Текст книги "Большевики и коммунисты. Советская Россия, Коминтерн и КПГ в борьбе за германскую революцию 1918–1923 гг."

Как и другие спартаковцы, Цеткин противопоставляла энергию и самопожертвование большевиков пассивности и законопослушанию вождей европейских рабочих. Трудно не согласиться с ее биографом Таней Пушнерат, которая пришла к выводу, что ее героиня «не анализировала, а переживала Российскую революцию», нередко отвечая своим критикам не марксистским языком, а цитатами из классической поэзии[228]228
  Puschnerat T. Op. cit. S. 222, 223. С точки зрения биографа, «моральные» оценки, которые давала Цеткин большевикам, никак не импонировали Ленину.


[Закрыть]. Мои оппоненты примеряют живую историческую жизнь к мертвым выученным формулам, а также к методам, опробованным в период парламентской борьбы западноевропейской социал-демократии, – писала Цеткин.

Она задавала справедливый вопрос – почему критики во главе с Каутским молчали на первом этапе Российской революции? Разве пришедшие к власти либералы и умеренные социалисты не совершили огромное количество ошибок? Говоря, что в стране возможна только буржуазная революция, они тормозили развитие революционного процесса. В то же время Цеткин грешила против истины, утверждая, что большевики стремились втянуть в революционный лагерь все оттенки российского социализма, в то время как их партнеры по переговорам об однородном социалистическом правительстве хотели ввести в него всех, кроме самих большевиков[229]229
  Zetkin C. Die Kriegsbriefe. S. 418–419.


[Закрыть]. Отвечая на упрек Каутского, что Ленин и его соратники, разогнав Учредительное собрание, уничтожили ростки российской демократии, Цеткин вступала на путь политических спекуляций. По ее мнению, революция переросла рамки буржуазной демократии. Тащить в будущее устаревшую модель парламентаризма было бы так же глупо, как на войне делиться с врагом пушками и порохом[230]230
  Ibid. S. 422.


[Закрыть].

Говоря о том, что они защищают марксово понимание диктатуры пролетариата, критики большевиков так и не поняли, что «исторической сутью [любой] диктатуры было и остается господство – сильное, заставляющее всех подчиняться господство, которое невозможно без нарушения норм идеальной демократии, без нарушения права и интересов меньшинства так же, как невозможна квадратура круга. Предпосылкой господства является принуждение»[231]231
  Ibid. S. 425.


[Закрыть]. Но большевики представляют не меньшинство, а подавляющее большинство народных масс, утверждала Цеткин, рассматривая при этом отсталость и неграмотность последних как фактор, работающий на укрепление революционной диктатуры[232]232
  Биограф Цеткин справедливо видит в этом следование народническим канонам слепого преклонения перед природной революционностью русского народа (Puschnerat T. Op. cit. S. 229).


[Закрыть]. Если в панегириках Меринга в адрес большевиков можно предполагать «руку Москвы», точнее, ее дипломатических представителей в Берлине, то Цеткин сформировала свою позицию в открытом письме вполне самостоятельно. Более того, некоторые ее доводы в защиту большевиков позже использовал Ленин при подготовке своей работы «Пролетарская революция и ренегат Каутский», и они надолго войдут в арсенал коминтерновской пропаганды.

В центре дискуссии о диктатуре пролетариата, по мнению Цеткин, стоял вопрос о том, нужно или не нужно было большевикам захватывать власть в стране. Этого делать не следовало, говорили меньшевики и их немецкие единомышленники, так как в России нет ни объективных, ни субъективных предпосылок для социалистической революции. С их точки зрения, большевики совершили ошибку, отправив историю в сторону от столбовой дороги, на которую следует вернуться как можно скорее. Но где те критерии, вопрошала Клара Цеткин, которые позволяют нам сказать, что революции пора остановиться? Эсеры и меньшевики были выброшены из революционного лагеря, поскольку остались заключенными собственной схемы: «Вместо того чтобы наполнить буржуазную демократию социалистической жизнью, они загнали сами себя в рамки буржуазного господства»[233]233
  Zetkin C. Die Kriegsbriefe. S. 426–427, 428.


[Закрыть].

Дискуссия, в которую были вовлечены самые известные фигуры в социалистическом лагере, не прошла незамеченной для руководства партии независимцев. Для обсуждения ситуации в России и выработки отношения к диктатуре большевиков было созвано совещание членов фракции НСДПГ в рейхстаге с редакторами партийных газет. Оно состоялось в Берлине 11–12 сентября 1918 г. Из-за полицейских преследований Клара Цеткин не смогла приехать из Штутгарта в столицу Германии, но ее открытое письмо циркулировало среди участников совещания[234]234
  Основные положения открытого письма Цеткин были опубликованы в статье «Через диктатуру к демократии», которая появилась в прессе НСДПГ 20 сентября 1918 г. (Zetkin C. Für die Sowjetmacht. Artikel, Reden und Briefe 1917–1933. Berlin, 1977. S. 75).


[Закрыть].

Адольф Иоффе был заранее проинформирован о его проведении, что позволило направить на него из Москвы официального представителя РКП(б). Им стал латышский большевик Петр Стучка, являвшийся наркомом юстиции РСФСР. Главный доклад делал меньшевик Александр Штейн, в целом солидаризировавшийся с выводами Каутского, Стучка выступил с развернутым содокладом[235]235
  В своем отчете Ленину Стучка утверждал, что его доклад на совещании был главным, и он в общей сложности выступал четыре часа (РГАСПИ. Ф. 5. Оп. 2. Д. 255. Л. 2).


[Закрыть]. По итогам совещания Правление НСДПГ приняло резолюцию, которая достаточно осторожно выражала солидарность с Российской революцией[236]236
  Резолюция была подготовлена Ледебуром и принята участниками совещания при одном голосе против (Информационный бюллетень НСДПГ № 10 от 14 сентября 1918 г. // РГАСПИ. Ф. 5. Оп. 3. Д. 555. Л. 4).


[Закрыть]. Ряд немецких историков указывает на то, что она осудила «красный террор» и подписание Добавочного договора с Германией[237]237
  Wheeler R. F. USPD und Internationale. Sozialistischer Internationalismus in der Zeit der Revolution. Frankfurt am Main, 1975. S. 41.


[Закрыть], но в архивном варианте резолюции, привезенном Стучкой в Москву, этого нет.

Резолюция не содержала каких-либо директив или рекомендаций и не могла остановить разгоравшиеся споры. Появившаяся вскоре брошюра Каутского вывела дискуссию о диктатуре большевиков на международную орбиту. Посетившая месяцем позже Берлин Анжелика Балабанова отмечала, что выводы Каутского не вызвали в руководстве НСДПГ особого восторга, там предпочли бы видеть главной целью для критики не террористический характер диктатуры большевиков, а то, что те «слишком быстро заключили мир с империализмом». В то же время ее источники в партийном руководстве, «опираясь на доказательства психологического и фактического характера, заявили, что происходящее в Германии брожение и революционное настроение является больше и прежде всего результатом послеоктябрьских событий в России и их развития»[238]238
  РГАСПИ. Ф. 5. Оп. 3. Д. 80. Л. 2.


[Закрыть].

Не заметить книгу Каутского, теоретика первой величины в международном социалистическом движении, было невозможно. Стучка привез Ленину ее первый экземпляр, да еще и с дарственной надписью автора. Вручая ее посланцу Москвы, Каутский отметил: «…я от всей души желаю, чтобы я оказался неправым»[239]239
  РГАСПИ. Ф. 5. Оп. 3. Д. 255. Л. 2. См. также публикацию отчета Стучки о пребывании в Берлине в газете «Правда» 24 ноября 1918 г.


[Закрыть]. Получив брошюру, Ленин сразу же принялся писать ответ, благо, что он после ранения находился на излечении в Горках. Времени на серьезный анализ доводов оппонента у него не было, зато хватало полемической остроты, которая нашла свое отражение в бескомпромиссных формулировках ответа «ренегату».

Чутьем опытного политика Ленин понимал, какой сильный удар нанесен по его детищу, и дело было не только в авторитете и былых заслугах Каутского. Многое в доводах немецкого теоретика было слишком очевидным для любого европейского рабочего, вытекало из его собственного жизненного опыта. Каутский был не первым, кто предсказывал России «зондервег», ведущий в исторический тупик, но он разговаривал с новой российской властью на одном языке – языке марксистской доктрины. На его критику можно было ответить либо созданием в стране действительно новой социально-политической системы, социалистической как минимум в своем потенциале, либо словесной перепалкой, в которой взаимные обвинения и негативные ярлыки лишь затуманивали, а не проясняли суть спора.

Прочли брошюру Каутского и лидеры меньшевистской партии, остававшиеся в России. Мартов писал: она «подтвердила мои опасения, что и в Германии при развитии событий будут иметь место проявления большевизма, поскольку и там революция будет развиваться на фоне упадка хозяйственных сил, упрощения экономических функций общества во время войны и роли движения солдатчины и необразованных масс»[240]240
  Письмо Ю. О. Мартова А. Штейну от 25 октября 1918 г. // Меньшевики в большевистской России. 1918–1924. Меньшевики в 1918 г. М., 1999. C. 648.


[Закрыть]. В то же время обострение кризиса в Германии и других странах создавало новые возможности для изменения расстановки партийно-политических сил в самой России. «Часть нашей партии под влиянием вестей о растущей популярности большевиков в Европе пытается найти пути к сотрудничеству с ними», – признавал Мартов в том же письме.

Тональность и накал спора Каутского и Ленина осенью 1918 г. предопределили тот идейно-политический раскол в международном социалистическом движении, который наложит свой отпечаток на самые трагические события в истории «короткого двадцатого века». Советская историография придавала этому противостоянию классовый характер, записывая Каутского в ряды «социал-предателей» и беспринципных оппортунистов, продавшихся мировой буржуазии. В лагере же «подлинных социалистов», где плечом к плечу сражались за светлое будущее российские и немецкие революционеры, по мнению советских историков, царила атмосфера благостного единства и полного единодушия. Напротив, в западной историографии эпохи холодной войны различия между российским центром и зарубежной периферией «мирового большевизма» были исследованы достаточно полно, причем акцент неизменно делался на подчинение последней генеральной линии, предписанной Москвой. Среди немецких историков левой ориентации до сих пор дебатируется вопрос о перспективах стратегии, ведущей к подлинному социализму, которую могли бы выработать спартаковцы после более или менее последовательного разрыва с доктриной и практикой большевиков.

Еще более оригинальна (и менее обоснована) концепция Юрия Фельштинского, согласно которой Ленин в 1918 г. не хотел германской революции и даже саботировал ее, так как боялся, что Либкнехт и Люксембург, завоевав государственную власть в своей стране, оттеснят его на второй план в будущем Интернационале коммунистов. Более того, после подписания Брестского мира лидер РКП(б) «стал терять над партией власть. Решения, выносимые большевистским руководством, все чаще и чаще принимались против его воли»[241]241
  Фельштинский Ю. Г. Указ. соч. С. 10.


[Закрыть]. В качестве примера Фельштинский приводит события начала октября 1918 г., когда кризис Германской империи вызвал радикальный поворот влево в международной политике Советской России.

Подтвержденное источниками научное знание редко совпадает с крайними точками зрения, хотя и включает в себя их отдельные компоненты. Для спартаковцев открытое идейное размежевание с большевиками не стояло на повестке дня ни до, ни после подписания Брестского мира. Будучи последовательными интернационалистами, они видели главного врага в собственном империализме, преступления которого стократно перевешивали ошибки ленинской партии. Эти ошибки будет нетрудно исправить после того, как русская революция станет частью социального взрыва во всей Европе, к которому неизбежно приведет продолжавшаяся мировая война.

Немецкие радикальные социалисты желали поражения собственного правительства прежде всего потому, что в случае победы оно довело бы свою брестскую политику до логического конца, уничтожив Советское государство. Что касается большевиков, то Роза Люксембург отдавала себе отчет в том, что для спасения собственной власти им на какое-то время придется выбрать один из двух воюющих лагерей: «Если уж абсолютно необходимо встать на чью-либо сторону, то по крайней мере не на ложную!»[242]242
  Письмо Розы Люксембург Юлиану Мархлевскому от 30 сентября 1918 г. Цит. по: Luban O. Russische Bolschewiki… S. 365.


[Закрыть] В последние недели войны стало очевидно, что шансов победить у Германии нет, а значит, Россия как независимое государство будет спасена. Россия, но не русская революция, подчеркивал Лео Йогихес, ибо победители из лагеря Антанты добьются появления в ней выгодного для себя политического режима. «Печально, что в первом случае [победы союзников. – А. В.] социалистическая Россия погибнет, она ведь хотя и уродливый, но все же наш ребенок»[243]243
  Письмо Лео Йогихеса Софии Либкнехт от 7 сентября 1918 г. Цит. по: Tych F., Luban O. Op. cit. S. 100.


[Закрыть].

Как и Йогихес, ряд членов группы «Спартак» был хорошо знаком с опытом нелегальной работы российских социалистов. Они отдавали должное их мужеству, но считали, что немецкие условия ставят в повестку дня иные формы и методы борьбы рабочего класса за свои права. Если для Каутского тезис о вечной отсталости и особом пути России объяснял и даже в известной степени извинял ошибки и преступления большевиков, то спартаковцы критиковали последних, сохраняя уверенность в том, что их диктатура как раз и отражает специфику страны, открывая социалистическую перспективу в ее развитии.

В сентябре 1918 г. была закончена еще одна из работ, дававших марксистский анализ деятельности советского правительства. Речь идет о рукописи Розы Люксембург «О русской революции», которая увидела свет лишь в 1921 г. Утверждение советских историков о том, что рукопись не предназначалась для публикации, опровергается источниками, ставшими доступными только в 1990-е гг. 3 сентября 1918 г. Роза писала С. Братман-Бродовскому: «Ныне мы должны постоянно иметь в виду то фатальное положение, в котором они [большевики. – А. В.] оказались, и это в значительной степени ограничивает [нашу] критику. Но, как вы вскоре увидите, совершенно молчать невозможно»[244]244
  Tych F. Op. cit. S. 361.


[Закрыть]. Из этой фразы со всей очевидностью следует, что работа над текстом о русской революции находилась в финальной стадии, а сам текст предназначался для публикации.

Наконец, о готовности Розы Люксембург к открытой полемике с большевиками свидетельствует одиннадцатый выпуск «Писем Спартака», появившийся в сентябре 1918 г. В статье, озаглавленной «Русская трагедия», она заявила, что подписание сепаратного мира было крупным просчетом большевиков, ибо «Брестский мир явился в действительности не чем иным, как капитуляцией революционного пролетариата перед германским империализмом». Пытаясь таким образом обеспечить себе мирную передышку, Ленин и его соратники помогли последнему, а значит – привели к «ослаблению шансов революционного восстания в Германии»[245]245
  Люксембург Р. Русская трагедия. С. 301.


[Закрыть]. Отказавшись от самых развитых регионов Российской империи, они отдали врагу не просто часть собственной страны, а «территорию русской революции, что бы ни болтала в противовес пустая мелкобуржуазная фразеология насчет права наций на самоопределение». И наконец, своим соглашательством они привели к выходу из правительства левых эсеров, чем «вызвали смертельную вражду между обоими крыльями армии революции»[246]246
  Люксембург Р. Русская трагедия. С. 302–303.


[Закрыть]. Самым трагическим вариантом развития событий в дальнейшем, считала Роза Люксембург, был бы переход России в лагерь Четверного союза.

У нас нет прямых свидетельств того, какую реакцию подобные обвинения вызвали в Москве. Хотя их автор заканчивал свою статью пафосным обличением немецкого пролетариата и его трусливых вождей[247]247
  «Вину за ошибки большевиков несет в конечном счете международный пролетариат и прежде всего беспримерная в своем упорстве подлость германской социал-демократии…» (Там же. С. 306). Трусость партий Второго Интернационала Роза Люксембург неоднократно обличала в переписке с друзьями на исходе Первой мировой войны (Там же. С. 334–335).


[Закрыть], аналогии с холодным душем могли бы оказаться вполне уместными. Примечание от редакции, подчеркнувшей дискуссионный характер статьи и как будто извинявшейся перед большевиками, вызвало у Розы крайнее недовольство[248]248
  Quack S. Geistig Frei und niemandes Knecht. Paul Levi – Rosa Luxemburg. Politische Arbeit und persönliche Beziehung. Mit 50 unveröffentlichten Briefen. Köln, 1983. S. 135.


[Закрыть]. Вскоре редакция «Писем Спартака» получила от нее еще одну статью, которую и Йогихес, и Леви сочли невозможным опубликовать. Последний на правах близкого друга отправился в тюрьму в городе Бреслау, где находилась его возлюбленная. Позже он вспоминал, что «после долгого и детального разговора мне удалось не убедить, а всего лишь побудить ее отказаться от публикации недавно написанной статьи с критикой тактики большевиков»[249]249
  Из предисловия Пауля Леви к публикации рукописи Розы Люксембург в 1921 г. Цит. по: Quack S. Op. cit. S.135.


[Закрыть].

Так или иначе, появление в периодическом издании группы «Спартак» дальнейших статей Розы, развивающих идеи рукописи «О русской революции», было остановлено. 19 октября 1918 г. вернувшаяся из Берлина в Швейцарию Балабанова сообщала Ленину о том, что «статьи Люксембург отрицательно критического содержания пока были задержаны в редакции и печататься не будут»[250]250
  РГАСПИ. Ф. 5. Оп. 3. Д. 80. Л. 3.


[Закрыть]. Если сдержанность Розы по отношению к диктатуре большевиков, как следовало из письма от 3 сентября, определялась здравым прагматизмом, то Леви, хорошо знавший Ленина, решил попросту перестраховаться[251]251
  Не называя имен, Балабанова так описывала мнение своих собеседников из числа спартаковцев о рукописи Розы Люксембург: находясь в тюрьме, последняя «не в состоянии понять момента и положения в России», хотя «ее стараются информировать и избегать разногласий по отношению к оценке событий в России» (Там же).


[Закрыть]. Любой аргумент рассматривался последним в контексте текущей фазы внутриполитической и внутрипартийной борьбы. Как и сама Балабанова, видные спартаковцы к тому моменту уже успели познакомиться с брошюрой Каутского. Ни для кого из них не было секретом то, что аргументы Розы имели немало общего с его оценками большевистской диктатуры, на которую так остро отреагировал Ленин[252]252
  Общие моменты в критике большевиков Карлом Каутским и Розой Люксембург отмечают немецкие историки (Lösche P. Op. cit. S. 148).


[Закрыть].

Книга «О русской революции», ее публикация и восприятие действительно стали важным фактом внутренней борьбы в рядах немецких коммунистов, о которой будет рассказано в следующих главах. До того ее содержание было известно лишь узкому кругу лиц[253]253
  Так, Карл Радек познакомился с рукописью уже в 1919 г. (Радек К. Роза Люксембург, Карл Либкнехт, Лео Йогихес. М., 1924. С. 35).


[Закрыть]. Перефразируя известное высказывание Троцкого в адрес профессоров, предназначенных к высылке из России («расстрелять их не за что, а терпеть невозможно»), мы можем сказать, что лидеры КПГ и РКП(б) не могли уничтожить рукопись, но делали все, чтобы не допустить ее публикации. Тот же Троцкий после выхода в свет книги «О русской революции» писал: «Нам всем приходилось за эти годы многое уяснить себе и многому учиться под непосредственными ударами событий. Роза Люксембург проделывала эту работу медленнее, потому что она наблюдала события со стороны, из глубины немецких тюрем. Опубликованная ныне рукопись характеризовала только известный этап в развитии ее духа и в этом смысле имеет биографическое, а не теоретическое значение»[254]254
  Из работы «Павел Леви и кой-какие „левые“», написанной 4 января 1922 г. (РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 156. Д. 59. Л. 41).


[Закрыть]. Впрочем, теория о «плохой информированности» Розы Люксембург, которая впоследствии жалела о своих выводах и даже согласилась с тем, чтобы рукопись не была напечатана, появилась намного раньше[255]255
  Сидя в тюрьмах, лидеры группы «Спартак» «не были надлежаще осведомлены о тенденциях развития и о фактическом положении русского отряда III Интернационала» (Фриц Штурм. Письмо из Берлина. 17 февраля 1919 г. // Правда. 1919. 15 марта).


[Закрыть].

Суть претензий Розы к большевистскому правительству, так и не доведенных накануне Германской революции до широкой публики, заключалась в том, что диктатура пролетариата – не удушение демократии как таковой, а особая форма ее практического воплощения. Соглашаясь с тем, что разгон Учредительного собрания был вынужденным, но необходимым шагом, автор подчеркивала, что большевики сразу же вслед за ним должны были провести выборы его нового состава. Это выглядело достаточно абстрактно, тем более что лидеры партии, захватившей власть в результате вооруженного восстания, имели в своем распоряжении немало способов ее удержать, и организация «правильных» выборов была отнюдь не последним из них.

Подробный анализ рукописи «О русской революции» вряд ли имеет смысл в рамках настоящего исследования – об этом написаны десятки публицистических и научных работ. Отметим только, что историческое значение «невиданного социального эксперимента в России» признавали и крупнейшие немецкие ученые-обществоведы, оказавшиеся его современниками. Если для Розы диктатура большевиков была предметом гордости и восхищения, то Макс Вебер не верил в ее благополучный исход, так как у власти в России в очередной раз оказались дилетанты. Беседуя с Йозефом Шумпетером, он подчеркнул, что начатый Лениным эксперимент будет стоить бесчисленных страданий русскому народу, но даст бесценный социальный опыт всему миру. Его собеседник остроумно добавил: «Если кто-то хочет совершить самоубийство, хорошо, если при этом присутствует врач»[256]256
  Шумпетер Й. Указ. соч. С. 9.


[Закрыть]. В таком же ключе высказывался и другой экономист с мировым именем, Вернер Зомбарт: своими действиями большевики обратили внимание на идею социализма, превратив ее «в ключевую проблему европейского культурного человечества». Национализация ими ключевых отраслей индустрии «гораздо больше дала для осмысления технологии социализации, нежели любые теоретические построения» их предшественников[257]257
  Цит. по: Кенен Г. Между страхом и восхищением. С. 216.


[Закрыть].

Однако осенью 1918 г. речь шла не об академических теориях, пусть даже освященных именем Маркса. Трудно представить себе реакцию Ленина, если бы книга Розы Люксембург вышла из печати именно в этот момент. У него не было достаточно оснований поставить ее в один ряд с работой Каутского, который отрицал социалистическую направленность большевистской диктатуры. Но в прошлом и более мелкие разногласия двух лидеров левого крыла социалистического движения вызывали острую полемику между ними[258]258
  Luban O. Rosa Luxemburgs Demokratiekonzept: ihre Kritik an Lenin und ihr politisches Wirken, 1913–1919. Leipzig, 2008.


[Закрыть].

Весьма вероятно, что Ленин обрушил бы на Розу всю мощь своего полемического таланта, если бы она и ее единомышленники сыграли ключевую роль в германской революции, вышли из нее победителями и, следовательно, претендовали на ведущие позиции в будущем Интернационале коммунистов. Однако Роза Люксембург и Карл Либкнехт были убиты на пике революционных событий в Берлине. Они превратились в культовые фигуры Коминтерна, в Советском Союзе не было города или поселка, где не было бы улиц, названных их именами. Даже мертвыми они оставались «живее всех живых», и посмертная полемика с ними означала бы покушение на святыни коммунистического движения.

На это решился Сталин в 1931 г., сконструировавший жупел «люксембургизма», который якобы противостоял ленинскому курсу еще в дореволюционную эпоху. Свержение Розы Люксембург с, казалось бы, незыблемого пьедестала обошлось без обращения к ее рукописи 1918 г. (в СССР эта работа увидела свет только в 1991 г.) и не вызвало протесты старых большевиков, понимавших, что речь идет не просто о переоценке исторической роли того или иного деятеля, а о смене идейных ориентиров в эпоху «великого перелома». Троцкий писал по этому поводу: «Если брать разногласия Ленина и Розы Люксембург во всем их объеме, то историческая правота принадлежала безусловно Ленину. Но это не исключает того, что в известных вопросах в определенные периоды Роза Люксембург была права против Ленина. Во всяком случае разногласия, несмотря на важность их, а моментами – на крайнюю остроту, развертывались на основах общей обоим революционной пролетарской политики»[259]259
  Троцкий Л. Д. Руки прочь от Розы Люксембург! // Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев). 1932. № 28.


[Закрыть].

Так или иначе, «не было ни одной другой такой фигуры в международном социалистическом движении, которая бы так же резко и бескомпромиссно критиковала Ленина, как Роза Люксембург, и именно к ней единственной в своих полемических ответах он относился весьма бережно. Для Ленина-публициста это было совершенно невообразимо»[260]260
  Schöler U. Lenin – Luxemburg // Neue Gesellschaft – Frankfurter Hefte. 2000. H. 1–2. S. 36.


[Закрыть]. Историкам проще давать свои оценки, ведь они в отличие от героев своих исследований уже знают исход изучаемых событий и процессов. Осенью 1918 г. траектория взаимоотношений российских большевиков и немецких коммунистов еще не обрела осязаемую четкость, и перспективу их развития никто не взялся бы предсказать.