова, написанные накануне открытия Всегерманского съезда Советов, были горьким признанием реального соотношения сил: на одной стороне публицистический запал и уличные акции, на другой – все институты надломленной, но не сломленной государственной машины.

Обращает на себя внимание то, что в своих последних статьях Роза Люксембург отказалась от упреков в адрес большевиков, которым еще недавно советовала после разгона Учредительного собрания немедленно объявить о его новых выборах. Представления о закономерности и прямолинейности социального прогресса, характерные для ортодоксальных марксистов, привели немецких соратников большевизма с началом германской революции к заметному разочарованию. Точка зрения Эмиля Барта более адекватно воспринимала политический опыт большевиков, чем публицистика Союза Спартака. Барт ни в грош не ставил революционный потенциал реальных Советов, предлагая вместо них создавать «хорошо вооруженные нелегальные организации» под жестким руководством. Эта схема весьма напоминала ленинскую концепцию партии профессиональных революционеров. Он писал: «Какие задачи будут разрешать Советы после диктатуры – я не знаю. Но я знаю одно: или существует диктатура пролетариата с проводящей эту диктатуру верхушкой, распоряжением которой подчиняются, как в России, или же никакой диктатуры пролетариата нет» и быть не может[395]395
  Барт Э. Указ. соч. С. 164.


[Закрыть].

Если левые социалисты при помощи Советов рассчитывали одним ударом разрушить экономические основы буржуазного господства, то умеренные независимцы выступали «за создание институционально-политической среды, в которой будет возможно постепенное осуществление социализма»[396]396
  Daehn H. Rätedemokratische Modelle. Studien zur Rätediskussion in Deutschland 1918–1919. Meisenheim am Glan, 1975. S. 472.


[Закрыть]. Они справедливо указывали на то, что возможности Советов не безграничны, и их, как правило, возглавляют люди без административного опыта. Каутский отводил Советам роль катализатора, необходимого на начальном этапе политической революции для того, чтобы нейтрализовать институты старого режима, не доводя дела до слепого бунта и всеобщей анархии. В ноябре 1918 г. он утверждал, что «смысл советской системы – в развертывании классовой борьбы в рамках демократии»[397]397
  Kautsky K. Nationalversammlung und Räteversammlung. Berlin, 1918. S. 6.


[Закрыть]. «Возможность советской диктатуры и немедленной всеобщей социализации была в Германии совершенно исключена» в силу более развитой структуры народного хозяйства, демократических традиций населения и просто иного менталитета. «В Германии диктатура Советов была бы перманентной гражданской войной», – утверждал Г. Штребель[398]398
  Штребель Г. Указ. соч. С. 42, 43.


[Закрыть]. Ставка лидеров НСДПГ на «умеренность и аккуратность» звучала диссонансом на фоне накала страстей, вызванного к жизни радикальными переменами в стране. У любой революции имеются собственные методы достижения своих целей, и здесь обычно бывает не до правил хорошего тона.

«Правые» социал-демократы вслед за Каутским считали рабочие Советы полезным инструментом будущей перестройки общества на социалистических началах, но только при условии, что они ограничат свои компетенции социально-экономической сферой и не будут вести самостоятельной политической линии. В ходу были их сравнения с оружием, вред от которого может оказаться больше, чем польза. «Советы проявляли себя самым различным образом. В целом ряде пунктов они оказали стране неоценимые услуги, установив хорошо организованный контроль над общественным имуществом (склады военных материалов и т. п.). Но в других местах они превратились в дорогостоящие клубы, в которых очень много говорилось, но очень мало разумного делалось, и которые своим вмешательством в дела местного самоуправления, в котором они толком ничего не понимали, наделали лишь очень много вреда»[399]399
  Бернштейн Э. Германская революция. История ее возникновения и ее первого этапа. Берлин; Дрезден, 1922. С. 126–127.


[Закрыть].