Текст книги "Большевики и коммунисты. Советская Россия, Коминтерн и КПГ в борьбе за германскую революцию 1918–1923 гг."

Крах империи Гогенцоллернов

Вернувшись из Берлина, Стучка привез Ленину не только книгу Каутского с дарственной надписью автора. Гораздо важнее были его впечатления о том кризисе, который набирал силу в столице еще недавно незыблемой Германской империи. «В общем чувствуется всюду начало той же разрухи, что и у нас. В Берлине тысячи дезертиров, но рабочая масса здесь живет под страхом фронта»[261]261
  РГАСПИ. Ф. 5. Оп. 3. Д. 255. Л. 3.


[Закрыть]. Все объективные предпосылки для революционного взрыва были налицо, не хватало только субъективного фактора. Оставшихся на свободе спартаковцев можно было пересчитать по пальцам, лидеры НСДПГ оставались убежденными пацифистами и «меньшевиками», сохранявшими веру в чистую демократию.

Наблюдения латышского большевика подтверждала информация, приходившая в Москву по дипломатическим каналам. Иоффе сообщал в Москву в конце сентября, что Германия стоит накануне революции. «Господствует паника и бегство с фронта. Массовое настроение против продолжения войны»[262]262
  Запись переговоров Иоффе и Радека 29 сентября 1918 г. // РААА. R 20644.


[Закрыть]. Однако в стране нет силы, которая могла бы повести за собой народ, писал он неделю спустя. «Независимцы очень плохи, правое крыло надеется на Вильсона, а не на революцию, а левое говорит о революции, но неспособно ее делать». Полпред делал саркастический вывод: «…если в Германии действительно вспыхнула бы революция, немцы испугались бы больше всех»[263]263
  Архив внешней политики Российской Федерации (далее – АВП РФ). Ф. 4. Оп. 13. Д. 990. Л. 13.


[Закрыть].

Серьезные поводы для испуга у «оппозиции его величества» появились в конце сентября. Наступление Антанты на Западном фронте привело к потере немецкой армией не только стратегической инициативы, но и оккупированных территорий. Военные действия грозили перекинуться в саму Германию. 1 октября на совещании в ставке Людендорф признал, что продолжение войны не имеет смысла. 3 октября было сформировано правительство Макса Баденского, известного своими либеральными взглядами. Уже на следующий день он предложил державам Антанты заключить перемирие. Начался интенсивный обмен нотами, победители ждали развала немецкой армии и выдвигали все более жесткие условия будущего мира.

Внутри страны ослабление военной диктатуры привело к тому, что оппозиционные партии усилили свое давление на кайзера и правительство. Радикальные социалисты ставили вопрос об их ответственности за развязывание войны, открыто выдвигали лозунг превращения Германии в «народное государство», который подразумевал отречение Вильгельма Второго. Доходившие в Москву сообщения телеграфных агентств вызвали настоящую эйфорию в руководстве РКП(б). Характерным примером была статья Радека, появившаяся 1 октября 1918 г. Ее автор приветствовал начало германской революции, которая станет огромным облегчением для Советской России[264]264
  Viator (Радек К.) Политический кризис в Германии // Известия. 1918. 1 октября. На следующий день Чичерин попросил Иоффе обратить особое внимание на эту статью, которая «прекрасно передает нашу линию в вопросе о Брестском мире» (PAAA. R 20644).


[Закрыть].

В ходе беседы Гаушильда и Паке с Чичериным и Радеком, состоявшейся на следующий день, последний обрисовал план конкретных действий для развертывания европейской революции. Речь шла не столько о Германии, сколько о романских странах, куда направилась Балабанова с огромной суммой денег. Согласно записи в дневнике Паке, Радек выразил недовольство осторожной политикой советского полпреда в Берлине (Иоффе ведет дела как мелкий буржуа, а не революционер) и пообещал, что в ближайшее время сам приедет в Берлин для ведения межправительственных переговоров[265]265
  Von Brest-Litovsk zur deutschen Novemberrevolution. S. 172–173.


[Закрыть]. Очевидно, что такая открытость советских участников встречи, вызвавшая неподдельный испуг у немцев, стала подготовительным шагом к большой игре на международной арене, режиссером которой являлся сам Ленин.

В Горках, где он находился, не было прямой связи с зарубежными странами, и Ленину пришлось опираться на сообщения из советских газет, которые (устами того же Радека) явно переоценивали масштаб внутриполитического кризиса в Германии. Уже 1 октября в записке Свердлову и Троцкому он заявил, что большевики прозевали кардинальный перелом в международных делах. «Дела так „ускорились“ в Германии, что нельзя отставать и нам. А сегодня мы уже отстали». Практические предложения Ленина лежали в пропагандистской и организационно-технической плоскости: собирать хлеб («запасы все очистить и для нас, и для немецких рабочих») и формировать трехмиллионную Красную армию для помощи международной рабочей революции. Кроме того, следовало «сделать ряд докладов о начале революции» в этой стране, чтобы подготовить партийные массы к предстоявшему повороту влево.

«Международная революция приблизилась за неделю на такое расстояние, что с ней надо считаться как с событием дней ближайших», «Все умрем за то, чтобы помочь немецким рабочим в деле движения вперед начавшейся в Германии революции»[266]266
  Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 50. С. 185–186.


[Закрыть], – писал Ленин, почувствовавший свежий ветер в парусах. Но за год нахождения своей партии у власти он стал сочетать восторженность революционера с осторожностью государственного деятеля, посоветовав своим соратникам не спешить с разрывом Брестского мира.

Дальнейшие события разворачивались с головокружительной быстротой[267]267
  См. подр.: Ватлин А. Ю. Международная стратегия большевизма на исходе Первой мировой войны // Вопросы истории. 2008. № 3. С. 72–82.


[Закрыть]. Записка Ленина заканчивалась просьбой прислать за ним машину, чтобы он мог на следующий день выступить на заседании ВЦИК, Моссовета и рабочих организаций столицы. Однако 2 октября вопрос о помощи германской революции обсуждался только в ЦК РКП(б). В протоколе сохранилась краткая запись: «Поручить Ленину написать заявление от имени правительства и прочесть его на заседании ВЦИК»[268]268
  Деятельность Центрального Комитета партии в документах (события и факты). Сентябрь 1918 – январь 1919 г. // Известия ЦК КПСС. 1989. № 6. С. 158.


[Закрыть]. Из этой формулировки непонятно, должен ли был Ленин сделать это лично, но разрешения на приезд в Москву от своих товарищей по ЦК он так и не получил.

Акции Карла Радека, видевшего себя генералом мировой революции, взлетели необычайно высоко, напротив, акции Наркоминдела достигли своего исторического минимума. Чичерин даже не был посвящен в подготовку столь радикального внешнеполитического поворота. Двухчасовой разговор с вождем, на который многократно ссылался Радек, состоялся 1 октября[269]269
  2 октября Гаушильд доносил в Берлин о разговоре с Радеком: «Вчера он снова имел двухчасовую беседу с Лениным, с которым он и сегодня обсуждает положение и на которого, очевидно, он имеет влияние» (Von Brest-Litovsk zur deutschen Novemberrevolution. S. 171).


[Закрыть]. Ленин согласился с общим тоном радековской статьи в «Известиях», что решающий час пробил и кокетничать с немцами больше не надо. Сыграв на самолюбии Радека, он сделал его не только своим союзником, но и пропагандистским рупором. Стремительное возвышение полезного соратника вопреки всем канонам партийной иерархии характеризовало ленинский стиль руководства, который неизменно приносил ему успех в борьбе за власть.

2 октября именно Радек сообщил Адольфу Иоффе по Юзу (т. е. фактически открытым текстом, запись переговоров сохранилась в архиве германского МИДа) о подготовке новой внешнеполитической линии. Собеседники согласились с тем, что время радикальных требований к немцам еще не пришло, очевидно, подразумевая под этим разрыв Брестского мира. Иоффе не покидал привычную колею исторического пессимизма: «Нужно твердо помнить, что в самом наилучшем случае здесь Февраль, а не Октябрь». Радек размышлял о новых внешнеполитических комбинациях в случае, если к власти придет СДПГ: «…шейдемановцы попробуют повести антирусский курс, ибо сделка с союзниками за счет России, как бы она ни была утопична, этим ослам будет казаться единственным путем отступления». В случае же противостояния в ходе революции умеренных социал-демократов и кайзеровского генералитета вряд ли подойдут параллели с революцией в России, подчеркивал Радек. Если военная диктатура победит, «Шейдеман получит в шею от Людендорфа»[270]270
  Берлинская миссия полпреда Иоффе. С. 474–475.


[Закрыть]. Несмотря на всю скупость телеграфной ленты, не оставлявшей места для эмоций, очевидно, что при решении вопросов будущей революции Радек рассчитывал обходиться без Чичерина.

Расширенное заседание ВЦИК состоялось на следующий день, 3 октября. Вначале было зачитано письмо Ленина, написанное накануне и не прошедшее процедуры формального одобрения. В нем систематизировалась точка зрения, сформулированная 1 октября: правительственный кризис в Германии означает начало революции, немецкую буржуазию не спасет ни коалиция с социал-демократами, ни военная диктатура. Однако до тех пор, пока власть не окажется в руках у пролетариата Германии, Россия будет сохранять нейтралитет. «Советская власть не подумает помогать немецким империалистам попытками нарушить Брестский мир, взорвать его в такой момент, когда внутренние антиимпериалистические силы Германии начинают кипеть и бурлить», выбивая почву из-под ног правящего режима[271]271
  Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 37. С. 98.


[Закрыть]. Подобный шаг означал бы возвращение России в лагерь Антанты, которое неизбежно вызвало бы возмущение международного, и прежде всего немецкого пролетариата.

Сторонники немедленной ревизии сепаратного мира находились не только в стане классовых врагов. Они незримо присутствовали в зале Большого театра, где проходило заседание. Об этом свидетельствовало выступление Троцкого. Покаявшись за свои брестские ошибки, он добросовестно изложил ленинскую концепцию: нам в равной степени враждебны оба империалистических лагеря, «и сейчас, при радикальном обнаружении произошедшей перемены, мы так же далеки от союза с англо-французским империализмом, как далеки были еще вчера от германского». Рано или поздно Брестский договор пересмотрит сам немецкий рабочий класс, пока же «мы не возьмем на себя инициативу тех или других азартных авантюристических шагов объявления войны Германии в союзе с Англией и Францией»[272]272
  Стенограмма заседания была опубликована в газетах «Правда» и «Известия» 4–5 октября 1918 г.


[Закрыть].

Неназванными сторонниками внешнеполитических авантюр в понимании Троцкого выступали не только меньшевики и эсеры, но и некоторые члены руководства РКП(б), находившиеся на дипломатической службе. Они призывали использовать благоприятную ситуацию близкого разгрома Германии для того, чтобы пойти на компромисс с победителями, стать участником мирных переговоров и таким образом уменьшить угрозу «крестового похода» держав Антанты против Советской России. Одним из сторонников такого подхода, как это ни парадоксально, оказался Адольф Иоффе, еще не так давно находившийся в лагере «левых коммунистов».

Дипломатическая работа в течение нескольких месяцев превратила его в прагматика, отставившего на второй план свои идеологические убеждения. Для достижения практических результатов ему приходилось ежедневно идти на компромиссы с властями Германии, что вызывало растущее недовольство в Кремле[273]273
  Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 50. С. 134.


[Закрыть]. Осенью советский полпред в Берлине продолжал повторять, что нельзя сбрасывать со счетов такую внешнеполитическую комбинацию, как сближение с Антантой за счет Германии[274]274
  Позже Иоффе оправдывался, что идею сближения с Антантой на исходе Первой мировой войны ему подбросили лидеры НСДПГ. Гуго Гаазе якобы говорил ему во время последних бесед в полпредстве, что «теперь вас никто другой спасти не может» (Иоффе А. Германская революция и Российское посольство. С. 37).


[Закрыть]. Рано или поздно последняя должна была заплатить за все унижения и геополитические потери Советской России. Вплоть до середины октября он настаивал на участии России в мирной конференции по итогам Первой мировой войны: «…если Вы можете придумать другой способ, где мы могли бы выступить как революционная и революционизирующая сила, но как государственная сила, – я бы на этом не настаивал»[275]275
  Берлинская миссия полпреда Иоффе. С. 494.


[Закрыть].

Принятая 3 октября резолюция шла вразрез с подобными «примиренческими» настроениями. Она указывала на исторический характер произошедшего поворота, поставив его в один ряд с захватом власти большевиками. «Сейчас, как и в октябре прошлого года, как и в период Брест-Литовских переговоров, советская власть всю свою политику строит в предвидении социальной революции в обоих лагерях империализма». Альфонс Паке, который ужинал вместе с Радеком вечером того же дня в гостинице «Метрополь», отметил в своем дневнике, что его собеседник был крайне возбужден и вполне серьезно рассуждал о совместном выступлении России и рабочей Германии против Антанты[276]276
  Обращает на себя внимание и еще одно наблюдение Паке: «Удивительно, как мало дискуссии. Все определяется несколькими людьми. На сегодняшнем заседании абсолютно [доминирует. – А. В.] созвездие Ленина, Радека, Троцкого» (Von Brest-Litovsk zur deutschen Novemberrevolution. S. 177).


[Закрыть].

Чичерин, отодвинутый в тень, лояльно передал в Берлин основное содержание германской резолюции ВЦИК. «Принятые вчера решения… являются поворотным пунктом в нашей политике и в пролетарской политике в целом». «Мы не занимаемся шантажом и официально заявляем, что не присоединимся к противникам Германии. Мы отрезали себе путь к подобной политике, впервые конкретно и определенно поставив во главу угла тактику соединения с революционным пролетариатом, пришедшим к власти. Мы выступаем в качестве великой державы, которая вновь способна выставить миллионную армию, но теперь не для участия в какой-нибудь капиталистической коалиции, а для союза с другим революционно-пролетарским государством»[277]277
  РААА. R 20644. Телеграмма была передана в Берлин 4 октября в 22:40 и перехвачена немецкими властями.


[Закрыть].

В словах Чичерина присутствовал налет классической дипломатии, однако стержнем новой политики выступал союз двух пролетарских республик – Советской России и Советской Германии. Ни в резолюции ВЦИК, ни в телеграмме Чичерина не было упоминания международной гражданской войны или экспорта революции, но в них ясно звучала установка на то, что империалистическая война не может завершиться вечным миром. Чем раньше немецкий пролетариат свергнет прогнивший кайзеровский режим, тем скорее он сможет приступить к реваншу и в отношении собственной буржуазии, и в отношении буржуазии стран Антанты. Большевики заверяли его в том, что Россия под их властью не окажется безучастной к такому повороту событий.

После столь резкого внешнеполитического демарша сообщение советского полпреда из Берлина о том, что резолюция ВЦИК «вызвала озлобление в берлинских правительственных кругах» и навредила будничной дипломатической работе, не вызвало особой озабоченности в Москве[278]278
  РГАСПИ. Ф. 5. Оп. 1. Д. 2134. Л. 41.


[Закрыть]. Германские власти отказались от поставок в Россию стрелкового оружия, активизировали свою помощь правительству гетмана Скоропадского на Украине. Изменился и тон официальной прессы: «Постепенно в газетах, сперва робко, как бы нащупывая почву, стали появляться какие-то недружелюбные для советского правительства выпады, которые чем дальше, тем больше принимали открыто враждебный характер. А к концу октября в прессе началась явная травля», – вспоминал один из сотрудников советского полпредства[279]279
  Соломон Г. А. Указ. соч. С. 85.


[Закрыть].

Центром германской политики Советской России вновь стал ЦК партии. Свердлов не забыл ни одного пункта из ленинских директив. 4 октября 1918 г. по всей Москве состоялись митинги на тему «Война и мировой большевизм». Публикуя и комментируя стенограмму заседания ВЦИК, центральные газеты подчеркивали новую установку: больше никаких уступок германской буржуазии, ибо дни ее сочтены. Мировая революция уже не за горами, но любое сближение с империализмом Антанты ради ревизии Брестского мира отдалит ее. Наверняка по рядам партийных пропагандистов прошел вздох облегчения: маски сброшены, вновь можно открыто говорить о стратегических целях большевизма. Отныне без оглядки на великие державы следует вести агитацию за рубежом: «Мы теперь не Московия и не Совдепия, а авангард мировой революции»[280]280
  Речь Карла Радека на митинге на заводе Михельсона // Правда. 1918. 6 октября.


[Закрыть].

В день заседания ВЦИК Свердлов сообщил Зиновьеву решение ЦК РКП(б): при настоящих условиях мы считаем необходимым «присутствие очень ответственного авторитетного человека в Берлине», куда тот и должен отправиться без всякого промедления[281]281
  РГАСПИ. Ф. 86. Оп. 1. Д. 35. Л. 88.


[Закрыть]. Радек избавился от псевдонима Viator и перешел к публицистической борьбе с открытым забралом. «Если потребует история, молодые полки нашей Красной армии будут сражаться против капитала за германскую революцию и на Рейне»[282]282
  Радек К. Новые времена – новые песни // Известия. 1918. 5 октября.


[Закрыть]. Но это произойдет, подчеркивал Радек, только после того, как в Берлине утвердят свою власть немецкие единомышленники большевиков. Он доверительно сообщил Альфонсу Паке, что вскоре доберется на подводной лодке до одного из немецких портов, чтобы оттуда отправиться в Берлин и возглавить германскую революцию[283]283
  Von Brest-Litovsk zur deutschen Novemberrevolution. S. 172.


[Закрыть].

Заговорил открытым текстом и сам Ленин. 9 октября в «Правде» появилась первая из его статей о «ренегате Каутском». В ней есть слова, которые не могли быть опубликованы в период брестской передышки: «Было бы, конечно, приятнее, если бы мы простой войной могли свергнуть и Вильгельма, и Вильсона. Но это бредни. Свергнуть их внешней войной мы не можем. А двинуть вперед их внутреннее разложение мы можем»[284]284
  Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 37. С. 109. На следующий день после появления статьи в печати Ленин потребовал через советские представительства за рубежом немедленно сделать ее перевод и издать отдельной листовкой (Там же. Т. 50. С. 187–188).


[Закрыть]. В этой фразе содержится квинтэссенция внешней политики большевиков образца восемнадцатого года. Брестская политика, которую в советской историографии считали истоком долговременной стратегии мирного сосуществования государств с различным общественным строем, с точки зрения большевиков той поры, была всего лишь исключением из правил, таким же, как вынужденные послабления политики «военного коммунизма» внутри страны.

Вряд ли резкое полевение Ленина являлось следствием изменения одной только международной ситуации. Новая внешнеполитическая линия имела и внутрипартийный подтекст. Вождь РКП(б) помнил об острой дискуссии накануне Бреста, в начале которой он был оставлен своими соратниками почти в одиночестве. Через полгода после заключения Брестского мира Ленину представился шанс показать себя настоящим революционером, и он не преминул им воспользоваться. На сей раз в партийном руководстве царило поразительное единство и воодушевление. Даже если бы маршрут мировой революции оказался неподвластен большевикам, левый поворот октября 1918 г. укреплял как саму партию, так и ее позиции на фронтах Гражданской войны. Трехмиллионная армия, которую Ленин требовал подготовить к весне для помощи германскому пролетариату, весьма пригодилась советскому правительству для того, чтобы одержать победу в Гражданской войне.

14 октября Ленин вернулся в Москву и приступил к повседневной работе. Его главное внимание приковали к себе военные события. На это время пришелся пик неразберихи на Южном и Восточных фронтах, вождю опять пришлось разбирать конфликт Троцкого и Сталина[285]285
  См.: Большевистское руководство: переписка. 1912–1927. М., 1996. С. 46–62.


[Закрыть]. Однако Ленин не забывал и о международных делах. На следующий день в Берн и Берлин было направлено его требование присылать вырезки из заграничных газет, посвященные России и социалистическим партиям всех стран, усилить работу по сплочению левого крыла социалистического движения[286]286
  Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 50. С. 192–195.


[Закрыть].

Без достоверной информации из-за рубежа Ленин и его соратники оставались заложниками пафосных репортажей советской прессы. Так, центральные газеты с восторгом сообщали о нелегальной конференции спартаковцев, которая состоялась 7 октября 1918 г. в Эрфурте. Дата и место проведения конференции были изменены из соображений конспирации, на самом деле она состоялась 12 октября 1918 г. в Берлине. Но для партийной историографии КПГ и десять лет спустя священной оставалась как фиктивная дата, так и вымышленный результат конференции: «Было решено установить блок для борьбы, который скоро должен был привести к организационному единству»[287]287
  Фрелих П. Указ. соч. С. 239.


[Закрыть], т. е. к созданию собственной партии по образу и подобию большевистской.

Тон сообщения полпреда Иоффе об этом событии был совершенно иным: «…с большим трудом мне удалось добиться их согласия подписать прокламацию, которую я написал и при сем прилагаю»[288]288
  Берлинская миссия полпреда Иоффе. С. 503.


[Закрыть]. Несмотря на это, Ленин 18 октября написал приветствие членам группы «Спартак», выглядевшее как наставление для дальнейших действий. Мною было получено известие, писал Ленин, что спартаковцы приняли «самые энергичные меры, чтобы способствовать созданию рабочих и солдатских Советов по всей Германии»[289]289
  Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 50. С. 195.


[Закрыть]. Подготовленная советским полпредом прокламация конференции появилась в советской печати 19 октября и впоследствии трактовалась как призыв к захвату власти рабочим классом, т. е. к социалистической революции[290]290
  Воззвание группы Спартака к рабочим // Правда. 1918. 19 октября. «Правильно определив национальную задачу, вставшую перед Германией, конференция взяла курс на свержение германского империализма и милитаризма. Важнейшее значение имел призыв широко использовать русский опыт и повсюду создавать рабочие и солдатские Советы» (Германская история в новое и новейшее время. Т. 2. М., 1970. С. 9).


[Закрыть]. Иоффе, знакомый с реальным положением дел, продолжал сокрушаться: левые социалисты сосредоточили свою пропаганду на скорейшем достижении мира и совершенно не думают о подготовке вооруженного восстания, более того, отказываются от русских денег, «даже на вооружение не соглашаются брать больше, нежели брали»[291]291
  Берлинская миссия полпреда Иоффе. С. 502.


[Закрыть].

В последние дни существования Германской империи в Берлин зачастили видные представители РКП(б)[292]292
  Это было замечено в германском консульстве в Москве: «…посланные идут целыми толпами, только в октябре визировано 69 паспортов…» (АВП РФ. Ф. 04. Оп. 13. Д. 990. Л. 59).


[Закрыть]. Причины для визитов были различными – лечение, проезд в сопредельные страны, экономические переговоры – но каждый из побывавших в германской столице попутно докладывал и о состоянии дел на революционном фронте. Вряд ли визитеров из России можно считать предтечами легендарных «эмиссаров Коминтерна», они были скорее наблюдателями, нежели вдохновителями назревавшего социального взрыва. Их сообщения позволяли скорректировать представления об этом взрыве, априорно сформировавшиеся в Кремле.

Заместитель председателя ВСНХ РСФСР В. П. Милютин, находившийся в Берлине в середине октября, писал Ленину о том, что в городском воздухе разлито чувство близящейся катастрофы[293]293
  «Атмосфера напоминает октябрьскую. Правительство путем подачек и частичных уступок стремится размягчить настроение. Но первый же случай, какая-либо демонстрация, забастовка или еще что-либо, на почве чего произошло бы столкновение – разожгли бы дело», – писал Милютин, подразумевая под «делом» социальную революцию (РГАСПИ. Ф. 5. Оп. 1. Д. 1204. Л. 3).


[Закрыть]. Однако у рабочих нет достойных вождей, в организационном плане левые социалисты «производят жалкое впечатление». У них отсутствуют прочные связи с трудящимися массами, их газеты выходят мизерными тиражами, им не удалось организовать ни одной демонстрации. Милютин предлагал отправить в Германию опытных подпольщиков Радека и Зиновьева, чтобы наладить там революционную работу.

Практически теми же словами описывали свои немецкие впечатления и другие посланцы Москвы, находившиеся в Берлине. В ходе переговоров с Чичериным 19 октября Бухарин подчеркнул: «Я расцениваю положение вещей в Германии более оптимистически, чем Адольф Абрамович [Иоффе. – А. В.]. Но думаю, что нельзя все же переоценивать темпа развития. Главный недостаток – отсутствие революционной партии»[294]294
  АВП РФ. Ф. 82. Оп. 1. П. 15. Д. 60. Л. 13.


[Закрыть]. Анжелика Балабанова в тот же день писала Ленину: «Самое глубокое разложение есть уже давно свершившийся факт, самое радикальное выступление и переворот ждет только повода для взрыва. В том, что такое выступление будет иметь место в самом близком будущем, не сомневается уже никто»[295]295
  РГАСПИ. Ф. 5. Оп. 3. Д. 80. Л. 2.


[Закрыть].

Получив от вождя очередную порцию упреков за излишнее «дипломатничание»[296]296
  Ленин писал Иоффе 18 октября 1918 г.: «Я не против „дипломатничания“. Но значение его умалилось» (Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 50. С. 195).


[Закрыть], Иоффе подчинился ленинской линии и признал, что все его мелкие успехи – ничто перед близившейся победой мирового пролетариата. На какое-то время революционер в его душе вновь одержал верх над дипломатом. В политических докладах полпреда появились новые акценты: «По моему глубочайшему убеждению, вся внешняя и внутренняя политика Германии в данный период гораздо более определяется боязнью большевизма, нежели боязнью Антанты… Принятие „передышки“ было поворотным пунктом нашей политики. Во имя удержания германского натиска на нас, нам приходилось вести совершенно нереволюционную внешнюю политику. Но теперь наступает новый поворот в нашей внешней политике: мы опять становимся ферментом мировой революции»[297]297
  Берлинская миссия полпреда Иоффе. С. 528.


[Закрыть].

Полпред включился в нелегальную работу немецких социалистов, обсуждал с революционными старостами подготовку вооруженного восстания в Берлине, предлагал им вначале провести политическую забастовку, для того чтобы проверить реальное соотношение сил в стране[298]298
  Иоффе А. А. Германская революция и Российское посольство. С. 39.


[Закрыть]. Он поддержал ставку независимцев на широкие массовые акции в противовес формированию кадрового подполья. В одном из писем Ленину Иоффе почти извинялся за собственное инакомыслие: «Вы, может быть, скажете, что это меньшевистская отрыжка, но я по-прежнему придаю гораздо большее значение широким политическим акциям, нежели той нелегальной работе, которую можно и должно делать в Германии, в Австрии и на Украине»[299]299
  Берлинская миссия полпреда Иоффе. С. 517.


[Закрыть].

16 октября 1918 г. советский полпред мог быть доволен – его требования перенести политическую борьбу на улицы наконец-то были услышаны. По призыву НСДПГ перед рейхстагом состоялась рабочая демонстрация, участники которой прошли по Унтер-ден-Линден до здания советского полпредства, где состоялся короткий митинг, разогнанный полицией.

В своем донесении полицай-президент германской столицы подчеркивал, что среди демонстрантов были замечены сотрудники полпредства, а из его окон собравшимся махали красными платками[300]300
  PААА. R 2038.


[Закрыть]. Группа «Спартак» обратилась к берлинцам с листовкой: «…демократическое правительство обошлось с демонстрировавшими рабочими, как с преступниками! Оно дало приказ обнажить шашки, и кровь пролилась»[301]301
  Рабочие! Пролетарии! // «Спартак» в годы войны. С. 204.


[Закрыть].

В ходе демонстрации берлинские рабочие среди прочего требовали незамедлительного освобождения своих вождей, арестованных за годы войны. Чтобы не провоцировать новые протесты, властям пришлось выпустить из тюрьмы Карла Либкнехта, который для самых разных кругов германского общества являлся «персонификацией угрозы мировой революции»[302]302
  Герварт Р., Хорн Дж. Большевизм как фантазия: страх перед революцией и контрреволюционное насилие (1917–1923 годы) // Война во время мира: Военизированные конфликты после Первой мировой войны 1917–1923. М., 2014. С. 65.


[Закрыть]. После встречи на одном из столичных вокзалов его буквально на руках донесли до здания полпредства. На следующий день, 23 октября, там был дан банкет в честь Либкнехта, которого Иоффе приветствовал как будущего президента Советской Германии. В ответной речи тот не преминул подчеркнуть свою солидарность с режимом большевиков. «Вернувшись в Берлин, я просмотрел собрание законов и декретов, которые явила миру русская революция. Даже если на практике будет реализована всего лишь их сотая часть, человечество пройдет значительную часть пути к своим идеалам»[303]303
  Цит. по: Laschitza A. Op. cit. S. 379.


[Закрыть].

Узнав об освобождении немецкого социалиста, ставшего символом верности интернациональным идеалам (он единственный проголосовал в рейхстаге против военных кредитов), Красин не поверил своим ушам. Для него это событие вписывалось в логику движения Германии к революции: «Там начался развал совершенно такого же характера, как у нас в пору развала армии в 1917 г. Таким образом, в этом пункте пророчества Ленина, хотя и с опозданием на несколько месяцев, оправдаются»[304]304
  Красин Л. Б. Указ. соч. С. 112.


[Закрыть]. Правление НСДПГ предложило Карлу Либкнехту войти в его состав, но он отказался, выставив встречные условия, и прежде всего – немедленный созыв съезда партии[305]305
  Барт Э. Указ. соч. С. 49–50.


[Закрыть].

Просьбой передать привет знаменитому тезке закончил свое ответное письмо Паулю Леви Карл Радек. Оно возобновило контакты двух левых социалистов, сблизившихся в годы швейцарской эмиграции – Радек изложил Леви краткую историю брестской политики большевиков, подчеркнув, что курс Ленина на уступки немцам для сохранения собственной власти оказался единственно верным, что и подтвердила революционная резолюция ВЦИК от 3 октября. Радек, за время работы в Наркомате иностранных дел почувствовавший вкус к геополитике, просил спартаковцев насесть на социал-демократов большинства, представители которых в правительстве не спешили с выводом германских войск с Украины. С его точки зрения, судьбу мировой революции в ближайшем будущем решит то, кто первый окажется на ее территории – «мы или Антанта»[306]306
  Письмо Карла Радека Паулю Леви от 25 октября 1918 г. // S. Quack. Op. cit. S. 138–139.


[Закрыть].

В конце октября Либкнехт встречался с Бухариным и Юлианом Мархлевским (Карским), нелегально прибывшими в Берлин[307]307
  Reisberg A. Lenins Beziehungen zur deutschen Arbeiterbewegung. Berlin, 1970. S. 327; Барт Э. Указ. соч. С. 51.


[Закрыть]. В ходе бесед обсуждалась подготовка к всеобщей политической стачке, которая должна была перерасти в вооруженное восстание. Немецкий собеседник отдавал должное революционному нетерпению гостей, однако уклонился от твердых обещаний. В Москве поставили именно на Либкнехта, которого советские газеты в те дни называли «немецким Лениным». И дело было не только в громкой фамилии, помноженной на мужественное голосование в рейхстаге. Много лет спустя попавший в немилость Зиновьев разъяснял читателям в своей биографии Либкнехта, почему немецкий социалист пользовался такой милостью. Главное заключалось в том, что он был человеком действия, а не теоретиком, и без сомнений принимал на веру действенность большевистской модели. Зиновьев писал, что Либкнехт «меньше других спартаковцев разделял люксембургианские ошибки в вопросах русской революции и легче схватывал тактику большевиков, инстинктом чувствуя правоту последних»[308]308
  Зиновьев Г. Е. Карл Либкнехт. М., 1933. С. 159.


[Закрыть].

Не меньшее значение, чем взаимодействие с полпредом Иоффе, для спартаковцев имело внедрение в нелегальную организацию революционных старост. Эмиль Барт, игравший роль связного между советом старост и Правлением НСДПГ, привел на одно из их совместных заседаний только что освобожденного Карла Либкнехта, посвятив того в детали готовившегося вооруженного восстания. Очевидно, это было результатом поручительства со стороны Иоффе и Бухарина, которые постоянно общались с Бартом и видели в нем решительного революционера большевистского склада.

Либкнехт сразу же озвучил предложение о немедленном призыве к политической стачке. Ему оппонировал Барт, сторонник основательной организационно-технической подготовки рабочего восстания. Последний отстаивал тезис о неподготовленности политического выступления в ближайшие дни: «…было бы сумасбродным дилетантизмом обнаружить перед противником все наши приготовления, дать ему возможность обезвредить нас, растратить нашу энергию, чтобы в решительный момент, когда надо будет действовать, быть поверженными в прах»[309]309
  Барт Э. Указ. соч. С. 57.


[Закрыть]. Одним из ключевых аргументов его речи было то, что тактика перманентного обострения ситуации в стране привнесена в немецкое рабочее движение извне и является не чем иным, как «революционной гимнастикой»[310]310
  Барт заявил: «…то, что сегодня излагал Либкнехт, я как будто слышал уже раз, несколько недель тому назад от товарища Бухарина, приводившего множество взятых из русской практики примеров, с которыми при ближайшем рассмотрении дело обстоит не совсем благополучно» (Там же. С. 53).


[Закрыть].

Ключевые заседания совета старост, в которых приняли участие представители НСДПГ, включая спартаковцев Карла Либкнехта, Эрнста Мейера и Вильгельма Пика, состоялись 2 ноября 1918 г.[311]311
  Winkler H. A. Von der Revolution zur Stabilisierung. S. 43.


[Закрыть] На первом из них было предложено огласить воззвание с призывом к вооруженному восстанию уже в понедельник, 4 ноября. В ходе последующей встречи с «русскими товарищами» представители группы «Спартак» согласились с тем, что необходимо «начать со всеобщей забастовки под определенно революционными лозунгами. И только в процессе всеобщей забастовки и через серию агрессивных действий [правительства. – А. В.] выступление должно перерасти в восстание»[312]312
  Из воспоминаний Пика. Цит. по: История Германии от создания Германской империи до начала ХХI века. М., 2015. С. 264.


[Закрыть].

Это соответствовало политической линии, которую отстаивал Иоффе, поэтому можно с уверенностью сказать, что советский полпред был одним из не названных Пиком «русских товарищей». В последние недели существования Германской империи в своих беседах со спартаковцами он настаивал на том, что «теперь главным основанием тактики должно быть провоцирование правительства… Я предлагал им взять в своей прессе гораздо более резкий тон, провоцируя на преследование ее, устраивать собрания, провоцируя закрытие их, выступать на них очень резко, провоцируя аресты ораторов и, наконец, устраивать демонстрации, провоцируя столкновения с полицией. Все это принято ими, но в жизнь еще не проводится»[313]313
  Берлинская миссия полпреда Иоффе. С. 515.


[Закрыть].

Вечернее заседание совета старост также прошло в расширенном составе. Либкнехт и Мейер выступили за немедленную публикацию воззвания, призывавшего к забастовке. Однако умеренные независимцы доминировали среди выступавших, и это склонило чашу весов в пользу осторожного подхода. Было решено отложить начало восстания еще на неделю, чтобы довести до конца его организационную подготовку[314]314
  За выступление 4 ноября проголосовало 19 старост, против – 21. «Затем единогласно было решено продолжать подготовку, чтобы выступить по возможности 11-го» ноября (Барт Э. Указ. соч. С. 64–68).


[Закрыть]. К этому моменту Германия уже была охвачена стихийными выступлениями. 30 октября началось восстание матросов на военно-морской базе в Киле, которое поддержали соседние гарнизоны. Повсеместно стали образовываться Советы рабочих и солдатских депутатов, бравшие на себя функции местных властей. Под их давлением одна за другой стали отрекаться от трона правящие династии отдельных германских государств. Революция уверенно маршировала в направлении Берлина, где произошло еще одно важное событие, свидетельствовавшее о судорожных попытках старого режима затормозить ее ход – спешная высылка из страны советского полпредства.

В архивных фондах Министерства иностранных дел Германии сохранилось значительное количество документов, освещающих его предысторию. Военные и полицейские ведомства регулярно присылали в МИД материалы об агитации советских дипломатов и поддержке ими своих немецких соратников. Версия о том, что именно полпредство стало роковым «рассадником революционных идей», стала составной частью печально известной легенды об «ударе кинжалом в спину», который якобы нанесли непобедимой германской армии гражданские политики левой ориентации. Вильгельм Второй, 29 октября перебравшийся из Берлина в ставку Верховного командования, возлагал вину на своих министров, которые упорно не замечали, что «русским посольством, совместно со спартаковской группой, уже давно в подполье энергично готовится большевистская революция по русскому образцу»[315]315
  Вильгельм II. Мемуары. События и люди. 1878–1918. М., 2007. С. 198.


[Закрыть]. Кайзеру вторили его генералы: «Большевизм официально приветствовался в Германии, а Иоффе тем временем сумел так расшатать волю германского народа к войне, как это никогда не удавалось Антанте, несмотря на всю ее блокаду и пропаганду»[316]316
  Людендорф Э. Указ. соч. С. 577.


[Закрыть].